Букет из кленовых листьев

— В общем, до меня недавно дошёл один слух… Взгляд Скарамуччи уведён в пол, но он чувствует, как Кадзуха придвигается чуть ближе, возможно, на пару сантиметров, и это заставляет взволнованное сердце скакать и прыгать по всей грудной клетке. — Слух? Какой слух? Скарамучча сглатывает накопившуюся слюну и невольно начинает теребить шнурки от своей чёрной толстовки просто из-за волнения. Непонятное предчувствие чего-то сжимает рёбра, выбивает из лёгких весь дух, но не перевешивает решительность и не останавливает от продолжения рассказа. — Слух, что за мной ходит одержимый мной яндэрэ. Каэдэхара удивлённо охает, мило прикрывая губы ладонью: — Яндэрэ? Если память мне не изменяет, то это тип людей, которые одержимы своей любовью, очень ревнивы и готовы на всё, чтобы добиться своих пассий, в том числе и устранить соперников. Ты говоришь об этом? Плечи Скарамуччи крупно вздрагивают, и он медленно кивает, переводя взгляд на Кадзухины оживлённые глаза. Его ровный, верный ответ, словно заученная наизусть формула по какой-нибудь физике, пустил мурашки по рукам. — Хм, ну и что заставило тебя поверить в этот, на первый взгляд, безумный слух? Парень на мгновение замирает, вспоминая всё то, что произошло за последнюю неделю. А произошло… много и мало одновременно. — Ну, — он начинает неуверенно, а тонкие пальцы уже тянутся почесать розоватую щёку в привычном жесте задумчивости, — на неделе я получил два письма, в которых кто-то чересчур подробно и стрёмно расписал свои чувства ко мне, — щёки неловко краснеют, потому что рассказывать такие вещи постороннему человеку как-то стыдно, но он искренне пытается отмахнуться от этого чувства, ведь Каэдэхара ему больше не чужой. — Я понимаю, что это толком ничего и не значит, но… Вдруг ты увидишь тут какие-нибудь зацепки или что-то такое? Я верю в твой мозг, Каэдэхара, — шуточно-серьёзным тоном говорит Скарамучча и, быстренько находя в галерее телефона фотки писем, которые он отправлял Тарталье, показывает их Кадзухе. Каэдэхара быстро пробегается по аккуратным строчкам взглядом, чуть хмуря ровные брови. Скарамучча молча сидит рядом, прижимая колени к груди и обнимая их руками. Ему бесконечно волнительно ожидать каких-либо комментариев Кадзухи, потому что он боится и слов «что ж, похоже на правду», и «Скара, ты такой глупыш, это ведь очевидная шутка». Оба случая явно не обрадуют, поэтому Скарамучча даже не знает, что хотел бы услышать. После ситуации с Тартальей страх потерять единственного человека, который относится к тебе хорошо, сражает наповал. Ну, и казаться глупым тоже не хотелось. Особенно быть таковым в глазах объекта воздыхания. Возможного объекта воздыхания. — Хм… — подаёт голос Каэдэхара, и Скарамучча скорее пытается заглянуть ему в глаза, чтобы понять эмоции парня, но тот не отрывает взгляда от экрана. — Выглядит довольно-таки серьёзно. Кроме этих писем ничего странного не происходило? Скарамучча ведёт плечом. Ему бы самому знать: вся неделя выдалась странной, абсолютно из ряда вон выходящей. Можно ли отравление Синьоры причислить к «странному», или он всё ещё позорно ищет оправдание Аяксу? — Ну, на самом деле я думал над тем, не может ли быть автор этих записок причастен к произошедшему на тусе, но сейчас мне кажется, что я просто пытаюсь выгородить Тарталью. Я не вижу смысла этому человеку вредить Синьоре, да и тем более, получилось так, что он навредил мне, — он даже немного начинает верить в свои слова, звучащие так логично, и это слегка успокаивает. — Так что, это были два разных человека. Ну, я полагаю? — Я с тобой согласен, — Кадзуха наконец поворачивается и смотрит прямо в глаза взглядом, искрящимся… ох… самой настоящей нежностью, и улыбается при этом так сладко, и Скарамучча внутренне вопит и внешне краснеет, надеясь, что не упадёт замертво на месте от сердечного приступа, — однако нужно быть настороже, ведь сталкер может ещё выдать какую-нибудь нехорошую вещь. Я… — Каэдэхара — о всевышние, ангелы, существующие и несуществующие боги, в общем, все — отводит взгляд, а его уши, кажется, не должны иметь такой оттенок, — Я буду рядом и никому тебя не дам в обиду, обещаю! — его тёплый и — Скарамучча всем сердцем надеется, что ему не кажется, — смущённый голос заполняет собой всё пространство вокруг парней, сужая вселенную до этой небольшой комнаты, на полу которой они сидят. Только Скарамучча и Кадзуха. Дыхание замедляется, в отличие от бешенного в этот волшебный момент сердцебиения. Возможно, стоит..? — Я тебе верю, Кадзуха, — почему-то собственный голос кажется смешным, глупым, несерьёзным, и вообще лучше бы ему заткнуться, но Скарамучча давит в себе эту вспышку негатива и пытается сказать такие слова, которые никогда ещё никому не говорил, а себе говорить такое не позволял. — И, честно, мне кажется, будто я не верил так никому в жизни. Я-я правда тебе очень доверяю, даже если мы не так уж и давно знакомы, но ты слишком приятный человек?.. — смотреть в округлившийся рубин чужих глаз становится совсем невозможным, и Скарамучча жмурится, начиная тараторить. — Я не знаю, почему ты меня терпишь, почему не относишься так, как остальные, почему всё ещё с радостью помогаешь, выслушиваешь и шлёшь в сообщениях эти свои милые… ой, э-э… ну, смайлики, — он мысленно лупит себя по голове, потому что такое, естественно, говорить не планировал. К счастью, от позора спасает только тот факт, что глаза его всё ещё закрыты, и отвращение на лице Каэдэхары он пока не увидит. — В общем, спасибо, и… т-ты знай, что я… ну, я тоже рядом, и т- Со стороны Кадзухи слышится очень рваный, несдержанный выдох, будто он больше уже не может, совсем не может терпеть, и Скарамучча не договаривает, потому что его целуют. Он даже не успевает вдохнуть поглубже перед чётким ощущением чужих губ на своих и оторопевше замирает, вновь и вновь спрашивая себя, не уснул ли он. Глаза распахиваются в желании убедиться, удостовериться, найти подтверждение этому необъяснимому феномену, и — о, боги… — лицо Кадзухи и вправду здесь. Совсем близко. Он смотрит с неожиданной бездной в зрачках, неполностью прикрыв глаза, и в его взгляде плещется что-то такое, отчего дрожь пробегается вниз по позвоночнику и оседает щекоткой в желудке. Кадзуха его целует. Мозг будто окатывают ледяной водой, когда осознание этого простого факта колоколом начинает звенеть в голове. Они целуются. Целуются, как делают все люди в мире, пытаясь показать свою взаимную любовь друг к другу. Взаимную? Каэдэхара елозит, придвигается и даже прижимается, пытаясь быть ближе, не разрывает при этом поцелуй, и Скарамучча снова и снова спрашивает себя, не снится ли ему это. Целуются ведь, когда взаимно? Получается, что Кадзуха тоже… — Я т-так долго этого ждал, — лепечет Каэдэхара, отстраняясь и тяжело дыша, и Скарамучча боится и не позволяет себе думать о том, что у парня слишком хриплый голос, а на выдохах он почти что постанывает. Кадзуха льнёт к нему снова и на этот раз с гораздо большим рвением, сминает чужие губы и укладывает свои ладони на пылающие щёки. Скарамучча тонет в его руках, в его губах и в Каэдэхаре в целом. Он совсем не поспевает за парнем, ведь его реакция слишком заторможенная, и только сейчас начинает несмело отвечать, сжимая одной рукой покоящиеся под своим ухом длинные пальцы. Они мягко, но сильно жмут на кожу, не дают отстраниться и оставляют только возможность погружаться всё глубже в алую пучину. Скарамучча жмурится и звёзды рассыпаются в этой тёмной завесе, когда Кадзуха мычит прямиком в губы и нагло пересаживается на чужие бёдра, сжимая дрожащими коленями талию Скары. Это… как-то слишком быстро и неожиданно, и Скарамучча не может решить, нравится ему или нет, но отстраняться или прекращать всё это он не собирается. Не смеет. Не тогда, когда он даже подумать о взаимности не мог, а теперь его объект симпатии углубляет поцелуй и скользит языком в чужой рот. Руки Каэдэхары, эти самые руки, на которые Скарамучча засматривался на уроках и сердито себя одёргивал от этого занятия, перемещаются на затылок тёмной макушки, сжимая пальцами волосы и притягивая к себе как можно ближе, будто между их телами ещё есть расстояние, которое можно уменьшить. Скарамучча приглушённо охает, пытаясь отвечать Каэдэхаре в том же темпе, но только через пару мгновений до него доходит, что настолько мастерски орудовать языком у него никогда не получится. Кадзуха словно пытается его сожрать, поглотить, впитать в себя, и его движения языком, изначально сводящие с ума своей скоростью и тягучестью, неумолимо превращаются во что-то ужасающе голодное, хаотичное, и жадное-жадное, нетерпеливое, во что-то, что разжигает самый настоящий пожар в теле Скарамуччи и заставляет Каэдэхару ёрзать своими блядскими бёдрами прямо по чужому стояку. Прямо на эрекции. Скарамуччу начинает потряхивать, и он не справляется со своим вышедшим из строя сознанием. Он потихоньку теряет способность думать, уже не может из раза в раз спрашивать себя, не стоит ли прекратить этот разврат и нормально поговорить, Скарамучча лишь сжимает ладонями бока Кадзухи через его белую водолазку (он даже не помнит, как руки там оказались) и может только чувствовать. Взмокший лоб, к которому липнет чёлка, пальцы Каэдэхары, нещадно тянущие короткие локоны в разные стороны, горячий язык, выбивающий кислород из лёгких и исследующий мягкие Скарамуччины щёки изнутри, жар и тяжесть извивающегося на нём тела, и это всё так непросто принять Скарамучче, ещё даже не признавшему свою гомосексуальность. Но, наверное, раз он глухо стонет в чужие губы, пока Кадзуха медленно трётся пахом о чужое возбуждение, значит, ему нравится. Наверное, те, кому нравятся только девочки, не дышат загнанно в паре сантиметров от человека своего пола, наконец друг от друга оторвавшись и слизывая слюну с опухших губ. — Даже не представляешь, насколько ты вкусный, — скулит Каэдэхара, заглядывая Скарамучче в глаза и поражая похотью, так отчётливо сверкающей в слезинках. Наверное, гетеросексуальные парни такое друг другу не говорят. Кадзуха припадает к шее Скарамуччи, щекотно и мокро целуя, и позволяет его пальцам впиться в плечи и запутаться в слабом белом хвосте. Скарамучча давит сильнее и шипит, когда Каэдэхара неожиданно больно кусает, ого-го как кусает, прямо-таки от души, вымещая в этом укусе, видимо, всё скопившееся за долгое время желание. Кадзуха говорил, что ждал этого момента? Почему-то Скарамучче не верится, что в него действительно могли быть влюблены на протяжении нескольких месяцев, а даже если он и пытается допустить эту возможность, то это слишком смущает. И… это слишком приятно. Знать, что тебя так же любят. Знать, что, возможно, этот человек пережил такие же терзания по поводу «неправильности» такой любви из-за тебя. Знать, что он всё же с ними справился, раз сейчас они вместе занимаются этими вещами. Это всё даже льстит столь неуверенному в себе Скарамучче, и именно поэтому он не протестует, когда челюсти на шее сжимаются чуть сильнее, заставляя кожу ощутимо пульсировать от боли. Каэдэхара оставляет там крупный засос, из-за которого вся половина шеи ноет, а следы от зубов горят огнём. Скарамучча уверен на сто и один процент, что до понедельника это не пройдёт. Он без понятия, как идти с огромным лиловым пятном на шее в школу, но Кадзуху почему-то не останавливает, когда тот снова начинает оттягивать и сосать нежную кожу шеи с другой стороны. Просить не оставлять отметины как-то неловко. И неудобно. Особенно, когда Каэдэхара делает это с такой страстью, будто от этого зависит вся его жизнь. Будто Скарамучча принадлежит только лишь ему и никому более. Это всё ещё слишком приятно морально, хоть физически тот укус и был лишним. Каэдэхара отстраняется, любуясь своей работой, словно художник или скульптор, и вытирает нижнюю губу большим пальцем не иначе как сексуально. Он вообще сейчас выглядит слишком горячо для того, кто существует в реальности, а не в больном воображении Скарамуччи​​​​​​. Его взгляд — боже, его взгляд — глубокий, мутный, широкий, и на дне его можно увидеть все самые потаённые мысли и желания парня​​​​​​. Скарамучча вспыхивает пуще прежнего, понимая, что кровавые глаза смотрят конкретно раздевающе, смотрят с пошлым прищуром, смотрят томно, смотрят прямо на него, прямо на Скарамуччу, на его истерзанную и испещрённую розовыми пятнами шею, на его быстро-быстро вздымающуюся под толстовкой грудь, смотрят вниз, на неестественно выпирающую часть джинс, смотрят в его неверящее румяное лицо и раздевают, раздевают, раздевают. Скарамучча не мог и мысли допустить, что Кадзуха может быть вот таким, но вряд ли это плохо. — Поднимайся, — сглотнув, хрипит Каэдэхара, и почему-то Скарамучча даже не думает ему перечить. Парень встаёт, опуская ладони на блондинистую макушку, ведь ноги не держат, а затем по комнате раздаётся мычащий стон, когда голова Кадзухи ныряет под длинную толстовку. Его нос утыкается в кожу возле пупка, и в следующую секунду стоящий на коленях Каэдэхара мягко прикусывает низ живота, пальцами начиная возиться с ширинкой. Скарамуччу ведёт. Он не может сдержать шумных выдохов и жмурится, когда касания Кадзухи даже сквозь ткань одежды получаются слишком отчётливыми, слишком щекотными, слишком приятными и заставляющими хотеть всё сильнее. Заставляющими бороться самим с собой, ведь Скара прекрасно знает, к чему клонит Каэдэхара, но продолжает сомневаться в необходимости… начинать их отношения таким образом, продолжает сомневаться в том, что всё взаправду. Скарамучча крупно вздрагивает, чувствуя кожей Кадзухину усмешку, и начинает дрожать, когда этот засранец специально давит пальцами и медленно водит ими по ещё сокрытому тканью члену. Это слишком… слишком, и Скарамучча вообще не уверен, хочет ли всего этого. Нет, ну, естественно, хочет, но зачем именно сейчас? Этого он не понимает, и ощущение, будто события слишком торопятся, тревожным ужом мельтешит на дне лёгких. — К-Кадзуха, подожди… — сдавленно просит Скарамучча, но вмиг забывает все задуманные слова, давясь протяжным стоном, когда мокрый язык прижимается к тонкой ткани трусов и ведёт вверх, останавливаясь на тёмном пятне от предэякулята и кончиком выводя по нему круги. Каэдэхара, чмокнув напоследок дрогнувший орган, вылезает из-под толстовки и удовлетворённо смотрит прямо Скарамучче в глаза. — Сними её, а то нам обоим будет чересчур жарко. Закушенная губа уже даёт о себе знать железным привкусом во рту, а Скарамучча всё колеблется, пытаясь решить, стоит ли останавливаться. Кадзуха, будто угадывая мысли парня, приходит на помощь, прижимаясь щекой к бедру и не отрывая щенячьего взгляда от нефрита чужих глаз: — Расслабься, драгоценность. Я всего лишь хочу сделать моему любимому человеку приятно. Тебе обязательно понравится. У Скарамуччи громко шипит белый шум в ушах на фоне того, как он резко передумывает просить остановиться, сумбурно кивает и дрожащими пальцами подцепляет край толстовки, намереваясь стянуть её с себя. Каэдэхара умел подбирать правильные слова, а Скарамучча ему всё ещё верил, поэтому, и вправду, что такого в том, чтобы получить удовольствие? Тем более, Кадзуха только что сказал те самые заветные слова, которые Скара жаждал услышать больше всего на свете, чтобы опровергнуть уже все свои сомнения и дать мозгу немного ясности. Каэдэхара действительно его любит. Скарамучча никогда не думал, что осознавать, принимать и обдумывать эту мысль может быть настолько волшебно. Он… Он даже хочет услышать это снова. И, наверное, он имеет право. — Скажи так ещё раз, пожалуйста, — сипит Скарамучча, когда толстовка летит на пол, а Кадзуха снова тянется руками к расстёгнутым джинсам. — Сказать как? — то ли дразнится, то ли издевается, то ли действительно не догадывается Каэдэхара, строя самую невинную и непонимающую мордашку, на которую он только способен. Вкупе с пальцами, медленно стягивающими одежду с ног Скары, этот взгляд выглядит так обманчиво, так контрастно и так возбуждающе, что Скарамучча тяжело дышит и отводит смущённый взгляд в сторону. — Ну… ч-что любишь меня?.. — почему-то эти слова звучат как манипуляция, как принуждение, как что-то плохое и немыслимо эгоистичное, из-за чего Скарамучча начинает чувствовать себя отвратительным человеком. Но едва ли он успевает загнаться из-за этой мысли, как Кадзуха мягко хихикает, поднимаясь, и оказывается нос к носу со Скарамуччей, заставляя его обмереть от последующих сладких слов. — Ты даже представить себе не можешь, насколько сильно ты сводишь меня с ума одним своим существованием. Ты — самый бесценный человек на земле. Самый лучший, самый важный и самый великолепный из всех, кого я когда-либо встречал. Я не люблю тебя, Скарамучча, — он прикрывает глаза, сцепляя свои руки за чужой шеей, — я тебя о-бо-жа-ю. Голова кружится, а Скара отмирает, тает и мычит в глубокий поцелуй, пытаясь совладать с атакующими стенки желудка и лёгкие бабочками. Или не бабочками. Вряд ли эти хрупкие, нежные создания, питающиеся цветочным нектаром, способны вызывать такую безжалостную щекотку внутри и сильную тягу внизу. Скарамучча, будто опомнившись, обхватывает плечи Каэдэхары и прижимает его к себе близко-близко, как что-то самое дорогое и ценное, выбивая из Кадзухи удивлённый звук, и резко ощущает весь жар, оседший на коже ярким румянцем, понимая, что… Он тоже любит Кадзуху, а остальное значения не имеет. Сердце скачет в груди свободнее, оправившись от волнения, и Скарамучча даже себя окрылённее чувствует, что ли. Он больше не может сомневаться — его терпения осталось лишь на то, чтобы глубоко дышать, разорвав поцелуй и провожая потемневшим взглядом нить слюны, растаявшую мокрым блеском на Кадзухиных губах. Он доверяет Кадзухе, он доверяет этим мягким, горячим рукам, мимолётно сжимающим его голые плечи, он доверяет тому, как плавно и словно в предвкушении чего-то волшебного усаживает его на кровать Каэдэхара. Скарамучча не может смущаться собственной наготы, хоть и тот факт, что Кадзуха полностью одет, в отличие от парня, кажется неправильным. Но это сейчас не важно, он не может обращать внимания на такие мелочи. Скарамучча только ждёт, Скарамучча только доверяет, Скарамучча только чувствует. Чувствует, как сердце стремится пробить грудную клетку, будто слишком сильно стучащий молот о барабан, когда Каэдэхара, не разрывая зрительного контакта, медленно опускается перед ним на колени. Руки впиваются в белоснежное одеяло, пытаясь унять дрожь от того, насколько сногсшибательно это звучит даже в мыслях. Кадзуха опускается перед ним на колени. Скарамучче хочется крутить эту фразу в голове и так и сяк, но ему всё же нужно сосредоточиться на том, чтобы пережить её продолжение. К сожалению или счастью, от этой мысли становится лишь хуже. Каэдэхара не отводит взгляда. Рубиновый омут его глаз почти что гипнотизирует, заставляя увязнуть в себе зыбучими песками, словившими невнимательного путника. Каэдэхара не отводит взгляда, когда цепляет длинными пальцами подрагивающие колени и расставляет их чуть шире… ох. Не чуть. Кадзуха разводит его колени как можно более широко, открывая себе чудесный обзор и заставляя Скарамуччу выгнуть позвоночник изящной дугой вплоть до несильной ноющей боли в мышцах ног. Что-что, но на шпагат парень никогда не садился и, вроде, не собирается. Каэдэхара прикрывает глаза, глубоко втягивая в себя воздух, а когда открывает, то взгляд его направлен прямиком на возбуждённый и ожидающий внимания член возлюбленного (как же это звучит…). В кровавом омуте зарождаются нотки восхищения, они бурлят всё сильнее и сильнее с каждой немой секундой, словно пузырьки газов в бокале пенящегося шампанского, и Скарамучче ощутимо щекотно от такого разглядывания, он ёжится, но позволяет рассматривать себя и просто ждёт. В конце концов, Кадзухе ведь тоже нужно морально подготовиться к последующему действу, а ожидание довольно-таки приятное. Оно было бы неприятным, если бы чужие глаза сквозили разочарованием и отвращением, а пауза была бы вызвана оторопением от того, насколько всё плохо. Но всё, вроде как, хорошо, и Скарамучча искренне этому рад. Каэдэхара вновь поднимает взгляд на чужие прикрытые глаза, улавливает в них помутнённую осознанность и, словно боясь спугнуть, медленно протягивает ближе руку, смыкая дрогнувшие пальцы вокруг ствола. Скарамучча обрывисто выдыхает, не разрешая себе смотреть в сторону, и просто с замиранием сердца и краснючими щеками следит за тем, что произойдёт дальше. А дальше мягкие пальцы начинают двигаться, аккуратно, нежно, будто Кадзуха ему не дрочит, а осторожно гладит горячую плоть, проводя самыми подушечками по всей длине, в то время как алый взгляд не отрывается от затуманенного нефрита в глазах Скары. Каэдэхара придвигается ближе почему-то незаметно, и Скарамучча вздрагивает, осознавая это, только когда ощущает горячее дыхание на чувствительной коже. Кадзуха не отводит взгляда даже тогда, когда тяжёлая головка опускается на его мокрый язык, а губы мягко смыкаются вокруг. Скарамучча тягуче мычит, не смея разрывать зрительный контакт с его парнем, который мягко обводит упругим языком крайнюю плоть и вбирает чуть глубже, сосредоточенно дыша через нос. Каэдэхара всасывает щёки, издавая случайно громкий мокрый звук, но его это абсолютно не смущает, и он продолжает неторопливо брать в рот всё больше и больше. Зато смущает Скарамуччу, и он видит своё мелкое, еле различимое отражение в чужих зрачках с весёлыми искорками — тяжело и быстро дышащее, почти тёмное от пылающего румянца на всём лице. Так вот, как он выглядит с места Кадзухи? Занимательно. Скарамучча тихо усмехается себе под нос, чуть шире распахивая глаза, чтобы Каэдэхара тоже мог оценить собственный видок. Потому что такое надо видеть своими глазами. По его бледному виску стекает прозрачная капелька пота, и отдельные тонкие волоски, отбившиеся от чёлки, липнут по бокам лба, образуя светлые полосы на порозовевшей коже. Кадзуха изредка моргает, заставляя завороженно следить за каждым движением и трепетом промокших ресниц. Он не останавливается — проталкивает член в горло и щурится, смаргивая выступившую в уголках глаз влагу, но даже так стараясь не переставать смотреть в чужие глаза. Скарамучча резко осознаёт, что его милый носик и покрасневшие ушки просто сводят с ума и вскруживают голову. Каэдэхаре до невозможности идёт возбуждённая краснь на лице, и это кажется почти что незаконным — быть настолько милым. По комнате разносится тихий стон, когда Кадзуха наконец берёт по самое основание. Он случайно давится, сжимаясь горлом, и Скарамучча рвано стонет от этих ощущений, пока Каэдэхара не отстраняется и не заходится в кашле. Сердце беспокойно начинает жать в груди от мысли, что Кадзухе могло быть неприятно или, хуже того, больно, и парню резко становится стыдно за то, что ему было приятно в этот момент. — Всё хорошо? Ты как? — искренне обеспокоенным тоном спрашивает Скарамучча, всматриваясь в зажмуренные глаза Каэдэхары. Тот, наконец, откашливается и поднимает свой мокрый, влюблённый взгляд, от которого у Скарамуччи снова обдаёт жаром живот. — Не волнуйся, такое бывает. Мне нравится видеть, как ты получаешь удовольствие от моих действий, поэтому не сдерживайся, хорошо? — и он смотрит не иначе как умоляюще-восхищённо, невинно хлопая глазками и поджимая нижнюю губу. Кажется, он совсем не в обиде за этот маленький инцидентик. — Я без ума от твоего голоса и красоты твоего тела. Скарамучча тушуется и отводит смущённый взгляд в сторону, на смятое белое одеяло, проигрывая самому себе в мысленном задании не разрывать зрительный контакт с Кадзухой. Ему было очень неожиданно услышать такие слова, но до безумия приятно, и это выражается глупой улыбкой и неуверенным кивком. Пока он собирается с силами и пытается унять взбудораженное дыхание, Каэдэхара сам себе хмыкает и снова принимается за удовлетворение парня. Одна из рук обнимает молочное бедро, сильно сжимая мягкую кожу, а пальцы другой скучающе двигаются на основании члена, ничем особо Кадзухе и не помогая, но всё равно пуская по лопаткам Скарамуччи табун мурашек. Каэдэхара теперь не стремится взять всю длину полностью, он сосредотачивается на том, чтобы тягуче двигать головой, проводя языком по каждому миллиметрику пылающей кожи и каждой венке, втягивать щёки, обволакивая член Скарамуччи горячей и мокрой мягкостью, отчего тот протяжно, несдержанно, как и просил Кадзуха, стонет, сводя разведённые ноги и рефлекторно желая толкнуться глубже. Но Каэдэхара не позволяет: ловит ладошками сужающие расстояние между собой колени и держит их на месте, вопросительным взглядом призывая Скарамуччу успокоиться и не самовольничать. Тот виновато кивает, безмолвно разводя ноги пошире и откидывая назад голову. Ему было бы совсем жарко, будь на теле хоть что-то, но сейчас комнатная температура кажется почти что прохладной, хоть кожа и горит по ощущениям. Кадзуха двигается тягуче, вызывая шипение и дрожь в коленках от желания толкаться быстрее, сжимает бёдра Скарамуччи пальцами и впивается в них ногтями, когда берёт особенно глубоко, и это окунает парня головой в кипяток. Он совсем не сдерживает стонов, слишком привыкнув к довольному прищуру в чужих глазах от протяжных, сквозящих удовольствием выдохов, и даже не краснеет от этого. В голове лишь набатом крутится мысль о том, что ему слишком, слишком хорошо, перед уведёнными в потолок глазами кружатся в вальсе тёмные пятна, а обтянутый кожей кадык дёргается слишком часто, не успевая сглатывать всю густую слюну. Скарамучча шумно выдыхает, выпрямляя наконец затёкшую шею, и с опаской переводит взгляд вниз на тот хаос, что там творится. И лучше бы он этого не делал, если хочет оттягивать удовольствие как можно дольше. Покрасневшие губы Кадзухи плотно охватывают член Скарамуччи и двигаются завораживающе ритмично, размазывая по стволу слюну и предэякулят, блестящие в свете люстры. Он иногда задерживается на головке, сосёт её с невероятным усердием, будто стремясь вытянуть оттуда все жидкости, а затем снова в привычном темпе двигает головой вперёд-назад, так плавно, туда-сюда, туда-сюда. И это всё выглядит так пошло, и это всё звучит так развратно, и это всё ощущается невероятно приятно, и, блять, Кадзуха всё ещё не отводит взгляда, полного какого-то безумного обожания. И Скарамучче снова и снова сносит и так уже поехавшую крышу. Ладонь отпускает настрадавшееся одеяло и неуверенно тянется к белой макушке. Скарамучча колеблется, что-то внутри останавливает его от того, чтобы бездумно вцепиться в шелковистые волосы и тянуть, впутывая свои пальцы в длинные локоны. Скарамучча хотел бы, но он не может делать то, что могло бы доставить Каэдэхаре дискомфорт. Именно из-за этого щемящего душу чувства, подсознательной заботы, рука парня зависает где-то в воздухе над белобрысой головой. Но Кадзуха, замечая этот жест, протяжно мычит, посылая волну мелких вибраций, кажется, по всему дрожащему телу, отпускает бедро Скарамуччи и тянется освобождённой рукой к чужой ладони. Обхватывает её своей, точно такой же горячей и вспотевшей, а затем опускает прямиком на мягкую молочную макушку. Не отпускает его руку до тех пор, пока часто дышащий Скарамучча не вплетёт пальцы в самые корни волос, не схватит почти что крепко, не взглянет с немым «точно можно?..» в округлившихся глазах. Каэдэхара удовлетворённо на всё это мычит, не выпуская члена изо рта, кратко кивает и, Господи, даже урчит, когда Скарамучча робко, на пробу стискивает пряди и потягивает их в такт движениям головы Кадзухи. С губ срываются высокие стоны по мере того, как парень становится чуть смелее и позволяет себе чуть больше, чуть увеличивает темп и чуть ли не хнычет от всех обуревающих его чувств. Каэдэхара в его пальцах мягкий, податливый, подставляется под касания, позволяет взять над собой контроль, позволяет установить свой темп, позволяет сжимать покрепче, и вот Скарамучча даже и не замечает, как в блонд чужих волос замешивается вторая рука. Скара начинает толкаться быстрее, обрывистее, из последних сил поглядывая на стонущего сквозь немного грубые толчки Кадзуху. Его лицо сплошь покрыто контрастирующим с общей бледностью кожи ярким румянцем, которого даже налипшие на мокрый лоб волосы скрыть не могут. Шершавый язык обмякает, давая возможность свободно скользить по себе так, как хочется именно Скарамучче, и он этой возможностью любезно пользуется, выстраивая темп, от которого пальцы на ногах поджимаются до боли, а живот напрягается до предела. Скарамучча переводит взгляд на глаза Каэдэхары и утопает в них. Тот еле успевает смаргивать застилающие взор слёзы, блаженно щурясь и взглядом крича лишь одно слово: «Люблю». Выражение его лица слишком… слишком милое и непристойное одновременно, из-за этого смотреть на его алый носик и глянцевые от слюны губы становится просто невыносимо. Милый. Он такой чертовски милый. Блять, он буквально сосёт Скарамучче, почему он кажется таким милым, каким не был никогда на свете? Скара не знает. Но он точно знает, что тоже любит. Сейчас сомнений в этом уже не осталось. Скарамучча громко хрипит его имя, пока делает пару глубоких толчков и кончает, стискивая зубы и ощущая мягкость чужих волос в своих руках. Каэдэхара не отстраняется, плотно смыкает губы и покорно выжидает оргазм парня, лишь укладывая горячую ладонь на содрогающийся живот Скары. Тот вообще не понимает, зачем, но, видимо, Кадзухе просто захотелось почувствовать сокращение мышц внутри чужого тела, раз в его взгляде светится такое обожание и восхищение, когда Скарамучча разлепляет глаза. Грудь тяжело вздымается, пытаясь снабдить мозг кислородом и дать возможность осознать ситуацию. Каэдэхара застыл под ним, всё ещё смотря снизу вверх и держа руку на животе, и Скарамучча тупо, расслабленно на него пялится, словно безмолвно чего-то ожидая. А потом выражение его лица стремительно меняется на испуганное, когда он понимает, что натворил. — Блять, Кадзуха, п-плюй… — но парень не успевает договорить и попаниковать как следует — застывает с чуть ли не открытым ртом, когда Кадзуха с улыбкой, полной чистейшего наслаждения, показательно сглатывает с громким характерным «гульп». Кажется, это маленькое действие смутило в миллиарды раз сильнее, чем всё то, что происходило до. Скарамучча склоняет голову и прячет пылающее лицо в своих ладонях под тёплый смех Каэдэхары, который на его глазах ещё и успел провести своим розовым языком по верхней губе, собирая остатки спермы. Почему он такой… такой… ну совсем не похожий на знакомого и привычного одноклассника Кадзуху Каэдэхару? Не в плохом смысле, конечно, Скарамучче очень даже льстит, что он наблюдает такую интересную сторону этого человека, но всё же это очень неожиданно. Сложно смириться с подобным поведением, ведь Скара всегда представлял себе… совершенно другие сюжеты, другие реакции и другие развития событий. Он, опять же, просто не ожидал всего, что произошло, от вот этих маленьких Кадзухиных проказ до ситуации целиком, но хуже от этого не становится. Наоборот, только интереснее и непредсказуемее. — Скара, лови, — вытягивает из мыслей отошедший к шкафу Каэдэхара, запуская в парня серый комок какой-то вещи. Скарамучча, тщетно пытаясь окончательно согнать румянец с щёк, не поднимает взгляд на Кадзуху и заинтересовывается предметом одежды, прилетевшим в лежавшего чуть поодаль на кровати кота (и вот тут Скаре становится действительно стыдно). Он быстро, словно извиняясь за всё, забирает вещь с пушистого бока и облегчённо подмечает про себя, что котик выглядит крайне заспанным, будто его сон нарушили только что. Хорошо, возможно, он ничего не видел и совсем не наблюдал. Почему-то это успокаивает, хотя это, по сути, просто животное. Вещью оказываются приятные на ощупь серые шорты, и Скарамучча благодарно кивает, всё же заглядывая Каэдэхаре в глаза. Тот направляется к выходу из комнаты, в коридор: — Я отойду в ванную на пару минут, не скучай. Скара спокойно кивает, подбирая с пола своё бельё и натягивая его на ноги, а затем резко вскидывает голову, поражённый внезапным осознанием того, зачем уходит Кадзуха. — Стой, а ты… Тебе же тоже, э-э… помочь нужно? — неловко спрашивает или, возможно, даже предлагает он, ужасаясь тому факту, что в собственном удовольствии совсем забыл об удовлетворении Каэдэхары. Но тот лишь усмехается, как-то тушуясь и уводя взгляд в пол. — Я, м-м, в процессе сам себе помог, так что тебе не о чем волноваться, — Кадзуха хихикает, приподнимая сжатую в кулак руку, пальцы которой были явно чем-то заляпаны. Ну, не «чем-то», а «кое-чем». — Мне бы смыть всё это, поэтому… Просто подожди меня, ладно? И вот опять Скарамучча краснеет, как героиня какого-то глупого сериала про школьную влюблённость. — Хорошо, прости… — он быстренько разворачивается, чтобы не показывать глупое выражение своего лица, хватает предложенные шорты и увлечённо их натягивает, спиной слыша умилённый смешок Каэдэхары, после которого тот удаляется из комнаты. Скарамучча, закончив переодевание и найдя свой телефон, устраивается на кровати. Чисто ради интереса, он включает фронтальную камеру и рассматривает себя, касаясь кончиками пальцев определённых мест на коже и чуть её оттягивая. Тёмные волосы растрёпаны, немного взмокшие, и парень прочёсывает чёлку пятернёй, ероша её, будто это может помочь высушить тонкие прядки. На деле же стало выглядеть только гораздо неряшливее и взбаламученнее, чем было. Скара фыркает, трясёт головой, будто пробравшаяся в сухое место собака из-под ливня, заправляет мешающиеся волосы за ухо, но его причёска не становится сильно лучше. Впрочем, до неё всё равно дела нет. В целом-то он выглядит неплохо, хоть розовый оттенок всё ещё не покинул покрытые редкими бледными веснушками щёки, так же не торопясь спадать с ушей, висков и шеи. Ого, шея… Скарамучча вертит головой, поражаясь тому, что видит на экране своего телефона. Камера фокусируется на пёстрой, разноцветной коже, передавая, возможно, не такую яркую палитру цветов, как в реальности, но всё равно вполне достаточную, чтобы Скара тихо и даже немного восторженно охнул. Непонятное, неловкое ощущение вызывается рассматриванием ровных багряных засосов, украшающих всю площадь и плавные изгибы бледной самой по себе шеи. Кадзуха оставил на нём столько меток. Столько обозначений того, что именно Каэдэхара стал ему близок в столь интимном плане, расположено на теле. Столько указаний на человека, которому Скарамучча теперь принадлежит. Наверное, это всё же хорошо. Даже приятно. Скара чуть улыбается, зевая почему-то. Да, ему вполне нравится. И Кадзуха ему нравится. И то, что произошло, тоже понравилось. Скарамучча лишь думает про себя, что, возможно, сейчас стоит обговорить их отношения, обозначить некоторые границы, обсудить, кому что хочется, и так далее. Это важно, и обоим будет удобнее, если они сразу всё разъяснят и поговорят начистоту, даже если сильно начинает клонить в сон. Воодушевлённый этой мыслью, Скара остаётся ждать возвращения Кадзухи, немного всё же волнуясь и прикрывая глаза всего на пару минут. Если всё то, что происходило на протяжении недели, вело именно к этому вечеру, то оно того стоило, ведь сейчас Скарамучча искренне счастлив. Определённо.

***

Сильный напор разбивается холодом о дрожащую ладонь, смывая с неё все посторонние жидкости. Каэдэхара глубоко дышит, пытаясь унять тряску в плечах, и в который раз уже скользит языком по своей полости рта, пытаясь уловить остатки этого бесподобнейшего вкуса, от которого ему просто сносит голову. Осознание содеянного бьёт по телу снова и снова, вызывая волны сильных неконтролируемых мурашек до сих пор. Он отсосал Скарамучче. Скарамучче действительно понравилось. Скарамучча любит Кадзуху. Скарамучча правда его любит. Скарамучча любил и любит Кадзуху. Скарамучча теперь принадлежит только ему. Каэдэхара, кажется, задыхается, и скорее плещет в своё лицо холодную воду в попытке убрать наваждение и успокоиться хоть немного. Выходить в таком виде к его Скарамучче нельзя. А ведь Скарамучча даже не догадывается. Кадзуха ухватывает острыми передними зубами кончик языка и сильно прикусывает, переключая своё внимание на боль, недостаточную, чтобы возвратить парня в невозмутимое состояние, но вполне отрезвляющую. Дышать. Главное дышать. Он может быть со Скарамуччей. Они будут встречаться. Они проведут всю оставшуюся жизнь вместе. Ноги слегка подкашиваются, когда Кадзуха выходит из ванной и направляется к спящему на кровати обожаемому. Наклоняется, еле ощутимо проводит пальцами по мягким Скарамуччиным волосам, разглядывает его выражение лица. Он такой красивый. И принадлежит Каэдэхаре. И всегда будет принадлежать. Кадзуха осторожно, не дыша даже, чтобы не разбудить ненароком, стаскивает Скарамуччу чуть ниже по кровати, чтобы его голова удобно лежала на подушке, и долго целует в бледный лоб. Очень хочется лечь рядом. Очень хочется сгрести в охапку и обнимать. Бесконечно сильно хочется покрыть беззвучными поцелуями всё тело, но Каэдэхара с трудом отрывает взгляд от личика наилюбимейшего человека и, становясь в разы серьёзнее, косится на нетронутый до этого момента раздвижной шкаф, чувствуя, как на губы просится наползти жуткая ухмылка. У него осталось одно незаконченное дельце.