Феникс Ба Синг Се

Цзяньцзюнь уверен, что в какой-то момент ему было шестнадцать, и он был убежден, что бессмертен. Армия довольно быстро выбила это из него, но он уверен, что было время, когда он был готов совершать глупости, не думая о последствиях. — Я из-за твоего племянника поседею, — говорит он Муши. Пожилой мужчина блаженно улыбается и кладет на доску Пай Шо плитку, которая уничтожает всякую надежду Цзяньцзюня на то, что его стратегия сработает. — Вполне вероятно, — соглашается он. — Я виню своего сына в своей седине. Но я виню Ли в том, что лысею. Лоб Муши очень блестящий, и он тянется назад до тех пор, пока не оказывается на одной линии с ушами. — Я просто... — Цзяньцзюнь делает паузу. — Почему? — Пожар? Карликовая пума? Проститутки? — ...Я не знал, что ты знаешь о проститутках. — Я все знаю, — говорит Муши. — Или, по крайней мере, Ли думает, что я знаю. — Они действительно довольно милые молодые леди, когда узнаешь их поближе, — говорит Цзяньцзюнь немного отчаянно. — И я не думаю, что происходит что-то, гм, неподобающее. Муши кивает. — Бийю иногда заходит на чай, — говорит он. — Я не уверен, прониклась ли она симпатией к моему бедному племяннику или просто сбита им с толку. В любом случае, она очень вежлива и на удивление хорошо разбирается в росписи на фарфоре. — Верно, — говорит Цзяньцзюнь за неимением лучшего. — Конечно. — Я выигрываю в три хода. Цзяньцзюнь изучает доску. — Черт возьми. — Еще раз? — спрашивает Муши. — Ты не устал бить меня? — Я никогда не устаю побеждать. — Хорошо, — говорит Цзяньцзюнь. — Просто. Я знаю, что иногда попадал в неприятности, когда был в этом возрасте. Когда ты в отпуске, делать больше нечего. Хотя я не помню, чтобы у меня было так много проблем. Драки в баре, конечно, но... — Я тоже был в армии в том возрасте, — говорит Муши, укладывая плитки. — Я помню довольно много неприятностей, и я уверен, что это было больше, чем просто потеря времени и алкоголя. Хотя Ли, похоже, особенно не повезло. — Наш начальник станции в недоумении, что с ним делать. С нами, я полагаю, но на самом деле я просто иду в комплекте. Он взял за правило, когда нас не одалживают пожарной службе Нижнего кольца в качестве талисмана на удачу, скидывать на нас нераскрытые дела, и Ли решает их. Обычно там замешана драка на ножах. Или арбалеты. Я ненавижу арбалеты. В меня достаточно стреляли, когда я был на Стене. — Ах, да, — говорит Муши. Затем, казалось бы, из ниоткуда: — Ли упомянул, что ты знаешь, что он покоритель огня. — Я понятия не имею, о чем ты говоришь, — говорит Цзяньцзюнь, начиная потеть. Муши, несмотря на то, что он доходил Цзяньцзюню только до подбородка, был пугающим. — Продолжай в том же духе, — мягко говорит ему Муши. — Мне бы не хотелось, чтобы с тобой что-то случилось. Ли очень привязан к тебе, и это его расстроило бы. Это совсем не расстроило бы Муши, вот что слышит Цзяньцзюнь. Даже если с ним действительно что-то случилось бы. — У меня, гм, есть вопрос. Если ты не возражаешь, — говорит Цзяньцзюнь. — О? — Его шрам. Он сказал во время пожара в многоквартирном доме, что покорителей огня трудно сжечь. Муши кивает. — Что ты видел сам, когда он вошел в горящее здание, а затем вышел невредимым. За вычетом нескольких царапин. Они оба прерываются, чтобы посмотреть, как Утка, карликовая пума, которую Ли вынес из того здания, дремлет на солнце. Она выглядит как совершенно невинное, безобидное существо. Но она, и Цзяньцзюнь почти убежден в этом, злобный дух в кошачьей форме. Ли обожает ее. — Но это явно шрам от ожога, — говорит он. — Я был на Стене. Я знаю, как выглядят ожоги. Муши снова кивает. — Так и есть. — Что случилось? — У моего брата вспыльчивый характер, — говорит Муши. — Несколько лет назад ему не понравилось то, что сказал Ли. — И он это сделал? — в ужасе спрашивает Цзяньцзюнь. — Ли был ребенком. — Это мало что значит для моего брата. — Мать мальчика... — начинает Цзяньцзюнь, но Муши уже качает головой. — Ушла за несколько лет до этого. Я оплакивал своего сына, убитого при осаде этого самого города, и меня там не было. Ли неохотно делится какими-либо подробностями того времени. Я могу только строить предположения о том, что могло произойти. — Ничего хорошего, — говорит Цзяньцзюнь. — Да, ничего хорошего, — соглашается Муши. — Кстати, о неприятностях, я полагаю, что мой племянник прибыл. Так и есть. Тема их разговора — и частой паники — через несколько мгновений входит в дверь крошечной квартиры. За ним следует двое сирот, которых Муши, казалось, каким-то образом взял к себе. Бийю и Руолан, двое друзей Ли, которые также оказались проститутками, замыкают шествие. Ни Цзяньцзюнь, ни Муши не знают, где он их встретил, но они вместе с несколькими другими проводили вместе все свободное время, когда могли. — Руолан проколет мне уши! — говорит сирота по имени Смеллерби. — У нас есть лед, картофелина и игла! — Это звучит очень захватывающе, — говорит Муши. — Могу я спросить, в чем заключается назначение картофеля? — Вы кладете его под мочку уха, прежде чем проколоть, — объясняет Руолан. Она одета для работы, что означает хлопок, такой тонкий, что почти прозрачный, и тяжелый, эффектный макияж. — Удерживает от того, чтобы случайно не пробить в неправильном месте и помогает поддерживать ухо, чтобы оно не растягивалось. Мы все еще можем съесть его после. — Мило, — говорит Смеллерби, явно взволнованная. — Ужин и сережки. Сегодня замечательный день. Выражение лица Муши совершенно ясно говорит о том, что он предпочел бы не есть картофель, и Цзяньцзюнь уже не в первый раз задается вопросом, кем он был до Ба Синг Се. Очевидно, из Народа Огня. Его племянник был покорителем огня, как и его брат, если история о шраме Ли была правдой. Цзяньцзюнь надеется, что это не так, но подозревает, что это было на самом деле. У него, конечно, вкус к дорогому чаю и экстравагантно обширная коллекция плиток Пай Шо, но каждый имеет право на свои пороки. Сын Муши был солдатом. Убит во время осады. Обычно, когда Цзяньцзюнь думает об осаде, его мучает чувство вины. Его списали всего за несколько месяцев до того, как это началось, и это все еще преследует его, когда он слишком взвинчен, чтобы спать. Мог бы он спасти жизни, если бы все еще был на Стене? Имело бы это какое-то значение? Наверное, нет. Вероятно, он бы умер, как и все остальные. Но что, если... Что, если. Два слова, которые никогда не оставят его в покое. Теперь, впервые за все время, он рад, что его там не было. Он точно знает, что не причастен к смерти сына Муши, и это большое облегчение. Безымянные, безликие солдаты — это одно. Сын друга — это совсем другое. — Все в порядке? — бормочет Ли, и Цзяньцзюнь проклинает себя. Мальчик необычайно проницателен. — Погрузился в свои мысли, — говорит он. — Я в порядке. Ли кивает, удовлетворенный его ответом, а затем разваливается на солнышке рядом с Уткой. Бийю следует за ним, держась на осторожном расстоянии от когтей карликовой пумы. Муши прав. Бийю либо нравится мальчик, либо она не знает, что с ним делать. Хоть убейте его, Цзяньцзюнь не может даже предположить, что именно. — Я снова выиграл, — говорит Муши. Цзяньцзюнь снова смотрит на доску. — Как? — в отчаянии спрашивает он. — Он жульничает, — говорит Ли, не потрудившись открыть глаза. — Племянник, ты ранишь меня... — Тогда выверни рукава. — Я бы предпочел этого не делать, — чопорно говорит Муши. — И в любом случае, если бы я жульничал, Бийю никогда бы не обыграла меня. — Бийю жульничает еще хлеще тебя. — Я этого не делаю, — говорит девушка. — Я только вчера видел, как ты достала плитку из кармана дяди и сыграла ее, — говорит Ли. — Я так и знал, что это выглядит знакомо! — говорит Муши. — Никогда не играй ни с кем из них, — советует Ли. Утка встает, потягивается и перебирается на грудь мальчика. Он гладит ее. — Они тебя обчистят. Цзяньцзюнь решает иметь это в виду. Сирота по имени Лонгшот, который в основном молчит, бросает на него сочувственный взгляд. Цзяньцзюнь ценит его поддержку.