Ангел по имени Юнги

Силуэты от подсветки скользили по стенам и ломались об изгибы синих диванов для VIP-гостей; сглаженные углы столов, барной стойки и даже стульев складывались в рваные волны. Музыка в «Небесном своде» играла всегда одинаковая, трек-лист составлялся с одобрения хозяина клуба, и редко в нем мелькали песни «новомодные», зачастую — ремиксы от ремиксов и бесконечные басы. Удивительно, что притон для богатых и притворяющихся богатыми назывался до того возвышенно и торжественно. Ни вялые от опьянения тела на диванах, ни обтирающиеся друг об друга незнакомцы, ни падальщики, по-другому, альфы, которые со сверкающими глазами высматривали жертву побеспомощнее, не принадлежали подлинной атмосфере клуба. Только он, неловко держащий тонкую ножку бокала, только он, потрёпанный, с сиреневой россыпью синяков на руках, он один здесь находился по праву. Ангел по имени Юнги. В нем не было ничего святого или божественного, лишь простота. Обгрызенными ногтями Юнги стучал в такт песни и ждал новый коктейль, облокачивался на барную стойку и засматривался откровенно на Чимина. Улыбка, в рукаве толстовки спрятанная, таинственно выглядывала и добавляла мягкому и немного опухшему лицу Юнги плавности. Полудуги глаз, закруглённый нос и блестящие от стеклянности зрачки, словно капли луны на поверхности океана, — он был прекрасен. Напиваясь до беспамятства, Юнги шёл к танцполу, но всегда стоял поодаль от энергичной и пёстрой массы людей, двигался скованно, нелепо подражая остальным, и отличался разительно. Ему бы полупрозрачную ткань на плечи — и в вальсе закружиться. В клубе же на тихоню с утончённой фигурой и ароматом пряников сбегался весь сброд. Чимин вытаскивал Юнги за руку из передряг и проклинал себя, потому что в обязанности бармена не входила забота о посетителях, тем более о парне, который состоял в отношениях. Ангел отплачивал за помощь смешными историями о студенчестве и заразительным смехом. У Юнги так мило дрожали плечи, когда он хохотал и придерживался за край стула между ног. Белые колени, торчащие из дырок в джинсах, соединял вместе и много говорил, попутно срывая зубами сухую кожицу с губ. — Тебе не хватит уже? — подвинул к Юнги мохито, в который добавил треть от положенной нормы алкоголя, чтобы беспечный ангел оставался в ясном сознании. — Ты не у меня дома, чтобы расслабляться. Здесь столько падальщиков, каждый вопьётся в твоё бездыханное тело, стоит тебе хоть на чуть-чуть потерять рассудок. — Сувон сегодня привёл в квартиру любовника, — сжал стакан и размазал тёплыми пальцами тонкий слой воды на нём, даже не слышал сказанного, — я застал их вместе, когда вернулся с работы домой. У этого парня такое красивое тело, наверное, он моделью работает. Чимин подвис с ликёром в ладонях, аж отхлебнуть захотелось. Он содрогался от злости весь, когда с языка Юнги слетало это несуразное и сухое «Сувон», глубинное желание растерзать незнакомца лишь за ненавистное имя сражало его. Тема отношений иголками выложена, на неё нельзя вступать, потому что Чимин презирал всех, кто подступался к нему с предложением переспать или сходить на свидание. Он за последний месяц затащил в постель двух альф, которые рьяно выискивали игрушку на ночь. И трахнул их сам, совершенно не жалея высушенные тренировками, как корка хлеба, тела. Крики их — услада настоящая, покрывающая все те истошные вопли, корнями в память вросшие, которые он слышал часто из комнат «для отдыха». Смазки плевок, хлесткие удары по щекам и заднице — пусть воют и отгрызают запястья от наручников. Насилие порождало насилие. Чимин восстанавливал справедливость. За барную стойку, к Юнги, подсел альфа, от него понесло костром, Чимин накрыл мохито ладонью и окинул посетителя взглядом с ног до головы. Вьющиеся волосы с тонной лака, наколки от плеч до кончиков пальцев синюшные, жёлтые от сигарет зубы и бордовый от выпитого оттенок кожи выдавали в нём очередного «искателя». — Отсел от него. — Что, простите? — Я сказал, чтобы ты отсел подальше и даже не смотрел в его сторону. — Рамсы попутал? — как спичка, вспыхнул яростью. — Я напишу в жалобную книгу — и тебя выкинут отсюда за борзость! — Мой папа — владелец клуба. Иди ему поплачься. Мужчина осел, сдулся мгновенно. Его бормотание слилось с музыкой, в которой он, как в мантии-невидимке, растворился. Храбрые на словах, но от малейшего проявления превосходства угасающие в дрожи мудаки кишели кругом. Выученные захваты, зоркость и внимательность помогали Чимину оберегать Юнги, уповающего на несуществующую карму и людскую доброту. Он ведь на полном серьезе восхищался красотой любовника своего парня. Искренне. — Ты никогда мне не рассказывал о том, что твой папа владелец «Небесного свода». — Потому что тебе я не вру, — убрал с коктейля руку и пригляделся к искусанным губам Юнги. Они порозовели, будто потихоньку созревали для поцелуев, о которых Чимин мечтал давно, нежных, жаждой смертельной наполненных. Полгода хватило, чтобы узнать о жизни Юнги все подробности, выучить его привычки и интересы, расщупать лёгкими прикосновениями тонкую мраморную кожу и дважды побывать у его подъезда. Влюбленность, неочевидная поначалу, разрослась до такой степени, что не замечать трепет сердца от каждого вздоха Юнги, — кощунство и душевная слепота. Чимин провожал его до такси, отгонял назойливых гиен от засопевшего на столе ангела и впускал его в подсобку отоспаться. Не созданное для любви сердце, искалеченное предательствами, добитое до атрофии обществом, забилось. И в этот раз не в угол. — Что будешь дальше делать? Он же изменил тебе. — Если я предложу тебе переспать со мной, это будет странно? — чуть трясущимися руками отставил полупустой стакан, снизу заполненный подтаявшим льдом и раздавленной кубиками мятой, и посмотрел снизу-вверх. — Нет, если ты любишь классно трахаться, — облокотился на стойку и придвинулся к Юнги, соприкоснулся кончиком носа с его, поблескивающим от пота. Жарко стало. — Но я же омега… — опустил глаза к соприкоснувшимся носам и расфокусировал. — А я влюблен в тебя невыносимо. Невыносимо, потому что за чувства приходилось отвечать головой. Не было у Чимина никакого папы, тот кинул десять тысяч вон на дорогу и попрощался ласковым «пиздуй, сынок». А всё потому, что в его представлении не по-омежьи экспериментировать в постели с альфой, не по-омежьи ненавидеть побрякушки и не хотеть детей. Любые желания, неугодные альфацентричному обществу, — это не по-омежьи, а не другая физиология. Желание жопу первому попавшемуся подставить, оказывается, наделяло маткой, гон вызывала рыбалка и тяжелые металлические часы на запястье. Сальными шуточками сопровождались любые достижения: красный диплом, водительские права и собственная квартира. Не упорный труд позволил жить комфортно, а секс. Видимо, чтобы достичь вершин, нужно трахнуть альфу. Иначе нет другого объяснения феноменальному успеху и высокой самооценке, верно? Плевать на камеры, снимающие так, будто вместо них висели калькуляторы, плевать на охающих у барной стойки проходимцев. Чимин ненавидел всё живое годами, не умел быть ласковым ни на толику, но пальцы сами ослабли и за подбородок Юнги подхватили невесомо, будто кожа из лепестков соткана. Он закрыл глаза и обхватил своими губами губы Юнги на секунду, но этого хватило, чтобы мурашками покрыться и расслышать в шуме музыки симфонию сердец. — Здесь стулья такие неудобные, — разорвал поцелуй ради такой глупости. — Я должен предложить своё лицо взамен? — Смену закончи для начала, — произнес с улыбкой, затем сложил ладони на животе и медленно и слегка встревоженно осмотрелся. — Ещё один мохито, пожалуйста. Чимин алкоголя ему больше не добавлял. Юнги то ли не замечал этого, то ли молчаливо принимал заботу.

***

В квартире пахло порошком, запах доносился из спальни и соединённой с ней ванной. Чимин затеял генеральную уборку в начале недели, поэтому моющие средства оставили шлейф в воздухе. На заправленной постели в расстегнутых джинсах сидел Юнги, ещё более потрёпанный, чем в клубе, потому что по дороге домой Чимин высосал из него душу через поцелуи и в качестве опоры использовал волосы, цепляясь за них. Рисуя носками на ковре, Юнги всматривался в дверной проём и Чимин, идущий навстречу с пачкой презервативов, лукаво улыбался ему. Свет люстры по контуру обводил тонкие лодыжки, словно пальцем скульптора заточенные, длинные стопы и изящные бёдра, под тяжестью которых таяло пуховое одеяло. В бесформенной толстовке Юнги прятался, как в коконе, где внутри скрывались тончайшей выделки блестящие крылья. Концы его волос переплетались между собой, живот выглядывал из-под одежды, Юнги расправил плечи и до души обнаженной приглашал дотронуться. — Не переживай, я учту все твои пожелания, — подхватил за края толстовку и потянул наверх. Она свободно соскользнула с тела, и Чимин сжал до посинения ее в кулаке. Он попятился назад и подхватил зубами задрожавшую губу. На ребрах и плечах у Юнги не было живого места — кровоподтеки, синяки свежие, у ключиц пунцовые ореолы, прожженная сигаретами шелушившаяся кожа вокруг них. Перед ним сидел омега, которого художник-живодер как холст для зверств использовал. — Чимин, — Юнги, господи, этот безумец Юнги, утешать его начал. Встал и головой к ключицам приложил, как будто себя ему не было жалко совершенно. Вспотевшими от ужаса пальцами Чимин по спине его погладил и слезы губами собрал с пока ещё не тронутой извергом шеи. — Это он с тобой сделал? Юнги холодными пальцами по щеке провел и расстегнул первые две пуговицы на рубашке Чимина. — Покажи мне, как можно наслаждаться сексом. Ты же умеешь делать так… чтобы приятно было? Если ты все ещё не передумал… — Чёрт, Юнги, — толкнул его на кровать и залез сверху, пружиня коленями на ней. Чимин схватился за джинсы и затаил дыхание: ему больно смотреть на бесконечно сочувствующего прогнившим людям Юнги. Разве после увиденного можно верить в человечество, в их обглоданные жадностью и желанием власти души? Вот почему Чимин ненавидел всех альф поголовно, вот почему упивался их мучениями, вот почему убил бы и не задумался ни на секунду за каждого такого «Юнги», не знающего о любви ничего, кроме бессмысленных лживых сказок об альфах и омегах, как о неделимом и единственно верном. Миллиметр за миллиметром оголялись кожа, милые и витиеватые растяжки у паха, точно струи теплого пара от чая. Чимин хотел окропить их слезами и расцеловать, потому что хоть где-то в этом теле была живость. На ногах были лишь синячки, их он осторожно погладил костяшками и к лицу прижал румяное бедро, вдыхая греющий аромат пряников. Чимин скинул рубашку и держался изо всех сил, чтобы не превратить грядущий секс в многочасовые объятия с разговорами по душам. Он не знал, чем помочь. Как вытянуть из трясины, когда у самого руки и ноги ампутированные словно? Чимин учился ненавидеть с тех пор, как из лицея за поцелуй с омегой исключили, как при устройстве на работу несостоявшейся беременностью интересовались больше, чем компетенцией, как, скитавшийся по улицам, он звонил родителям и умолял скинуть денег на еду, а они не брали трубки. И только Юнги, прекрасное видевший в истинном зле, учил любить. — Я медленно войду в тебя, когда ты достаточно возбудишься, а ты просто двигай бёдрами навстречу. — Мы будем целоваться или… трогать друга во время этого? Мне можно трогать тебя? — Тебе можно все, ангел. Только получай удовольствие. Сладковатая смазка капала с бёдер на одеяло — Чимину жалко отстирывать его будет. Всё-таки теперь запах чистоты вымещался ароматом Юнги, пряным и насыщенным. Юнги, наверное, музыкант не состоявшийся, потому что ритм чувствовал прекрасно. Дышал сбито и не выпускал из рук. Чимин не занимался нежным сексом раньше, он драл за волосы и сдавливал бёдра альф до синяков, но сейчас двигался плавно и утешал ненасытного омегу, пока он не перестал взволнованно вцепляться в плечи и кусать губы. Удовольствие находилось так близко, пушистое недоразумение, переполнявшее лёгкие чувством свободы. Удовольствие в том, чтобы щекотать волосы на лобке Юнги и вылизывать от основания до головки его солоноватый член, в том, чтобы заставлять его выгибаться и ласково стонать на ухо, в том, чтобы прикасаться друг к другу, как к зеркалу, и не ловить спиной ядовитые стрелы бесчеловечного общества. — Ты его любишь? — язык бы себе прикусил. Чимин опустил взгляд к каплям спермы на покрытом мурашками животе и крепче обхватил руку Юнги, который за него держался. — Нет. — А он тебя? — Он не умеет. — Тогда почему вы вместе? — Иногда гнилой душе нужна клетка и утешение. Сломанные люди не способны к созиданию. Тебе ли не знать, Чимин, — вдруг вздрогнул и повернулся к завибрировавшему телефону. Юнги пришло смс, где из-за капслока невозможно не разглядеть любовные тирады Сувона в перемешку с угрозами. — Как мне тебе помочь? — сжал до боли руку, так нежно его касавшуюся. — Себя спаси для начала, — усмехнулся и стал собираться, чтобы вернуться домой.