***
С приездом в Каракан Тука быстро потеряла счёт дням. Перекупщик надел ей мешок на голову и отвёл в какое-то сырое подземелье, запер позади тяжелой деревянной двери. И она долго сидела на холодном каменном полу, слушала капли и крысиный писк. Откуда-то издалека постоянно доносились неразборчивые разговоры. Кажется, они не стихали даже на ночь. С трудом она сняла мешок с головы. Дни или альманции Тука проводила гуляя по холодной камере из угла в угол. Так она легче переносила невыносимую тревогу и немного согревалась. Ночью или днём она подолгу лежала крючком на колючей куче сена, пытаясь вырваться из болота тяжёлых мыслей и образов в очередной кошмар. Порции жидкой и пресной каши немного скрашивали её существование, ведь пока она жадно пила еду и воду, мысли приостанавливались, а тревога отступала. Тусклый свет из-под двери со временем стал казаться ярче. Он выделял неровности на каменных кирпичах. Затёртые лужи на полу. Царапины на двери. Непроглядный чёрный туман сменился полумраком, а бедная жёлтая полоса – белым солнечным лучом. Тука вязла в своих мыслях и боролась против них. Много плакала и кричала – не чтобы её отпустили, а от глубокой душевной боли. Она до крови кусала губу, впивалась в культи, дважды так сильно билась головой о стену, что отключалась. Ей хотелось поскорее избавиться от той боли, что нахлынула на неё в одиночестве. Она была готова снова лишиться рук, снова испытать ту яркую жгучую вспышку, если бы в этом случае её освободили от собственных мыслей – или даже просто убили. Шаги в коридоре застали Туку лежащей крючком. Ей хотелось провалиться в сон и оказаться чуть ближе к хоть каким-то переменам – но не получалось. Мысли упорно лезли в голову, а грудь сдавливала тревога. – Так значит, они остановились? – спросил знакомый голос перекупщика. – Похоже на то, – ответили ему писклявым, то ли мужским, то ли грубым женским голосом. – Из Садеры есть новости? – На днях говорил с работорговцем, с Крысоловом. Знаешь такого? – Нет, но имя знакомое. – Вот. На него под самой Садерой напала банда беглых рабов, освободила товар. Он сам еле спасся, – собеседник перекупщика говорил уже у самой двери. Зазвенели ключи. – Беглых рабов? Неужели всё настолько плохо? – Похоже, что Империи уже не существует, просто мы об этом пока не знаем. В общем, ещё раз посоветую сворачивать все дела и плыть в Кассаллию или даже Церес. – Всё продавать? – судя по раздавшемуся звону, связка ключей упала на пол. – Цс, ненавижу. – Продавай, – ответил собеседник, не обратив внимания на маленькую неприятность. – Пока ещё не все понимают размах проблем, поэтому можешь даже что-то с этого выиграть. Железяки притормозили, но в Каракане мы, что называется, в локте от них. Щелчок. Дверь открылась, ослепив Туку. Она закрыла глаза, сжала веки. Открыла – стало чуть лучше. – Н-да, – протянул загадочный собеседник – теперь Тука знала, что это мужчина, но видела лишь его силуэт в ярком свете. – Тебе впарили ужасный товар. Много заплатил? – Двадцать шесть денаров, – ответил перекупщик. – По прежним временам цена нормальная, конечно, но сейчас этих эльфов на каждом рынке по десятку, можно связками покупать. Не приспособился ты, друг, не приспособился, – собеседник покачал головой. – И что посоветуешь? – Посоветую продавать всё, что есть, и плыть в Кассаллию. Её с собой возьми, там эльфов мало. Может, выручишь денаров пятьдесят-шестьдесят. Здесь ты её точно не продашь. И я не возьму и за двадцатку. – На неё мне всё равно, – перекупщик махнул рукой. – Сколько готов дать? Любую цену назови, я продам. С неё начну закрывать дела. – А мне это зачем? – ответил риторическим вопросом собеседник. – Я её возьму, если ты мне ещё заплатишь. Посмотри на эту супеду. Губы, культи искусаны, кругом синяки. Она разумом ослабла, не годится никуда. – Может, убить её тогда? – спросил перекупщик. – Говорю тебе, вези в Кассаллию её. Там купят. – А сам почему не отправишь? – Не до неё мне сейчас, друг. Нужно срочно плыть в Проптор, продавать всё. – Ладно, ладно. Убедил. Может, подскажешь по старой дружбе, куда в Кассаллии лучше податься? Хоть с ней, хоть без неё. – В Энтицел или Пассгею плыви, не прогадаешь. У них заработок от Империи никак не зависел, зато Кассаллийские войны их обошли стороной. Там золота так много, что в нём купаться можно. – Тяжело влиться? – уточнил перекупщик. – Да, жизнь там дорогая. В Энтицеле особенно, где люди давно друг у друга на головах живут, а еды остров даёт слишком мало. Но, повторюсь, сейчас самое время закрывать дела и уезжать. Сегодня ты всё продашь, завтра я, послезавтра кто-то третий, четвёртый. И тогда все заподозрят неладное, начнётся массовое бегство – тут-то, обещаю, и моряки цены поднимут, и в Кассаллии мигом появятся ушлые ребята. Вспомни Кассаллийские войны или Войну с крольчихами. – А что там вспоминать? – с сомнением спросил перекупщик. Они стояли в камере, изредка бросая на Туку мимолётные взгляды, в прямоугольнике слепящего света из коридора, который не давал рассмотреть ни лиц, ни одежды. – Любая война – это беженцы. А на беженцев как мухи на навоз слетаются торговцы и всякие лиходеи. Пока кассалийцы воевали, в города и постоялые дворы у границы пришло много людей со всеми пожитками. Самые умные быстро подняли цены, чтобы извлечь как можно больше выгоды из отчаянного положения людей. За ними подтянулись менее умные. А там каким-то каскадом цены стали расти в соседних городах. Когда я спросил хозяина аж в Авгантии, отчего он требует тридцать соруд за ночь вместо двадцати – тот как ни в чем не бывало сказал, что его знакомый поднял цену за жильё в Тангате, а значит, и ему тоже стоит поднять. – Ему стоит подарить трактат по логике, – качнул головой перекупщик. – Или тебе стоит взять у него пару уроков по торговле. Он-то всё равно находил жильцов, так что заработок вырос, – таинственный собеседник схватился за верхний угол двери, повис на нём, взглянул на Туку. – Слушай. А она срёт вообще? Или эльфы не срут? – Что? – удивился перекупщик внезапной смене темы. – Конечно срёт, не в характер же всё уходит. Выносим отхожее ведро раз в два дня. – Запаха нет, – собеседник качнулся на двери. – Поэтому и не понимаю, как так получается. – Кстати, – перекупщик принюхался. – А ведь ты прав. Ведро вчера выносили, наверное... – рассуждая вслух, он направился в угол, где Тука справляла нужду. Остановился, наклонил немного голову. Потом тело. Потом скрючился, громко втянув воздух носом. – Есть запах, но очень слабый. – Эльфы, – немного брезгливо протянул собеседник. – Поднимемся? У нас есть вопросы поважнее, – поинтересовался перекупщик, кивая в сторону двери. – Да, пошли. Люди молча вышли за дверь. Щелкнул замок, зазвенели ключи. И Туке оставалось слышать лишь удаляющиеся шаги. Когда они снова заговорили, разобрать их слов она уже не смогла. Выходит, её просто не смогли продать? А порабощенные эльфы заполонили невольничьи рынки? Туку наполнила странная смесь из обиды за свой народ и радости за неудачу перекупщика. И её совсем не волновала перспектива быть убитой или отправиться в неизведанную страну, о которой она не знала ничего: ни направления, в котором она лежит, ни даже расстояния. Её посветлевшие было мысли оборвал приступ острой боли в кисти – именно кисти, которая осталась где-то на северных полях. Тука замахала культей и заёрзала на соломе. Прикусила губу, чтобы заглушить одну боль другой. Затухающая пульсация, словно в такт сердцебиению. Боль медленно растеклась по всей конечности – как той части, которой уже не было, так и по культе. Глаза заслезились от бессилия сделать что-то ещё. Плавно и нехотя боль ушла сама, оставив дерущий вопрос: что это было и случится ли это снова?***
После успешной атаки на дворец Гварр получил определенные привилегии от нового покровителя. Ему позволялось самостоятельно планировать тренировки и свободно передвигаться в пределах разрешенной территории – а её не получилось бы обойти и за сутки. Он выбирался в сгоревший лес, где до сих пор лежали доспехи и кости легионеров, погибших под его началом. Он поднимался на холм, чтобы полюбоваться горами, почувствовать прикосновение ветра, понаблюдать за Алнусом, на котором день и ночь копошились иномирные машины. И поразмышлять о том, что он сделал и к чему пришёл. Вся его жизнь – череда предательств. Предавали его. Предавал и он сам – но только других предателей. И каждый раз извлекал свои уроки, не всегда правильные. Сперва его предал Диабо эль Картакус, что взрастил доверие, но не ради дружбы, а ради того, чтобы однажды его разрушить. И Гварр с великим наслаждением истязал его до самой смерти, пока тот молил о пощаде и клялся своей честью, родственниками, даже богами. Это был первый урок, но тогда он допустил ошибку, посчитав, будто на предательство способны лишь садерцы. На его глазах отец восстал против двоюродного брата, с которым прежде не раз делил стол и в обнимку спал морозными ночами. А потом зарезал его самого и всех его сыновей. И это был второй урок, который научил Гварра, что предать может каждый. И выбирая между служением отцу, предавшему и убившему родича, и своими принципами, он в конечном счёте выбрал принципы. И впервые предал сам – это решение далось тяжело, но он не мог поступить иначе. В следующие годы он стал циником, что настороженно относился ко всем вокруг. Потом его занесло в Империю, где он снискал странное уважение в военных кругах – не за навыки, конечно, а за взгляд на людей и доверие. Растопить замерзшее сердце и затупить иглы, которыми ощетинился разум, смогла лишь Кали. В сумбуре во дворце он не сумел как следует проследить, чтобы она спаслась. Не хватило времени. Или он слишком увлёкся боем? Последнюю мысль думать не хотелось. Но вот, на новой излучине жизни, он служит Скайнету – захватчику из другого мира. Поначалу казалось, что враг даже не зло, а само небытие – что скелеты уничтожат человечество, никого не оставив в живых. Однако близкое знакомство показало, что вторгшийся разум пусть и чужд, но не проявляет жестокости ради жестокости, и преследуют свои выгоды точно так же, как имперские интриганы. В каком-то смысле это идеальный правитель – как сказали бы кассаллийцы, идеальный деспот – лишенный человечности и движимый лишь соображениями выгоды и преимуществ. Сегодня он истребит десяток деревень и вырежет город, добившись первой цели. Завтра он угонит тысячи людей в рабство, где они умрут от голода и изнурительного труда – и достигнет второй цели. А послезавтра проявит милосердие к раненому и сделает из него верного и могучего сторонника – и это приведёт его к третьей цели. Наблюдая за деятельностью Скайнета на Алнусе и за людьми из другого мира, Гварр рассуждал о целях, которые преследует чуждый разум. От первого дня – к нынешнему. Зачем истреблять армию Садеры? Здесь всё просто: как бы слабы и беспомощны не казались имперцы рядом с железными скелетами и их машинами, они всё же могли причинить некоторый ущерб. Гварр лично смог одолеть одного из иномирцев. Он мало знал о происходившем после его ранения и до прибытия в Садеру. Скайнет избирательно то вырезал, то угонял в рабство деревни, дошёл до Италики, но судьба её жителей осталась для Гварра загадкой. Он знал, что улучшать людей пытались до него – и, возможно, пытаются до сих пор, но не мог судить об успехах на этом поприще. Для ответа на вопрос, что нужно Скайнету, перечисленных знаний не хватало. Но, если рассуждать о нём, как об идеальном деспоте, то, быть может, его конечная цель – это абсолютная и непогрешимая власть. Такая власть, которую никто и никогда не сможет оспорить. И, развивая эту мысль, Гварр задумался о сущности власти. Для кассаллийцев не бывает деспотичной власти без рабов: чем ближе положение подданных при деспоте к рабству, тем его власть абсолютнее; чем меньше у них средств для свержения власти – тем она неоспоримее. Власть деспота измеряется не качествами самого деспота, а его подданными, их положением и возможностями. Но у кассаллийских мыслителей не было перед глазами примеров существ, власть которых может простираться на огромные территории – и при этом без единого разумного подданного. Можно сказать, что во власти Скайнета совершенные безвольные рабы, которые неспособны на самостоятельные шаги – а значит, неспособны восстать. Следовательно, все существующие угрозы – внешние. И должны быть уничтожены. Будь Гварр Скайнетом, он бы никого не оставлял в живых, ведь любое самостоятельное и разумное существо стало бы угрозой его власти хоть внутренней, хоть внешней. Противоречие. Возможно, угроза бунта от сторонников не перевешивает выгод? Или же есть какая-то другая причина, по которой он ведёт себя подобным образом? Или, быть может, он столь чужд человеческому разуму, что его нельзя понять языком слов и предложений? Посещающие голову мысли отчего-то показались ему чересчур умными. Нечто подобное мог бы написать средний кассалийский мыслитель, один из тех, чьё имя будут восхвалять десятилетие, а через сотню лет оно останется в памяти лишь благодаря спору с другим, по-настоящему великим мыслителем, что отыщет признание только после смерти. Такое происходило не раз и не два. Холодный ветер ударил по коже. Свет солнца на ледниках плавно порозовел. Приближался вечер, а вместе с ним – тренировки. Сегодня оттачивание движений и точности стрельбы. Завтра – то же самое. Послезавтра же машина должна сделать ему новое лицо и пересадить волосы. Садерцы узнали, что Гварр Дикий жив. Но им лишь предстоит узнать, что теперь он может скрываться под любой личиной.***
Первый всенародный сход в Ронделе не был похож ни на что в Империи. Город вернулся к позабытым порядкам, и даже превзошёл их, не установив имущественный ценз, зато не допустив к обсуждению всех "врагов восстания". Попавшая в число союзников Лелей, приглашенная на сход, заключила для себя, что во враги попали и многие участники восстания, если их уличили в пьянстве и обжорстве. Зато каким-то образом союзником стал местный купец – Арцет, сын Клавдия – и некогда заключенный в тюрьму за некромантию Морок. Первый очень убедительно доказал, что у него нет и не было никаких тесных связей с герцогом, пожертвовав лортану Люцию с десяток сувани на нужды стражи. После этого старые жители города Арцета возненавидели, а новые – простили и закрыли глаза на его брак с дворянкой. Второй, Морок, был освобождён по договорённости с визиусом Зердой. По слухам, он должен создать армию мёртвых для грядущих сражений против сил соседних герцогов и, возможно, даже имперских легионов. По другим слухам, чёрная магия так сильно повлияла на него и его душу, что у него почернела кожа – и Лелей в самом деле со своего места могла разглядеть на его лице лишь белые глаза. Появление некроманта в рядах восставших выглядело с их стороны невероятным двуличием. Лелей ещё не забыла суд, где в числе обвинений к центуриону Диабо звучала некромантия и иные непотребства с трупами. Помимо Арцета и Морока, Лелей не могла отыскать никого интересного. Она слышала про Люция, отличившегося жёсткими мерами в отношении пьяниц. Она слышала про Зерду, про его договоренность с Мороком. На слуху оставался казначей Кадис. Сперва все отзывались о нём, как о худшем казначее всех времён – потому что он не умел читать и считал на пальцах. Потом разговоры стали сдержаннее. Во-первых, он сделался лидером, который организует работу грамотных счетоводов. Во-вторых, горожане быстро обнаружили, что стражники видят врагов восстания во всех, кто критикует Кадиса, хотя намного сдержаннее по отношению к критикам других управленцев. К тому же, появился новый главный позор восстания – цензор Теннас, который как вошёл в запой после победы, так и не вышел из него. – Братья и сёстры! – поприветствовал собравшихся мужчина, вставший в центре форума. – Сегодня мы исполним последнюю волю Дэция – и сбросим оковы прошлого! Сегодня... мы начнём править собой сами, как делают кассалийцы и как делали жители Рондела веками до прихода деспота Авганта! Наш первый сход – это глас народа. Сегодня мы выслушаем предложения по нашим будущим законам, примем их или отвергнем. Каждый, у кого есть предложение, может выйти в центр. Выход в центр без предложения карается изгнанием со схода до следующего схода. Говорил конгреций Астер, победа или смерть! – Победа или смерть! – воскликнули участники схода. Лелей скользила взглядом от человека к человеку. Её вдруг озарило, что ни на скамьях, ни на заполненных людьми краях не нашлось ни одного нелюдя, хотя их положение было намного хуже и незавидней положения восставших. Больше того, что-то среди присутствующих было не так. Часть людей надела чёрные рубахи. Отчего-то их пришло больше, чем людей в одежде другого цвета и формы. Намного больше. Осмотрев свою половину форума Лелей заметила, что люди в чёрных рубахах, к тому же, собрались не на её половине. Странно. Нет, подозрительно. Они пришли за кем-то. Пришли с какой-то целью. Но с какой? В центр вышел молодой мужчина с едва отросшими кудрями. Прочистив горло, он заговорил громко и ясно. – Моё имя Люций, я ваш лортан! – он представился толпе. Толпа поднялась и зааплодировала. Кто-то даже воскликнул сквозь гул "спасибо". – Благодарю, братья и сёстры. Говорят, дурной тон ставить себе памятники и оценивать плоды своего правления самому. Я не из таких людей. Я рад, что мой труд оценён по достоинству. И обещаю и впредь трудиться во благо города и его народа. Победа или смерть! – с надрывом воскликнул Люций. – Победа или смерть! – поддержала толпа. – Но прежде, чем я предложу законы, хочу сообщить вам неприятную новость. Похоже, что в Садере теперь знают о нашем восстании. Вчера в город прилетела виверна... само собой мы быстро схватили посланника и выяснили, что он пришёл за нашей рабыней Пиной. Этот посланник мёртв. Но был другой наездник, что остался в небесах. И он улетел. Это случилось у стен Академии, и будет лучше, если народ узнает о садерцах от меня, а не из слухов и чьих-то догадок. По форуму пронесся обеспокоенный гул. Люди радовались и ликовали, когда им выпадала возможность линчевать беззащитного мага или дворянина. Но Садера – не беззащитный дворянин. Несмотря на потрясения, выпавшие из-за вторжения железной нежити, она по-прежнему опасный и могучий противник. – Не нужно беспокоиться. Садера узнала бы о восстании тем или иным способом. Поэтому мы не должны расслабляться и наслаждаться своей первой – но, обещаю, не последней победой! Я призываю вас к единению и сплоченности. Помните, на их стороне – армия дворян, на нашей – весь народ. История сохранила для нас множество дворянских имён, но вы не должны обманываться. Не на дворянах держатся страны. Дворяне – это пиявки, мнящие себя хозяевами. Но что такое страна без рабов, что бесплатно, лишь за еду и крышу, возводят дома и дворцы, собирают виноград и поят лошадей в походах? История сохранила для нас имя великого зодчего Дальмара, строителя императорского дворца, но сохранила ли она имена тысяч безликих рабов, что гибли на карьерах, на стройке и в дороге? Не сохранила. Империя несправедливо приписывает великие дела крохотным пиявкам, забывая о подневольном труде многих тысяч людей, чья кровь служит кормом этим пиявкам-дворянам, – последние слова Люций произнёс сквозь зубы, с ненавистью. – Но только ли к рабам Империя была несправедлива? Нет, она была несправедлива ко всем. Она была несправедлива к крестьянам, что платили за право пользоваться своей же землей и продавать плоды своих же трудов. Она была несправедлива к купцам, что платили монетой на каждой заставе, в каждом порту и у ворот каждого города. И она была несправедлива к самим дворянам – несправедливо возвышая их над остальными. Но правда в том, что без рабов, крестьян и купцов Империя пала бы. А без дворян – нет. И мы докажем пиявкам, что их место – на земле, что их судьба – быть оторванными от нашей кожи и кожи наших братьев и сестёр. Победа или смерть! – воскликнул Люций. – Победа или смерть! – поддержала толпа. – Победа или смерть! – прокричали люди с надрывом. Его речь не оставила ни следа от былого беспокойства и страха. Он достучался до сердец, затронув самые тонкие ниточки человеческих душ. Голос и жестикуляция не отличались чем-то выдающимся, но слова попали точно туда, куда Люций их метил – и даже Лелей с трудом сохранила равнодушие. На септу она усомнилась, что такая речь могла быть импровизацией – он репетировал. Но что с того? Отрепетированная речь или нет, он победил в схватке за сердца людей, и превзойти его будет сложно. – Но порядок требует, чтобы я не просто прочёл вдохновляющую речь, но и предложил закон. Какой из меня лортан, если я нарушаю порядок, верно? – усмехнулся Люций. – Мои предложения призваны не изменить жизнь, а упорядочить то, что уже сложилось. Итак, мои законы, – он вынул из рубахи пергамент. – Первый: все дворяне, личные и родовые, все маги и все купцы, уличенные в связях с дворянами и не искупившие своей вины щедрым пожертвованием восстанию, должны быть обращены в рабство, а их имущество должно отойти восстанию в распоряжение казначейства. Дослушав закон, Лелей приготовилась наблюдать за ходом голосования – сама она не собиралась поддерживать никаких законов. Но, похоже, все ждали, пока Люций закончит. Они что, собрались принимать сразу несколько законов? А если часть понравится, а часть – нет? – Второй, – между тем продолжал Люций, – все имперские монеты, оказавшиеся у казначейства, должны переплавиться для чеканки монет Рондела. Название и форма монет должна определиться казначейством, они должны отразить, что Рондел принадлежит народу, не должно остаться ни единого упоминания дворянской деспотии. Каждое слово, каждый закон – о том, что они не дворяне, не имперцы, что они другие. Что они – народ. – Третий: отныне наша страна будет зваться Народом Рондела, наш сход – народным форумом, а избранные жребием люди – перкантерами. Даже названия должны подчеркивать, что они – не Империя. Лелей теперь понимала это с ясностью летнего неба. Если они сохранят прежние названия, то все быстро догадаются, что никакой власти народа нет, что дворяне никуда не исчезли – они всего лишь стали перкантерами и их приближенными. – Четвёртый: жители города обязуются поддерживать порядок на той улице, куда выходит их дверь, либо любой улице на выбор, если дверей больше одной, и они выходят на разные улицы. Поддержка порядка означает, что жители должны убирать их самостоятельно, нанимать рабочих для уборки или же покупать рабов. Если какие-то улицы долгое время будут не убраны, все жители улицы заплатят казначейству по пять соруд с дома, где часть собранных денег пойдёт на оплату уборки. Этот закон Лелей бы даже поддержала, будь он справедливее. А что, если часть домов оплатит покупку и содержание рабов, а часть – нет? Неужели отвечать придётся всей улице? – И последний, пятый закон: все ремесленники, готовящие горячительные напитки в городе, должны будут каждую декаду платить казначейству двадцать денаров, а все купцы, ввозящие в город горячительные напитки, должны будут платить по два денара за каждую гружёную телегу. Ещё один несправедливый закон: почему за действия кучки пьяниц, не удержавшихся перед бочкой эля, должны расплачиваться все горожане? – Голосуем, – скомандовал Люций и вернулся на своё место, где поднял руку. Вслед за ним руки подняли и другие горожане, включая тех, что в чёрных рубахах. Было ясно, что законы Люция поддержало намного больше половины собравшихся, что и констатировал конгреций Астер. После Люция и Астера в центр вышел другой известный человек – визиус Зерда. Его выступление, впрочем, оказалось намного сдержаннее и едва ли чем-то запомнилось. Он говорил тихо, половину слов Лелей просто не расслышала, но было понятно, что он тоже читает оды героизму и свободолюбию восставших. Далее – законы. Он попросил голосовать за них по отдельности. Первый – о временном налоге на ополчение. Спросил, сколько люди готовы платить с одного двора. После недолгих споров сошлись на трёх сорудах каждый месяц. Приняли. Второй – об учреждении новой должности, в чьи обязанности входил бы поиск врагов восстания и имперских шпионов. Он снискал некоторую поддержку – но Лелей заметила странность. Когда пришло время голосовать, головы черных рубах то и дело поворачивались на Люция. Он руку не поднял. Ни одна черная рубаха также не подняла руку. Так значит, они с ним? Он привёл на форум лояльных людей, которые голосовали бы вместе с ним? Кто враг восстания с появлением Люция определял он сам и его стражники. Врагов восстания не допускали на голосования. Более того, новость о грядущем сходе и приглашения на него тоже распространяли стражи Люция. А значит... Он злоупотребил своей властью, чтобы на сходе принимались лишь те законы, которые он одобряет. И всё же, черных рубах на форуме – даже не половина, где-то около трети. Отказавшись поднимать руки, они явно внушили остальным недоверие к закону. Лелей видела, как люди, поначалу поддержавшие закон, опускали руки. Другие то опускали, то поднимали. Из-за этого Астеру пришлось вмешаться. Он запретил менять голос и вместе с помощниками занялся подсчётом поднятых рук. Они уложились где-то в пол септарии, после чего Астер огласил: "не приняли, 216 сторонников закона против 257 противников". На лице Зерды читалось разочарование. Но он принял поражение, поблагодарил сход и вернулся на своё место. Прежде, чем кто-то ещё займёт место в центре, Лелей подскочила со скамьи и быстрым шагом опередила прочих желающих. Она могла сказать всё, что угодно. Главное предложить хотя бы один закон. И ей было, что сказать. – Братья и сёстры! – воскликнула Лелей, привлекая к себе всё внимание. – Я здесь, потому что единственная из магов помогала вам во время нужды. И я здесь, потому что заслужила ваше доверие. В речи Люция было много правильного, что нельзя не поддержать, если ты – душой и телом с восстанием. Но его слова о власти народа расходятся с делом. Она проследила за тем, как меняются лица присутствующих. Кто-то растерялся. Кто-то повернулся на черные рубахи – похоже, не она одна заметила, с кем они пришли. Люций же смотрел спокойно, словно ничего необычного не происходило. – Я вижу, что не я одна заметила людей в черных рубахах. Они так хотели проголосовать вместе с Люцием, что не отрывали от него взгляда. И, уверена, громче всех аплодировали его словам. Он хотел создать видимость народной любви. Нет, обожания, даже одержимости. И он хотел показаться скромным человеком. Я также уверена, что понимаю, для чего он превратил форум в театр. Его намерения ясны, если не думать о нём, как о человеке чести. Люций хочет собрать в своих руках столько власти, сколько сможет унести. Он хочет лишить восстание главного – завоеванной кровью власти народа. И способ, выбранный им, прямолинеен и почти лишён хитрости: чёрные рубахи не дадут принять невыгодные Люцию законы и покажут достаточно смышлённым противникам, что с ним нужно считаться. И всё же, его лицо не дрогнуло. Люций сидел молча, смотрел на Лелей. Они встретились взглядами, и эта встреча продлилась долгие септы. – Я призываю не обращать никакого внимания на чёрные рубахи, когда они голосуют против. Голосуйте своей головой. Но, если видите, что чёрные рубахи дружно подняли руки – подумайте дважды. А лучше трижды, действительно ли этот закон пойдёт на пользу народу или лишь приумножит власть Люция? Она ненадолго остановилась, наблюдая за слушателями. В конце придётся крикнуть "победа или смерть", иначе она по глупости растеряет всю поддержку. – А теперь, мой закон. Он один. Мы должны ввести некоторую должность для контроля над расходами народной казны. Помимо книг о магии и мироустройстве, Лелей читала и героические эпосы. Они особенно популярны в странах запада и в Кассаллии. В одной из книг описывался причудливый вольный город. И, хотя власть там не была народной, управленцы настолько обезумели, что местному деспоту пришлось ввести особую должность для контроля трат. Называли его хранителем обещаний. По сюжету того эпоса он разоблачал лжецов и казнокрадов целый год, создав у деспота впечатление, будто работает в его интересах. Но за его спиной хранитель плёл свои интриги, лгал и брал взятки. И год спустя он сообщил деспоту, что очистил власть от самых наглых изменников и запугал остальных. Конечно же его слова были ложью – остались не те управленцы, кто работал во благо города, а те, кто смог договориться с хранителем. И всё же эта должность была бы очень полезна не как реальный способ борьбы с казнокрадами, а как способ не дать никому собрать в своих руках слишком много власти – а это обострит борьбу и отсрочит появление какого-либо правителя, быть может, до прихода имперских войск и истребления восставших. – Это будет должность куратора. В его права и обязанности войдёт контроль над расходами народной казны, нарушением обещаний и узурпацией власти. Подробно всё, что входит в его право и в его обязанность, мы можем обсудить позднее, а сейчас – голосуем. Победа или смерть! – Лелей завершила речь громким выкриком, нашедшим скромную поддержку толпы. – Победа или смерть! – ответили нерешительно, вразнобой первые ряды. Таланта к ораторству ей не хватило. Она говорила слишком тихо и спокойно. Мимолётное желание потренироваться перед зеркалом или друзьями встретилось с разумной мыслью – а зачем? Пока она будет развивать навык ораторского мастерства, город вернётся в лоно Империи. – Думаю, подсчёт не требуется, – огласил Астер. Чёрные рубахи ожидаемо не поддержали закон. Среди оставшихся поднялись лишь редкие, нерешительные руки. Но нет причины для разочарования. Лелей сделала главное – привлекла внимание к попытке Люция узурпировать власть. Если даже он окажется бесхитростным и слабым правителем – это будет лучше, чем отсутствие правителя, а значит, даже такого человека следует держать подальше от власти. В центре выступило ещё четыре человека. Все предложили нелепые или вредные законы. Но они – подлинный глас народа, того самого народа, что не мог охватить своим разумом и целой деревни, и не мог планировать дальше своего порога. Но их предложения находили поддержку на голосованиях, поскольку были близки сердцам им подобных. Люций пытался противиться. Его рубахи смиренно держали руки опущенными. И всё равно два закона прошли. Согласно первому, жители города должны получить оружие, чтобы защитить свои дома от грабителей и пьяниц. Согласно второму, все земли, что будут отняты у дворян и их сторонников за стенами города, должны прежде всего отдаваться приличным участникам восстания. Пятым вышел под нерешительные смешки лысеющий карлик. Одежда чистая, сшита под него: болотного цвета штаны и жилет поверх белой рубахи. Такую крестьяне обычно прятали в шкафах и надевали только по праздникам. – Мужики! – неожиданно громко и басисто воскликнул карлик, чем рассмешил публику. – Не смешно! – обиженно прокричал он. И замолчал. Карлик стоял в центре. Терпеливо ждал, пока смех утихнет. – У меня серьёзный закон! – Большой! – выкрикнул кто-то со скамьи и расхохотался. – Я понимаю, вам смешно! Но послушайте, это важно! – карлик сунул пальцы в рот и оглушительно засвистел. – Слушаете?! – Да слушаем, слушаем, – вмешался Астер. – Говори. – Пять дней назад брат-пахарь, чьё имя Крастус, попросил у меня два денара. Я дал не в рост. Попросил вернуть. А он! – карлик злобно топнул ногой, чем рассмешил несколько человек. – Он! Жаловался... что детей кормить нечем... что хозяйство осталось там! – он махнул рукой в сторону гор. – И на третий день! Что я увидел! Крастус в говне и блевоте уснул в свинарнике! Прячась от стражи! Без гроша в кармане! Толпа неодобрительно загудела. Хотя перед ними выступал карлик, он говорил о пьянстве. А пьянство надоело всем. – Я обратился к страже! Потребовал схватить его и отдать мне в рабство как должника! А они! – он вновь закипел от гнева, сжал широкие ладони в кулаки. – Они просто забили его палками! И где мне вернуть денары?! У меня самого семья! Я на них рассчитывал! – По делу, – Астер напомнил, что Сход не для пустых речей, а для законов. – Простите. Мужики, послушайте. Так нельзя. Мы должны принять закон, по которому стража не может убить раба. И ежели раб нарушил закон, то убить его должен хозяин. Голосуем. – Постой, – встрял Люций. – Это не решит проблему. Крастус не был твои рабом. Даже по имперским законам нельзя заявить, что человек – твой должник. Должны быть свидетели. – И что делать? – спросил карлик. – Нужно два закона. Твой и ещё один, звучать он должен так: если человек считает другого человека своим рабом, то он должен привести двух свидетелей, которые с клятвой перед богами скажут: "он его раб". И тогда стража должна отнестись к пьянице не как к свободному человеку, а как к чужому рабу. – Понял, – карлик кивнул в ответ Люцию. – Я подумал, вы плохой человек. Но теперь я думаю, что Лелей ошиблась, – он вдохнул и произнес второй закон так, как его описал Люций. – Голосуем. Множество рук поднялись к небу почти сразу. Где-то послышалось досадное "да вы что, опять империю строите?!", но поддержки не нашло. Длинная речь Люция, возможно, вселила в кого-то ложную надежду, что в Ронделе не найдётся места рабству. Но будто наперекор надежде немедля поднялся вопрос: а как быть с должниками, если их нельзя взять в рабство? Оба закона приняли. – Благодарю собравшихся за участие в нашем первом Сходе, – заговорил Астер, когда стало ясно, что собрание затягивается. – Впредь мы будем устраивать Сходы каждый месяц. Сегодня же город тонет в проблемах и нуждается в новых законах, поэтому следующий Сход состоится уже через декаду. Победа или смерть! – Победа или смерть! – откликнулись по-прежнему живые, воодушевленные лица. Лелей облегченно выдохнула, осмотрела скамьи. Люций улыбался. Она неосторожно посчитала, что смогла нанести ему поражение – хотя бы на первом Сходе. Но уверенность в маленькой победе подорвала его улыбка. Карлик вернул ему часть утерянных симпатий. Ещё две-три таких ситуации – и никто не посчитает его плохим человеком и узурпатором. Все будут думать, что Лелей ошиблась.***
Остатки Сената расселись по не пострадавшим скамьям. Часть сенаторов сменили их старшие сыновья, часть сменить оказалось некому. Огромная утрата для Империи – и всё равно несоизмеримо меньшая, чем императорская семья. Вуди Жестокий сидел в первом ряду, рассуждая над речью. Должен ли он сказать банальность, что Садера в опасности? Или ложь, будто скоро всё будет, как прежде? Будь его воля – он бы не собирал Сенат. Сегодня Сенат собрался сам. – Давайте судить здраво: Вуди Жестокий ни на что не годен, – произнёс, поднявшись со скамьи Сталагмус ко Цериалис – один из немногих уважаемых сенаторов, переживших атаку врага на Садеру. – И почему ты молчал, когда я загонял себя и свою семью в долги? Чего ждал?! – Вуди парировал нападение риторическим вопросом. – Никто не просил тебя брать на себя всю власть, Вуди Жестокий, – вмешался Роман эль Тали, сын погибшего сенатора Подавана эль Тали. – Верно, – поддержал Сталагмус. – Десять дней назад враг напал на Садеру. И что мы видим? Рабы восстали и разорили плантации и окраины столицы – это раз! – он поднял указательный палец. – Ты набрал у семей долгов, которые не сможешь вернуть – это два! – сенатор оттопырил средний палец. – Садера тонет в грязи и нищете – это три! – безымянный палец. – Ты пообещал нам и народу Пину эль Август вчера или сегодня – а Рондел, куда она направлялась, враждебен Империи – это четыре! – раскрылся мизинец. – Пятым что назвать, Вуди Жестокий?! – Где сейчас казна? – добавил Роман. – Вуди Жестокий, ты обещал налоги со дня на день! – Казна едет! – ударил по столу Вуди. – Я никому никогда не говорил, что она будет со дня на день! Двадцать дней – и она будет здесь! – И чья она будет? Твоя? – усмехнулся Сталагмус. – Ты влез в долги и думаешь присвоить часть казны, чтобы их покрыть? – Это моё право, – ответил Вуди. – Ради Империи я отдал деньги, у Империи я их и возьму. – У Империи? Не у рода Августов? – напал Дервис. – Именно, – заговорил Сталагмус. – Род Августов ещё не прервался. А значит, казна принадлежит им, и только глава их рода может ей распоряжаться. Думаешь, мы дураки, не разгадали твой план? Ты хотел влезть в долги, расплатиться с магами, а когда приедет Пина – через неё сунуть руки в кошельки Августов. Она девочка молодая, наивная, растает в щедрости и благодарности. Но вот досада, её нет! Ты время тянешь, надеешься, что она придёт, верно, Вуди Жестокий? Каждый сенатор старался в своей атаке использовать его полное имя. Это придавало их речам агрессивности. – Да пора уже четвертовать узурпатора! – выкрикнул кто-то с задних рядов. – Верно! – раздалось над ухом Вуди. – Узурпатор! – поддержал Роман. – Узурпатор! – выкрикнул Сталагмус. – Да что вы за твари неблагодарные?! – завопил Вуди. – Стойте! – словно из-под земли перед ним возникли преторианцы, схватили за руки и поволокли прочь. – Сто-о-ойте! – надрывался Вуди. – Тупые мадо! Циссам! Вырываясь, он впился зубами в кисть преторианца – тот зашипел, но хватки не ослабил. Последним, что увидел Вуди, стал летящий в глаз кулак.***
– Хм, – Эрл Фолдер осмотрел обычную с виду деревянную бочку. Снаружи из примечательного только крохотные кристаллы кварца, закрепленные на равных интервалах вдоль обода. – Я не понимаю, как они это делают. Говоришь, она охлаждает еду? – Не просто охлаждает, – восторженно заговорила Эмилия Томчик. – Вернее даже сказать, холод лишь ещё больше продлевает хранение. Главное, что делает эта бочка – она регулирует газовую среду внутри. – Точно, – вспомнил Эрл. – И всё же, я не могу в это поверить. – Я поначалу даже не понимала, что передо мной. Бочка и бочка, думала, замораживает. Но оказалось, что она каким-то образом выводит наружу кислород и заменяет его азотом. Понимаете, что это значит? – Примерно, – ответил Эрл. – Туземцы далеко не такие дураки, как мы думали. Они понимают, что в воздухе есть кислород, что еда портится не просто от жары... чёрт, оказывается, мы совсем не знаем, как много известно их цивилизации! – Да, да! – воскликнула Эмилия. – Думал, поручу тебе неинтересное дело, а оказалось... знал бы – сам бы занялся бочкой! – с наигранной досадой произнёс Эрл. – Ладно. Порадовались – и дальше за работу. Отчёт у Скайнета? – Да, уже отправила, – не до конца отбросив восторг ответила Эмилия. – Для её работы так же нужен телесный контакт с туземцем? – Да, – кивнула Эмилия. – Причем только с человеком. Мелкой живности недостаточно. – Любопытно. Полагаю, они держали где-то рядом с бочкой раба? – спросил будто сам у себя Эрл и тут же ответил. – Не для всех бочка. Явно не для всех. – И что дальше? – с азартом спросила Эмилия. – Впереди эксперименты над туземцами. Они принимают... странный оборот, – поделился Эрл. Ему не нравилось, что он чувствовал на этот счёт. Но справиться с собой не получалось. Нежеланные, крамольные мысли возвращались снова и снова. Ситуация с природой магии не прояснилась и не собиралась проясняться. Но эксперименты показали, что тела туземных животных и растений для магии как медь для электричества – они откуда-то её проводят прямо в зачарованные предметы и кристаллы кварца. Из этого следовало жестокое, но очевидное решение: пока не получается извлекать магию с помощью машин, её можно собирать с помощью местной живности. И чем крупнее существо, тем лучше оно обеспечивало магией камни – и здесь идеальными кандидатами в батарейки стали туземцы. Их много. Они крупные. Оставалось только наловить побольше и зафиксировать на машинах с зачарованными предметами. Эрл печально вздохнул. Если он не избавится от этих чувств к следующей проверке, то просто не переживёт её. В конце концов, разве он не был плохого мнения о человечестве? Он на своей шкуре испытал, что такое рабство. И на Земле оно хотя бы было спутником отсталых и примитивных обществ. А здесь – норма. Основа экономики. Состраданию живым батарейкам можно противопоставить куда более сильное чувство – презрение и ненависть к рабству. Если завтра Скайнет запрёт десяток туземцев в танке ради силового поля – разве они этого не заслужили? Разве они всего лишь не оказались на месте тех, кого десятилетиями били кнутом для мотивации? – С Вами всё в порядке? – поинтересовалась Эмилия. – Да. Просто задумался, – раздраженно ответил Эрл. – Принеси мне копию отчёта. Я буду на операции. – Разве Вы не вырезали целую гору органов? – без сострадания к жертве, с обычным любопытством спросила Эмилия. – А я не внутренние органы забираю. Мы уже неделю как только кожу срезаем. О большем Эрл предпочёл не распространяться. Он знал, что Скайнет объединил плоды своих исследований на Земле – где научился неограниченно долго поддерживать в человеческой коже жизнь – с грубыми, но принесшими пользу результатами изучения магии. Сама по себе кожа Троби регенерирует с обычной скоростью, но, если она коснётся магического камня – скорость регенерация резко возрастёт. Проблема лишь в том, что магия из полностью заряженного камня вытягивается за минуту, и неясно, не начнёт ли кожа в какой-то момент наращивать мышцы, кости, внутренние органы – и не породит ли она в конец концов копию Троби?