Октябрьское рваное

      Что мне писать, когда полагаться не на что?       Что бы ты сам в посмертие написал?       Знаешь, Кондраша, дочь твоя, наша девочка,       Верит едва, что папа на небесах.       Может поэтому я тебе так — без адреса;       Ты ли достиг эдемских садов да кущ?       Я умоляла их — ты же ни в чём не каялся —       Слышал ли тот, кто добр и всемогущ?       Будто не ты, а я над землёй подвешена,       Будто свободной, гордой была сама.       Тот, кто страдает, в мире зовётся женщиной,       Тот, кто молчит, бывает ещё и мать.       Как не молчать теперь в этом мраке ереси,       Как не смотреть с презрением на слепцов?       Ангел с собора царской зловещей крепости       Мне иногда сияет твоим лицом,       Смотрит с тревогой: снова печальна Настенька.       Видишь, Кондраша, глаза у неё твои.       Мы от людей закроем ворота на зиму,       Мало ли кто безбожного говорит.       Плачьте, родные, плачьте, мои бездонные,       В памятный день проклятого декабря.       Невские ветры мёртвых тревожат стонами,       Колокола соборные говорят,       Глухо звенят в метели густое крошево:       «Если не хочешь так же сгнивать в тюрьме,       Слепни, Рылеева, девочка, по-хорошему.       Русским нельзя такие глаза иметь».