Адмирал

      Открыв глаза, я посмотрела на потолок больничной палаты. Свет был приглушён, что позволяло мне спокойно смотреть, не испытывая рези в глазах. Чуть приподнявшись, я наклонила голову вперёд, осматривая палату. Слева от меня была моя героиня, блондинка, которая спасла меня из запертого шкафчика. Она спала на стуле, положив голову и руки на мою больничную койку.       В моём разуме пронеслись смутные воспоминания о ней — вспышки, скрежет металла, её безумно встревоженные глаза. Эти воспоминания побудили мой разум вспомнить то, что я когда-то узнала на уроках истории и видела на моей спасительнице — орёл и свастика нацистов. Сейчас я этого не видела — без очков всё моё окружение представляло собой размытое пятно. Однако, я всё же заметила, что на её фуражке что-то поблёскивало. Прищурившись, напрягая глаза, я попыталась разглядеть то, что привлекло моё внимание.       Через некоторое время я смогла разглядеть больше деталей. Без очков чёткой картины у меня не было, но и того, что я увидела хватило, чтобы захотеть оказаться в каком-нибудь простом кошмаре, который закончится, стоит мне проснуться. Меня действительно спасла расистка. Ещё, на её голове, возле уха, было что-то смутно похожее на гарнитуру, но разглядеть детали было черезчур для моего глубоко отрицательного зрения. Я оставила попытки это сделать.       Мой разум находился в смятении, я никак не могла понять, почему сторонник Империи, нацист и расист, спасла меня? Это было из-за Софии? Имела ли именно я вообще какое-то значение, или она просто спасла меня потому, что чернокожая девушка заперла меня в моём собственном шкафчике, наполненном отходами?       Мне снилось, как она разговаривает с Оружейником, но вряд ли это было реальностью — всего лишь сон, не более того. Оружейник ни за что не оказался бы в моей больничной палате. Точно так же, как он ни за что не стал бы разговаривать с нацисткой. Он был героем, а они такого не делают.       И всё же… это не Оружейник вытащил меня из шкафчика, не он спас меня. Это была нацистка. И я ненавидела себя за то, что так плохо думаю о своей спасительнице, что не хочу иметь с ней ничего общего лишь потому, что она нацистка и расистка. Я не могла думать ни о чём другом, а боль… боль во всём моём теле лишь стимулировала эти размышления.       Негромкий шум недалеко от меня привлёк внимание. Кто-то знакомый сидел у стены, накрывшись, как одеялом, поношенным зимним пальто. Я узнала его даже без очков. Он слегка пошевелился на стуле, но не проснулся.       Разомкнув губы, чтобы заговорить, я поняла, насколько же они сухие. Внезапно я поняла, что хочу пить. Даже больше, я чувствовала, что могу пить и пить, пока вся вода в мире не иссякнет. Я попыталась облизать губы, смочить их. Мой язык казался ватным, непослушным.       — Па… папа…       Мой голос был слабым, надломленным. Я вздрогнула от того, насколько же плохо звучал мой голос. Отец не проснулся, но я услышала движение.       Я повернула голову в сторону и встретилась взглядом с голубыми глазами. Я попыталась пошевелиться, сделать что-нибудь, но была слишком слаба для этого. Я попыталась дотянуться до чего-нибудь, нашарить руками хоть что-то. Это же больничная койка, тут должна, обязана быть кнопка вызова медсестры, верно?       Мои пальцы забарабанили по кровати, в надежде обнаружить искомое, и вскоре они почувствовали что-то твёрдое возле моей ноги. На ощупь это было похоже на пульт от телевизора. Я попыталась схватить его, нажать на любую кнопку, сделать что угодно. И всё это время я неотрывно смотрела в голубые глаза девушки-нацистки. Но наши гляделки не продлились долго. Она заметила, что я пытаюсь нажать на кнопку пульта. О нет! Она явно хочет остановить меня!       Мои пальцы активнее, даже яростнее забарабанили по пульту. Повернув голову, я увидела, как девушка потянулась к моим рукам. Я почувствовала, как одна из её рук мягко легла на мою, но по какой-то причине она не отняла у меня пульт. Вместо этого она крепко вложила его мне в руку. Слегка улыбнувшись, она заговорила со мной:       — Вам что-нибудь нужно? Медсестра? Доктор? — в её словах был легкий немецкий акцент, хотя для моих ушей она звучала достаточно по-американски.       Я просто уставилась на неё, абсолютно её не понимая. Она настолько удивила меня, что я даже забыла о пустыне во рту. Опустив взгляд на пульт в моих руках, я с трудом различила кнопку с красным крестом — должно быть, это был вызов медсестры. Я нажала на неё большим пальцем, а блондинка не остановила меня.       — Воды…       Мой голос был настолько слабым, настолько тихим, что я почувствовала себя неловко, но она не засмеялась. Она не смеялась надо мной и не критиковала меня за одежду или за то, что я лежала на больничной койке. Она просто отошла в сторону, к одной из стен. Плохое зрение не позволило мне увидеть, что она там делала. Когда она вернулась, у неё в руках был прозрачный пластиковый стаканчик, из тех, что обладали крышкой-непроливайкой и соломинкой.       В конце кровати стоял поднос, на который она поставила стаканчик и сняла с него крышку. Она медленно наполнила его водой из взятого со стола кувшина, а после поставила его на место. Вернув крышку с соломинкой, блондинка поднесла стаканчик ко мне. Я попыталась поднять руки, чтобы взять его, но они слишком сильно дрожали. Я не могла их успокоить, унять дрожь; я не могла самостоятельно держать стаканчик с водой. Всё, что я могла сделать, это положить свои дрожащие руки поверх её, пока она держала стаканчик и направляла соломинку мне в рот.       Я чувствовала себя до невозможности неловко. Я беспомощно лежала на кровати, пока эта незнакомка, нацистка, ПЛОХОЙ ЧЕЛОВЕК, просто стояла рядом, помогая мне выполнить такую простую задачу — попить воды. Она не критиковала, не издевалась и не ругала меня.       Мгновение спустя я была ослеплена ярким светом от открывшейся двери. Лишь чудом я смогла увидеть кого-то в дверном проеме.       — О, хорошо, наконец-то вы проснулись. Вы заставили нас всех волноваться.       Мои глаза всё ещё пытались привыкнуть к свету из коридора. Несколько раз моргнув, я попыталась прикрыть глаза одной из своих дрожащих рук. Стоило моим глазам хоть немного привыкнуть, как свет в комнате слегка усилился, но не настолько сильно, чтобы меня снова ослепило.       Когда мне, наконец, удалось восстановить своё зрение настолько, насколько позволяло отсутствие очков, я обратила внимание на медсестру, вставшую возле моей кровати. Медсестрой оказался мужчина с густой бородой. Я не знаю почему, но моё внимание сосредоточилось на его бороде. Он не смотрел на меня, его взгляд был направлен на кучу медицинского оборудования, от которых шло множество проводов и трубок. Я видела мигающие огоньки и цифры, значения которых не знала и не понимала.       Посмотрев на меня, он мягко улыбнулся.       — Как вы себя чувствуете, мисс Эберт? Вы довольно долго были без сознания, и некоторые из нас задавались вопросом, сколько это продлится.       Довольно долго? Как долго я спала или что я там делала в этой кровати? Мои брови в замешательстве сошлись вместе, а губы вновь разомкнулись, чтобы задать вопрос, ответ на который я хотела получить.       — Как… — мне не нравились мои всё ещё сухие губы, но, по крайней мере, теперь на них было хоть немного воды. — Как долго?       Блондинка снова поднесла соломинку к моим губам, и, всё ещё испытывая жажду, я сделала несколько глотков.        — Вы были без сознания два дня, мисс Эберт, — ответил он мне.       Я удивленно посмотрела на него. Однако, я заметила, что он смотрит не на меня, а на блондинку, продолжающую держать стаканчик с водой. Я перевела взгляд на неё и перестала пить. Она улыбнулась, и отставила стаканчик в сторону. Она посмотрела на медсестру*, и улыбка тут же покинула её губы. Но, когда она снова посмотрела на меня, улыбка вернулась.       — Я дам доктору знать, что вы очнулись.       Я оглянулась, но мужчина уже развернулся, направляясь к двери. Перед тем как выйти, он посмотрел на блондинку, а затем на меня, и я не смогла увидеть ту дружелюбную улыбку, которую он подарил мне, когда вошёл. Развернувшись, он покинул палату.       О нет… Мой мозг наконец-то сообразил и понял, что же происходит. Медсестры, врачи — все они, должно быть, думают, что я тоже нацистка. В конце концов, зачем ещё кому-то спасать меня?       — Нет, пожалуйста, не уходите, я не…       Каждое слово было хриплым и скрипучим. Я пыталась заговорить с ним, остановить его, объяснить, что это было не так, но он уже ушёл. Я зажмурила глаза и откинула голову на подушку. Боже, Эмма никогда не оставит меня в покое, когда узнает, что меня спасла нацистка.       — Тейлор?       Я открыла глаза и посмотрела в сторону, откуда раздался звук. Папа всё ещё сидел на стуле, но уже не спал, а протирал лицо рукой.       — Папа? Я очнулась…       Он мгновенно подскочил, устремляясь ко мне. Вскоре я почувствовала, как он обхватил меня руками в крепких и любящих объятиях. Но это длилось недолго, он вдруг потянул меня за собой. Я подумала, что он пытается поднять меня с кровати, но его руки внезапно отпустили меня.       Приглядевшись, я поняла, что его оттащила от меня блондинка, а теперь она отталкивала папу прочь от моей кровати. Он оттолкнул её руки, поднимая свои. Я подумала, что он собирается ударить мою расистскую спасительницу, но быстро поняла, что он просто грозит блондинке пальцем.       — Мне всё равно, насколько ты сумасшедшая. Тейлор — моя дочь! Ты не остановишь меня, потому что ты не настоящая!       Что?       — Я могу заверить тебя, что я вполне реальна. Ты просто ещё не понимаешь этого. Точно так же, как ты мне не веришь.       Понимаешь? Веришь? Что происходит?       — О, я знаю, что над моей дочерью больше года издевались прямо у меня под носом её лучшая подруга и чернокожая девушка, и из-за того, что я провалился как отец, она стала расисткой. Ну, мне всё равно. Я люблю её, и ты меня не остановишь!       Папа знал?! Как?! Я никогда ему не говорила! Но почему он решил, что я расистка? Это блондинка была расисткой, она была нацисткой! Но только не я!       — Папа… — попыталась крикнуть я, но всё равно не смогла. Мои слова звучали так же плохо, как и раньше, представляя собой надломленный хрип.       Папа посмотрел на меня, и даже с моим плохим зрением я увидела, как он поморщился. Он подошёл, чтобы взять мою руку, лежащую на кровати, в свои.       — Ох, мне очень жаль, Тейлор. Я не имел в виду… Послушай, мне всё равно. Мне всё равно, если эта девушка издевалась над тобой так сильно, что теперь ты ненавидишь всех чернокожих. Мне всё равно. Ты меня слышишь? Многие докеры, с которыми я работаю, тоже расисты, но я всё ещё работаю с ними, как и все остальные. Ты никогда не поддавалась ненависти и не обращалась к Кайзеру и Империи. Вот почему я знаю, что даже если ты стала расисткой, ты всё равно будешь в порядке. Потому что ты знаешь, что это неправильно, даже если это то, что ты чувствуешь. И я просто хочу, чтобы ты знала, что я не брошу тебя из-за твоих убеждений. После всего, через что ты прошла, понятно, что ты испытываешь гнев и ненависть. И я помогу тебе забыть об этом. Ты понимаешь? Я сейчас здесь. И я никуда не собираюсь уходить.       Закончив говорить, папа заплакал, слёзы потекли по его лицу. Я же просто уставилась на него в ужасе и замешательстве.       — Я подвёл тебя. Я подвёл тебя с того самого времени, когда… твоя мать умерла. Но я не подведу тебя снова, — он крепко сжал мою руку. — Я никуда не собираюсь уходить. Я буду с тобой, помогу пройти через это.       Хотевший что-то ещё сказать папа прервался, потому что кто-то ещё вошел в палату. Я посмотрела на дверь и увидела кого-то, похожего на настоящего врача, экипированного белым халатом и стетоскопом, висящим у него на шее.       — Здравствуй, Тейлор. Рад видеть, что ты наконец проснулась. Как ты себя чувствуешь?       Наконец-то я могла сосредоточиться на том, о чём могла думать и что могла осмыслить.       — Устала… жарко и хочется пить.       Он кивнул, взял планшет откуда-то с конца кровати, вытащил ручку из кармана халата и сделал несколько пометок.       — Ну, это неудивительно. Твой организм борется с очень сильной инфекцией, из-за чего у тебя повышенная температура. Не волнуйся, ты в надёжных руках. Мы в мгновение ока приведём тебя в порядок.       Он слегка усмехнулся своим словам, но я не могла представить, что тут было забавного. Меж тем врач посмотрел на блондинку, а затем на папу и подошёл ко мне, снимая с шеи стетоскоп.       — Теперь мне нужно осмотреть тебя и задать несколько вопросов о том, как ты себя чувствуешь. Хорошо?       Затем доктор, как мне показалось, приступил к осмотру каждой части моего тела. Он прослушал сердце и легкие стетоскопом. Он заглянул мне в уши и посветил в глаза ярким фонариком. Он попросил меня пошевелить пальцами рук и ног, а также сделать ещё дюжину других вещей, значение которых я не понимала, но всё равно делала. Каждый раз, после осмотра или вопроса, он что-то записывал на планшете.       К концу осмотра я чувствовала, что каждая клеточка моего тела была досконально изучена. И несмотря на мой хриплый и срывающийся голос, доктор вёл себя со мной мягко и нежно. Когда он закончил осмотр, у меня был только один вопрос, который я должна была задать.       — Как… — у меня снова пересохло во рту и горле, и я не смогла удержаться от того, чтобы сделать глоток воды, когда блондинка поднесла ко мне стаканчик. — Как долго я буду здесь?       Прижимая планшет к груди, чтобы никто не мог прочитать написанное в нём, доктор на мгновение задумался.       — Вероятно, ещё несколько дней.       О нет…       — У тебя всё ещё высокая температура и инфекция. Мы, конечно, можем отправить тебя домой с комплектом антибиотиков, но я бы хотел, чтобы по крайней мере ещё двадцать четыре часа ты пробыла в больнице. Нам нужно удостовериться, что самое опасное миновало.       Я испуганно посмотрела на папу и увидела, как натянуто он улыбается. Мне не нужно было, чтобы он что-то говорил, чтобы понять, что мы не можем себе этого позволить. Папа, вероятно, уже потратил на меня больше денег, чем могла покрыть его страховка с работы…       — Хорошо…       Я взглянула на доктора и увидела, что его улыбка немного померкла, когда он посмотрел на папу и блондинку.       — Мистер Эберт, мисс… Мы можем поговорить снаружи?       Папа медленно поднялся со стула и последовал за доктором в коридор, остановившись только для того, чтобы ободряюще сжать мою руку. Блондинка последовала за остальными не сразу, а вложила стаканчик мне в руки.       — Я буду снаружи, хорошо, Адмирал?       Адмирал?       — Адмирал?       Она просто кивнула, улыбнулась мне и вышла, закрыв за собой дверь. Я же осталась лежать в кровати, находясь в замешательстве от того, что она только что назвала меня адмиралом. Я не знаю, сколько прошло времени, сколько я лежала в одиночестве. В моей палате не было часов, которые я бы всё равно не смогла увидеть. Но, по ощущениям, прошло около пары минут. И тут я услышала, как за дверью стали говорить на повышенных тонах.       Это было похоже на папу, может быть, он пытался сдержаться, чтобы не закричать, но явно не преуспел в этом. В следующий момент он открыл дверь и ворвался с сердитым видом. Блондинка вошла следом за ним, и хоть сердитой она не была, но и счастливой не выглядела. Что же произошло снаружи? О чём они говорили?       — Папа?       Он просто упал на стул, а затем посмотрел на меня и вздохнул.       — Похоже, что Кайзер уже знает о ней.       Я в замешательстве взглянула на блондинку, а затем снова посмотрела на папу.       — Эм, с чего бы главарю Империи интересоваться ей? — на это папа лишь фыркнул.       — Потому что она нацистка, — я согласно кивнула. — И потому что ты кейп, или вы оба.       Что?       Он посмотрел на меня и просто покачал головой, потирая лицо и массируя переносицу.       — Мне очень жаль. Я не хотел говорить тебе это так скоро. То, что произошло в Уинслоу, было настолько плохо, что у тебя произошел триггер и ты стала кейпом. А потом ты создала её.       Я посмотрела на блондинку, сидящую по другую сторону моей кровати.       — Я создала тебя? — я оглянулась на папу. — Я кейп?!       Он тут же поднёс палец к губам, шикнув на меня. Я поняла, что, должно быть, произнесла это слишком громко. В ином случае, папа бы не стал шикать на меня.       — Вы — кейп, Адмирал. Но вы не создавали меня. Вы призвали меня.       Я посмотрела на белокурую нацистку, сбитая с толку тем, что она произнесла.       — Я существовала задолго до того, как у вас возникла нужда во мне. Я была в отставке в Чикаго. Но вы нуждались во мне. Вы позвали, я ответила.       Я что, телепортировала кого-то из Чикаго?! Почему я не могла телепортироваться из своего шкафчика в Чикаго? Это решило бы все мои проблемы гораздо более простым способом!       — Тейлор, она считает себя подводной лодкой.       — Я и ЕСТЬ подводная лодка.       — Очевидно, в музее в Чикаго есть или, по крайней мере, была немецкая подводная лодка времен Второй Мировой Войны. Когда ты создала её, примерно в это же время из музея пропала трофейная субмарина.       Я просто смотрела то на папу, то на блондинку, которая считала себя подводной лодкой, которая исчезла из музея.       — Как неоднократно за последние два дня я всем вам говорила, меня призвали. И за это, мой адмирал, я благодарю вас. Я очень хочу, чтобы мои действия, как субмарины флота начались. На самом деле, с вашего разрешения, я хотела бы отправиться в рейд прямо сейчас.       Теперь мне просто нужно было вмешаться и получить ответы на некоторые свои вопросы.       — Прости? Ты имеешь в виду выйти и… заняться чем-нибудь? Что-то сделать?       Она подошла к краю комнаты и начала поднимать самые странные вещи, которые я когда-либо видела. Я раньше не замечала, чтобы они лежали на полу, но они выглядели как… Я не была уверена, что это вообще такое.       — Почему бы и нет? Вам понадобятся ресурсы для поддержания моей работоспособности и проведения операций. Моя команда усердно работала, перехватывая радиопереговоры. В основном это просто местные коммерческие AM-радиостанции, которые до сих пор были полезны и познавательны для изучения ситуации в городе. По-видимому, в этом городе присутствует успешное в своих делах преступное население, которое необходимо искоренить. В море действуют определенные законы, которые позволяют рейдерам присваивать военные трофеи.       Она улыбнулась, и на этот раз я не видела, чтобы это была дружелюбная улыбка.       — Я — подводная лодка Кригсмарине. Я прекрасно знакома с рейдерскими операциями. Итак, я предлагаю совершить вылазку и выполнить двойную задачу — устранить преступный элемент, и пополнить ваши материальные ресурсы. Итак… — она вытянулась по стойке смирно, её рука поднялась ко лбу в военном приветствии. В тот момент я могла только чувствовать благодарность за то, что вместо этого она не вытянула руку вперёд, в нацистском приветствии. — U-505 готова к вылазке и рейдерскому налёту! Разрешите приступить к моей миссии?!       Я могла только просто смотреть на неё, пытаясь осознать то, что она заявила, что она хочет сделать… А ведь я даже не была до конца уверена, кем же она была на самом деле… Ладно, это было неправдой, я почти уверена, что знала обо всём, что она сказала. Но я не хотела этого. И почему это она спрашивает разрешения у меня? Она же нацистка. Почему эта блондинка спрашивает разрешения у меня, а не у Кайзера?       Блондинка всё ещё стояла по стойке смирно, отдавала честь, и ждала. А я знала, что могу дать только один ответ.       — Нет.       Последовала пауза. Я знала, что папа смотрит на меня, но я не могла отвести взгляд от блондинки. Она, U-505, долго смотрела на меня в недоумении, застыв в шоке, у неё в буквальном смысле отвисла челюсть. Наконец, она ничего не смогла с собой поделать и перестала стоять по стойке смирно. Топнув ногой в отчаянии, как капризный ребенок, закативший истерику из-за того, что ему отказали в новой блестящей игрушке, она возмущённо прокричала:       — ПОЧЕМУ НЕТ?!