Букет из кленовых листьев

Кадзуха действительно искренне сочувствовал прошлому себе, у которого не было Скарамуччи. У которого не было власти над Скарамуччей. Соболезновал робким заламываниям пальцев паренька, который только-только начал ощущать притяжение к этому человеку, провожая алым взглядом удаляющуюся за ворота школы фигуру. Сожалел такому давнишнему Кадзухе Каэдэхаре, который захлёбывался в стыде и отвращении к себе от мыслей о том, насколько же это неправильно — рысью следовать за одноклассником и чётко запоминать дорогу до чужого дома. Мысленно гладил ладонью по молочной макушке и шептал: «Ты молодец, у тебя обязательно всё получится!», — подростку из мутных воспоминаний, когда тот постепенно вместо ощущения неправильности стал испытывать удовольствие от слежки за объектом ещё не запачканной, почти детской симпатии. Закрывал глаза и со счастливой улыбкой шептал безмолвное «спасибо», прокручивая в голове момент из памяти, в котором прошлогодний Кадзуха наконец отследил всех людей, общающихся с возлюбленным, и посчитал это своим первым шагом к овладеванию сердцем Скарамуччи. «Спасибо за наши труды», — благодарил прошлого себя Каэдэхара, потому что его старания спустя несколько лет дали свои плоды. Потому что он смог. Потому что отныне никто не сможет и не посмеет претендовать на его милого, милого Скару, потому что теперь он засыпает, просыпается и проводит дни с мыслями об обожаемом, открыто пожирая движения и тело парня взглядом, потому что не ограничивает себя в касаниях и упивается каждой секундой, что проводит рядом с любимым. Не это ли — весомый повод для ликования? Первое пробуждение после роковой ночи, как вполне можно было ожидать, не совсем удалось. Хоть Кадзуха и улыбался лучистой улыбкой, сидя рядом на кровати и заглядывая с озорством в сапфировые омуты глаз, Скарамучча мгновенно вспомнил события прошлого вечера и, скривив лицо в отвращении, резко и довольно сильно ударил кулаком Каэдэхару в нос, отчего на простыни брызнула кровь. Ничего страшного. Кадзуха, как самый заботливый и самый любящий партнёр, долго и терпеливо объяснял связанному Скаре, что так делать не стоит, что это неприятно и расстраивает. Кажется, любимый своего мнения не поменял ни капельки, но стоило Каэдэхаре опасно сверкнуть глазами и чуть тише спросить: «Мы же не хотим ссориться, верно?», — как Скарамучча потупил взгляд. Наверное, никто бы не хотел ссориться с человеком, который имеет полную власть над жертвой, препараты разного характера в аптечке и остро заточенные ножи в выдвижном ящике комода. Первую неделю их совместной жизни Кадзуха никуда не выходил и не пускал возлюбленного, чтобы тот хотя бы немного попривык к квартире и самому Каэдэхаре. Благо, о еде парень позаботился ещё до убийства Тартальи, так что беспокоиться о походах в магазин не стоило. В целях собственной безопасности на все шкафчики с опасными предметами типа сковородок, столовых приборов и ножниц Кадзуха установил замки, теперь имея при себе увесистую связку этих ключей в единичном экземпляре. На самом деле, парень не сомневался, что если Скарамучча захочет, то обязательно раздобудет что-нибудь такое, что можно хорошенько приложить к голове Каэдэхары и вырубить его, но тут спасала настороженность и крайняя внимательность к каждому шагу любимого. Кадзуха буквально почти от него не отходил, другой конец комнаты — максимум, поэтому пресечь любую попытку покушения на собственную жизнь не составляло труда, как и иногда связывать Скарамуччу, если появлялась необходимость куда-то отойти. Однако, обожаемый дрался, несмотря на угрозы. Скалился, смотрел с безграничным отвращением и ненавистью, махал кулаками, пытался повалить и обездвижить, но Каэдэхара всегда был проворнее. Если такая ситуация случалась, то парень ловко и крепко хватал запястья возлюбленного, удерживал вырывающееся тело на месте, а затем лишал свободы действий наручниками, верёвкой или скотчем, накрайняк. И вроде всё неплохо, Кадзуха вполне себе справлялся, но с каждым разом мысль, что однажды он совершит ошибку, и у Скарамуччи появится возможность сбежать, вгоняла в панику. Угомонить очередной мини-бунт становилось всё труднее и труднее, срочно надо было что-то делать. Тогда Каэдэхара с удовлетворением вспомнил заплаканный, испуганный, дрожащий взгляд, мечущийся по лежащему в луже крови трупе, по запачканному ножу и пропитанной багровой жидкостью водолазке, которая раньше была белоснежно белой. Вспомнил панический страх в помутневших глазах при виде того, как Кадзуха, разжав кулак и позволив ножу упасть на пол, стянул с руки целлофановую перчатку и сделал шаг навстречу любимому. Вспомнил, как прикованный к кровати парень зажмурился, сильно дрожа от ужаса. Он был таким чудесным, таким беззащитным, таким… беспомощным в своём страхе, что Каэдэхара еле сдерживал любые умилённые звуки от этого щемящего сердце чувства. Ощущения были, мягко говоря, захватывающие и невероятные: густая, липкая кровь отяжеляла одежду, словно убийство действительно легло тенью на такую некогда светлую душу Кадзухи, от волнения и любви трепыхалось птицей в груди сердце быстро-быстро, а по телу разливалось тёплое счастье, расслабляло напряжённые мышцы, заставляло давить желание улыбнуться во все зубы и звонко засмеяться. Скарамучча и вправду боялся Каэдэхару. Боялся его силы, его власти, его огромнейшего преимущества в ситуации, и, чёрт подери, Кадзуха захлёбывался в этом чувстве абсолютного превосходства. Страх ему откровенно нравился. Страх — показатель слабости перед кем-то более сильным. Страх — знак того, что ты сумел надломить дух даже самого самоуверенного человека. Страх — это признак того, что тебя готовы слушаться. Готовы любить. Готовы чуть ли не на всё, чтобы ты позволил больше не испытывать холодного пота на спине и волны противных мурашек по плечам. Так… Почему бы снова не напугать любовь всей своей жизни настолько, чтобы она наконец всерьёз восприняла Кадзуху и его элементарные просьбы? Каэдэхара план в голове составил — Каэдэхара свой план без проблем осуществил. Опасно сверкнувшее лезвие ощутимо надавило на бледную шею, тем самым прервав поток едких слов, которыми Скарамучча поливал Кадзуху. Бархатный голос дрогнул на полуслове, и парень не смог сдержать смешок от повисшей так внезапно тишины: пять секунд назад в ушах гудело от громкости повышенного тона, а тут раз, и звуки сверчков уместно было бы вставить. Забавный контраст. Но тишину всё-таки пришлось нарушить. — Драгоценность моя, ты слишком разошёлся, не думаешь? — с каждым словом давление на рукоять ножа по-немногу увеличивалось, и Скарамучча тихо зашипел, когда восхищённый взгляд алых глаз проводил такого же оттенка каплю крови вниз по горлу. — Дерзишь мне, — Каэдэхара засмотрелся на то, как еле заметно пульсирует вена сбоку шеи, — обзываешься, — обожаемый даже задержал дыхание, чтобы ненароком не вдавить лезвие сильнее в мягкую кожу, — выводишь из себя… — Кадзуха медленно, словно «так уж и быть», поднял наконец взор и заглянул в тёмные дрожащие зрачки, подметив мокрый блеск в уголках чужих глаз, — С какой целью, позволь узнать, ты всё это делаешь? Испытываешь моё терпение? У него, естественно, есть предел, но не размышлял ли ты, что я могу сделать, если ты его достигнешь? Думаю, варианты не очень оптимистичны. Или ты хочешь узнать, посмею ли я навредить столь любимому тебе? Заверяю: я не стану наносить раны, которые не смогу залечить, однако видел ли ты мою аптечку и не был ли свидетелем того, как умело я с ней обращаюсь? Стоит ли твоё любопытство боли? Взвешивай решения, драгоценный мой, и не действуй на свой страх и риск. А может, ты и вовсе просто глуп? Позволяешь эмоциям взять вверх над собой и не даёшь отчёт своим действиям… Какой же ты всё-таки милый. В любом случае, причина твоего поведения не важна. Важно то, что тебе лучше перестать так делать и держать себя в руках, тогда все будут счастливы. Согласен? Скарамучча, крепко зажмурившись, давил в себе кашель, потому что лезвие всё время монолога не прекращало медленно скользить по коже, пуская тонкие, слабые струйки красной жидкости. Каэдэхара же довольно улыбался, потому что возлюбленному через несколько таких напряжённых секунд осталось только прохрипеть сквозь зубы «согласен», чтобы не потерять сознание от нехватки кислорода и перестать истекать кровью, после чего неторопливо убрал нож с чужого горла. Кадзуха вёл Скарамуччу в ванную с мыслями о том, что хотел бы сам вылизать дочиста его запачканную кровью шею. Это была ещё одна маленькая победа Каэдэхары. В последующие дни любимый стал более закрытым, менее разговорчивым, он не пытался проявлять открытой агрессии и большую часть дня задумчиво смотрел сквозь стены, сидя подальше от Кадзухи. «Придумывает, как сбежать», — приподнимал уголки губ Каэдэхара, рассматривая красивые плечи Скарамуччи. А потом они пошли в школу. Всё же, образование — дело важное, труд — неотъемлемая часть жизни человеческой, ученье — свет, а неученье — тьма… На самом деле, если бы они оба не появлялись в школе дольше, то их попросту начали бы в чём-то подозревать. В чём-то, где Кадзухе совершенно не нужно вызывать подозрений. На короткое время отсутствия преподаватели спокойно закрывали глаза (им-то главное, чтобы все экзамены успешно сдали), но долгая неявка в школу, а особенно в класс, один из учеников которого недавно пропал без вести, стала бы слишком подозрительна. Каэдэхара не был в курсе происходящего в семье Тартальи, но он на сто процентов уверен: следствие активно ведётся. Богатенькие родители обязательно найдут кого-то, кто согласится разгребать это не самое простое дело с множеством подростков, у которых в головах невесть что творится. Кадзуха не знал, будут ли брать с него и Скарамуччи какие-либо сведения, но даже если будут, то, наверное, не скоро. Полицейские всё равно действуют очень медленно, даже учитывая возможные взятки от родителей Аякса, так что волноваться об этом смысла пока не было. Труднее дела обстоят с ситуацией, в которой семейка Тартальи наняла персонального детектива. Каэдэхаре стоит разведать эту информацию, но за эти прошедшие пару недель было далеко не до разбирательств с пропажей рыжика. Скарамучча был слишком горд, чтобы просить помощи у малознакомых людей, коими являлись все его одноклассники. Он слишком горд, чтобы выбегать в общественное место с кучей народу и кричать во всё горло о том, что стоящий рядом человек — вовсе не его парень, а свихнувшийся убийца. Он слишком горд, чтобы просить прохожих проводить его в полицейский участок. Горд? Или лишь прикрывается гордостью, хотя сам напуган до смерти? Каэдэхара бы довольно улыбнулся на этот вопрос и без сомнений указал на второй вариант. Ага, сейчас бы не быть напуганным, когда тебе при малейшем неповиновении угрожают ножом и иногда даже расправой с семьёй. Кадзуха до сих пор знал всё-всё-всё об обожаемом, включая и адрес его родителей вместе с сёстрами, так что эти угрозы звучали вполне весомо. Естественно, это просто угрозы, Каэдэхаре родня Скарамуччи ни к чему не сдалась, и пытаться им как-то навредить вряд ли бы закончилось успехом, но об этом возлюбленному знать совсем необязательно. На счастье Кадзухи, тот всё воспринимал довольно серьёзно, злился на весь мир (а на самом деле, на своё бессилие), но не мог перечить и дальше продолжать своевольничать. Дерзить убийце, который обещает сделать что-то ужасное с твоей семьёй — довольно сомнительная затея даже для Скарамуччи, поэтому, плюс одно очко в сторону Каэдэхары, бунты и вспышки агрессии почти что удалось подавить. Заикаться при людях о том, что тебя держит в неволе, убил твоего лучшего друга и вообще сошёл с ума стоящий рядышком миловидный парень с крупными красивыми глазками — заранее проигрышный вариант для жертвы, и оба парня это понимают. Но Скарамучча — с поджатыми в попытке сдержать гнев губами и потупленным в пол хмурым взглядом, а Кадзуха — с широкой улыбкой и прикрытыми глазами, в радужках которых сверкают радостные искорки. Исходя из всего этого, проблем с поведением вне квартиры почти не было. Почти, потому что Скарамучча, будь он неладен, пытался сбежать не раз и не два. Почти, потому что у Каэдэхары физическая подготовка далеко не хромает (Кадзуха и сам не хромает), и бегает он довольно быстро, отчего поймать беглеца труда не составляет. Иногда проскакивал страх, что любимый может скрыться из виду и суметь сбежать, поэтому парень мысленно делал себе заметку раздобыть какой-нибудь маячок, который будет отсылать Каэдэхаре геоданные Скарамуччи, или что-то в этом духе. В будущем надо бы обязательно разобраться с этой проблемой. Но будущее — это будущее, а в настоящем Кадзуха имеет собственного чертовски прекрасного Скарамуччу. Вау. Честно говоря, той ночью, когда обожаемый беспокойно спал на кровати рядом с кровавым месивом, ранее живым и звавшимся Тартальей, Каэдэхара жутко устал. Ему пришлось за эти девять-десять часов проделать колоссальную работу: убрать остатки от трупа, оттереть въевшуюся в светлый пол кровь, привести себя в порядок, так ещё и потом избавиться от абсолютно всего, что было причастно к убийству Аякса. Кадзуха впервые за всё время самостоятельной жизни хотел наплевать на все планы и просто улечься на мягкую постельку, стиснуть до удушья в объятьях столь желанного Скарамуччу и провалиться в сон, а утром будь что будет. Спасла лишь железная сила воли, хоть и она давала глубокие трещины от того, что Каэдэхара несколько часов маячил в одной комнате со спящим объектом воздыхания, более того — несколько часов мог беспрепятственно рассматривать его чуть запачканное личико (сделав все дела к утру и, наконец, рухнув на кровать, Кадзуха заметил засохшие кровавые разводы от своих же пальцев на белоснежных щеках и поскорее поспешил их вытереть). Навязчивые мысли заполняли собой разум парня, и он не мог уснуть, пока не уделил внимание каждой. Как будет реагировать на него Скарамучча утром? Ударит ли, заплачет, или будет вести себя максимально безэмоционально? Сразу же попытается сбежать? Решит, что это всё — страшный, ужасный кошмар, о котором не стоит даже упоминать при дорогом однокласснике? Точно ли он уничтожил все улики? Хорошо ли утрамбовал лесную землю, в которую закопал пепел и кости, оставшиеся от трупа Тартальи? Ушёл ли с его комнаты тяжёлый, резкий запах крови, или у парня просто нюх отбило от долгого нахождения в этой квартире? Не видели ли его лица лишние люди? Не выдают ли его настороженные, резкие движения глаз и тела, не является ли слишком подозрительной мелкая дрожь пальцев? Как бы ни был Каэдэхара уверен в себе, на положительные ответы остаётся только лишь надеяться. Убийство ощущалось тяжестью в руках. Оно висело многокилограммовой гирей на кистях, опускало вниз плечи, мешало свободно шевелить конечностями. Мышцы, словно после жаркого дня, наливались тёплой усталостью, из-за чего хотелось уснуть на месте. Кадзуха по началу даже не верил, что лишил жизни другого человека, но затем осознание пускало по лопаткам долго не проходящую дрожь. Парень ощущал себя кем-то вроде божества в далеко не хорошем смысле и надеялся, что после сна эти чувства пройдут. С той ночи прошла пара удивительных недель, каждый день которой Каэдэхара чётко помнил. Нахождение рядом со Скарамуччей утягивало его в пучину безумной любви всё сильнее, безжалостно топило, сдавливало нехваткой кислорода лёгкие, но Кадзуха был совсем не против. Настал день, когда он позволит себе насладиться обожаемым сполна.

***

Восторг в алых глазах сверкает, кажется, ярче света люстры, когда та самая любимая футболка Скарамуччи, которую Каэдэхара любезно показал и отдал возлюбленному, полетела с кровати на пол. Его бледный, плоский живот часто поднимается вместе с покрывшейся мурашками грудью, на фоне светлой кожи которой очень мило торчат розоватые аккуратные соски. Под громкие возмущения обожаемого, которые, впрочем, мозг сейчас и не обрабатывает, Кадзуха просматривает каждую выпуклость от тонких рёбер под кожей. Грудная клетка суматошно увеличивается-уменьшается в объёме, выдаёт злость своего хозяина, который яростно хватает пастью воздух, чтобы на все его ругательства хватило сил. Каэдэхара не может оторваться от такого чудесного вида, не может успокоить бешенно колотящееся сердце, не может унять возбуждение, которое мгновенно и безвозвратно затуманивает сознание. — Ты, ты, блять, — у Кадзухи по-извращенски скручивает низ живота при мысли о том, что это было не «блять», а «блядь», — убери от меня свои руки, сволочь! Каэдэхара мягко усмехается. Ах, до чего же вспыльчив его милый, милый Скарамучча, как же забавно он материт весь мир в охватившей его ненависти, и Кадзуха правда хочет рассмеяться от любви к нему. Рассмеяться — и заткнуть чем-нибудь крупным его прекрасный ротик, чтобы растерялся и хоть чуточку перестал сопротивляться. К сожалению, такое себе Каэдэхара позволить не может, потому что надёжного кляпа у него нет, а использовать кое-что другое вместо него — не в сегодняшних планах. Да и зачем прекращать поток слов этого бархатного голоса, если обездвижить парня можно и другим способом? Скарамучча отпрыгивает на добрые полметра, оказываясь на совсем противоположном крае кровати, когда Кадзуха направляется к своей любимой тумбочке и старается не упасть от ваты в голове. Непослушные пальцы цепляются за ручку, тянут выдвижную полку на себя, а спустя пару секунд выуживают оттуда вещь, от которой у возлюбленного наверняка дрожь пробежала по лопаткам от воспоминаний. Каэдэхара сжимает металлические кольца в руке, ощущает холод от железной цепи и разворачивается, таинственно улыбаясь начавшему подозревать что-то неладное Скарамучче. Поджатые губы, сведённые к переносице брови и чуть сморщенный белый носик прямо-таки кричали о том, насколько враждебен обладатель невероятного тела, но резкие движения тёмных зрачков выдавали что-то помимо ненависти. Любопытство? Не совсем подходящее слово… «Что же задумал на этот раз слетевший с катушек маньяк?» — да, скорее вот это. Кадзуха прекрасно знает, как относится к нему Скарамучча, прекрасно знает, что тот умрёт на месте, если хоть раз за день не плюнет в спину презрительное «маньячина». Событие, из-за которого Каэдэхара получил это не самое приятное прозвище, произошло относительно недавно, поэтому у любимого пока что есть оправдание. Ну, а о будущем парень не волнуется: надо — заставит полюбить себя так, чтобы никаких обзывательств и в помине не было, надо — просто заставит держать своё мнение при себе. В его изящных руках сейчас находится жизнь Скарамуччи, что уж там говорить о прекращении каких-то там обидных (да не очень, на самом деле) слов? Кадзуха склоняется над вжавшимся в стену обожаемым и чувствует, как низ живота сводит жаром. Скарамучча, чьё тело прикрыто лишь спортивными шортами и бельём, лежит так близко, что Каэдэхара может всего-то чуть ниже опустить голову и впиться в бледные губы. Дрожь пробегает по позвонкам от таких возможностей, но, собрав силу воли в кулак, Кадзуха отрывает взгляд от лица возлюбленного и смотрит на его упирающиеся в простынь руки. Угловатые пальцы чуть подрагивают, сжимают ткань сильнее с каждой прошедшей секундой напряжённого молчания. Да, в комнате стоит молчание, но не тишина: на грохот сердца Каэдэхары скоро весь дом, кажется, сбежится. Если честно, он бы с радостью вырезал своё сердце из груди и преподнёс его Скарамучче, но тот вряд ли обрадуется окровавленному органу на блюдечке. Свои руки как на автомате крепко хватают чужие холодные запястья и заводят их вверх, над тёмной макушкой, удерживая рядом с белым изголовьем кровати. Скарамучча шипит и пытается поднять коленку, видимо, чтобы пнуть Кадзуху, но не успевает, потому что на его бёдра самодовольно усаживаются. Каэдэхара прижимает парня своим весом к мягкой постели, а затем ловко управляется с наручниками, обездвиживая любимого. Кадзуха невольно сжимает своими ногами чужие ляжки сильнее, за что тут же получает отклик от организма в виде тяги в паху. Приходится немного поелозить на пытающемся освободиться от плена теле, шумно выдохнуть сквозь зубы и прикрыть глаза, чтобы дать себе короткую передышку от ощущений. Как бы ни был силён духом Каэдэхара, он всё ещё плавился от каждого нефритового взгляда, обращённого в душу, всё ещё давил тряску от осознания, что касается кожи своего объекта обожания, он всё ещё не мог поверить в своё счастье. Если раскрыть глаза, то можно просто отключиться от перевозбуждения, а это делать совсем не хочется. Не сейчас, когда Скарамучча дёргает руками, гремит стальной цепью и возмущённо вскрикивает: «Эй!». Не сейчас, когда Кадзуха собирается насладиться вдоволь своей любовью. Парень сползает с обожаемого и любуется своей работой, не скрывая похоти во взгляде. Обездвиженный, тяжело дышащий Скарамучча, без футболки, сейчас распростёрт на кровати и может лишь кривить бровями от ненависти. «Ничего страшного», — думается Каэдэхаре, ведь он знает, что скоро прекрасное личико его любви будет искажаться исключительно от удовольствия. Дрожащие от смеси нетерпения, волнения, предвкушения, возбуждения и других «ния» пальцы подцепляют резинку шорт, а Скарамучча тут же звенит наручниками. — Руки убрал! — шипит негодующе, и его глаза прямо-таки распахиваются от злости, когда непослушный Кадзуха стягивает данный элемент одежды и скидывает его с кровати. Плечу Каэдэхары грозит быть вывихнутым мощным ударом от стопы Скарамуччи, но сильные руки крепко удерживают ноги лягающегося парня. Было бы славно снова оседлать ножки возлюбленного, но тогда будет очень затруднительно снять нижнее бельё, поэтому Кадзуха решил просто подождать, пока его мальчик успокоится. — Ты не посмеешь это сделать. Каэдэхара в ответ на это усмехается, а затем обхватывает пальцами приятную на ощупь ткань по сторонам бёдер и быстрым движением избавляется от последней преграды к интимным местам Скарамуччи. Кажется, вероятность потерять сознание от перевозбуждения всё же существует. Кадзуха шумно вздыхает так, как вздыхают влюблённые в старшеклассника школьницы в каких-то глупых сериалах. Он не может оторвать взгляд от члена своего объекта воздыхания, снова и снова осматривая его идеальные, восхитительные, просто невероятной красоты очертания. Парень даже близко не слышит, как давится стыдом и отчаянием Скарамучча, все звуки доносятся будто откуда-то из глубин моря, из-под огромной толщи воды. В голову приходят многочисленные фантазии о том, что же сможет сделать Каэдэхара с любимым человеком, и наличие одежды на себе резко перестаёт иметь смысл. Кадзуха бы с радостью всё снял, но сейчас его внимание сконцентрировано лишь на одном человеке, и не на себе — на Скарамучче. Парень не отказывает себе в сносящем голову желании мягко и медленно провести по члену обожаемого подушечками пальцев. Вся ситуация ощущалась так, словно Каэдэхара нашёл неописуемо драгоценное сокровище, никем не тронутый алмаз, который сверкает в своей природной красоте на солнце и переливается всеми цветами радуги. Дотронешься — и заляпаешь своими грязными руками непорочный хрусталь. Но теперь этот алмаз принадлежит только лишь Кадзухе, и он может делать с ним всё, что душе угодно, не так ли? Кольцо из пальцев, подрагивая, обвивается вокруг ствола, водит вверх-вниз нежно, осторожно, Каэдэхара даже невольно затаивает дыхание, наблюдая за тем, как великолепно выглядит член Скарамуччи в его руках. Сверху доносятся шумные выдохи через зубы, и Кадзуха внимательно в них старается вслушиваться, боясь пропустить хоть один тихий стон. Движения постепенно ускоряются, подушечки пальцев задевают больше приятных точек, и реакция не заставляет себя ждать — Каэдэхара восторженно прямо-таки облизывает взглядом вставший орган. Что ему мешает облизывать просто, не взглядом? А ничего не мешает. Каэдэхара мгновенно ложится на постель, устраиваясь между белых бёдер. Их бледность вызывает внутреннее возмущение, сильное желание немедленно исправить это недоразумение, и, ведомый этими двумя чувствами, Каэдэхара припадает губами к тонкой, мягкой ляжке своего возлюбленного. Оба парня дрожат, первый — от стыда, ненавистного возбуждения и, может, обиды, а второй — от попыток не застонать в голос, осознавая, чью и насколько сладкую на вкус кожу он сейчас ощутимо прикусывает и засасывает сильнее. Рука на члене замедляется, чтобы дать Кадзухе сконцентрироваться на оставлении лиловых засосов. Ему очень жарко, безумно сильно пульсирует в голове желание приоткрыть окно в комнате и пустить внутрь прохладного осеннего воздуха, но в то же время оторваться от Скарамуччи сейчас кажется настолько невозможным, насколько невозможно деление на ноль. Кадзуха невольно сравнивает себя с калькулятором: оба выдадут ошибку при таких запросах соответственно. Любимый издаёт бесконечно милые и забавные звуки, пыхтит, как паровоз, изредка бранится и дёргает прикованными к месту руками. Каэдэхара ведёт кончиком языка от самой коленки и к паху, улавливает пальцами дрожь, волной накрывшую Скарамуччу, и повторяет это же действие на другой ноге. Кадзуха впервые за долгое время осознаёт, что те эмоции, которые он испытывает сейчас, держать в себе очень сложно. Серьёзно, парень никогдашеньки не показывает слабость или что-то такое, старается всегда быть сдержанным, хладнокровным и тому подобное. Ещё одно доказательство удивительного влияния Скарамуччи на Каэдэхару: от разглядывания свежего засоса на внутренней стороне бедра Кадзуха просто хочет взять и разрыдаться. Не от разглядывания, вернее, а от любви, как цунами сбивающей с ног и совсем не оставляющей надежды на спасение. Каэдэхара так долго ждал, так упорно добивался своего, рисковал своей свободой, репутацией, он так тщательно старался ради этих звонких поцелуев по всей площади ног Скарамуччи, что теперь, достигнув своей цели, был невероятно счастлив. Возможно, ему больше никогда не придётся прятать свои настоящие эмоции, прикрываться маской послушного и хорошего человека. Кадзуха больше никогда не хочет и не будет запихивать своё настоящее «я» глубоко-глубоко внутрь, куда-то в желудок только ради того, чтобы никто не заподозрил что-то неладное. Колени Скарамуччи бесстыдно дрожат от возбуждения. Их обладателю, похоже, это совсем не нравится, и он все силы тратит на то, чтобы унять тряску. «Вот глупыш», — думает Каэдэхара, подтягиваясь и опираясь на локти, чтобы лицом наклониться, наконец, к очаровательному достоинству обожаемого. Мутноватая капля естественной смазки стекает вниз так соблазнительно и вкусно на вид, что Кадзуха сдаётся и широко проводит по влажной дорожке языком, жмурясь от удовольствия, нашедшем свой выход в приятной дрожи на предплечьях. Сколько парень ни представлял себе этот момент, настоящие ощущения однозначно гораздо ярче и восхитительнее, чем в воображении. Скарамучча вкусный абсолютно везде, и это нехило сносит все тормоза и крыши. Каэдэхара, не давая возлюбленному вернуть хоть какое-то подобие самоконтроля, сразу опускается примерно наполовину, немного опешив от того, что продвинуться дальше уже сложнее. Парень двигает головой вверх, обводя кончиком языка головку и удовлетворённо замечая, насколько сильно напряжён Скарамучча в попытках не стонать, а затем опускается снова, стараясь расслабить горло и ротовую полость до максимума. Кадзуха усердно сосёт, тщательно обволакивая языком каждый сантиметр члена своего объекта обожания и щедро покрывая горячую кожу слюной. Концентрация на своих действиях отвлекает от тесноты в штанах, заставляет внимательно следить за тем, чтобы ненароком не задеть чувствительные места зубами. Каэдэхара, к всеобщему сведению, никогда и никому ранее не отсасывал, храня эту мечту исключительно для Скарамуччи, а поэтому опыта у него не так уж и много. Однако, это совсем не мешает выбивать из любимого шумные выдохи, которые вот-вот грозятся перейти в обрывистые постанывания. Кадзуха чертовски доволен собой, и у него чертовски сильно кружится голова от всё ещё не прошедшего осознания того, чей именно член он сейчас проталкивает к себе в горло и успокаивает на мгновение появившийся рвотный рефлекс. Глаза застилает смесь из пелены слёз, возбуждения, а, может, и вообще слёз от возбуждения, рука, до этого не прекращавшая рваные движения на основании, дрожит пуще прежнего и сбивается немного с ритма, вызывая сверху звуки, намного более приближённые к стонам, и все эти действия движутся лишь желанием поскорее распробовать вкус спермы Скарамуччи. Каэдэхара — ёбаный извращенец, когда дело касается Скары. А с недавних пор, знаете ли, дел, которые Скары не касаются, у него практически нет, так что вывод напрашивается сам собой. Обожаемый пытается отстроить последние картонные стены самоконтроля, которые Кадзуха жестоко разрушил, измельчил в пыль и втоптал в землю. Получается не шибко хорошо, потому что тело не слушается, разум — тоже, а Каэдэхара и подавно слушаться не станет. Вырывающиеся из горла стоны тоже, к глубочайшему сожалению, не слушаются, становясь всё громче и громче прямо пропорционально приближению к разрядке. Кадзуха наслаждается ими последние секунды, ощущая, как горит под пальцами кожа Скарамуччи, и плотно смыкает губы на головке, делая пару быстрых и размашистых движений рукой. А потом он чувствует, как ложится на язык горьковатая жидкость, и неосознанно стонет, улавливая ушами лишь громкое довольное мычание. Парень замирает, весь напрягается, максимально концентрируясь на ощущении несильной вязкости и вкусе, отдалённо напоминающем попкорн. На глазах Каэдэхары в этот момент, кажется, блестят слёзы, либо просто муть в зрачках так отсвечивает, но он более чем доволен состоянием, до которого он довёл Скарамуччу. Вся эта ситуация кажется такой правильной, словно парни были созданы исключительно ради этого момента. Только от мысли о том, что возлюбленный кончил от Кадзухи… От этой мысли собственная разрядка кажется очень и очень близкой, а испытывать её пока что не хочется, поэтому парень предпочёл не задумываться о том, какой же он молодец. Убедившись, что Скарамучча пережил оргазм, Каэдэхара нехотя отстраняется и сглатывает тёплую жидкость, стараясь не заурчать от накатившей лёгкости. В который раз он там достигает своих целей? Кажется, счёт уже давным-давно сбился. Или же его просто не вели. Кадзухе, в любом случае, сейчас точно не до подсчётов своих побед: перед ним всё ещё лежит обнажённый, запыхавшийся, сердитый Скарамучча, а кончик своего языка торопливо скользит по запачканным семенем губам, не упуская ни капли. Жар расползается по телу пятнами, чуть ли не языками пламени, как если бы Каэдэхару кинули в костёр на сожжение. Горячо во влажном рту, горячо красному лицу, вспотевшей шее, тяжело вздымающейся груди, дрожащим рукам, горячо напряжённому животу и твёрдому члену, что бесстыдно упирается в ткань одежды, создавая смущающую выпуклость. Смущающую — это только в теории, а для Кадзухи сейчас смущение, стыд и подобные этим чувства стали не более, чем просто существующими где-то в мире явлениями. Ему уже не стыдно ни за что. Каэдэхара издаёт тихое и удивлённое «ой», когда понимает, что его руки швыряют всю свою нижнюю одежду на пол. «Ой», потому что он этого пока даже не планировал делать. Не отдавал мозгу какие-то определённые команды, не чувствовал себя способным шевелить руками или ногами в этот момент, парень просто задумался, а потом поймал себя на «ой». Кадзуха иногда даже пугается немного: его части тела, бывает, ведут себя так, словно они и не Кадзухины вовсе. Рука захотела — собственнически погладила ладошкой пятнистое бедро Скарамуччи, пока тот приходил в себя. Вторая захотела — и повела-повела указательным пальцем вдоль живота возлюбленного, очерчивая пупок и чуть надавливая ноготком на очертания засосов, вызвав рваный выдох со стороны откинувшейся на подушку тёмной макушки. Ноги вздумали — да и пошли спотыкающимся шагом, на несгибающихся коленях к излюбленной тумбочке, давая команду рукам прошарить полки и достать оттуда бутылёк со знакомым абсолютно каждому содержимым. Ой, да кому он врёт. Естественно, все эти действия — вполне осознанная инициатива Каэдэхары. Скарамучча к тому времени свёл вместе колени, поджал их к животу и попытался подтянуться выше, словно забитое в угол животное, которым правят лишь превобытные инстинкты. Не показывать слабость, не давать учуять свой страх, не открывать беззащитное пузико потенциальному хищнику, и Каэдэхаре думается, что любимый до ужаса похож на крольчонка. Съедать его, правда, Кадзуха пока не собирается (но он об этом ещё подумает), а вот распробовать в остальных смыслах — ещё как распробует. Парень залезает на кровать, миловидно улыбаясь сжавшемуся в комок Скарамучче. Кажется, он чем-то недоволен или расстроен, потому что в синих глазах сверкает отчаянная враждебность. Протяни ладонь — кролик мгновенно превратится в пса и откусит руку вплоть до предплечья. — Хочешь меня выебать, да? — цедит обожаемый, не сводя пристального взгляда с глаз Каэдэхары. Появлялось ощущение, будто на парня навели прицел из снайперской винтовки. — Что ж, ты у меня очень сообразительный, — мурчит в ответ Кадзуха, хоть ему и не нравилась формулировка «выебать» — уж больно резало это слово слух своей резкостью. Скарамучча вздрагивает так, будто ожидал другого ответа. Не положительного. Каэдэхара находит его замешательство бесконечно милым, поэтому ласково усмехается и с щелчком открывает тюбик с лубрикантом. Нет, а на что возлюбленный надеялся? К этому ведь всё и шло, даже глупец подтвердит — к слиянию воедино двух сердец. Прозрачная жидкость ложится на фаланги, Кадзуха растирает её между подушечками, наблюдая за тем, как забавно она растягивается нитью от одного пальца до другого. Сердце ухает и прыгает, когда рубиновый взгляд поднимается к излюбленному личику Скарамуччи. Кажется, Каэдэхара уже опьянён любовью к этим идеальным глазам и аккуратным губам, к дрожащему телу и вздымающейся груди, к бликам в радужке и тому, как парень под ним закусывает губу, пусть даже и не от удовольствия. Кадзухе было предписано судьбой встретить Скарамуччу и полюбить его до потери сознания, а судьбе он перечить не в праве. Зато он в праве наслаждаться этой любовью, чем и собирается заняться. Но обожаемый, похоже, не осознаёт таких простых истин, и совсем не хочет разводить сомкнутые колени. Каэдэхара делает это за него силой, кое-как устраивается между пытающихся оттолкнуть его ног, и понимает, что такое поведение начинает раздражать. — Не заставляй обездвиживать тебя ещё больше или ставить в более неудобную для тебя же позу, — предупреждает Кадзуха и ищет серьёзным взглядом глаза Скарамуччи, чтобы дать понять, что он совсем не шутит. Вообще, хотелось бы видеть любимое личико целиком и полностью, но если такое непослушание будет продолжаться, то парень найдёт, чем можно завязать безупречные глазки и заткнуть заболтавшийся ротик. Однако Каэдэхара встречает в синих омутах то, что совсем не ожидал найти: слёзы. Солёную влагу в уголках сощуренных глаз. Кадзуха удивлённо моргает, осматривая хмурого и плачущего Скарамуччу. Почему он… плачет? — Неужели тебе страшно? — внезапная догадка осеняет Каэдэхару и заставляет растерянно вскинуть брови в ожидании ответа. Возлюбленный уводит взгляд в сторону, явно стыдясь своей слабости и того, что она так заметна, и из-за этого начинает сердиться ещё больше. Ровные стиснутые зубки мелькают в оскале и чуть ли не скрипят от негативных эмоций, отражая уже привычный белый свет электрической лампочки. Но, как бы Скарамучча ни хотел перестать быть слабым, его психика не выдерживала и заставляла румяные, жаль не от любви, щёки молча намокать. Плечи любимого время от времени вздрагивали, пока тот всеми оставшимися силами давил в себе рыдания. Скарамучча такой прекрасный, когда плачет. У Кадзухи тянет низ живота, когда он, не сдерживая умилённой улыбки, касается подушечкой чистого большого пальца влажной щеки, стирая слёзы с любимого личика. Парень тянет утешительное «чш-ш», продолжает гладить вздрогнувшего от неожиданности Скару и разглядывать его идеальные черты лица. Немного липкая, поблёскивающая от пролитых слёз кожа на щеках, выражающий смешанные чувства мокрый взгляд, приоткрытый в изумлении рот — Каэдэхара влюбляется во всё это как в первый раз, ведь Скарамучча снова и снова, каждый день влюбляет его в себя всё сильнее, хотя, как казалось, край любви был достигнут ещё ого-го как давно. Кадзуха утешительно воркует над ним, бормочет что-то, словно мать, успокаивающая проснувшегося от кошмара ребёнка, стирает с зажмуренных глаз слёзы. Сердце Каэдэхары щемит от смешанных чувств умиления и удовольствия наблюдать за тем, как Скарамучча явно не хочет, чтобы к нему прикасался столь ненавистный ему человек, но не высказывает недовольства, будучи уязвимым к ласке во время паники. Кадзуха знает, что действует и впрямь успокаивающе, знает также, что этот мимолётный образ заботливого, любящего и доброго парня сбивает любимого с толку. Каэдэхара влюблённо улыбается, улавливая мутный взгляд Скарамуччи из-под опущенных век. Он уже чувствует жгучее покалывание в конечностях от мысли, что вскоре разобьёт эти мимолётные надежды и будет втрахивать любимейшего Скару в кровать с такой силой, что у того искры перед глазами полетят. — Разве я похож на чудовище, что посмеет причинить своему сокровищу боль? — вообще-то… да, но об этом Кадзуха тактично умолчит, словно заданный вопрос — риторический. На самом деле, он правда собирается хорошенько и аккуратно растянуть парня, потому что боль от недостаточной подготовки к сексу — совсем не та, которой Каэдэхара хотел бы подвергнуть Скарамуччу. Обожаемый тихо всхлипывает, даже не собираясь отвечать. Его тело мелко дрожит, а мокрый взгляд всё ещё уведён в сторону, дабы не пересечься со взглядом убийцы и не раскрыть случайно всё то, о чём говорить не хочет. Кадзуха разглядывает его бледные подрагивающие лодыжки с чуть ли не детским интересом и невольно задаётся вопросом: что же такое секретное скрывается от него в нефритовых глазах, раз это хотят утаить? Какое чувство, которая эмоция? Глупенький Скарамучча до сих пор не понял, что Каэдэхара любит его, несмотря ни на что. Будь он десять раз слаб, триста раз беспомощен или тысячу раз отвратителен для самого себя — парень будет рядом, потому что Скара — его ангел во плоти, неприкосновенный идеал, взаимодействовать с которым дано лишь одному Кадзухе. Одному лишь Кадзухе дано мягко оглаживать ладонью бледное бедро в мнимом проявлении нежности, а мокрыми пальцами другой руки коснуться сморщенной кожицы внизу. Даже не давая Скарамучче времени среагировать, Каэдэхара резко целует его, на мгновение замирая, чтобы сконцентрироваться на шероховатости чужих губ. Поцеловать возлюбленного раньше почти не удавалось, учитывая его агрессию и сопротивление, но сейчас Кадзуха мог воспользоваться чужим оторопением и скользнуть языком в горячий рот одновременно с толкнувшимся внутрь пальцем. Тело под ним резко вздрогнуло, сжало бока коленками, промычало что-то возмущённое и слабо загремело наручниками, предпринимая тщетные попытки выбраться. Каэдэхара тут же целует глубже, жаднее, пытается Скару отвлечь от недовольства, пытается словно отбить желание выкручиваться, пытается заставить растаять от приятности поцелуя. Но Скарамучче едва ли было приятно. Палец внизу быстро, но осторожно давит на мягкие стенки, задерживается на месте в определённые моменты, когда Кадзуху бьёт дрожью, пока он пытается запомнить все ощущения. Как губка — впитывает атмосферу, звуки, сменяющиеся и невероятно красивые картинки перед глазами, чужую осязаемость. Плавится от этих действий так, как хочет, чтобы плавился и возлюбленный, растворяется в преподнесённом ему на серебряном блюдце удовольствии. Каэдэхара торопливо просовывает второй палец, отрываясь от губ Скары, и загнанно дышит, осматривая его откинутую на подушки голову. Красивый до чёртиков. — Через пару минуток станет хорошо, вот увидишь, — тяжело мурлычет Кадзуха, пытаясь уловить взгляд тёмных глаз. Скарамучча лишь жмурится в ответ, поджимая и прикусывая до крови нижнюю губу. Выглядит довольно болезненно, это подтверждает и то, как он сжимается вокруг медленно двигающихся пальцев Каэдэхары. Как же всё-таки Скаре повезло с партнёром — тот участливо придвигается ближе к любимому лицу, смотрит любовно-опечаленно, проницая чувства парня аж до кончика носа. — Расслабься, драгоценность. От того, как ты жмёшься, будет только больнее, — выдыхает Кадзуха в чужой подбородок и легонько улыбается, чувствуя себя слишком окрылённо. Скарамучча не хочет слушать его советов. Воротится, не раскрывает мокрых глаз, продолжает размазывать по губам алую жидкость, вид и запах которой окунают обоих парней в воспоминания. Каэдэхара недовольно на это хмыкает, упирается коленями в простыни понадёжнее и прижимается языком ко рту обожаемого, с извращённым удовольствием слизывая всю кровь и, хорошенько распробовав, сглатывая, после чего приближается к глазам Скары, всё ещё плотно закрытым. Короткие реснички слиплись от недавних слёз, они подрагивают, словно сбившиеся в кучку котятки на морозе, а кожа под глазами отливает синеватым, указывая на далеко не спокойные ночи обладателя тела. Неужели Скарамучча так плохо спит? Почему не просит таблеток? Ему ли не знать, сколько у Кадзухи снотворного в запасе? Парень обещает себе спросить об этом позже и, прикрыв глаза, касается века кончиком языка. Скара вздрагивает от неожиданности, замирает, видимо, пытаясь понять, что происходит и собираются ли ему вредить, а Каэдэхара неторопливо, размашисто ведёт языком вдоль линии ресниц. Затем ещё раз, проходясь по влажной от слюны дорожке. И ещё. Пока Скарамучча в растерянности, нужно упиваться его беззащитностью настолько, насколько это возможно, что Кадзуха и делает, переходя на второй глаз такими же ласковыми движениями. Постепенно у Каэдэхары получается нешироко развести два пальца внутри чуть успокоившегося Скары. Простые мазки языком переходят в лёгкие поцелуи, от которых бабочки дерут крыльями желудок, в нежные и чувственные касания губ, сопровождающиеся звонкими чмоками, и не только на веках и возле глаз — через пару минут Кадзуха уже вовсю зацеловывает личико притихшего возлюбленного, активно работая рукой. Каэдэхаре нужно больше и только больше: больше ощущений, больше касаний, больше звуков, больше удовольствия, больше Скарамуччи. Он и сам не понимает, почему вдруг внутри пробудилась такая страшная жадность, но не видит в этом ничего плохого. Ему совсем не в новинку открывать рядом со Скарой что-то новое о себе. Распростёртый на подушках Скарамучча выглядит наипрекраснейше, как считает оторвавшийся от любимого Кадзуха. Взъерошенные волосы целиком и полностью отвечают за щемящую сердце нежность; пунцовое, контрастирующее с общей бледностью тела лицо выглядит так, словно его хозяин вот-вот сломается, разобъётся вдребезги; а щуплое тело, сплошь покрытое мурашками, раздувает жар в паху и заставляет Каэдэхару добавить третий палец и двигать рукой активнее. Скарамучча такой мягкий, такой нежный, такой беззащитный, что у Кадзухи в груди взревает что-то, отчасти сравнимое с материнскими инстинктами. Возникает безграничная нежность, умиление, готовность защитить, они мешаются с ноющим желанием и удовольствием, создавая какое-то особенное, понятное только Каэдэхаре чувство. Может, это и есть счастье? Догадка ярко мелькает в голове и оседает кривой улыбкой на губах. Да, это оно. Кадзухино счастье. Его личный рай. — Скарамуччик, — не своим, хриплым голосом зовёт парень, пытаясь привлечь чужое внимание, — ты такой красивый. Просто великолепный. У меня нет слов, чтобы выразить тебе все свои чувства, — Каэдэхара улыбается и двигает пальцами тщательнее, понимая, что его слышат, но вида отнюдь не показывают. — Как ты себя чувствуешь, сокровище? Всё ещё неприятно? Или ты так старательно пытаешься скрыть своё удовольствие? Скарамучча так и не смотрит в алые глаза своего похитителя, но изменяется в лице. Теперь он просто выглядит так, будто хочет, чтобы всё поскорее закончилось, в том числе и его жизнь. Кадзуха хихикает. — Ну же, — давит пальцами на нежные стенки всё сильнее, пока не находит определённую твёрдость и ахает. Обожаемый незамедлительно стонет, вызывая этим звуком едва ли не помутнение рассудка у Каэдэхары, и выгибается в спине именно так, как представлял это себе парень, даже чуть-чуть лучше. Наверняка он совсем не ожидал такой сладкой тяги в ногах и низу живота, из-за чего даже не успел понять, что сейчас произойдёт. Милый, милый Скарамучча. — Молю, делай так почаще, не сдерживайся, драгоценность моя, — горячий шёпот, почти что перетекающий в скулёж, опаляет бледные губы и заставляет их сомкнуться в тонкую линию. Кадзуха прокручивает этот момент в памяти снова и снова, опять и опять прослушивает тот чудесный звук, заново просматривает изогнувшийся позвоночник и, поддаваясь волне возбуждения, начинает работать пальцами живее, немного резче в нужном направлении, при каждом толчке стараясь задевать волшебное место внутри возлюбленного, и своими же губами ловит дрожащие, так стремящиеся не перейти в даже тишайшие стоны вздохи. Рассматривает лицо парня глаза в глаза, хоть тот и зажмурился настолько, что меж бровей залегла глубокая, забавная складка. Кадзуха издаёт хмыкающий звук и хочет её разгладить, но левая рука занята ролью опоры, без которой Каэдэхара упадёт, а отстраняться от очаровательного лица, чтобы поудобнее усесться на колени и освободить ладонь, совсем не хочется. Но для алоглазого это всё — не беда, и он, ласково мыча, трётся кончиком носа о место над чужим носиком, утыкаясь губами в переносицу и трепеща от любви всем телом. Кадзуха чувствует то, как разлепляет веки Скарамучча, и слегка отстраняется, чтобы весело взглянуть тому в глаза, но его радостная искорка в глазах замирает от изумления, вызванного чужим взглядом. Столько чувств… Ого, да там целая борьба? Каэдэхара такого не ожидал, но его это смешит. Скарамучча тускло смотрит прямо на него и колеблется. Прямо в эту секунду он, кажется, мечется между сопротивлением и смирением с преподнесённым ему удовольствием. Его зрачок дрожит, будто бы парень сейчас снова расплачется, но нет, это всё из-за переизбытка ощущений. Этот факт тешит самолюбие Кадзухи и мотивирует работать пальцами активнее. Взглянув в разбитые глаза обожаемого, Каэдэхара было испугался, что тот уже сломался, но знать обратное очень, очень приятно. Кадзуха наклоняется чуть ниже, к алому ушку своей пассии, и жарко выдыхает, потому что возбуждение заставляет стремительно терять терпение. — Скарамучча, — тяжело, но в то же время тягуче шепчет парень, чувствуя боками мурашки, что выступили на чужих ляжках от хриплого голоса, — ты — самый бесценный человек на Земле. Самый лучший, самый важный и самый великолепный из всех, кого я когда-либо встречал. Скарамучча всё ещё не проронил ни слова, но дыхание затаил, слушая такие, несомненно, красивые слова, адресованные ему. — Я тебя очень люблю, Скарамучча. Я тебя люблю до потери пульса. Всю свою жизнь вплоть до самой смерти я буду тебя любить. Я тебя люблю до безумия. Засыпать с мыслями о тебе, просыпаться с мыслями о тебе, делать рутинные действия, думая только о тебе, — всё это давно вошло у меня в привычку. Я тебя люблю до готовности на что угодно. Что ты хочешь, Скарамучча? Только скажи, и я это исполню. Любую просьбу моего любимого Скарамуччи. Кадзуха утыкается носом в место, где острое плечо возлюбленного плавно перетекает в тонкую шею, и слегка прикусывает бледную кожу, гася тут же свой негромкий стон. Низ живота пылает просто адским пламенем, и самообладания у Каэдэхары осталось на самом донышке сосуда. — …можешь сделать всё как можно быстрее и оставить меня в покое? — до ушей неожиданно доносится осипший, еле слышимый голос, что заставляет Кадзуху оживиться и чуть ли не подпрыгнуть на месте. Он всё-таки выбрал не сопротивляться. Они снова сверлят друг друга взглядом. Бесконечное презрение сталкивается с такой же бесконечной любовью и, кажется, начинает в ней тонуть. Ещё бы не начать погружаться всё глубже и глубже в эти алые, почти что кровавые радужки, прямо-таки искрящиеся безграничной нежностью. — Всё что угодно, драгоценность моя, — расплывается в широкой улыбке Кадзуха и опасно сверкает глазами, довольствуясь промелькнувшим страхом в чужих зрачках. Через секунду их губы сталкиваются, а Каэдэхара, совсем не собираясь церемониться, нагло вторгается в чужой рот языком, с извращённым удовольствием ощущая, как смешивается их слюна. Скарамучча просто перестаёт бороться и делать попытки откусить юркий язык, поэтому Кадзуха беспрепятственно стонет в поцелуй, действуя слишком напористо от напряжения. Не забывая делать глубокие, широкие толчки пальцами внизу, он хорошенько обводит ротовую полость обожаемого, поражаясь мягкости его внутренних щёк, сплетается с языком Скарамуччи и чуть ли его не посасывает, внутренне забавляясь с того, что со стороны, скорее всего, выглядит так, словно он ест своего парня. Каэдэхаре нравится такое сравнение. Он вскоре вынимает пальцы одним быстрым движением, не разрывая поцелуя и проглатывая неопределённо-недовольно-вопросительный звук, родившийся в чужом горле. Усмехается Кадзуха тоже в чужие губы, а затем отстраняется, оценивающе пробегаясь взглядом по распростёртому перед ним телу. Вспотевшее, облепленное тёмной чёлкой личико выглядит до невероятного мило, вызывает сладкую улыбку уголками губ. Алеющие по всему бледному телу засосы, однако, тушат эту нежность и разжигают желание впиться зубами в мягкую кожу ещё раз, ещё и ещё. Но то, что рушит самообладание и выдержку Каэдэхары окончательно, — мелко дрожащие колени любимого и его аккуратный член, покоящийся на животе. Всё замерло, словно ожидая чего-то. В голове сиреной трещит желание вытрахивать из Скарамуччи громкие стоны. Кадзуха, пытаясь подавить дрожь от волнения, направляет свой член рукой и входит сразу во всю длину одним плавным движением, разместив свои ладони на молочных бёдрах. По комнате в унисон разносятся два протяжных стона: Кадзухи — от удовольствия и сносящей крышу узкости, Скарамуччи — от неожиданности и дискомфорта. Каэдэхара считает, что парня он растянул предостаточно, поэтому, не давая много времени привыкнуть, устанавливает быстрый темп, выбивая из обожаемого сдавленные стоны с каждым глубоким толчком. У Кадзухи кружится голова и двоится в глазах, из-за чего он косится вниз и мутно видит две пары зажмуренных глаз. Ну вот, опять Скарамучча не хочет смотреть на такую чудесную картину. Почему он просто не может перестать так упрямиться и наслаждаться действиями Каэдэхары? Одна рука сбегает со своего места и, горячими кончиками пальцев скользя вверх по чужим рёбрам, опускается в конце концов на пылающую жаром щёку. Зрение всё так же остаётся расфокусированным из-за того, что всё внимание организма сейчас направлено на осязание, а потому отчётливое ощущение жидкости под большим пальцем становится неожиданным. Кадзуха заботливо стирает повторно появившиеся слёзы с чужих глаз, ловит себя на том, что уже сходит с ума по тому, как ему хорошо. Никакой алкоголь или наркотики не сравнятся с той эйфорией, что он испытывает, совершая быстрые движения тазом и оглаживая лицо любимого человека. Государству стоит запретить Скарамуччу, раз эта зависимость сводит с ума настолько сильно. Каэдэхара тут же усмехается самому себе: «Пусть попробуют», — и толкается чуть яростнее, совсем не сдерживая громких стонов, потому что ему слишком хорошо. Он не сомневается, что возлюбленному, так-то, тоже приятно, но он чересчур корчит из себя недотрогу. Эта черта кажется бесконечно умиляющей, и Кадзуха опирается руками по бокам от рёбер Скарамуччи, чтобы наклониться и увлечь в чувственный поцелуй. Он старается толкаться глубже и задевать простату как можно чаще, потому что ощущать, как тело любимого человека извивается под тобой от удовольствия — бесподобно. Ощущать Скарамуччу — бесподобно. Это удовольствие, это право принадлежит ему и никому более. Только он может вновь сплетать их языки в хаотичные узлы, только он может даже не слухом, а ртом улавливать звуки, которые издаёт этот чудесный человек, только он может позволить себе в порыве страсти оглаживать изгибы мягких боков, пощипывая их и царапая. Только Каэдэхара может получать такое удовольствие со Скарамуччей. Возлюбленного сильно трясёт. С его подбородка стекает слюна, которую Кадзуха и не собирается стирать. Ему нравится мокрый блеск на белой коже и развратность такого вида. Чужие щёки горят, как черти, и парень удовлетворённо улыбается, наблюдая за выражением лица любимого и его изменениями. Скарамучче уже приятно. Об этом кричит многое: стоны, вылетающие изо рта обрывками, как если бы кто-то поймал голыми руками птицу, а потом случайно её отпустил; раскрасневшиеся скулы, виски, уши, лоб и шея с плечами, сравнимые по глубине цвета с помидоркой или варёным раком; то, как Скарамучча изящно выгибает спину, пускай и несильно; налившаяся кровью головка его члена, с самого кончика которой капает вязкое предсемя, собираясь на поверхности живота в маленькую лужицу, — и обратное твердит только одно — личико Скарамуччи. Его опять сложившаяся в морщинку от нахмуренности кожа меж бровок, покусанные, заляпанные в собственной крови губы, чуть вздёрнутый от отвращения носик да влажные ресницы. Хотя, Каэдэхара уже допускает мысль, что слёзы вызваны всепоглощающим удовольствием, а не болью или страхом. Кадзуха тянется рукой к соску Скары и начинает тереть его круговыми движениями, всматриваясь в распахнувшиеся от удивления глаза. В них всё ещё идёт борьба, только теперь уже остатки разумности и здравого смысла тщетно пытаются подавить возбуждение, стремительно нарастающее с каждым приятным действием. Парень на это хихикает, продолжая играть с розовой бусиной, на этот раз легонько её пощипывая и оттягивая, и получает в ответ стон чуть громче, чем обычно. Прекрасно, да это прогресс! Поняв, в каком направлении ему стоит действовать, Каэдэхара наклоняется и вбирает этот сосок в рот, перемещая руку на другой и проводя ей те же махинации. Язык кружит вокруг ореола, давит на мягкую кожу и щекочет её, а зубы цепляются, но не кусают, благодаря чему Скарамучча всё же не сдерживается и тонко, протяжно стонет. Лучший звук в жизни ​​​​​​отстранившегося Кадзухи, без сомнений. Услышанное заставляет узел в животе Каэдэхары завязаться туго-туго, от чего он даже охает, стиснув зубы. Его так чертовски возбуждает в Скарамучче… просто всё. Абсолютно. Очень трудно держать темп и держаться самому, чтобы не кончить, но он должен протянуть ещё, ведь так не хочется, чтобы этот рай заканчивался. Язык напоследок размашисто проходится по набухшему соску и перемещается на второй, меняясь местами с ловкими пальцами Кадзухи. Каэдэхара глядит на Скарамуччу исподлобья, специально пристально вглядывается ему в глаза, а у того уже иссякли силы на сопротивление. В полуночных нефритах, что были одной из главных причин помешательства на обожаемом, постепенно блекнут краски, уступая место обволакивающему, однотонному туману тупого возбуждения. Отстранённость от реальности также стали выдавать всё меньше сдерживаемые стоны, и эти вещи очень будоражат и так кипящую Кадзухину кровь. Скарамучча постепенно сдаётся. Скарамучча постепенно ломается. Скарамучча постепенно принимает его любовь. Осознание колет кончики пальцев и создаёт довольное урчание где-то в груди. Каэдэхара с мокрым, пошлым звуком отстраняется, отметив, что его ушам этот звук очень понравился, и тянется к губам своего милого Скарамуччи. — Выглядишь ч-чудесно, любовь моя, — давит стон Кадзуха, не даёт себя перебить, и прижимается ко рту возлюбленного в чуть ли не невинном поцелуе. Звонкие чмоки наполняют комнату, перебивая грязные шлепки, пока Каэдэхара исследует губами личико Скарамуччи словно в первый раз. Он не обделяет вниманием ни одно местечко, старается выместить всю нежность и любовь, что уже чёрт знает сколько месяцев переполняет края его сердца. Голова ощущается ватной, а в алом взгляде, наверное, такая же отстранённость, какая была в глазах любимого. Дрожь, кажется, перепрыгивает с тела на тело, пробегаясь то по обрамлённым распущенными волосами лопаткам, то по впалому животу нижнего, то по рукам, уже слегка затёкшим и уставшим держать опору, а то и по бёдрам, прижимающимся к талии Каэдэхары. Лично ему кажется, что он не просто дрожит, а уже трясётся от переизбытка всего. Самое главное, конечно, — от переизбытка Скарамуччи. Кадзуха уже думал о том, что обожаемый действует на него, как максимальная доза самого сильного наркотика? Кажется, да. Парень отрывается от чужого прекрасного, идеального и невероятно красивого лица, чтобы выпрямиться, насколько это возможно, и протянуть руку к члену Скарамуччи. Как только кольцо из пальцев охватывает ствол, орган дёргается, и Каэдэхара не может сдержать умилённое хихиканье. Его не может не забавлять всё в возлюбленном, потому что, опять же, это Скарамучча. Его Скарамучча. Только его Скарамучча может дарить такие эмоции, такие ощущения и такой пейзаж, не иначе. Только его Скарамучча может стонать всё развязнее в такт движениям Кадзухи (и тем, и тем). Только его Скарамучча может сотворить такое выражение лица, что парню приходится на мгновение притормозить, чтобы не кончить в эту же секунду. Однако даже он, как бы это ни было грустно, осознаёт, что разрядку долго оттягивать не получится. Затуманенное сознание не находит другого объяснения тому, что Каэдэхаре настолько сносит голову, кроме как вывод, что Скарамучча — божественное создание. Боже (или лучше будет сказать «Скарамучча»?), как он раньше об этом не додумался? Кадзуха создаст новую религию и будет единственным её последователем. Единственным почитателем своего Бога. Даже если это божество и будет искусственным, главное, что оно будет принадлежать Каэдэхаре. О-о, он уже готов вооружиться всем необходимым и учиться рисовать иконы. На уме, пускай и очень смазанные, но уже есть идеи того, что будет изображено на первой, — его распростёртый на белоснежных простынях Бог, чья кожа почти сливается с цветом постельного белья. Кадзуха мотает головой, пытаясь убрать липнущую на глаза и мешающую оценивать вид чёлку, затем ускоряет темп руки, превращая движения на члене Скарамуччи во что-то лихорадочное. Выражение лица его Бога, ровно как и сейчас, будет источать высшую степень удовлетворения​​​​​​. Каэдэхара сначала слышит, как задушенно стонет возлюбленный, затем чувствует бьющую струями тёплую жидкость по пальцам, и только затем видит исполосанный белыми следами живот. Наверное, Кадзуха согрешит и дорисует на иконе себя рядом со своим Богом, потому что сейчас их связь сильна, как никогда, ведь внутренности Скарамуччи сжимают слишком сильно, чтобы держаться дольше. Каэдэхара замирает и, не сдерживая голоса, со стоном кончает, вцепляясь в белые бока его пассии слишком сильно. Оргазм накрывает в тысячу раз сильнее, чем всё пережитое до этого, и в темноте зажмуренных глаз обрушиваются и разбиваются не просто звёзды, а, кажется, целая галактика. Он так сильно любит его Скарамуччу.

***

Скарамучча осознаёт себя всё ещё лежащим на кровати, но уже не прикованным. Дико затёкшие запястья дают о себе знать тупой болью, сигнализирующей о том, что в этих конечностях просто не хватает крови. Парень пытается подвигать холодными пальцами, но он их даже не ощущает. Ну и ладно. Он совсем не хочет открывать глаза. Он боится, что сон не развеется и останется реальностью. Он не хочет, чтобы этот сон продолжался. ​​​​​​​ Кадзуха обыкновенным, милым голосом сообщает, что идёт набирать им двоим ванную, слегка звеня наручниками в его руках, пока убирает их в полку. ​​​​​​​Шаги стихают где-то в коридоре, и повисает тишина. Скарамучча отвратителен.​​​​​​​ Он кончил два раза. ​​​​​​​ Ему было приятно от действий того, кто убил человека. ​​​​​​​ Ему было настолько приятно от действий того, кто убил Тарталью, что он кончил целых два раза. ​​​​​​​ Он любил этого человека. Он отвратителен​​​​​​. ​​​​​​​ Его тошнит. ​​​​​​​ Он отвратителен. ​​​​​​​ Ощущение себя и своего тела отвратительно. Ощущение вытекающей из него спермы отвратительно. Ощущение заляпанного спермой живота отвратительно. Он отвратителен. ​​​​​​​ Скарамучча даже не замечает, как слёзы градом осыпаются с его щёк. Он только чувствует горький, сдавливающий горло ком, и то, как трясутся его плечи и ноги. Он подтягивает их к себе, обнимая еле осязаемыми руками и укладывая подбородок на колени. По комнате становятся слышны всхлипы. Он ненавидит себя. Скарамучча резко распахивает глаза, и начинает плакать ещё сильнее, рыдая в голые колени, когда видит всю ту же комнату, всю ту же кровать, всё того же белого кота, сидящего на пороге комнаты и заинтересованно склонившего набок голову. Да, это всё же не сон. Это реальность. Но так ему и надо. Он настолько жалкий, что заслужил находиться в этой реальности. Настолько отвратительный, что все произошедшие с ним события — неудивительны. ​​​​​​​ Он… Он заслужил всё это. ​​​​​​​ ​​​​​​​Скарамучча ещё долго не может перестать плакать. Он не знает, сколько времени сейчас и сколько времени прошло с момента, как ушёл Каэдэхара. Но всё это время он плакал, потому что он отвратителен. Он так отвратителен. Он хочет исчезнуть куда-то, где нет себя. Где не сможет чувствовать свинцовую тяжесть головы. Где не сможет чувствовать своё тело. Где не сможет чувствовать кожей слёзы и сопли, не прекращающие идти. ​​​​​​​ Но заслужил ли он такую привелегию, как умереть? ​​​​​​​ … ​​​​​​​ Такой отвратительный человек, как он, заслуживает только страдать. ​​​​​​​ … ​​​​​​​ Да, это логично. Всё, что с ним происходит, — наказание за его отвратительность. Тогда он должен это принять. Ведь не всё так плохо, верно? Скарамучча здоровый, его кормят, любят, холят и лелеят. Разве он не должен быть благодарен? Он, кажется, не заслужил и таких простых вещей, но ему это дают. К нему относятся с чрезмерной добротой. ​​​​​​​ Чтобы не быть ещё отвратительнее, хотя, куда уж больше, нельзя отвергать доброту. Это так эгоистично — хотеть быть любимым, будучи таким ужасным человеком. Но Скарамучча вызывает у себя отвращение. Что такому человеку стоит желать ещё одну отвратительную, тупую и эгоистичную вещь? Конечно же, ничего. ​​​​​​​ Поэтому Скарамучча вытирает слёзы. Он не хочет пробивать дно. Он и так самый отвратительный человек на планете. Он так эгоистично хочет, чтобы его пожалели. И когда дверь в ванную открывается, а оттуда слышится тёплое Кадзухино: ​​​​​​​ — Любовь моя, идём купаться! Скарамучча, шмыгая, встаёт с кровати и, пошатываясь, направляется к нему в объятия.