***
На улице было прохладно, Влад натянул капюшон на голову и спрятал руки в тёплые флисовые карманы. Всё-таки даже в этом райончике были свои плюсы. Например, ближайший магазин находился через дорогу, а значит, Владу не придётся далеко идти. Телефон и наушники покоились где-то на незаправленной постели, этот короткий путь он решил преодолеть наедине со своими мыслями. Влад пребывал в апатии последнюю неделю. Чемоданы и сумки так и остались неразобранными, комната Влада, в отличие от той, которая была у него ещё две недели назад, серая и мрачная. Стол пыльный, шкафы пустые. Только ковёр на стене и картина, которая жутко не нравится Владу, заполняют пространство. В квартире бабушки Влад себя ощущает невидимкой. Ну, как это обычно показывают в мультфильмах — прозрачное приведение, через которое проходят люди и не замечают его. Все будто бы начали жить своей жизнью. У всех начался новый этап, чистый, белый лист, а Влад был для них бельмом на глазу, чёрной кляксой. Мать устроилась на работу в школу учителем начальных классов — благо, опыт был — и жила себе спокойно. Так, будто её вообще ничего не смущало: ни этот днищенский район, ни ебанутые соседи сверху, у которых, кроме как трёхэтажного мата в лексиконе, других слов-то не было. Одним словом — ни-че-го. И Влада очень сильно злило спокойствие матери. То ли для проформы, то ли потому что ей действительно было похуй. Всю жизнь же, блять, так жили. Зачем тогда париться? Ссутулившись, Влад перешёл дорогу, достал мятую купюру и направился прямиком в «Пятёрочку». А дни в техникуме летели настолько медленно, насколько это вообще было возможно. Тянулись, как резина, и Влад, как бы скрупулёзно ни искал ту самую «причину», ту самую ложку мёда в банке дёгтя, найти её не смог. Ему хотелось снова сбежать, снова куда-то уехать. И вообще-то Влад бы с лёгкостью смог поступить на бюджет в городе и съебаться отсюда — как два пальца об асфальт, — но из этого вытекает слишком дохуя проблем: с жильём, с деньгами, да вообще со всем, что касается денег. Родственников, живущих в городе, было не так много. И это были либо те, кто даже не поздравляет Влада с днём рождения, либо те, у которых давно есть своя семья и по трое маленьких спиногрызов. Возможно, он принял неправильную позицию. Да и Влад не знает, как это — «правильно». Проще всего было смириться. Проще, но где гарантии, что это правильно? — Молодой человек, вам чего? — сложив руки на груди, полная кассирша недовольно смотрела на Влада, то и дело демонстративно вздыхая и поправляя свой заляпанный красный фартук. А Влад застыл, как изваяние, но толчок в плечо и старческий голос вывели его из оцепенения. — Парень, не задерживай очередь, — прохрипел какой-то дедушка, стоявший позади парня. И он, оглянувшись, увидел за своей спиной длинную толпу, взгляды которой не предвещали ничего хорошего. Проморгавшись, Влад назвал свою любимую марку сигарет, заплатил одной купюрой и, не взяв сдачу, пулей выбежал из магазина. Надо же было так в себя уйти.***
Одеревеневшие от холодного ветра пальцы покраснели, Влад затушил бычок о сырую землю, доставая из пачки новую сигарету. На улице заметно начало темнеть, постепенно один за другим уличные фонари освещали тёмные закутки дворов. Влад почти дошёл до своего подъезда и, приближаясь, заметил на лавочке тёмный, кривой силуэт. Он зажмурился, попытался всмотреться, но всё тщетно — свет фонаря практически не попадал на этот участок. Лишь подойдя к своему двору, Влад увидел на лавочке тело. Как тряпичная кукла, оно неподвижно лежало и сопело на деревянной скамейке. И, судя по габаритам, это был парень. Влад фыркнул себе под нос — ну мало ли тут алкашей водится? Да тут их как грязи. Напьются и ходят, ночлег себе ищут. Парень даже не обратил на это недоразумение внимание, лишь отмахнулся, доставая ключи. Но подойдя к стальной двери подъезда, Влада окликнул тихий охрипший голос: — Эй, блядь…— следом сухой кашель. Он не говорит, а стонет, еле выговаривая буквы. — Подойди. Влад дёрнулся, посмотрел через плечо и увидел краем глаза знакомую рыжую причёску, которая выглядывала из-под капюшона голубой олимпийки. Сердце в районе пяток пропустило удар. Влад повернулся на ватных ногах тогда, когда Слава, оперевшись на дрожащие руки, кое-как поднялся и сел на скамейку. Повернулся и замер с открытым ртом, силясь что-то сказать. Дыхание спёрло. На лице Рыжего не было живого места. Тут и там краснеющие гематомы и ссадины. Густая алая кровь сочилась из носа, пачкая и олимпийку Славы, и чёрный выцветший джемпер. Передние пряди волос слиплись от его собственной крови. Взгляд исподлобья, тяжёлый, с поволокой, но одновременно такой пустой, нечитаемый… Слава, отхаркавшись кровью на асфальт, небрежно бросил через правое плечо: — Ты… У тебя дома кто-нибудь есть?.. И смотрит куда-то вниз, на свои кроссовки, так, будто он нашкодивший ребёнок, которому родители читают выговор. Такой беззащитный, как уличная, никому не нужная псина. Влад на мгновение задержал дыхание, шумно сглотнул. Чуть погодя, ответил: — Зачем тебе это знать? Фонарь около их двора неожиданно включился. Слава дёрнулся, закрывая глаза от яркого света рукой. Поморщившись от боли, вызванной, скорее всего, таким резким движением, схватился за шею. Поймал взгляд Влада, прикусив губу, что-то жалобно простонал. Будто ругал себя за то, что, возможно, сказал или только-только скажет. Влад же скрестил руки на груди, облокотившись на дверь подъезда, и нисколько не смущался неожиданно появившегося освещения. Самого же изнутри бешено колотит только от вида крови, что уж говорить про это нечто на лице Славы. — «Без слёз и не взглянешь». — Так всегда выражалась бабушка Влада. Тут действительно надо быть либо врачом, либо, по крайней мере, не таким впечатлительным на подобные вещи человеком, как Влад, чтобы избежать рвотных позывов и неприятного, щемящего чувства под ложечкой. Атмосфера была жуткая. Фонарь работал неисправно. Освещал улицу только на короткое время, а потом снова кидал во мрак. И Славик был жутким на этом фоне. Молчал, харкался кровью, но ничего не отвечал. Может быть, не услышал? Влад только открыл рот, чтобы повторить свой вопрос, но его опередили: — Ты… Можно у тебя сегодня заночевать? Тишина. Только еле уловимый треск, и двор снова окутала темень. Фонарь перегорел, видимо.