Ангел по имени Юнги

В раздирающей душу тишине Чимин пробыл неделю. Редкие свидания в клубе остались бы обыденностью, если бы Юнги не ушел с пугающей усмешкой. Он покидал квартиру с невообразимой уверенностью в том, что поступал правильно, говорил так, будто это Чимин с ума сошел, совсем не понимал очевидных вещей, сам же шел в логово к Сатане. Но когда напрасная жертва стала неотъемлемой частью отношений, а фиолетовая от побоев кожа демонстрировала силу и героизм? Чертовски неправильно это. Открытый и удручающий финал, безответно-взаимная любовь и по венам скребущийся страх. Облака щекотали лоб — Чимин перестал отличать реальность от выдуманного мира. Он нервно протирал бокалы и глазами цеплялся за тёмные силуэты, напоминающие по форме толстовку Юнги, его тонкие колени и пухлые бедра, но постоянно натыкался взглядом на компании альф, громко обсуждающих задницы незнакомцев, поплывших от выпитого мужчин в возрасте, щупальца вытягивающих к проходу, чтобы потрогать официантов или танцующих парней, и на раскованных омег, в бренды одетых с головы до ног. В «Небесном своде» развлекались черти, Чимин с трудом держал агрессию внутри себя, они искушали показать своего дьявола. Он расколол рюмку вчера, потому что тембр голоса посетителя напомнил голос Юнги, только у мужчины лицо было дурацкое, как будто камнем придавленное, нос сплющенный, нить губ. Чимин поднял голову в надежде увидеть с ореолом света на волосах Юнги, нежного и словно плюшевого, а увидел нечто, обкуренное и в смокинге. Связаться не было возможности: адрес Чимин помнил смутно, номерами телефонов они не обменивались. Да и как заявиться к Юнги без последствий? Рехнувшемуся ублюдку дать дополнительный повод кулаками внутренности омеге взбить? Все эмоции переходили в ненависть, потому что Чимин не умел с ними справляться. Тревога, по ребрам, как по лианам, скачущая, хорошенько отпинала и сердце, и легкие. Он боялся засыпать, так как воображение рисовало прикованного к батарее Юнги, его раздирающий крик, поднятый над ним кулак. Нелюбимое тело Сувон как пепельницу использовал. Почему бы Чимину не найти его и не использовать как туалет или коврик для ног? Цветам тоже жить хочется, пойдет им на удобрение. Чимин способен убить, но никогда раньше он не задумывался об этом всерьез. Неужели настолько ослепило телевидение и солнце, раз никто в упор не замечал жестокости в ближних? Животные натянули одежду поприличнее и поселились по соседству, все окружающие здоровались с ними каждый будний день и охали, спускаясь по лестнице, когда проходили мимо опечатанной квартиры, откуда недавно выносили труп домашнего человека, которого животное себе завело и веселья ради задушило. — Соскучился? — точно Юнги. Интонация, хрипотца, нежно вымолвленный вопрос. Чимин стоял к нему спиной и зацепился пальцами за полку, замирая. По позвоночнику будто ледяные капли стекали, под лопатками закололо. После всего случившегося Юнги заявился как ни в чем не бывало. — Почему не пришел раньше? — окаменела шея и лицо, плотный поток воздуха выпустил через рот почти со свистом и опять почувствовал небывалую тревогу. Ноги не давали обернуться: позади неизменно добрый Юнги, но вот его тело могло выглядеть иначе. Страшно. Если беспричинно с ним сотворили то, что, как гной, в глазах стояло, то что с ним Сувон сделал теперь? — Прости, что заставил тебя переживать, — заскрипел стулом и по привычке постучал ногтями по поверхности барной стойки. — Налей мне что-нибудь новенькое. Я тебе рассказывал историю о том, как я разыграл друга в Новый год? Я просто вспомнил недавно… — Ты правда думаешь, что это нормально? — отмер и взял бутылку рома, на автомате раскручивая крышку. Рядом стоял засыпанный доверху льдом стакан. Коктейль готовился в две минуты, но пальцы скользили по стеклу, и Чимин опасался вновь что-нибудь разбить и совсем потерять контроль над гневом. Любовь конфликтовала с желанием закрыться, замуровать всё хрупкое и чуткое в бетон, притоптать ногами и оставить до лучших времён. Чимин признался в любви, но не услышал в ответ ничего. Чимин предложил помощь, но получил насмешливый отказ. Чимин впервые видел счастливое будущее, пускай и в изуродованном мире с поломанным и не сдающимся Юнги, но Юнги ушел, не было смысла предлагать остаться. — Я всегда прихожу сюда примерно раз в неделю. Я не хотел делать так… чтобы… Прости меня, я бы пришел… Общая трагедия единила. Против лезущего в трусы с придирками общества, против вооружённых привилегиями и одобрением альф, против Сувона, перепутавшего боксёрскую грушу с живым человеком, сочувствующим всему живому и протягивающим руку помощи даже мертвому, Чимин боролся бы изо всех сил, будь рядом Юнги. Так почему при всём при этом Юнги выбрал жить с болью, жить в страхе и отвернулся от помощи будто с отвращением? На кистях выступили вены, костяшки обтянуло кожей — Чимин сильно сжимал кулаки, чтобы унять дрожь, тоже от злости появившуюся. Он плакал от того, какой Юнги несчастный, совершенно не видевший любви, и от того, как больно любить глубоко несчастного человека. — Пошел к черту, Юнги, — развернулся резко, сморгнув пелену слёз. — Думаешь, что можешь пользоваться мной каждый раз, когда захочешь отомстить своему парню-уебану? Думаешь, мне нравится эту пустоту, — в рубашку вцепился и потянул от себя, встряхивая, — вытаскивать отсюда. Если тебе ничего от меня не надо, так почему… почему ты… — вдруг пригляделся к Юнги, бледному, словно из розоватой кожи выкачали цвета и из тусклых остатков замешали серый. У него под воротником бежевой водолазки, недостаточно длинном, чтобы скрыть шею, виднелись тёмно-синие полосы, бровь разрезала зашитая рана, а глаза были не просто стеклянные — чёрные и погасшие. А ведь обычно они переливались бриллиантовым блеском, тепло-карие и большие, внимательно следили за всем вокруг. — Прости. Я так сильно напугал тебя в ту ночь. Я не хотел предлагать секс, но меня переклинило. Когда я вижу тебя, внутри всё так трепещет! Прости меня, — он вскочил с места внезапно и оставил на барной стойке чуть поблескивающий влажный след от вспотевших пальцев. Всё, что успел увидеть Чимин, — это слёзы Юнги и его виноватый взгляд. В толпе танцующих людей бежевая водолазка затерялась мгновенно. Из-за наплыва посетителей в «Небесном своде» ещё с шести часов было не протолкнуться. И среди поднятых в воздух покачивающихся рук, волнообразных движений тел терялся Юнги, которого, кажется, никто, кроме Чимина, и не любил. И даже Чимин у его сердца спичкой чиркнул. Им бы держаться друг друга, оберегать, но вместо этого они играли в догонялки, и Чимин спасал ускользающего ангела, который занял пустующее место на плече и вытолкнул демона, распространившегося повсюду, заволокшего мраком сознание. Юнги не давал задохнуться, когда воздуха критически не хватало на свободный вдох. Особенно пугало, что заслуживающего у коленей мира, дарующего ненасытным лёгким кислород, душили. Душили до синяков на шее, до хрипа в горле. И Юнги приходил в клуб, словно нисколько не переживал за жизнь, и извинялся. Как Чимин смог всё до такой степени извратить, вывернуть истину наизнанку и вынудить извиняться Юнги, который просто во тьме рождён, запутался и выживает, как умеет. А Чимин просил к себе сострадания. Где же его собственное? — Юнги! — он побежал за ним. Расталкивал людей, чтобы не потерять в тени размытую бежевую полосу, скользящую между тесно расставленных столиков. Хоть бы не упустить, хоть бы успеть догнать, прежде чем Юнги вновь влипнет в передряги. — Юнги, пожалуйста, постой! Не обошлось без липнущих к бедрам горячих присосок. По ягодице Чимина проехалась широкая ладонь. Он спешил, не вдумывался — по инерции ударил толстым каблуком по носку альфы и заглушил открывшийся в вопле рот кулаком, об зубы костяшки разбил. Тучный мужчина с красным галстуком и густыми кудрявыми усами, как домино, сложился с товарищем на пол, потянув его за собой вниз, отполз и поднял ногу. Неужели собрался лягаться? Чего еще ожидать от очередной звероподобной твари. Чимин обтер об штанину кровь с руки, по большей части свою, и судорожно оглянулся по сторонам. Юнги скрылся в густой темноте дальнего зала. В который раз на пути к счастью вставали именно альфы, привыкшие получать желаемое. Альфы. Альфы. Альфы. Куда не подайся, они заполонили все видимые места, и почему-то омеги, большинство, обременённое вечным унижением, смирялись с закрывающей их тенью. Они стояли за спинами, не пытаясь выглядывать вперёд, довольствовались прохладой, но лишались свежего бриза и солнечного мерцания. А всех, кто выглядывал, били по головам, всех, кто обходил замершую на месте тушку и пытался идти дальше, сталкивали на землю. Наверное, этого не учёл Чимин, чья тень запылала и истлела под солнечным светом, когда злился на Юнги за смирение и страх, за героизм ненужный. Все герои, подобные ему, забывались мгновенно, стоило из подъезда вынести бездыханное тело головой вперёд на носилках. Лица этих героев закрывали белой тряпкой, чтобы кожа, лучами никогда не тронутая, не засияла от их любезного прикосновения. Чимин заметил у барной стойки себе подмену и нырнул глубже в толпу, чтобы предотвратить череду ошибок, способных разрушить и то малое счастье, которое у них было двоих.

***

На улице колотил по асфальту дождь. Он бил по щекам и кончику носа, заставлял содрогаться картины города на земле. В белых лужах плавали окурки, никаких вывесок тут не было — чёрный вход; мусорный бак выглядывал из-за угла. У кирпичной стены, промокший заметно, стоял Юнги. Сквозь водолазку просвечивалось мягкое и утончённое тело, ботинки его покрылись каплями воды и переливались от света одной единственной жёлтой лампы; завившиеся от воды пшеничные волосы спадали на глаза и полностью скрывали их. Он дрожал то ли от холода и дождя, то ли от сильного плача, плечами бился о стену от каждого резкого вздрагивания, ненадолго успокаивался — и это происходило опять. — Ты простынешь так, — Чимин встал перед ним и упёрся правой рукой в стену. Крупные капли стекали на него с крыши и лились по лицу, ломаясь об ресницы. Чимин щурился. — Да я уже болен, черт возьми. — С каких пор общество стало компетентнее врачей? — распрямил плечи и осторожно, словно выжидая разрешения, коснулся талии Юнги. Боялся задеть синяки, под тканью тонкой скрытые. Чимин закрыл его полностью от косых стрел дождя, по спине неприятно било тяжелыми и холодными каплями, но он видел теплеющий взгляд визави и сам согревался будто. — Длинному языку своему ищи другое применение. Дотронулся кончиком носа до мокрого носа Юнги и поцеловал, загребая обеими руками в объятия за талию. Чимину казалось, что он мог в плечах дрожащего ангела спрятать и здесь, у сердца, никто и никогда не тронул бы его. Ни один Сувон не преодолел бы возведенный вокруг них барьер, потому что любить невыносимо — это отдать всё, несмотря ни на что и вопреки всему. «Себя спаси для начала» — это ведь инструкция, как помочь, крик о помощи, который Чимин не распознал, не расслышал, на который он ответил привычной ненавистью — проверенным и рабочим методом борьбы с несправедливостью и непокидающей тревогой. А если к Юнги подойти с нежностью, лишь помочь открыть раковину, то и насильно жемчуг доставать не придётся — он сам засверкает. Юнги чуткий, трогает осторожно и влюбленно. Не было бы никаких терзаний, душу незнание не резало бы, если бы Чимин замер и пригляделся. Он убрал указательным пальцем со лба Юнги волосы, открывая его покрасневшие от слёз, но в секунду загоревшиеся глаза. Бесспорно, любовь взаимна. Так на парней на одну ночь не смотрят. Так не целуются с теми, кого ты через несколько часов навсегда из головы выкинешь. В невинных прикосновениях Юнги к щекам вся любовь заключалась, он стирал бесконечно падающие на лицо капли, не сдаваясь, и сам жался к Чимину. Одежда от воды липла, шла волнами. — Ты же всё ненавидишь. Как тебя угораздило влюбиться? — Юнги, наверное, дождя испил с лишком, потому что губы Чимина щекотали струи воды. — Значит не все так плохо в мире, который ты презираешь? — Этот мир на тебе одном и держится. Останься со мной. — Ты хочешь спасти меня, будто я наивен и глуп, но сам нуждаешься в помощи. Твоя нелюбовь к миру приносит много боли и вины. Скажи честно, ты уже ее передо мной чувствуешь? Ненавижу вину, уродующую людей. — Да причем здесь вина? Тебя убивают на моих глазах, а ты осознанно отталкиваешь мою помощь! Что у тебя на шее? Только не ври, что это бурная ночь. Он же душил тебя, я прав? Я прав? — кровь кипела, вены жгла. Чимин спустил воротник водолазки пальцем — там явные следы от рук. — Ха, да, помощь тебе явно не нужна. В грудь уперлись обе ладони Юнги, и он толкнул с такой силой, что Чимин, спотыкаясь о свои ноги, чуть не упал на асфальт, покрытый лужами. Юнги стоял прямо под потоком воды с крыши, из-за чего челка спала на глаза и начала темнеть вновь. Он, сгорбившись и схватившись за плечо, стоял минуту и молчал. Его грудь вздымалась сильно, дрожь усилилась. — Я его таким сделал. Каждый мой синяк — это плата за страх. — Сделал его ублюдком? Даже не смей так думать, ни за что на свете… Юнги, — подошел медленными шажками и обхватил за плечи, жадно впиваясь пальцами в содрогающееся тело, чтобы прижать и укутать, выдернуть с корнем неправильное, уродливое чувство вины. Вот почему Юнги так задели слова Чимина: он не способен выдержать еще одной вины, ему глубоко засевшей хватает. — Ни одна ошибка не может стоить жизни. Особенно, когда тебе есть, что терять. — Я вернусь домой, ты же знаешь. — Ничего, ангел, я тебя не виню.