GATE: Iron Skeleton March

– Веди её, – из-за двери высунулся бандит, которого Тука почти не знала. Он был во второй троице насильников. Ей смутно казалось, что тем самым, у кого упал член от вида черного дракона. Сами воспоминания в считанные дни побледнели и лишились многих подробностей. Она помнила свой ужас, какие-то ощущения, но не могла за них ухватиться и вспомнить больше. Ей казалось, она должна рыдать от одних только мыслей о пережитом, но всё ограничивалось необычайно сильным волнением и каким-то внутренним протестом. – Чего стоишь?! – крикнул кто-то под самым ухом. Тука вздрогнула, будто её облили ледяной колодезной водой. Раньше она не теряла связи с реальностью, как... как... как её отец. Ныне покойный. Папа. Культи опять зудели. Она не могла разобраться в своих чувствах. Её больше беспокоила смерть отца? Групповое насилие? Потеря рук? Всё сразу? Ничего из этого? Сильная ли она личность, раз пережила такое и относится спокойно? Смогла бы она пройти через это снова? От последней мысли на глазах навернулись слёзы и где-то в глубине застыл леденящий кровь ужас. Ни за что. Осознавать это как прошлое спокойнее, чем как будущее. В конце концов, с тех пор у неё не осталось иного выбора, кроме как делать то, что велят. Её лишили свободы. Её лишили даже свободы умереть. Тука смиренно вышла в просторное помещение, где помимо пленивших её бандитов стоял выряженный в красочные костюмы мужчина с золотой серьгой в ухе. Эта серьга – первое, что бросилось ей в глаза, хотя внешность незнакомца была необычной во многом: чёрная подводка под глазами, пучок длинных волос, зализанный направо; из широких рукавов торчали руки, обвешанные браслетами. Потом её взгляд привлекли два эльфийских уха на столике рядом. Подсохших. Она знала, чьи они. Тука почувствовала отвращение к этим людям каждой частью своего разума. Её тело продолжало повиноваться их командам. – Становись на бочку, – приказал голова с кличкой Кадык. И Тука влезла по импровизированной лестнице из двух ящиков. – Пусть она покрутится, – произнёс богато одетый незнакомец. Она поняла, кто он. Должно быть, перекупщик, которому её хотели продать. Её и впрямь считали вещью. И она чувствовала себя вещью, которую покупатель просит показать со всех сторон. – Ты его слышала, – Кадык покрутил рукой, будто создавая вихрь. Тука медленно перебирала ногами, показывая себя перекупщику со всех сторон. – Выглядит воспитанной, – заметил торговец. – Она может для меня попозировать? И почему она это делает? Почему не закричит, не побежит к ближайшей двери? Понятно, что её схватят, будут долго и беспощадно бить, совать свои отростки в каждую щель, куда они могли бы пролезть. Но она ведь не боялась? Она просто... не решалась. Казалось, достаточно сделать шаг – но она его не делала. Достаточно не слушаться их – но она слушалась. – Попозируй как-нибудь, – Кадык снова покрутил рукой. В этот раз в жесте нашлось меньше смысла. Тука не знала, чего от неё хотят. Она повернулась боком, наклонилась. Повернулась к перекупщику, потрясала маленькие груди культями. Постаралась выдавить улыбку, чтобы казаться дружелюбнее. – Не умеет позировать, – с печалью произнёс перекупщик. – Пусть подойдёт ко мне. Тука осторожно, немного неуклюже спустилась по ящикам на пол. Ей было тяжело держать равновесие с обрубленными руками. Непривычно. – Сколько она у вас, напомни? – Девять дней, – ответил Кадык. – И уже такая воспитанная? Любопытно. Такие редко попадаются. – Какие – такие? Коротка пауза, перекупщик отчего-то промедлил с ответом, но не выразил никаких эмоций. – У кого разум настолько ослаб, что не может оправиться. Если я куплю, где гарантии, что после обучения она не превратится в растение? – Никаких гарантий, – отмахнулся Кадык. – Цена по-прежнему тридцать денаров. – Гм, – перекупщик взялся за щеку Туки, притянул её поближе. – Открой, пожалуйста, ротик. Она открыла. Он с серьёзным лицом осмотрел её зубы. – Сосать умеет? – Не знаю, – ответил Кадык. Перекупщик дважды шморгнул носом, принюхался к чему-то. – У неё изо рта спермой несёт. Двадцать денаров, не больше. – Циссам... – со вздохом произнёс Кадык. – Вот ты за кого меня держишь? – повысил он голос. – Не наглей, а? – Что не так? Я сказал: двадцать денаров за попользованный товар. – Нет, – Кадык ударил по столу, но Тука не шелохнулась. В отличие от перекупщика. – Ещё моего деда так разводили. Думаешь, я вчера родился? За берцу тут держишь, торгаш?! – Двадцать пять денаров, – перекупщик постарался придать голосу уверенности, но получилось плохо. – Я вас тоже не первый день знаю. Вы её просто не в пизду трахали. По остальным дыркам не видно, да? Двадцать пять денаров – последняя цена! – Тридцать, – повторил Кадык. – Ты на ней заработаешь в несколько раз больше. Это и так низкая цена, ты нигде не найдёшь эльфийку дешевле. – Низкая цена для попользованной эльфийки? Да ещё и безрукой? Ты знаешь вообще, сколько я потрачу на еду, обучение, перевозку? С большой удачей и десяток денаров заработаю. Двадцать пять, не больше. – Сменил тактику, да? – улыбнулся Кадык. Ему будто льстило то, что с ним не сработал подход попроще. – Смотри, как будет. Мы оба это знаем. На корм ей дашь похлёбку, цена которой меньше соруды за порцию. Учить будет какая-нибудь престарелая шлюха-рабыня, купленная за бесценок в ближайшем борделе. А в уши покупателю ты зальёшь какую-нибудь чушь про чудом спасённую из бойни эльфийскую девушку, которую точно-точно никто не трогал. Скажешь, что не так? Где я ошибся? – Легко, – набрался уверенности перекупщик. – Девственность – это не кровоточащая после секса пизда. Клиенты покупают страх и невинность. Такому мало, кто учит, и уж точно не престарелые шлюхи. А вы лишили её и страха, и невинности. Посмотри сам! – перекупщик грубо развернул Туку к Кадыку, держа за подбородок. – Никакого страха! У неё глаза вроде моргают, а смотрят сквозь меня! А это! – он схватил культю. – Кому приятно трахать калеку?! – Тридцать денаров, – повторил Кадык. – Не будь она калекой, попросил бы пятьдесят. – Да ты что! – воскликнул перекупщик. – Я своё слово сказал, дороже меня никто не возьмёт. Можете хоть в Каракане поискать – никто! За это ручаюсь. – Думаешь, я её туда не повезу только из принципа? – усмехнулся Кадык. – Давай, поезжай. Если никто не купит по твоей цене, буду готов взять за двадцать денаров. Как тебе такое предложение? – Врёшь, – хотя Кадык всё ещё не уступал, его былая уверенность пошатнулась. – Нет. Нисколько. У тебя и за двадцать её никто не купит. Тука безразлично следила за торгом. Безразличие в целом стало её обычным состоянием. Лишь изредка его сменяло отвращение или беспричинная тревога. Главарь банды задумался. – Отдам за двадцать семь денаров только потому, что не хочу с ней больше возиться. – Двадцать шесть, – предложил перекупщик. – Будь по твоему, – махнул на него рукой Кадык. – Чудненько, – обрадовался торговец, выворачивая из кошелька монеты. – За уши и всё остальное я заплачу сейчас, а её оформим с моим человеком завтра. Я пришлю гонца, когда всё будет готово, а ты будь готов её доставить к зданию Лиги, не привлекая лишнего внимания. Хочу, чтоб по бумагам она была безымянной, это избавит от некоторых хлопот. – Понял. Как скажешь, – Кадык пристально следил за руками перекупщика, которые выкладывали на стол монеты. – Четыре денара и шестнадцать соруд, как и договаривались. Можешь пересчитать. – Пересчитай, – Кадык указал одному из разбойников на кучку монет. Все молча следили за пересчётом. Разбойник дважды заканчивал счёт и дважды возвращался к началу. Во второй раз результат разошёлся на одну соруду. В третий – снова сошёлся. – Всё верно, голова, – отчитался разбойник. – До завтра, – махнул рукой перекупщик с дружелюбной улыбкой. – Проваливай, – грубо ответил Кадык. Стоило торговцу скрыться за дверью, как подал голос маг, он же Костля. – Может, пока она наша?.. – Нет, – отрезал Кадык, не дав Туке встревожиться. – Почему? Он всё равно не заметит. – Слушай, – Кадык повернулся к Костле. – Тут я командую. Будешь возникать – пойдёшь в поле воду колдовать. Понял меня? – Понял, голова, – с нотками обиды и разочарования ответил маг. Тука должна была почувствовать облегчение, но облегчение от чего? От того, что её не использовали ещё раз? Напоследок? – Почему? – вдруг подал голос татуированный, до того сидевший в углу. – Вы его слышали, – ответил Кадык, раскладывая монеты в два ряда. – Не надо доламывать ему игрушку, она должна остаться такой же, как сегодня. У Туки возникло мимолётное желание разыграть ещё более сломленную личность, но она мигом убедила себя этого не делать. Остаться в руках разбойничьей шайки – это куда худшая участь в сравнении с тем, чтобы уйти в собственность торговцу. По крайней мере, ей казалось, что хуже уже некуда. И после разбойников, какие бы ужасы её не ждали, она с ними справится. Следующий день начался относительно мирно. Её грубо затолкали в крытую телегу, заткнули рот кляпом, а на голову надели мешок. Но сверх этого ничего плохого не сделали. Всё время в дороге бандиты молчали. В какой-то момент телега остановилась, Туку схватили под подмышки и в спешке внесли внутрь здания. Похоже, той самой Лиги. Сняли мешок, но не стали вынимать кляп. Перекупщик, ныне бодрый и улыбчивый, осмотрел её со всех сторон, о чем-то пошептался с долговязым человеком в неприглядном костюме – в присутствии двух странных незнакомцев передал исписанную бумагу Кадыку на ознакомление – а тот передал её Костле, который зачитал содержание вслух, но недостаточно громко, чтобы его могла разобрать Тука. Наконец, с согласия перекупщика и Кадыка, бумагу заверили печатью, передали деньги – и довольные разбойники к облегчению Туки скрылись за дверью. В её голове родилась надежда, что больше она их никогда не увидит. Вскоре в комнату вошло трое. Один из них держал в руке раскалённый докрасна металлический символ. У Туки возникло нехорошее предчувствие. – Куда? – спросил незнакомец. – На шею, справа, – ответил перекупщик. Его сопровождающие – двое сильных, крупных мужчин – обошли Туку, схватили за культи, ударами по тыльной стороне колен опустили на землю и наклонили голову, убрав волосы в сторону. Мгновение жар от металла ощущался кожей с расстояния. Мгновение – и её подбрасывает на кочке, привязанную к стенке телеги. Шея горела и отзывалась жуткой болью от каждого движения. Горло отчего-то драло. Но Тука не помнила, что случилось. Что они с ней сделали? Что произошло? Один из тех крепких мужчин разместился рядом с ней. Он бросил на неё мимолётный взгляд, отвернулся в противоположную сторону, придвинулся поближе. – Как тебя зовут? – спросил он подозрительно вежливо и виновато. – Т... – у Туки не нашлось сил ответить. – Как, как? – мужчина подполз ещё ближе, подставил ухо поближе к её губам. – Тука... – прозвучал еле слышный шёпот. Вспышка боли на щеке – и тут же в шее. Справа, куда поднесли металл. – Ложь, – мужчина осуждающе зацокал. – Ты не помнишь, как тебя зовут. – Но... – хотела возразить Тука, но получила вторую пощечину, от которой засверкало в глазах. – Ты не споришь с мужчинами, – снова произнёс пленитель. Из-за стенки послышался смех. Им всё равно. Им всем всё равно. И каждый удар, каждое унижение покажется им забавным. Тука безумно хотела что-то наколдовать – но не могла. Эльфам нужны руки. Хотя бы одна рука. Иначе магию не направить, ей невозможно управлять. – Как тебя зовут? – спросил он снова. – Я не... помню... – с трудом выдавила из себя Тука. – Правильный ответ, – произнёс мужчина и присел поодаль от неё.

***

Переправляясь в Рондел северным путём, через ущелье, Пина поняла, как много потеряла Империя вместе с Италикой. Узкие, еле различимые тропы, что направляют то выше, то ниже, то севернее, то южнее. От одной бурной горной реки к другой. Тем маршрутом не прошёл бы ни один крупный караван. Восток больше не мог полноценно торговать с западом. И как только западные герцоги и федераты поймут, что Садера не может их ни защитить, ни наказать, они перестанут чтить имперские порядки и займут более независимую позицию. Но близ Рондела ещё носили имперские доспехи, висели имперские флаги и говорили на имперском языке. Город, отделённый от железных скелетов горным хребтом, ещё сохранял подобие обычной жизни. Конечно, за его стенами выросли огромные трущобы, напоминавшие горожанам о судьбе тех, кому не повезло жить рядом с Алнусом. Не осталось никаких чистых дорог, ведущих к воротам. Беженцы застроили всё лачугами, землянками и полуземлянками, спущенными с колёс крытыми телегами, превращенными в подобие жилищ. В этом огромном городе не было никаких сточных траншей. Помои сперва старались выносить в ближайший лес, потом из-за вороватых оборванцев, грабителей и расстояния до окраин их просто выливали подальше от своего дома. Теперь беженцы, не стесняясь, выворачивали вёдра и посуду прямо за дверь или из окон, если таковые были. Пину тошнило от зловония. Запахи гнили, мочи, фекалий, немытых тел и протухших продуктов перемешались в настолько сильном смраде, что он резал глаза и моментально пропитывал собой одежду и волосы. Никогда прежде в Империи не было настолько вонючих и бедных мест. Бифетер отгоняла беженцев, разумно усматривая в них лишь потенциальных воров и грабителей. Те глядели на спутниц исподлобья, с потаённой злобой и обидой. Но не решались напасть. Они видели перед собой дворянок, но вряд ли могли знать сколь высокого чина. Неоткуда было взяться глашатаю, что объявил бы: расступись перед Третьей Принцессой Пиной ко Август! Неоткуда было взяться и человеку, который мог бы знать её или Бифетер в лицо. Ещё подходя к трущобам Пину посетила мысль переодеться в одежду попроще, быть может, даже испачкаться в саже, чтобы скрыть светлую кожу, не знавшую работы в поле. Но Бифетер её отговорила. Куда лучше пройти в доспехах и с оружием, чем пострадать от грабителей, для которых две странницы с вещевыми мешками стали бы лакомой добычей. Другая мимолётная идея обойти трущобы через герцогский лес тоже быстро разбилась о реальность – тем путём хотели пройти все дворяне и богачи, что привлекло уже настоящих, закалённых бандитов, повадившихся нападать даже на хорошо защищенные караваны. От окраин трущоб до стен не сохранилось ни травы, ни дорог. Только бесконечная грязь и вонючие лужи с остатками продуктов, мухи и стаи полуголых, измазанных с головы до пят мальчишек. Не редкостью были и трупы в рваной одежде. О том, как долго они валялись неубранные, говорили ползающие по истощенным лицам личинки и уплетающие человечину крысы. Большинство лишилось конечностей. Судя по подозрительно ровным срезам, какие не оставили бы крысы и собаки, кто-то из беженцев практиковал каннибализм. Быть может, он вовсе стал обычной практикой, ведь среди дырявых лачуг трудно утаить поедание человечины. Мысль, что после смерти человека кто-то хватается за инструмент и забирает к себе его конечность... стала последней, после которой Пину вырвало. После Италики ей казалось, что большего ужаса она не увидит. Но этот ужас вырос возле богатого города вдали от Алнуса. Вдали от железных скелетов. И если она шла через него транзитом, то кто-то прожил в нём не один день, не имея ни сил, ни средств вырваться. Поразительно, сколь быстро трущобы выросли и как они окружили город. Знаменитый лес на северных окраинах города — традиционные охотничьи угодья герцога — пришлось даже взять под охрану из-за начавшейся стихийной вырубки. Страдали и ближайшие деревни, жителям которых теперь приходилось отгонять попрошаек с косами и топорами в руках. О масштабе и глубине трагедии говорило наблюдение немыслимое в прежние времена: людям было трудно продать себя и своих детей в рабство. Никто не хотел покупать лишний рот. Что-то подобное росло и возле Италики, но она помогла людям деньгами и едой, чтобы они шли дальше... в том числе, к Ронделу. – Госпожа! Госпожа! – меж лачуг появилась женщина в слезах. – Помогите! Бифетер схватилась за кувалду и, слегка прихрамывая, вышла вперёд Пины, передав ей поводья. – Что случилось? – устало и настороженно спросила принцесса. – Мои дети... голодают! Они три дня не видели ни крошки... у меня нет молока... помогите! – женщина упала на колени. На ней были поношенные мужские штаны и рубаха. Она с трудом удержалась на грязи, чтобы не соскользнуть в одну из помойных луж. – Я... – Пина сунула руку в кошель. – Не надо, – процедила Бифетер. – Они не дадут нам ходу, если поможем ей. Но Пина не послушала. После септы сомнений, она всё же вытащила из кошеля денар и осторожно бросила женщине. Та следила за монетой в полёте. Плюх! Слегка погнутый серебряный кругляш упал ребром в грязь, увязнув в ней наполовину. – Спасибо... – прошептала женщина. – Спасибо! – воскликнула она. – Я никогда не забуду Вашей щедрости! Благодаря Вам... мои дети! – она захлёбывалась в слезах. Но Пина смотрела безразлично. Так странно. До Италики она бы сопереживала ей. Она бы... быть может, не расплакалась, но на глазах навернулись бы слёзы. А теперь в ней остался лишь холод и усталость. Бифетер посмотрела на Пину разочарованно. – Госпожа, – раздался другой слабый голос. В точности в соответствии с предсказанием Бифетер, прежде безмолвные, злобные фигуры ожили. Они не решались подойти ближе, но говорили всё увереннее и увереннее. – Госпожа... – раздавалось всё чаще, постепенно смешиваясь в неясную какофонию. – Мои дети... помогите... госпожа... мы не хотим умирать... помогите... – повторяли друг за другом голоса. Но она не могла помочь всем. Происходящее казалось кошмаром. Она хотела проснуться. Она очень хотела проснуться. Но это ей не снилось. Всё на самом деле. – Госпожа... госпожа! – смелели беженцы, пока она думала, что ей делать. – Брось кошелёк! – выкрикнул кто-то необычайно смелый. По голосу – юноша. Пина извлекла меч, стиснула поводья в руке, обернулась на лошадей. Ей нельзя здесь вот так умереть. Нельзя. Идея родилась неожиданно. Простое решение, как отвлечь толпу. – Заберите их! – крикнула она во весь голос. – Их мясо может неделю кормить семью! И она отпустила поводья. И толпа, после недолгого замешательства и молчания, загудела то ли в благодарности, то ли в желании получить больше. Пина и Бифетер осторожно зашагали дальше. Лошади испуганно и непонимающе озирались по сторонам. Десяток шагов – ржание. Испуганное, волнительное. Ещё десяток – гудение, крики, топот, споры. Ещё десяток – хруст костей и скрежет металла. Она обернулась, но не разглядела лошадей – молчаливых, верных спутников в дороге от Крети до Рондела. Толпа обступила их. Повалила. Зарубила, зарезала. Быстро, не сдерживаясь. – Ты правильно поступила, – утешила Пину Бифетер. – Я знаю. У ворот от утра до утра стояла очередь из торговцев и крестьян, считавших, что они смогут жалостью уговорить стражу пропустить их. Ещё одна очередь вела к синеволосой волшебнице, что, видимо, занималась целительством. – В очередь, – произнёс сквозь зубы уставший стражник. – Я... – начала было Пина, но её перебили. – Ты его слышала. Нам без разницы, кто ты, – сказал второй стражник. – Вы не поняли, – увереннее, вытянувшись возразила Пина. – Я Третья Принцесса Пина ко Август. У меня есть важные дела в Ронделе. Вот... – она вытянула из сумки-футляра свиток с печатью Императора. – Я действую от имени моего отца. Стражники испуганно переглянулись. Первый упал на колени, даже не взяв в руки свиток. – Простите меня за грубость! – воскликнул он скулящим голосом загнанного в угол пса. – Мы бы ни за что... простите, молю! – Я прощу вас обоих, если перестанете тратить моё время. – Конечно, конечно, – другой стражник заспешил к воротам, пока его напарник бормотал что-то раболепное. И её пропустили. Не занимая больше ни одной лишней септы. Сразу за воротами смрад схлынул, сменившись слабым едким запахом дыма и далёким ароматом свежего хлеба. И, казалось, остаток вони исходил теперь не снаружи, а от них самих – от волос, от одежды. – В Академию? – спросила Бифетер. – В Академию. Надеюсь, там есть баня, – вздохнув, ответила Пина. Цель их визита казалось теперь чем-то, что можно отложить.

***

Гварр Дикий никогда не летал на виверне. Он вообще ни разу не отрывал ног от земли иначе, как в прыжке. Поэтому перелёт в стальном нутре чёрного дракона стал для него новым, незабываемым опытом. На предоставленных необычайно подробных и точных картах Садеры и окрестностей он указал известные ему безлюдные и неприметные места, куда можно было бы незаметно доставить его и железных скелетов. План Скайнета – предводителя иномирной нежити и людей – элегантен и прост. Гварр проникнет в город известным ему способом, разведает обстановку и расположение императорской семьи, после чего ликвидирует их одного за другим, не щадя и никого из сенаторов, если те попадутся под руку. Как только императорская семья умрёт, драконы Скайнета уничтожат всю жизнь в центре Садеры. Главная задача – ликвидировать императора и его наследников. Нужна уверенность в том, что они мертвы и не спаслись в общем хаосе, чтобы в последствии выжившие начали грызть друг друга за власть, наследство и сферы влияния. И, хотя Скайнет не рассказал всего замысла, Гварр подозревал, что такая скрытная, тихая атака руками улучшенного человека на самое сердце Империи с последующим разрушением драконами, со всеми потерями не только развалит страну на части, но и вселит в души выживших на её осколках страх и недоверие. И такой исход был Гварру по душе. Он всем сердцем желал Империи скорейшей гибели за все те угрозы и неблагодарность, какими она вознаградила его за успехи в войне с крольчихами и верную, упорную службу. Даже если его семья окажется жива и свободна – он не верил, но допускал, что у сенаторов остались крохи совести – его это не остановит. Пробравшись с мечом – который пришлось взять вместо булавы как менее заметный – и без доспехов через лес, в одежде, более подходящей состоятельному, но весьма скромному купцу, Гварр вышел на знакомую дорогу, связывающую Садеру с западом Империи. Солнце готовилось показаться из-за горизонта, окрасив облака в красноватый цвет. Цвет крови. Так символично. Красивый мост, журчание реки. Таможенный пост, где торговцы платят налог за каждую гружёную телегу. Сонный одинокий стражник. Просыпались после тихой ночи птицы. Благоухали цветы. Гварр решительно шёл вперёд – к той части Садеры, что выросла за её внешней стеной. На виноградниках близ роскошных усадеб уже бродили закованные в кандалы рабы. Худые, но сильные и загорелые. На их лицах железные маски, чтоб не могли даже притронуться губами к хозяйским ягодам. Чем дальше по мощёной дороге, прозванной в народе Золотой из-за обилия по обе стороны от неё богатых дворцов, вилл и усадеб, тем чаще попадались постоялые дворы и недорогое по столичным меркам жильё – которое всё равно было не по карману жителям любых герцогств за пределами императорского домена. В садерском пригороде ранним утром правила сонность и всеобщее уныние. Люди ждали чего-то. Ни то, что железные скелеты перейдут через горы, ни то, что золото подорожает из-за прекращения торговли с песчаными рудниками. – Хорошее утро, служилые! – добродушно поприветствовал стражу Гварр. – Ты ещё кто такой? – спросили недовольно в ответ. – Моё имя Гаэций, я приехал с запада решить пару вопросов наследственного характера. Я прихожусь дальним потомком Годасену, погибшему при Алнусе, – произнёс Гварр прилежно заученную речь. – Господин Гаэций? Никогда о Вас не слышал. – заговорил куда учтивее стражник. – Простите за фамильярность. Я думал, что говорю с очередным торгашом. Найдётся десяток денаров? Для грамоты, чтобы Вам больше не создавали преград. – Найдётся, – в подтверждение своих слов Гварр извлёк из кошелька с три десятка денаров и небрежно отсеял из них будто случайно оказавшиеся там соруды. Стражник присвистнул. – Вижу, вижу. Родственник Годасена, значит? Не сочтите за грубость, но лицо у Вас бледное, как у северянина, – без недоверия, скорее пытаясь понравиться произнёс стражник, протягивая руку к верёвке – чтобы с помощью колокольчиков сообщить о необходимости выписать грамоту. – Похвальная наблюдательность, у меня в роду есть пара семей северного происхождения, – с улыбкой ответил Гварр. Должно быть, примерно так себя чувствуют сенаторы. Улыбаются друг другу, а за спинами строят козни и планируют заговоры. Дверь отворилась, Гварра пропустили к начальнику западных ворот. Никто из простых солдат. Тем более, из гарнизона, не знал его в лицо. Им ни за что не пришло бы на ум, что Гварр Дикий вообще жив и может заявиться в столицу. Получив грамоту, варвар без каких-либо сложностей прошёл через бедные и богатые кварталы прямиком к старейшей, главной стене, отделявшей богатейшие семьи Империи от просто богатых семей. Здесь ютились влиятельнейшие бюрократы, родовитые сенаторы, элита военного сословия в лице легатов и центурионов. Путь Гварра лежал к единственному доверенному человеку в Садере – Кварусу, старому другу его, Иси и покойного Алькатуса. Многие люди в пределах старейшей стены могли узнать покойного легата, но ранним утром они предпочитали домашний отдых любым прогулкам и рабочим делам. По улице, где встречались лишь редкие гонцы и рабы, Гварр без затруднений добрался до скромной усадьбы Кваруса. Звон колокольчиков. В двери показался темнокожий дворецкий – привезённый откуда-то издалека раб. Он первый в городе узнал Гварра, поклонился, проводил в гостиную и ушёл за Кварусом. Лучи приподнявшегося на горизонте солнца проникали в щели меж штор, освещая поднятые утренними заботами пылинки. От камина слышался тихий треск, слабый огонь не давал много тепла, зато усыплял и распространял пляшущими тенями образы уюта и зажиточности. Сонный Кварус быстро перебирал ногами по лестнице. Он остановился в дверях, на его лице недоверие сменилось удивлением, потом замешательством и, наконец, радостью. – Я знал, что такого здоровяка не убить! – воскликнул Кварус. – Харди меня боится, – улыбнулся Гварр. Кварус вдруг посерьёзнел, огонь в его глазах угас. Он достал из шкафа две бутылки крепкого вина. – Думаю, тебе лучше выпить, – печально произнёс хозяин дома. – Боюсь, у меня нет для тебя хороших новостей. Вот как. Гварр и не надеялся, что сенаторы пощадят его семью. – Что стало с Кали? И с детьми? – с едва заметным надрывом спросил Гварр. – Ничего хорошего, – уклончиво ответил Кварус. – Выпей. – Я бы хотел запить то, что ты скажешь. Септа молчаливых вздохов. – Хорошо, – Кварус сделал пару глотков из горла, даже не думая ни брать бокалов, ни подзывать дворецкого. – Кали и Агафа у Зорзала. Остальных распродали на аукционе. Я честно пытался кого-то из них выкупить, но... цены... они оказались мне просто не по карману. Прости. Звон разбитого стекла. Бутылка в руке Гварра лопнула. Кварус широко распахнул глаза, не веря увиденному. – Невозможно, – прошептали его губы. – Как ты... там же толщина стекла?.. Немыслимо. – Где этот митрикс мус? – проскрежетал Гварр. – Зорзал? Нет, не думай даже. Тебе лучше... – Император, Зорзал, Диабо, Пина. Где они все? – Э-э, – Кварус перешёл на шёпот. – Меня могут осудить за измену, если я не сообщу, но... – он печально вздохнул. – Пина уехала в Италику много дней назад. Слышал, город пал. Остальные должны быть во дворце. Значит, Пина могла умереть. А могла и сбежать. Это надо выяснить. – Почти все дома, выходит, – прошептал Кварус. Гварр вскочил с кресла, зубы сжались от ярости, а тело приготовилось действовать. Кварус преградил ему путь. Он хотел что-то сказать, но вместо этого выплюнул кровь. Гварр вытащил измазанную кровью руку из груди старого друга, пальцы сжимали раздавленное сердце. Он не собирался оставлять его в живых. Слишком опасно. Дворецкому или его жене понадобится время, чтобы убедить стражей поверить им. Кварусу поверили бы на слово. И теперь в его руке сердце друга, а в груди рухнуло... что-то, что делало его человеком. Широкие улицы, площади и роскошные дома проносились мимо Гварра, рвавшегося к своей цели – к Императорскому Дворцу. Огромному зданию с гигантским куполом, что был виден с любого конца города. Рабы и гонцы испуганно примыкали к заборам. Гварр с окровавленной рукой, с глазами, заполненными холодной яростью, подошёл к широким воротам. Преторианский караул. Двенадцать солдат день и ночь стояли на своих постах. Они, решив не подавать сигнал об атаке, вышли вперёд, преградив Гварру путь, но стараясь не терять из виду возможных нападающих с флангов. Их удары могли его убить, если придутся на живот – единственное уязвимое место. Гварр отступил на несколько шагов, к краю площади. Подошёл к тяжёлым воротам. Сорвал с петель одну дверцу, потом другую. Один из преторианцев всё же разглядел угрозу и подал сигнал. Бесполезно. Гварр знал, что подкрепление далеко. А те, что преградили путь, выстроились скученно. Бросок – тяжёлая дверь опрокинула ряд щитов. Ещё бросок – оставшиеся незатронутыми преторианцы распластались по земле со сломанными руками. Гварр извлёк из ножен тяжёлый меч, что чувствовался теперь пушинкой, и добил лежачих. Некоторые ударили гладиусами по ногам, но что ему эти царапины? Слабые ручейки крови стекли по коже, что раскрылась подобно лепесткам розы. Проломить запертые ворота из дерева и стали ни за что не получилось бы. Но в них имелась ещё и маленькая дверь. Пробив дыру в деревянном квадрате, Гварр дёрнул за стальной каркас, выгнув петли. Второе, третье, четвёртое усилие – и он вырвал дверь, прошёл под тяжёлым забором, распугав дворцовых рабов. Вперёд вышло двое преторианцев. Гварр выставил вперёд щит, сжал в правой руке меч – и тараном снёс одного, оставив рубящую борозду на щите другого. Оба быстро опомнились, один бросился с коротким гладиусом на Гварра, пока второй поднимался на ноги. Улучшенный варвар отбросил щит и схватил рукой летящий на него меч. Удивлённый выдох. Колющий удар. Затем – разворот на второго. Удар ногой по щиту. Преторианец отлетел назад. Снова на земле. Гварр лёг на щит, левая рука схватила меч, выдернула. И уколола солдата его же гладиусом. И ещё раз. И ещё. До тех пор, пока его губы не разомкнулись, не перестали двигаться. По коридору к двери тронного зала, за ней – пустой трон. Император не сидит на нём день и ночь, какая досада! Гварр прошёл меж колонн к потаённой дубовой двери, за ней винтовая лестница. Наверху просторные покои. Император спешно завязывал халат, только-только выйдя из бассейна на террасе. Юноша-гонец без оружия смело бросился на Гварра. Всхлип. Хруст. Тело с брызгами плюхнулось в бассейн, пролетев через половину комнаты. Император Молт сол Август поражённо смотрел на юношу, на Гварра. Сквозь вечно холодную и надменную маску на его лице пробился страх. Но он быстро взял себя в руки. Как и любой интриган, Император хорошо контролировал свою мимику. – Гварр, что происходит?! – как бы безразлично не было лицо императора, в его голосе слышался старательно скрываемый ужас. – Это ты мне скажи, – Гварр зашагал навстречу императору. Медленно. Спокойно. Но с яростью в душе и с предвкушением расплаты. – Я... я не виноват! – лицо императора снова дрогнуло. Какая жалость. Шаг вперёд, окровавленная рука с мечом. – Послушай. Я верну им свободу, я... – император попятился к перилам, за которыми несколько этажей высоты. – Что ты хочешь? Скажи! – Я хочу, чтобы ты умер, – Гварр достал иномирное оружие и отработанным движением прицелился в императора. Грохот выстрела. Всхлип. Император отшатнулся, схватился рукой за грудь. На белом халате проступило и ширилось пятно крови. С губ императора слетел хрип. Его рот наполнился кровью. Он из последних сил зашагал, шатаясь, к перилам, но упал на середине пути. Гварр шёл к нему, наслаждаясь каждым моментом. Его губы искривились в злобной, довольной ухмылке. Огонь ярости в глазах запылал с новой силой. Кончик клинка вошёл в основание черепа, а вышел изо рта, протащил тело императора немного вперёд. Выдернул меч. Взмах – и удар лезвия отсёк голову. Но, даже обезглавив Империю, Гварр не мог и не хотел останавливаться. Где-то во дворце Зорзал. Где-то во дворце Кали и Агафа. Он поднял лезвие, вытер его о халат императора, и спокойной, размеренной походкой вернулся в коридор перед тронным залом. Тусклый свет от небольших окон. Невесть где потерявшиеся дворцовые стражи. Временами в коридоре показывались слуги. Кто-то из них убегал. Кого-то Гварр разрубил пополам. Он упивался приобретённой силой. Он упивался живучестью, которую ему принесло новое тело. Из-под разрезанной кожи на кистях и голенях проглядывал бездушный металл. Глядя на него, Гварр по-прежнему испытывал странное отчуждение – но оно не могло затмить того наслаждения, какое ему принесла месть. Он мог бы даже заговорить с Императором, если бы его семья всё ещё была на свободе. Ему было бы даже жаль его убивать. Но его семья в рабстве. Его жена и старшая дочь у безумного Зорзала. Больше никакой пощады имперским свиньям. Быстрыми, лишёнными жизни движениями Гварр расправился с преторианцем у покоев Зорзала. Булава. Так намного лучше, чем с мечом. Из-за двери доносились знакомые стоны. Каждый пробуждал в груди ещё больший гнев. Тяжёлая дверь слетела с петель от одного удара ногой по стальном каркасу. Рухнула. Зорзал в шёлковом халате нараспашку склонился над женой Гварра. Измученной. С порезами и синякам. Со слипшимися, грязными волосами. Его член внутри неё, точно меж ягодиц. На цепи в углу сидела его дочь, Агафа, и старая сексуальная игрушка Тьюли. Царица крольчих. В глазах дочери, слипшихся от грязи и крови, загорелся огонёк надежды. Она глубоко вдохнула, но не нашла в себе сил ничего сказать. Кали смотрела на Гварра с молчаливой надеждой и восторгом. Глаза Зорзала наполнились яростью. – Кто... – произнёс он прежде, чем заметил выломанную дверь и мёртвого стража. – Ты сдохнешь медленно, – процедил Гварр. Зорзал выдернул член из Кали, замахнулся кулаком. Гварр ощутил удар в челюсть. Слабый, как удар ребёнка. И не дрогнул ни единым мускулом. Лицо Зорзала исказила боль. Неожиданная. Сильная. Какой и должна быть от удара кулаком по металлу. Быстрое, безжизненное движение. Крик. Зорзал со сломанной рукой кувырками полетел по полу. Безумный мужской крик. Долгий. С надрывом. Гварр ёрзал ступней по сломанной ноге Зорзала, причиняя тому ещё больше страданий. Кровь испачкала красивый мраморный пол. Во тьме блеснули два глаза. Губы Тьюли расплылись в садистской улыбке. Крик Зорзала, наконец, стих, и тем перестал приносить наслаждение, но оставил звенящее в ушах приятное послевкусие. Бархатный халат слетел, выгибая назад сломанную руку. Хрип разодранного горла. Два окровавленный пальца вошли в анус Зорзала. – Нравится? – с насмешкой спросил Гварр. И раздвинул пальцы, разрывая сфинктер. Три пальца – повторить. Пытаясь заглушить боль, Зорзал поднял голову – и с размаху ударился ею о пол. Кровь хлестала из порванного ануса. Лоб разбит, но сознание предательски не терялось. Наконец, огромный кулак, под стать двухметровому мужчине, вошёл в анус, углубился по кишкам, причинив страдания настолько невыносимые, что Зорзал выгнулся в последнем, скулящем хрипе – и отключился, как сам того хотел. Не так долго, как планировалось. Гварр поднялся, сделал два шага вперёд по голой спине, и одним ударом ноги размозжил голову Зорзала. Мозг разлетелся по полу. Стопа поёрзала по разбитому черепу, превращая в фарш последние остатки содержимого. И Гварр почувствовал облегчение. С плеч упал огромный груз. Его месть свершилась. Быстрее, чем он думал. Зорзал умер, не испытав тех страданий, которых заслуживал, но у Гварра не было времени ждать, пока он очнётся. И, к тому же, его месть лишь ощущалась свершенной, ведь трое сыновей и дочь остались в рабстве. А он даже не спросил у Кваруса, кто их увёл. Дурак. Самый большой дурак на континенте. – Кали, Агафа, – произнёс Гварр, гордо задрав подбородок. – Я не смогу больше быть вам мужем и отцом, но я выведу вас из города. – Почему... – прошептала Кали. – Потому что я теперь служу захватчикам, – ответил Гварр. – И эта сила... она позволила освободить вас, но я не смогу остаться с вами. Я дам вам денег. Наймите охрану. И убирайтесь куда подальше. Уходите на север. Это понятно? Топ-топ-топ. В коридоре бежали чьи-то ноги. Быстро. Но одни. Один человек. Без звона доспехов. Гварр вынул из халата Зорзала ключ и освободил Агафу и Тьюли. Он передал ослабленной Кали свой кошелёк. – Уходите. Я справлюсь. Топ-топ-топ. Кали кивнула. И со слезами на глазах обняла и поцеловала своего супруга. В последний раз. Где-то глубоко внутри Гварра пробудилось позабытое тёплое чувство. Любви? Симпатии? Вожделения? Заботы? Он отстранил от себя жену. – Обними за меня Агафу и остальных, если найдёшь. А теперь уходи. Бегом! – сумбурно попрощался Гварр. И почему ему приходится так всех отталкивать? Сначала Иси, теперь Кали. Но Кали вытерла слёзы. Ей не хотелось после всего пережитого так быстро прощаться. И тем не менее, она с пониманием кивнула. Топ-топ-топ. Времени не осталось. В коридоре со скрипом развернулись две длинные ноги, облаченные в высокие кожаные сапоги. Долговязый эльф со светлыми, золотистыми волосами в просторных белых штанах и тёмно-синем пальто. Троби. Апостол Эланга. С огромным молотом в руке. По обе стороны орудия – волшебные камни. Молот-посох. Зачарованный. И невероятно тяжёлый. – Гварр! – воскликнул он. – Что тебе надо, – варвар поднял булаву, готовый ударить противника. – Тебе это не поможет, – ответил апостол. – Ты сделал достаточно. А теперь ты пойдёшь со мной и расскажешь всё, что знаешь. – А ты подойди и возьми меня, – усмехнулся Гварр, хотя и не был уверен, что выстоит. – К чему ты всё усложняешь? Мы оба знаем, кто победит. – Ты-то точно не знаешь. Шорканье ног за спиной прекратилось. Дверь захлопнулась. Кали ушла? Агафа? Главное, чтобы за той дверью был выход наружу, из дворца. – Высокомерный человек, – с сожалением произнёс Троби. – Сколько я повидал таких, как ты? Как думаешь? – Таких, как я – нисколько, – ответил Гварр, осматривая комнату. Даже с новым телом, он может проиграть, если не изучит обстановку и не воспользуется ей. Пустой раритетный доспех. Наверняка тяжёлый. Секира. Длинный и короткий меч. Молот. Красивый, но бесполезный щит. Два тяжёлых шкафа, дверь на полу, кровать, стол и много пыточных инструментов, включая коллекцию магических камней с типовыми заклинаниями, которых Гварр не знал. – Ошибаешься, – лицо Троби осунулось. – Я не буду тебя убивать. Спи крепко. Камни на его молоте засияли. Гварр почувствовал, как его разум мутнеет от воздействия магии. Он не... не успевал ничего... предпринять... Как вдруг наваждение спало, искусственное сердце заработало с удвоенной скоростью, а рассудок прояснился даже быстрее, чем мерк мгновение назад. Гварр встал твёрже, увереннее. Троби сперва удивился, затем сосредоточился, выкинул вперёд молот – толкающее заклинание, что должно было бросить Гварра в стену, лишь заставило его ненадолго потерять равновесие. И прежде, чем Троби наколдует ещё что-то, Гварр прыгнул в сторону – вперёд – в сторону – вперёд – взмах молота, взмах булавы. Троби схватил булаву Гварра за рукоять, остановив навершие у самой щеки. Гварр схватил за древко молот Троби, едва согнув руку в локте. Они застыли, оба пораженные силой Гварра. – Циссам, – выдохнул Троби.