Валькирии

      Холод забирается под тонкую шкуру, в которую облачен омега, а снег скрипит под ногами, треща намерзшими ледяными корками. Зима приходит быстро, облачает фьорд, деревья и скалы, кромку воды в белый. Юнги дергает плечом и плотнее кутается в шубу, носом зарывается в мех у ворота, да пальцами крепче рукоять меча сжимает от злости, что дает горячности больше, чем самый яркий жертвенный костер.       Юнги, как наяву, видит проносящиеся мимо мишеней стрелы, которые даже воздух рассекают с неправильным, глухим звуком, и самодовольную улыбку альфы, будто попадание хоть одно ему удалось. Зубы скрипят друг о друга, а древесина рассекается одним ударом тяжелого меча о ствол столетний, хрустит под лезвием и крошится, опадая на снег мелкой острой стружкой. — Тэхен!       Омега кричит, и от звука его злого голоса с веток вспархивают десятки воронов, чтоб крыльями громко хлопать, улетая куда подальше от разъяренного и расстроенного Юнги: еще немного, кровь бы пролилась на запорошенную белым землю, окрасив ее багряным.       — Тэхен! — повторяет он недавний возглас, а меч с металлическим лязгом падает у его ног. Омега к нему присоединяется, опускается на стылую почву, явственно ощущая, как холод пробирает сквозь плоть к костям. — Я знаю, что ты здесь, ты слишком громко дышишь. Выходи!       Снег снова скрипит, а омега коротко выдыхает, замечая, как в воздух с его губ срываются клубы густого пара. Из-за деревьев показывается светлая лохматая макушка, а потом, спустя секунды, отодвигая толстую ветку окровавленными пальцами, на поляну, освещенную тусклым зимним солнцем, выходит Тэхен, хромая и едва не падая.       Его лицо бледное, а на щеках сурьма застывает неровными черными разводами, перемешанными с алым, красиво-кровавым. Юнги молчит и смотрит на него долго, так, что язык к небу липнет, а во рту образуется неприятный металлический привкус от глубоких, до рези в легких, вздохов. Омега чувствует, как спесь сходит, смывается печальным взглядом Тэхена, направленным на него сверху вниз.       — Я не видел ничего более жалкого, — неожиданно говорит омега, а Юнги согласно кивает. — Никогда. О Боги, они ничтожества!       — Восточные земли. Ничему их там не учат по-человечески, — отвечает Юнги, и за пальцы Тэхена, подошедшего совсем близко, хватается, за собой на землю утягивает. Тот прижимается к его теплому боку, пахнущий потом и горьким разочарованием. У омеги свербит в носу.       Юнги и Тэхен не просто омеги, они — единственные сыновья вождя-конунга всей, единой под его началом теперь, Норвегии. Они — смелые войны, прошедшие множество боев, убившие десятки и сотни драконов, купавшиеся в крови врагов. Юнги уже славится в рядах легендарных воителей-омег, а его имя вписано в саги, а Тэхен, не многими годами младше, уверенно идет за ним следом по дороге из славы.       Тэхен младше, ему прощаются импульсивность и страстность, в бою он — опаснейший убийца, а в жизни — незатухающее пламя. Сегодня он, увидев позор альфы, приехавшего из ближайших земель, в него топор метает от злости, а тот, на удивление, увернуться успевает и лишь щеку поранить. Омега на стрельбище кричит, что убьет его, кидается словами, как кинжалами, а потом удаляется, на брата, не менее злого, грустно смотря.       Поступают с ними, как с рабами, скотом на убой. Не такого ждут прославленные на всю Нормандию омеги от собственного отца, что непоколебимой статуей стоит и смотрит на их молчаливый протест. Молчаливый, но не бескровный.       — Два соседних поселения сожгли, а нам нужно терпеть дефектных альф, которые, увидев дракона, скорее от страха сдохнут, чем сражаясь с ним, — тихо выдыхает Тэхен в щеку Юнги, и тот снова плечом ведет. Оно у него болит на смену погоды, старым шрамом украшенное, а тучи, ползущие по небу, предвещают скорую вьюгу.       Возвращаться в город желания нет ни у кого.       — Отец решил так, — коротко отвечает Юнги, проглатывая скопившийся в горле горький ком. — Но, уверен, они обмочат штаны в первом же бою.       — Хочу это увидеть, — мечтательно хихикает Тэхен, обнимая брата крепче. Холодает, а ветер набирает силу. — Он чуть жизнь Богам не отдал, а я просто кинул маленький топорик.       — Ему в голову, Тэ, — тоже посмеивается Юнги. Он-то сдержанность проявил, испепелить альфу лишь взглядом пытался.       — Я проверял его способность реагировать на опасность! Отвратительно, пусть теперь ходит с испорченным личиком.       — Хорошо, что не с проломленным черепом. Отец бы не обрадовался.       Ветер крепчает, а ветви стонут и скрипят под его порывами. Снег сыплется на голову, вплетаясь в косы светлых волос и тает на бледной коже. Юнги бьет мелкая дрожь, холод впитывается в него и укореняется в теле, а Тэхен и сам трясется под боком, возможно, от смеха и неожиданного, вдруг сковавшего его, а может, от зимней стужи.       — Вернемся в Бражный зал? Холодает, — предлагает Юнги, наконец поднимаясь с ледяной земли. Тэхен кивает согласно, и пряди волос падают на его красивое лицо, покрытое румянцем от мороза, следом идет по сугробам, что в размерах увеличиваются с каждой секундой.       В Бражном зале тепло и горит огонь, а воздух пахнет алкоголем, испиваемым из больших кубков и рогов. Толпа расступается при виде омег, а те ухмыляются довольно, идут к своим законным местам, по правую и левую руки от конунга, в самый центр заполненного человеческими телами пространства. Вышагивают они величественно, головы подняв, бросая на толпу едкие взгляды, звук их шагов заглушает пение и громкие разговоры, смешки пьяные.       Альфы сидят тихо, уже не такие горделивые. У одного, что выше и шире в плечах, на щеке ярким клеймом сияет свежий порез, на который Тэхен довольно пальцем указывает:       — Позовем их завтра на охоту? В извинение, — голос омеги ехидный, а Юнги в сторону мужчин смотреть почти противно. Жалкое зрелище, недостойное его взгляда.