Валькирии

      Снег, брошенный Чимину в лицо, пахнет омегой. Он в ладошках Юнги превращается в воду и размазывается по коже и ключицам холодными, полными ледяных кристаллов, каплями, источающими мягкий, до странного нежный аромат каких-то неизвестных альфе цветов. Волнующе и приторно, так, что дыхание в груди спирает болезненно.       Омега пахнет солнцем, а альфа неожиданно понимает это, прикладываясь носом к меху ворота в том месте, где капли собрались на ворсе прозрачными гроздями, и глаза прикрывает, надеясь надышаться до чёрных точек перед глазами и лёгкого, будто наркотического, опьянения. Цветы эти летние, прогретые лучами и окутанные солнцем. Но омега ледяной, будто выточенный из холодного камня, бесспорно драгоценного, совсем не соответствует нежному, легкому аромату июньского благоухания.       Перед взором прозрачной пеленой встают чужие светлые глаза. Они у Юнги голубые поразительно, намного ярче небесного свода, металлом наточенным отливают, подобно лезвию тяжёлого меча, с коим омега, кажется, не расстаётся даже во сне. Чимину нравятся они, красивые и строгие, нравились бы ещё больше, если бы не смотрели с такой неприкрытой лютой ненавистью.       Чимину не холодно теперь, хоть на улице и царит почти зимняя стужа, наполняющая воздух прохладой: сладкий запах омеги преследует, идет с ним по грязной дороге, превращенной в комья земли и льда копытами лошадей и тяжелыми ботинками воинов. Милый образ тоже следует за альфой по пятам, даже если милым назвать его можно с великим трудом. Омега-то облачен в кожу и металлом увешан, меч всегда гремит на его бедре, а кинжалы свисают в ножнах на стройных бедрах.       Чимин думает, что «убийственная красота» — лишь фраза, красное словцо, пока не видит омегу в центре стрельбища, как тот поражает цели стрела за стрелой. Не мажет ни разу.       До дома, в котором теперь коротает дни Чонгук — его названый брат, знакомый с самого детства по отцу, рукой подать. Чимин туда смело идет, здороваясь с проходящими мимо воинами, но ни единого кивка в ответ не получает. Земли и люди не его, так что пусть, сделать он ничего не может.       К Чонгуку он не стучится, распахивает дверь и заходит, вдыхая знакомый запах алкоголя.       — Просыпайся, — требует Чимин незамедлительно, проходя и садясь на скрипучий стул у стола, заваленного грязной посудой и мелкими ножичками. Чонгук с их помощью вырезает из дерева чудесные фигурки, от птичек с перышками, во всех подробностях и деталях, до людей едва ли не с портретной точностью, но показывает людям редко.       В домике альфы темно и сыро. Воздух пахнет пылью: здесь явно никто не живет долго, а конунг выделил Чонгуку комнату в надежде на брак и по доброте душевной. Чимин своего еще не видел. Он проносился в ночи по лесу, мечтая словить какого-нибудь, даже самого маленького зверя, только чтобы увидеть на лице ледяного омеги хоть каплю довольства. Но, до рассвета, приметил меж деревьев его младшего брата и сбежал позорно.       — Чего тебе? — голос Чонгука хриплый и недовольный с раннего утра, он на Чимина смотрит из-под длинной отросшей челки, взлохмаченной после сна.       — Меня позвали на охоту. Не знаю, когда, но уточнять побоялся.       — Конунг? — спрашивает Чонгук, поднимаясь с постели. Он выглядит помятым и усталым, на лице ярким пятном выделяется след кровавого пореза, перечеркивающего острую скулу, оставленного топором омеги. Шрам появится точно, но они, как известно, украшают.       — Его сыновья. Сын. Юнги.       — Ну да. Я не сомневался, что меня не позовут.       Боль Чонгука Чимину незнакома. Он и не хочет ее знать, знакомиться с ней и за руку здороваться. Альфа здесь за чем-то эфемерным, не особо ждет и верит в то, что Юнги обратит на него свой взор без отвращения. Чонгук верит, что найдет семью, приведет во владения нового мужа, который будет способен подарить ребенка и выжить. Альфе нужно это, необходимо.       Чимину не нужно ничего.       — Эй, — трогает Чимин плечо старого друга мягко. — Все нормально, да? — Чонгук ему кивает и ладони от лица убирает. Глаза знакомо блестят, и альфа его понимает.       — Хочу научиться стрелять. Сходишь со мной в лесок?       — Я тоже возьму с собой лук. Попробуем.       На поляну, залитую ярким дневным светом, они приходят к обеду, когда звон подтаявшего на солнце ручья становится громким, набирает шум и силу. Чонгук боязливо сжимает лук, пальцами натягивает тетиву, а та в его пальцах щелкает, выпуская стрелу. Но та даже в ствол дерева не попадает, мажет мимо, слегка задевая кору.       От громкого смеха Чимина спугивает с деревьев птиц, а Чонгук его пугается и падает в снег, поскальзываясь на льду, намерзшем на земле корками. Неловкость альфы никак не вяжется с уверенным взглядом и заломленными тяжело и злобно бровями, под которыми на светлую кожу лица ложатся черные тени.       Он поднимается, пробует, пока стрелы в колчане не кончаются, разлетаясь куда угодно, но не в цель, нарисованную сурьмой на влажной коре. У Чимина от краски все пальцы черные, он круг красиво и равно, четко старается нарисовать, чтоб Чонгук попал точно, а он теряет запал со временем, кричит зло.       Чонгук попадает десятой стрелой, и его радости нет предела: глаза снова вспыхивают огнем, а пальцы хватают тетиву уже с некой надеждой. Чимин ободрительно стучит по его плечу, говоря:       — А неплохо. Но у Юнги выходит лучше.       — Определенно, лучше всех стреляет Тэхен, — Чонгук отвечает Чимину улыбкой, а тот присоединяется к нему, встает плечом к плечу, чтобы снова промазать.