Why not me?

       Акутагава иногда ненавидел себя за то, что любил его, но был не в силах этому противостоять. Это чувство, подобно мрачной черной дыре, пожирало изнутри, поглощало с легкостью все светлое, все те небольшие крупинки хорошего, что находили место в его мафиозной, кровавой жизни. Он питался красивыми мечтами, которые никогда не сбудутся, раз за разом обманывая себя, создавая в своем воображении идеальный мир. Лежа на кровати утром, чувствуя отвратительную боль в местах ран, полученных от руки своего наставника, он представлял, будто они получены в сражении, будто Дазай — тот, что в его придуманном мире любит его нежно — обрабатывает эти раны осторожно, бережно, и говорит ему что-то такое, от чего блевать тянет и одновременно… прекрасное. «Ты у меня такой молодец, я так тобой горжусь. Пожалуйста, будь осторожнее в следующий раз, береги себя» — совсем реалистично вырисовывается образ заботливого Дазая рядом, и взгляд горе-наставника теплый и ласковый, в нем нет ледяной стены, на которую наталкивается Рюноске всякий раз, когда пытается заглянуть в карие глаза с красноватым отливом, которые будто впитали в себя кровь убитых Дазаем людей. Акутагава помотал головой, отбрасывая такие желанные сцены, что упорно рисовало сознание снова, как и всякий раз. Он поднялся с кровати и поплелся в ванную, прихрамывая. Прикосновение горячего душа к гематомам — не самое приятное ощущение, однако надо помыться. Сегодня единственный на неделе выходной, боже, какое счастье. Он решил в этот раз позволить себе такую слабость, как немного отдохнуть. Он вчера остался в штабе дольше, чем нужно, работая за просто так со своей обычной целью — надеясь, что Дазай обратит на него внимание, похвалит… Он зашел в его кабинет резко и неожиданно, без стука, как всегда, Рюноске вскочил тут же со стула и вытянулся по струнке. Наставник оглядел его с головы до ног быстро, презрительно, и бросил:  — Тренировка, раз уж так любишь работать. Через десять минут жду, — и вышел быстрыми шагами. Акутагава, переодевшись почти моментально, бросился в подвал, который Дазай так любил использовать для своих садистских тренировок. Не стоит говорить, чем все закончилось. Едва стоящий на ногах Рюноске, отхаркивал кровь и задыхался, чувствуя жгущую боль в груди, Дазай стоял, отвернувшись спиной, и почему-то не уходил. Как назло не уходил, будто зная, что при нем Акутагава старается держаться на ногах через боль, собрав все оставшие силы… Но скоро и они закончатся. «Вот бы сейчас упасть… И никогда не вставать больше… Ненавижу себя, ненавижу, ненавижу! Я опять не смог…» — обрывки мыслей крутились в голове на грани потери сознания. Дазай вдруг повернулся, прожигая взглядом. Рюноске чувствовал себя маленьким, слабым мальчишкой под таким взглядом (а на самом деле разве он не такой?), он бы непременно вытянулся по стойке «смирно», только вот сил едва оставалось и на то, чтобы стоять на ногах, опираясь на стену.  — Дазай-сан… — прошептал он хриплым голосом, и через секунду уже пожалел об этом. Тот, не прекращая сверлить его злым взглядом, подошел ближе.  — Что? — спросил он жестко, холодно, как отрезал. Он всегда разговаривал с ним в таком тоне.  — Почему вы так ненавидите меня? — этот крик израненной души сорвался с губ шепотом, отчаявшиеся серые глаза осмелились заглянуть в карие. Рюноске почувствовал, как что-то теплое потекло из носа. Ощущения знакомые, он знал, что от перенапряжения кровь пошла из носа. Он так устал стоять, устал от всего этого… Устал жить.  — Потому что я ненавижу таких, как ты, — сквозь зубы прошипел Дазай, подходя слишком близко. Он резко протянул руку к нему, Акутагава зажмурился и опустил голову, ожидая удара по лицу, но его не последовало. Осаму подцепил его подбородок указательным пальцем, приподнимая лицо и заставляя смотреть в глаза. — Вот видишь, какой ты жалкий? Ты весь сжался, спокойно принимая то, что я бью тебя. Почему не бьешь в ответ?  — Я не хочу причинять вам боль, — прошептал Рюноске одними губами, он сказал настоящую правду, и тут же испугался. Зачем, зачем, зачем, идиот?Если Дазай ударит еще хоть раз, он просто не сможет устоять на ногах, а возможно, и вовсе потеряет сознание. Какая же жалкая будет картина, он свалится к его ногам, а Осаму посмотрит презрительно, с отвращением и просто уйдет… Только вот реакция Дазая была совсем не такой, как Акутагава только что представил. Карие глаза распахнулись, он отскочил от него, как ошпаренный, а после удивление на лице сменилось странной злостью. Не той, с которой обычно сталкивался Рюноске. Горе-наставник злился сейчас не на него, а на себя, будто только что понял, как упустил что-то важное в идеальной, казалось бы, стратегии. Он не знал, как реагировать, кажется, впервые в жизни.  — Ты… Иди к черту! — выпалил он резко, и, развернувшись также резко, нервными, быстрыми шагами вышел из помещения. Растерянный не менее его, наверное, Акутагава тоже поплелся прочь, хромая. Рыжеволосый Накахара попался навстречу в коридоре, одетый и с сумкой, направляясь явно домой — время было уже позднее.  — До свидания, Накахара-сан, — поклонился он ему. Тот ответил кивком головы, и прошел было мимо, как вдруг остановился и окликнул его.  — С тобой все хорошо? — оглядывая его, спросил он.  — Да, — ответил Рюноске без колебаний, хотя это было, конечно, большой ложью. Накахара подошел ближе, заглядывая в глаза.  — Может, в лазарет зайдешь? — Акутагава помотал головой отрицательно, отводя взляд. Отстал бы, и шел по своим делам, какое ему дело? Ведь ему все равно, хотя… Хороший исполнитель Накахара-сан контролирует все, избавляя босса от непредвиденных проблем, таких как, например, неожиданно заболевшие работники, которые окажутся нужны именно в этот момент. Конечно.  — Простите, Накахара-сан, я хочу пойти домой, — неуверенно произнес он, надеясь, что тот отстанет наконец-то.  — Пойдем, я подвезу тебя, — предложил он. — Не упрямься, просто принять такое предложение не считается за слабость, — добавил он твердо, заглядывая в глаза проницательно. Акутагава кивнул коротко и поплелся следом за ним. Ехали сначала молча, сохраняя дистанцию — иерархия их должностей в мафии вынуждала. В последнее время они часто сталкивались, хотя раньше они пересекались довольно редко, ведь за все, что касалось Рюноске, отвечал Дазай. К Накахаре Акутагава испытывал уважение, и, бывало и такое однажды — зависть, задумываясь о том, что с Осаму он на равных, то они часто работают вдвоем, но сейчас такие мысли не закрадывались в его голову. Он был благодарен ему за это неравнодушие, хоть и было неловко. Он не привык принимать какую-либо помощь, но со старшим по званию особо не поспоришь, к тому же Накахара… располагал к себе. Непонятно, как именно, но он не вызывал ни отвращения, ни страха, никаких других чувств, что привык испытывать Акутагава к другим людям.  — Возьми влажные салфетки в бардачке, вытри лицо. Ты весь в крови, — он произнес это без отвращения, просто как факт. Рюноске, смутившись, сделал, что он сказал, вытирая кровь с лица. — Это Дазай тебя так? — заговорил он снова, поглядывая с сочувствием. Акутагаве даже почти не было противно от мерзких ноток жалости и заботы в его голосе. Он кивнул.  — Я его ненавижу, — произнес Накахара через несколько минут. — Ненавижу Дазая. Он манипулирует всеми людьми, что окружают его, поворачивает всех так, как ему удобно, пользуется всеми.  — Его можно понять, ему тоже тяжело, — неуверенно возразил Акутагава. Конечно, он оправдывал Дазая. Совершенно бессовестно оправдывал, был готов найти отмазку на любой его отвратительный поступок. Ему ведь тоже больно, он тоже сломан, как и все в этой злодейской организации. Рюноске искренне верил, что знает, что творится у того на душе… Более того, он был уверен, что сможет ему помочь, если тот позволит ему и впустит в свое сердце. Дазай ведь тоже одинок, и Акутагава готов принять его со всей его темнотой, с отравленной черной душой, со сломанной психикой. Принять и попытаться излечить его, починить. Только бы он позволил! Больше всего в жизни он хотел, чтобы Осаму стал хоть чуть-чуть, хоть немножечко счастливее, а на втором месте, конечно, эгоистично желал стать той самой причиной его счастья. Чуя усмехнулся невесело и глянул серьезно в глаза Рюноске ненадолго — только из-за того, что нужно было следить за дорогой.  — Он больной психопат, ты понимаешь это, Акутагава-кун? — произнес он с какой-то болью в голосе, нахмурился. — Почему ты так привязан к нему? Черноволосый мальчик вздохнул тихо, опустил глаза. Он бы с радостью ответил, если бы сам знал почему! Он в глубине души называл это странное чувство влюбленностью, можно ли назвать любовью — не знал. Искренне желать счастья человеку, представлять втайне себя в отношениях с ним, но при этом прощать ему все, что бы он ни вытворял, быть готовым на все ради него, зависеть от него — это и есть любовь? Если да, то какого черта вообще существует утверждение о том, что любовь — это прекрасно?  — Он не больной, — снова упрямо промямлил Акутагава, отворачиваясь к окну.  — Ты совсем рехнулся! — воскликнул Накахара, ужасаясь ситуации и тому, насколько все уже, похоже, непоправимо. — Он избивает тебя, называя это тренировками, а ты все еще считаешь его нормальным?  — Ему просто нужна помощь, — тихо сказал Акутагава, будучи полностью уверенным в своей правоте, но сомневаясь лишь в том, стоит ли спорить с Чуей. Однако молчать он не может.  — Помощь психиатра! И то не факт, что в его случае это небесполезно, — Накахаре казалось, будто он объясняет совершенно очевидные вещи. Рюноске промолчал. Приехали.  — Спасибо, Накахара-сан, — сказал Акутагава, выйдя из машины.  — Угу. Подожди, — тот оборачивается, глядя вопросительно. — Пожалуйста, не позволяй Дазаю разрушать себя, — сказал так, будто действительно переживает об этом. Мальчик промолчал, отвернулся и ушел в подъезд. Он никогда не сможет отказаться от Дазая по своей воле, он даже не может утверждать, что действительно это хочет. В истерзанной душе живет надежда, что наставник сможет когда-нибудь измениться, хоть немного, и Акутагава хочет быть всегда рядом, чтобы при малейшей возможности проникнуть в его сердце и голову и остаться там навсегда. Только вот… он не будет причинять ему боль, никогда. Дазай прописался полностью в его голове и сердце уже давно, как вирус, уничтожая все остальное, что там было, и делая больно, постоянно. Рюноске бы никогда так с ним не обошелся, и глупо надеялся, что наставник когда-нибудь тоже прекратит причинять боль, увидит в нем человека… станет для него тем самым любящим Осаму из мечтаний и выдуманного мира.

***

Накахара вздохнул, провожая Рюноске взглядом, пока он не скрылся в подъезде. Что же происходит в этом чертовом мире? Разве Дазай заслуживает хоть на каплю этого отношения к нему Акутагавы? Чуя действительно всем сердцем ненавидел Дазая. Хоть и был благодарен ему за то, что тот привел его в Портовую Мафию, на этом положительные чувства по отношению к нему заканчивались. Накахара помнит, как Дазай притащил с помойки мальчишку-оборванца, который вызывал у него искреннее сочувствие. Он тогда еще так удивился, что жестокий, хладнокровный Осаму способен на такой великодушный поступок, как подобрать сироту, даже закрались сомнения в том, что он — монстр, только вот потом… Он начал ломать Акутагаву, пытаться сделать из него максимально удобную для эксплуатации вещь, при этом причиняя тому неимоверное количество физической и моральной боли. Будь Чуя на месте бедного парня, он бы точно возненавидел его, желал бы ему смерти, сделал бы все, лишь бы наставником ему назначили кого-то другого. Как же так получилось, что Рюноске смотрит на своего недо-наставника глазами, полными восхищения, оправдывает его садизм и хочет ему помочь? Опомнись, глупый мальчишка! Сними свои розовые очки, посмотри на него! Как же ты не видишь, что он — настоящее чудовище? Даже не думай о том, чтобы пытаться помочь ему, ты утонешь в болоте его тьмы, ты потеряешь себя, разобьешься, отдавая последние крошки своей души, и после этого никогда не сможешь собрать себя обратно. Ради чего это все? Он ведь унижтожает тебя, ты погибаешь, опомнись, приди в себя! Как же хотелось Накахаре сказать ему все это вслух. Слишком часто в последнее время он задумывался о том, что будь он сам наставником Акутагавы, он бы никогда так не поступил с ним. Думал о том, как бы он тренировал его, поддерживая, хвалил бы его за каждое достижение, не обзывался, не унижал за ошибки, а подробно разбирал их, предотвращая последующие. Он бы никогда не бил его. Рюноске бы получал ранения лишь изредка, только в сражениях, и Чуя бы обрабатывал бережно его раны… Стоп, нет, уже куда-то не туда понесло! Он всегда жалел Акутагаву, разумеется, не говоря об этом вслух ни ему, ни кому-либо другому. Он знал, что Рюноске не готов принимать это сочувствие, оно лишь ранит и оттолкнет его. Дазай вбил в голову мальчика, что принимать помощь — слабость, выражение эмоций — слабость, если к тебе проявляют жалость — ты ничтожен и слаб. Накахара правда хотел бы это все исправить, вылечить мальчишку от дурных предрассудков, но первое и фундаментальное, от чего нужно помочь ему избавиться — Дазай и его влияние. А это, похоже, почти невозможно, Чуя своими глазами увидел сегодня, насколько все уже запущено, точнее, насколько подстроено под Дазая, как ему удобно. Он ведь намеренно ломает Акутагаву! Чертов психопат. Самое обидное то, что Чуя не может ничем помочь парню. Остается только смотреть со стороны на то, как он постепенно угасает, теряет себя, пытаясь что-то доказать своему горе-наставнику, не понимая совершенно, что свое мнение тот не изменит. Смотреть издалека и подавлять желание вмешаться и помочь, вытащить Рюноске из этого дерьма, и осторожно, постепенно поставить на место промытые мозги. Акутагава оправдывает Дазая, в упор не видит в нем ничего плохого. Дазай в ответ относится к нему, как к дерьму, не замечая в нем ничего хорошего и гипертрофируя ошибки и неудачи, намеренно ломает его, делая зависимым от себя и пользуясь этим. Накахара не вмешивается, потому что не знает как, и борется с сильным желанием разорвать нездоровую привязанность Акутагавы к Дазаю и… занять его место, только по-хорошему, не такими способами, и ловить восхищенный взгляд мальчика на себе, а не на Дазае. В последних пунктах Чуя со скрипом признается самому себе, пытаясь разобраться в том, что чувствует. Он не знает, как назвать это чувство к Акутагаве, зато уверен в одном — Дазая он ненавидит всей душой. Каждый из них считает, что прав.

***

 — Он сказал: «Я не хочу причинять вам боль», — вздохнул Дазай, устало опуская голову на сложенные руки. — Почему не хочет? Они сидели в уютном, богом забытом баре, где кроме них, кажется, не бывало посетителей. Ода смотрел на него с небольшим удивлением и какой-то затаенной болью. В Осаму он видел сломанного, обиженного ребенка, который переносит свою боль на других.  — Ты действительно не понимаешь, Дазай-кун? — тот кивнул и посмотрел заинтересованно, ожидая, как друг сейчас объяснит ему все и разложит по полочкам. Только вот Ода был не так прост. — Сначала скажи мне, что ты чувствуешь к нему?  — Что… Чувствую? — Осаму поднял голову и уставился на мужчину. Тот оставался абсолютно серьезным, что нервировало Дазая. Задает такие вопросы и сидит себе спокойно?  — Ну, хорошо, что ты думаешь о нем? — уступил Ода. — Только честно. Ты ведь знаешь, что я пойму, если ты соврешь. Осаму вздохнул и отвернулся, тыкая пальцем лед в стакане виски. Заговорил, не глядя в глаза мужчине.  — Я думаю, что в будущем он станет одним из сильнейших эсперов Портовой Мафии. Но для этого ему нужно пройти через ад в виде тренировок. Мне было бы все равно, если бы он ненавидел меня, это вклад в его будущее и единственный способ закалить его, иначе бы он не выжил в организации. Только вот… Он оказался сильнее, чем я думал. Если избить его даже до полусмерти, он встанет и будет стоять на ногах. Эта стойкость…  — Восхищает? — спросил Ода, чувствуя, как замялся Дазай. Тот ничего не ответил. — Действительно ли это единственный способ, или ты даже не задумывался о других вариантах? Разве Мори-доно когда-нибудь бил тебя?  — Это совсем другое, не к чему проводить эту параллель! — возмущенно выпалил Осаму громче, чем было нужно, и тут же замолчал, поймав на себе взгляд бармена. — Так почему Акутагава не стал меня ненавидеть? — добавил он уже шепотом.  — Он влюбился в тебя, — произнес Ода, будто приговор вынес, оставаясь при этом абсолютно серьезным. — Знаешь, честно сказать, я думал, что именно это ты и планировал. Я удивился, когда ты стал спрашивать у меня, почему он так поступает… — мужчина прервался, смотря на растерянное, даже немного испуганное лицо Дазая.  — В-влюбился? — произнес он пораженно. — Как же можно влюбиться в того, кто тебя бьет и презирает?  — Это мне неизвестно, — пожал плечами Одасаку. — Я думал, что ты целенаправленно каким-то образом добился этого с помощью своих манипуляций.  — Пошел он… к черту, — прошипел Дазай. Что дальше делать, таким образом будет ли работать привычная тактика его тренировок? Отвратительно. Любовь, влюбленность — все это жутко отвратительно, омерзительно, для Осаму это то болото, которое он не может разобрать. Он ничего не знает об этих чувствах. Пока не поздно, свалить этого чертового мальчишку на кого-нибудь. Влюбился — разлюбит обратно, если будет видеть его как можно реже. Пусть его тренирует кто-то другой, пусть он сдохнет на первой серьезной миссии, и все через месяц-другой о нем забудут. Дазаю плевать на него?.. Нет. Но он не знает, что с этим делать. Поэтому лучше оградиться по максимуму от ненормального кохая, вычеркнуть его из своей жизни, и пусть идет ко всем чертям.

***

К концу своего выходного Рюноске совсем не чувствовал себя отдохнувшим. Разболелась голова, тело почему-то было отвратительно слабым, начала пробирать дрожь. Измерил температуру — высокая. Черт. Ладно, оклемается за вечер и завтра выйдет на работу, ему не впервые. Главное, чтобы Дазай завтра не понял, что ему плохо… Звонок в дверь был очень неожиданным, Рюноске весь подобрался и подошел к двери, готовый в любой момент отразить потенциальную атаку. Посмотрел в глазок… Что?  — Здравствуйте, Накахара-сан, — поклонился он, стараясь скрыть свое удивление.  — Здравствуй, Акутагава-кун, ты вчера забыл это в моей машине, — сказал он, вытаскивая из кармана телефон. Рюноске мысленно отругал себя за невнимательность и взял вещь.  — Спасибо… Вам не стоило специально ехать и тратить, могли бы передать завтра в штабе.  — Ты что, заболел? — спросил Накахара, осматривая внимательно парня. Лицо было еще бледнее чем обычно, глаза покрасневшие, голос еще более тихий и хриплый, чем всегда. На плечах темный маленький домашний плед, в который он зябко кутался. Однозначно, заболел.  — Нет, все нормально, — конечно, так он признается в этом при его ненормальном страхе показаться слабым.  — Акутагава-кун, ты что, собрался завтра выходить на работу? — спросил Накахара, не веря в происходящее. Мальчик кивнул.  — Ты в своем уме? — вытаращив глаза, спросил он. — Слушай, хочешь я скажу Дазаю, что это я заставил тебя остаться дома?  — Нет, не надо, со мной правда все в порядке, я в состоянии выйти завтра на работу… — он правда старается смотреть в глаза и стоять прямо, только вот получается это из ряда вон плохо.  — Так, — решительно шагнул вперед Накахара, оказавшись слишком близко к Акутагаве. Заразиться он совсем не боялся. — Это не дело… Ты хоть понимаешь, что ты разрушаешь себя всевозможными способами? Ты так не доживешь даже до двадцати лет. Рюноске молчал, глядя растерянно на рыжеволосого парня, который неожиданно вторгся в его квартиру… и в его жизнь с непривычной заботой и неравнодушием, которые он старательно скрывал, пытаясь выдать за что-то другое. Только Акутагава все-таки не был дураком и понимал, что на самом деле скрывается за ворчанием и недовольством.  — Рюноске-кун. Я скажу боссу, что ты болеешь, он сам разрешит тебе отдохнуть недельку и подлечиться. Мори-сан рассудительный, ты — ценный работник, и лучше сразу взяться за лечение, чем потом слечь на несколько месяцев.  — Я… ценный работник? — переспросил он тихо.  — Конечно! Не задавай глупых вопросов. И больше никаких возражений, ты завтра остаешься дома до тех пор, пока не вылечишься! Дазай не посмеет спорить с Мори-саном, — говорил он уверенно и прямо, но вдруг смутился, отвел голубые глаза, добавил тише: — Не хватало тебе еще заразить коллег и подчиненных… Акутагава подавил смешок. Тем временем в груди разливалось приятное, странное тепло. Накахаре не все равно. Он все провернет так, что Дазай не посчитает его за слабака. Это так непривычно, когда кому-то на тебя не все равно.  — Проходите, Накахара-сан? — промямлил он неуверенно, смущаясь, не смотря в глаза. Чуя снял плащ и обувь, будто только этого и ждал, и пошел в его комнату, не дожидаясь удивленного парня.  — Ложись и грейся, — скомандовал он. Рюноске залез под одеяло, даже не возражая. — Ты ведь сам не сможешь нормально полечиться, да?  — Накахара-сан, вам не стоит тратить на меня время, я… — заговорил быстро Акутагава, пытаясь сесть на постели, но рука Чуи сразу мягко толкнула его обратно.  — Лежи. Меня не затруднит это, — произнес он уверенно. — У тебя есть таблетки? Я принесу тебе то, что нужно, и сделаю чай. Ты ведь не против, если я буду шариться по твоей кухне? Рюноске был ужасно смущен, яркий румянец окрасил бледные щеки… Ничего, вроде как это все от болезни. Он молча кивнул, не поднимая взгляда. Почему так приятно, хоть и чувствуешь себя слабым? Он понял — Накахара был тем человеком, рядом с которым не страшно показать свою слабость, он все равно будет считать тебя сильным. Ему… хотелось довериться, хотелось позволить позаботиться о себе. Он поймал запястье проходящего мимо постели Чуи, заставив остановиться и посмотреть на себя.  — Спасибо, — произнес он тихо-тихо. Накахара улыбнулся.