Книги – только одно из вместилищ, где мы храним то, что боимся забыть. В них нет никакой тайны, никакого волшебства. Волшебство лишь в том, что они говорят, в том, как они сшивают лоскутки вселенной в единое целое. Рэй Брэдбери
Ветер холодной весны завывает в стенах замка, пробирая мурашками кожу на коленях Гермионы, не скрытыми гольфами и юбкой. Она кутается в мантию сильнее, и сумка с учебниками, закинутая на плечо, больно ударяется о ее бедро, обещая оставить синяк. Она старается держать на лице невозмутимость, но в ее голове неспокойно. Экзамены приближаются, из фантомного мероприятия проявляя четкость вырисовывающегося будущего, и Гермиона ощущает растерянность от отсутствия планов. Вернулись поучения профессоров, которыми они пытались замотивировать студентов. Вернулись разговоры о том, кто на какой путь ступит после выпуска, кто что будет делать для осуществления своих позабытых за войной мечт — и Гермионе было нечего сказать. В начале года она в принципе не была уверена, что доживет до выпуска: она все еще ждала подвоха и не могла избавиться от идеи борьбы. За свободу, за мирных людей, за справедливость, за свет, который всегда побеждает тьму, за будущее Магической Британии. Но ей не кажется, что она и вполовину будет так бороться за свое будущее. Гермиона все равно каждый день посещает библиотеку, сгибаясь пополам над фолиантами с учебным материалом, пока ее глаза не заболят от чтения; но все чаще она начала замечать, что посреди занятий отключается и уходит в себя. Она не знает, сколько времени проходит, пока Гермиона думает обо всем и ни о чем одновременно, сидя за письменным столом, но время безвозвратно утекает у нее из рук, и она позволяет этому происходить, несмотря на тревогу, яростно приказывающей ей поторопиться, заняться чем-нибудь полезным, сделать что-нибудь. Она нашла свою отдушину в компании Малфоя и его книг, которые каким-то образом не были конфискованы из библиотеки Малфой Менора. Гермиона была уверена, что они были запрятаны в комнатах домовых эльфов, которые их и присылали, но решила, что лучше не задавать непродуктивных вопросов. Иногда Малфой щелкал у нее перед лицом пальцами, или тряс ее за предплечье, когда она снова задумывалась, смотря куда-то в пустоту. И ни разу он не казался напуганным этим. Он тоже не задавал непродуктивных вопросов. Гермиона открыла тяжелые створы библиотеки, и направилась к тихому уголку Малфоя уже привычным маршрутом, пусть они и занимались вместе всего четыре раза. Гермиона предполагала, что ее восприятие встреч со слизеринцем никак не изменится, после придания их общения некой… огласке. Однако, она оказалась не права, пускай и все еще не могла выяснить почему. Она уже несколько месяцев воспринимает Малфоя своеобразной рутиной, и сейчас у него всего лишь немного расширился список способов эксплуатации. Но помимо этого появилось ощущение реальности происходящего. Вероятно, Гермиона все же подсознательно надеялась, что их встречи, которые она сама же инициировала, их перепутанная уродливая связь, которую именно она так намеренно создавала, хмельно сплетая ниточки их будней, однажды останется позади историей, которую никому не расскажешь. За ними не будет числиться никаких обязательств, и в их жизни не будет неловких вопросов касательно случайного столкновения Драко Малфоя и Гермионы Грейнджер однажды на последнем году обучения. Теперь же все знают. Все это обдумывают. Все смотрят, жадно выискивая в ее движениях хоть что-то, что могло бы дать повод новой волне сплетен и пересудов. Она сталкивается с ними практически ежедневно. Гарри с Джинни посчитали своей личной обязанностью изучить каждый аспект их с Малфоем отношений. — У вас с ним что, серьезно что ли? — осторожно уточнил Гарри неделю назад. Терпеливо прощупал почву. Не было предпосылок этому разговору — она будто на допросе у искусного мракоборца, который путает твои мысли прежде чем перейти к важным деталям. Они с Гарри просто сидели в гостиной, попивая сливочное пиво и обсуждая газетные вырезки, пока на нее не свалилась эта проблема. Гермиона тогда задумалась. Серьезно ли? Скорее как адреналин разогнать. Сделать что-нибудь глупое, опасное, и пиздец нездоровое. Когда она думает о том, кто они с Малфоем друг другу, первое, что приходит в голову — однокурсники. Потому что, ну правда, в какие ещё рамки, описываемые словами, можно эти отношения запихнуть? — Что вообще значит «серьезно»? — Ну, я не знаю, — протянул Гарри, переведя взгляд в потолог, — ипотека с собакой? — пошутил он и даром, что Уизли не было рядом. Потому что Рон очень походит на вечно виляющего хвостом лабрадора, а Джинни сразу взорвалась бы от подобной шуточки. — Когда ты по уши? К примеру, когда зрение коридором сужается только на этого человека? — У тебя обзор сужается коридором? — с удивлением приподняла бровь Гермиона. — Образно. — Образно у меня нет ипотеки и я терпеть не могу собак. — Образно ты по уши? — Давай без художественных клякс. — У меня с Джинни все серьезно, потому что я так это воспринимаю, — лицо Гарри вдруг стало пугающе сосредоточенным. — Я могу представить ее в своём будущем. Я хочу чтобы она была в моем будущем. И я хочу, чтобы она искренне желала того же. Вот что для меня значит серьезно — серьёзный подход участников. В принципе, Гермиона была тогда согласна. Даже посредственную интрижку стараниями двух людей можно превратить во что-то большее. Но она не собирается ничего строить с Малфоем — по крайней мере, сознательно. Она все еще не может быть честной с собой, и, собрав мысли в одну кучу, с точностью сформулировать, что она чувствует по отношению к Малфою. Он просто ураганом снес ее с ног, и течением жизни продолжает волочь ее с собой, без остановки на передышку и обдумывание. Просто иногда щемит под рёбрами. Как когда ты оказался на пустынном пляже с металлоискателей и спустя полтора часа он наконец-то запищал. Ты чувствуешь какой-никакой триумф, даже если находка оказалась обычной монеткой. Гермиона часто задумывается над тем, придавала бы она Малфою так много внимания, люби она себя чуть больше? Если бы она заботилась о себе немного чаще? Если бы она верила, что у нее есть возможность подождать наилучший вариант, а не хвататься за первый попавшийся? А потом она обрубает эти мысли простой истиной — ответ не имеет никакого веса. Та Гермиона, которая любила себя чуть больше и заботилась о себе чуть чаще уже давно мертва, и спрашивать у усопших что-либо нет смысла. Может она умерла, когда столкнулась взглядом с пустым лицом Седрика Диггори и ее пронзил ледяной ужас. Может она умерла, когда впервые ее живот скрутило такой режущей болью от голода, что у нее не было сил просто подняться с продавленной кровати в палатке, в которой они жили, пока скитались по лесам Албании. Может быть, когда она впервые имела честь посетить Малфой Менор, и пыталась не сойти с ума, распластавшись под Беллатрисой. Может быть, когда ее палочка впервые вычертила руну темного заклинания в библиотеке на Гриммо. Может быть, когда она впервые убила. Все ее существование наполнено этими «может быть», которые петляют в коре ее сознания, вырисовывая миллиарды вариаций развития событий. Гарри считает это предусмотрительностью, Гермиона же может признать себе, что это паника. И каким-то образом паникерша Гермиона Грейнджер сейчас добровольно идет за дальние стеллажи, чтобы бросить тяжелую сумку на стол, где Малфой уже работал над своим домашним заданием. Возможно, все стало более реальным из-за стыда. Она может делать поблажки самой себе, но это не идет в сравнение с порицанием других людей, которое жжет ей кожу ежедневно. Комично, в самом деле. В школе, где подавляющее число старшекурсников пьют, курят, занимаются беспорядочным сексом и увлекаются легкими наркотиками, ей стыдно за Малфоя. Экое постыдное клеймо. С другой стороны, ей стыдно за предателя, который привел в школу Пожирателей. За ублюдка, в доме которого ее пытали. Гермиона замерла, прежде чем сесть, и посмотрела на Малфоя. Есть говорить откровенно, она была злопамятным человеком, но эти факты стерлись из ее памяти подчистую. Будто бы между ними и сидящим напротив слизеринцем не было ни единой связи. Значит ли это, что она простила? О, нет. Совершенно нет. Особенно она не прощает тех, кто даже не извинился. Но искупление Малфоя перед ней — исключительно их дело, и все, кто хотят всунуть нос в их историю, могут утереться. А если кто-то еще хочет обсудить амнистию Малфоя, то они могут встать в очередь, потому что Гермиона еще не закончила. — Я в чем-то провинился? — Гермиона моргнула. Малфой скучающе наблюдал за ней уставшим взглядом из-под челки. — Ты уже две минуты стоишь и прожигаешь меня взглядом. На секунду гнев Гермионы взвился пламенем до небес, но в следующим миг так же быстро остудился. Яростный оскал вот-вот растянул бы ее губы, прежде чем она прикусила щеку. Он провинился. За ним идет конвой из грехов, которые он никогда не искупит, в первую очередь, потому что Малфой человек неглубокой морали и не видит в этом толку. — Минутку, — просипела она и выскочила из библиотеки, выдыхая злые клубы пара на морозном воздухе в поиске тихого уголка, где могла спокойно закурить. Каждый раз, когда ей говорили, что она сильная и со всем справится, ей становилось тошно от того, что другие люди верили в неё больше, чем она сама. Она не была сильной. Она загоняла себя в ловушку, прекрасно зная, что в мышеловке помимо сыра есть капкан. Что за временным успокоением, которое она находит в удручении, последует борьба за то, чтобы выбраться. За любой бутылкой следует похмелье, а за любой надеждой — разочарование, и она не могла понять, стоят ли последствия нескольких секунд успокоения. Равноценны ли эти маятниковые отношения с самой собой варианту, в котором она бы прошла мимо ловушки, отказавшись от сыра и теряя последние остатки разума от голода. Какое состояние в сумме доставит ей больше боли? Она не была сильным человеком, и, как бы ей не хотелось считать себя таковой, — ее отнюдь нельзя было назвать хорошей актрисой, но она продолжала слышать сказки о своей силе духа. Возможно, за этими словами не кроется злого умысла, но она видит в этом отсутствие попытки разглядеть ее и равнодушие, потому что довольствоваться привычным намного проще, чем понимать, что все, во что ты верил — ложь. Было намного проще считать Грейнджер несломленной героиней, которая бок о бок с Гарри Поттером была готова повести за собой поколения молодых волшебников, чем признать, что от Золотой Девочки остались лишь позолоченные опилки. А помощь тех, кто все-таки знал ее, она бездушно отвергала, заранее выбрав сыр. Она продолжала думать о том, чтобы было, если бы она и им пренебрегла, но на деле у неё не хватило бы силы воли, чтобы отказаться от чего-то неопровержимо хорошего, не зависимо от краткосрочности удовольствия. Правда была в том, что ей нравилась идея очищения, но она не готова была работать для этого. Очищение от страхов, от вины, от тяжести, которая иногда заставляет ее сердце неудержимо биться. Но очищение предполагает, что оно должно быть для себя. Не для обеспокоенных тобою близких, не для объектов твоих сожалений, а ради самой себя и своего будущего. Она была не готова. У Гермионы не было желания что-либо делать ради своего искалеченного тела и разума, в большей степени, потому что она была настроена апатична по отношению к самой себе. Даже если бы у неё мелькали мысли о том, что она заслуживает лучшего, это не было бы ее конечным ответом. В конце концов, все сводится к ее нежеланию выходить из капкана, потому что ее кости уже были переломаны, и менее болезненно ничего с этим не делать и умереть от потери крови, чем отрывать свою конечность в попытке вырваться из тисков. Это легче, чем потом долгое время с сожалением разглядывать лоскуты кожи на месте, где когда-то была нога. Возможно, в этом плане они с Малфоей похожи больше, чем она думала. Она вернулась через десять минут, надеясь, что выглядит более уравновешенно, и села напротив. Глядя сейчас на Малфоя, который облокотился щекой на свою ладонь и лизнул ее любопытным взглядом, Гермиона могла с уверенностью признать: это не серьезно. Она сегодня же обрадует Гарри за ужином этим известием. — Все в порядке? — Все прекрасно, — слетело с губ Гермионы, прежде, чем она задумалась, и по знакомой схеме первым делом потянула руки к книгам и сверткам пергамента, которые были на половине стола Драко. Он, как обычно, напрягся. Она пробежалась глазами по оглавлениям и датами выпуска, задерживаясь на рукописных фолиантах. С искренним разочарованием, она обнаружила, что всего две книги потенциально могут быть из библиотеки Малфой Менора, и то, более современные копии уже числились на полках мадам Пинс. — У нас все не серьезно, — внезапно заявила Гермиона под натиском мыслей от разговора с Гарри, но на середине ее голос ослаб, будто она задавала вопрос. Малфой поднял на нее серые глаза, в которых блеснуло отражение огонька в светильнике. — Как скажешь, — кивнул он, возвращаясь к записям. Гермиона озадаченно нахмурилась, ее нога под столом начала дергаться. — Как скажешь? — возмущенно повторила она. — Нет-нет, ты не понял. Это должно быть обоюдным решением, а не моей прихотью. Гарри ей тогда сказал с легкомысленным выражением: — Любые отношения строятся усилиями двух людей. Иначе это просто квиддич в одни ворота. Так не работает. И пусть сейчас ее заявление означало, что у нее были мысли о том, что Гермиона могла полагать, что у Малфоя могли развиться серьезные чувства в ее отношении, и в таком случае важно, что если у Малфоя есть серьезные чувства, то на всякий случай ему необходимо дать знать… Гермиона выдохнула, пытаясь успокоить ураган беспорядочных мыслей. Малфой с каким-то неясным ей удовольствием наблюдал. Его брови поползли вверх, а лицо украсила снисходительная улыбка. — Ты думаешь, что я воспринимаю наши отношения серьезно? — насмешливо спросил он. Вот уебок. — Я решила, что не будет лишним напомнить, — чопорно отрезала она. Малфой задумчиво замычал и потянул руку к своей сумке. — Видишь ли в чем дело, — начал он, медленно вытягивая фолиант из сумки. Глаза Гермионы намертво впились в переплет. — Мне пришел сборник исследований внутренней баллистики, которые проводились магами до принятия Статута о секретности. Грейнджер похолодела. — Мне подумалось, ты могла заинтересоваться тем, как Барьеры магического мира повлияли на физику. Взрыв пороха и все такое, — Малфой тяжело вздохнул. — Но после твоих слов я беспокоюсь, не перехожу ли я черту подобным жестом. — Внутренняя баллистика..? — бездумно повторила Гренджер, завороженно глядя на книгу. — 1685 года, — рассеянно добавил он, пошатывая фолиант в руке. — В принципе, какая разница серьезно или не серьезно, — затараторила девушка, протягивая руку через стол, — все равно остальные считают нас парнем и девушкой, верно? Все одно. Дай сюда. — Но ты и правда заставила меня переживать, — показательно надул губы он. — Ты полностью права, коммуникация важна. Не могу же я быть уверен, может быть я посылаю неоднозначные сигналы и вгоняю тебя в заблуждение. Кто знает, шанс есть, что и этот сборник писанины ты воспримешь отлично от моих намерений. — Я твердо убеждена, что любые несерьезные отношения сопровождаются обменом исторически важных публикаций, — с напором кивнула Гермиона, все еще протягивая руку в сторону сборника. — Мы разрешили недопонимание. Надеюсь, ты успокоился. — Раз ты так меня заверяешь, — приторно улыбнулся он, вкладывая книгу ей в руку, и удерживая свои ладони поверх ее, — то я могу быть уверен, что фолиант вернется ко мне в сохранности, без слез и иных выделений, которые могут быть спровоцированы твоим фонтаном чувств. — Он нежно провел большим пальцем по ее ладони, ласково поглаживая косточки. Из Гермионы вырвался неверящий смешок. — Все мои фонтаны останутся при мне, обещаю. С довольным видом Малфой отстранился. Несмотря на раздражение, Гермиона подумала, что если бы Малфой сейчас перегнулся через стол и поцеловал ее, это было бы уместно. Взгляд Малфоя, направленный на ее губы, заставил Гермиону открывать баллистику с покрасневшим лицом.***
Гермиона вперилась растерянным взглядом в балдахин своей кровати и пыталась унять дрожь в руках. Из уголка ее глаз текли одиночные слезы, неровной дорожкой следуя в ушную раковину, из-за чего она медленно села, и начала рукавами вытирать влагу с лица. Возвращение к практике Темной магии помогло ей со шрамом, благодаря чему ей вернулась некоторая часть уравновешенности, свойственная человеку, который не испытывает постоянную боль разного характера. Однако — интересная тенденция, — к ней вернулись кошмары. Если смотреть на картинку целиком, кошмары снятся ей регулярно, но только в период войны они были настолько невыносимы, что ей приходилось ложиться спать пьяной, дабы хмельная нега не додумывала никаких захватывающих сюжетов. Она логично предполагала, что уровень стресса тогда превосходил все допустимые лимиты раз в семь — кошмары были очевидным следствием. Однако есть разница между кошмарами и такими ужасами, которые заставляют тебя бояться засыпать. Может быть все это время дело было в Темной магии, учитывая, что сейчас эпизоды вернулись. Гермиона не выдержала и распахнула тяжелый балдахин, дабы пропустить долю лунного света. Ее ладони, сжимавшие плотную ткань, все еще подрагивали. Она прислушалась к ровному дыханию Парвати, которая снова заняла не свою постель, и попыталась дышать с ней в такт, успокаивая тяжелые удары сердца, которые шли вибрацией по всему телу. Сны Гермионы всегда были… последовательны. В них был какой-то сюжет, пусть временами и абсурдный. Там были какие-то логичные в моменте действия и общение. В кошмарах у Гермионы не было и намека на то, что от нее что-то зависит. Всегда это какие-то вспышки, полное бездействие и животный ужас, который пронзает ее сознание иглами. Всегда она кричит, пока ее связки не разорвутся и она не захлебнется собственной кровью, однако, ее крайне редко будят из-за того, что она заходится криком в реальности. Ее руки и ноги всегда тяжелые, и она либо сидит, либо стоит. И всегда ничего не помнит по пробуждении помимо ощущений, которые остаются реальными и по другую сторону царства Морфея. Когда она упомянула о том, что кошмары вернулись, при Гарри, он побледнел и предложил практиковать с ней окклюменцию. Мол, она поможет привести мысли в порядок. Гермиона тогда без интереса пожала плечами — она давно выяснила, что таланта к ментальной магии у нее ни на кнат, и даже самая детская защита разума от вторжения ей дается дикими усилиями. Гермиона встала с кровати, и наколдовав себе тонкий плед и кружку чая, вышла из спальни, намереваясь разжечь камин в гостиной и насладиться тихой ночью. Спускаясь по лестнице, ее встретили оранжевые блики, и она с удивлением обнаружила, что внизу еще кто-то сидит. Наколдовав время, она подошла к диванам, слегка заинтересованная, кто может не спать в четыре часа утра пятницы. Рон приветливо отсалютовал ей стаканом, с жидкостью на дне. В темном помещении, сидя напротив трескающего камина, его волосы были такими же огненными, как пламя, а безмятежное выражение лица навевало страх из-за теневых бликов. — Доброе утро, — усмехнулся он, тоже наколдовав Темпус. — Утро, — хриплым ото сна голоса ответила Гермиона, и подвинула кресло ближе к источнику тепла. — Будешь? — кивнул Рональд на бутылку горячительного виски, и Гермиона, поморщившись, выразила отказ. Она молча завалилась в кресло и свернулась калачиком. Ее близкое общение с Роном завяло достаточно, чтобы чувствовать неловкость в безмятежной тишине, когда они оказались вместе, пусть никто и не рассчитывал на компанию. Но она понимала, что Рон выпил ровно столько, что его любопытство и вежливость притупились и он не интересовался причиной ее бодрствования в такой час. Его причина же была налицо, и Гермиона сочла за блажь тоже промолчать. — Почему ты снова практикуешь Темную магию? — внезапно спросил он, перекатывая жидкость в стакане. От нее фонило, и это было очевидно для любого волшебника, который считал нужным обратить на это внимание. Гермиона внезапно поняла, что ее могли окидывать удивленными взглядами вовсе не из-за Малфоя, а из-за Темной магии. Или из-за всего вкупе: очень уж удачная ситуация, когда Золотая Девочка, оказывается, увлекается не-слишком-этичной волшбой и водит близкие знакомства с Пожирателем. — Заметила, что так шрамы болят меньше, — не солгала Гермиона. Рон кивнул, и она надеется, в его голове основалась идея, что она практикует исключительно темные целительские заклятия. — Но так кошмары снятся чаще, — она беззвучно отхлебнула чай из дымящейся чашки. — Расскажи мне, когда тебя не мучили кошмары, — тихо рассмеялся Рон, и Гермиона тоже улыбнулась в кружку. — А что тебе приснилось сегодня? Пауки? — комично округлил глаза он, хотя они оба знали, что его боггарт давно не восьминогий хищник. — Что-то непонятное, — пожала плечами Гермиона, — я никогда не помню содержание снов после пробуждения. Рон согласно промычал и задумчиво уставился на огонь, поднося стакан к губам. — Чувство, будто даже мой мозг не знает, что нужно показать мне. Но все равно каким-то образом пугает. Рон хмыкнул. — Вообще ничего не помнишь? Даже очертания? — Там темно, там есть люди. Мне тяжело передвигаться и мне страшно, — Гермиона тяжело вздохнула. — Увы, все. — Может на тебе там кандалы, раз тебе тяжело передвигаться? — предложил Рон и наколдовал второй стакан для Гермионы, наполняя его виски на одну пятую, несмотря на то, что она уже отказалась. Гермиона замерла, и скосила глаза на палочку друга. — Не думаю, — с неловким смешком выдавила она. — А люди? — уточнил Рон. — Вообще ничего не помнишь? Тогда с чего бы это были люди? Гермиона задумалась и ее левый висок стрельнуло болью. — Не знаю, — недовольно выплюнула она. — Людские очертания, возможно мужские голоса. Ходят туда сюда, носят что-то. Я без понятия. Рон настойчивее подвинул стакан с виски в ее сторону и подлил себе еще. С сомнением Гермиона отставила кружку наполовину остывшего чая и взяла фальшивый хрусталь. — А может это воспоминания? — продолжил Рон, и Гермиона вспомнила, почему предпочитала не пить в его компании. Его всегда тянуло на рассуждения, которые Гермиона по меньшей мере считала крайне несуразными, по большей — обременительными. — Тогда бы был намек на дежавю. — А его нет? — удивился Рон. Гермионе сильно захотелось шарахнуть его Конфундусом и закурить. — Я тебя не понимаю. — О, ты и не поймешь. Ты же не помнишь, — неискренне улыбнулся Рон и сделал большой глоток, шипя через зубы от жжения алкоголя в горле. Гермиона тоже сделала глоток и облизнула губы, пытаясь унять накатывающую после вспышки адреналина ярость. — Чего я не помню? — она моргнула, не отводя взгляд от Уизли. Языки пламени бешено забились от дуновения ветра, которому неоткуда было взяться в душной гостиной. — Ну как же, — он повернулся к ней, со стеклянным пьяный взглядом, и Гермионе подумалось на мгновение, что она все еще не проснулась, — ты же была в плене. — Рон, я никогда не была в плене, — гриффиндорка раздраженно выдохнула в ответ на чужие бредни. — В таком случае меня ни за какой выкуп не вернули бы живой. — Откуда тогда ты знаешь, что в лаборатории имени Долохова розовая плитка? Гермиона моргнула. Она в жизни не была в лаборатории почившего (слава Мерлину) Долохова, и она не… Там определенно была розовая плитка и таким же розовым рустом. Гермиона знает, что причина этому окисление брызков крови на медном покрытии, из-за чего они принимают синий цвет — а Долохов любил крикливость оформления. Она яростно посмотрела на пьяного Рона. Ей не нужна информация о том, откуда она это узнала — Гермиона давно сошла бы сума если бы детально запоминала каждую книгу или пару, с которых получила те или иные знания. Она могла прочитать это в газете, услышать во время собрания Ордена или даже в шепотках сослуживцев. Ей не было никакого до этого дела. Прежде чем она открыла рот, Рон надавил. — А почему ты не учавствовала в атаке на эту лабораторию? — Прекрати, пожалуйста, — голос Гермионы дрожал, — я не понимаю, что ты делаешь. Гермионе казалось, что она вот-вот начнет задыхаться. В ее голове крутились сотни мыслей и одновременно ни одной. Рональд встретился с ней взглядом, в котором прослеживалась сталь. Та самая, которую Гермиона могла заметить, когда он высказывался на собраниях Ордена. Когда он проверял с собой ли у него порт-ключ на экстренный случай, прежде чем аппарировать на место операции. Его пламенная ярость, которую Гермиона не ожидала увидеть, была готова спалить гриффиндорку до тла. — Я говорю тебе, что с 19 по 22 мая ты находилась в заточении в лаборатории и не выходила на связь с Орденом. И что ты совершенно ничего об этом не помнишь. С черными пятнами перед глазами Гермиона начала задыхаться.