У людей уже не хватает времени что-либо узнавать. Они покупают вещи готовыми в магазинах. Но ведь нет таких магазинов, где торговали бы друзьями, и потому люди больше не имеют друзей. Антуан де Сент-Экзюпери
Гермиона выписывала таблицы по Зельеварению, и когда она дошла до энтомофильных растений, ей подумалось, что она оказалась в пчелином улие. Люди вокруг жужжат и суетятся, являя собой какой-то невиданный, но организованный процесс. И лишь она спряталась в отдаленной соте из высоких книжных полок, чтобы не потерять саму себя в этой суете. В последние дни она чувствует заряд тока, стреляющий в конечностях. Это заставляет ее неконтролируемо вздрагивать во время пар и просыпаться ото сна ночью. Предположив, что это то одно из проявлений нестабильности ее магического резерва, она сделала свои занятия по темным чарам более систематизированными. Ее шрам не беспокоил ее нигде кроме душевой, и был скорее оголенным напоминанием прошедшего. Но Гермиона с облегчением замечала, что временами она забывает о его состоянии в принципе, и больше его присутствие не отмечается перманентным напоминанием боли, как будто это паразит, присосавшийся к организму и медленно пожираюший его. У проходящего мимо младшекурсника вывалилась книга из высокой стопки, которую он нес в тончайших ладошках, и ойкнув, он присел прямо напротив узкого прохода, ведущему к гавани спокойствия и тишины Гермионы. Когда кареволосый ребенок пересекся с ней взглядом, он снова ойкнул, в этот раз чуть громче, и начал суетливо выравнивать стопку. — Вингардиум Левиоса, — прокомментировала она, и когда мальчишка опасливо поднял на нее взгляд, показала пас палочкой. — Так будет легче. Он неловко кивнул, и, спотыкаясь, скрылся из ее поля зрения. После штормовой волны слухов о ее с Малфоем отношениях она так и не увидела ни одной скандальной статьи в газете, но при этом понимала, что все изменилось. Что даже люди, которые плевали на чужую личную жизнь в замке, стали смотреть на гриффиндорку чуточку иначе. Она будто снова на четверном курсе, когда Гермиона впервые осознала, что разница между сплетнями и издевательствами состоит в громкости обсуждения. Гермиона не интересовалась, какие перемены пришли в жизнь Малфоя, но по их общим лекциям и встречам в Большом Зале, ей казалось, будто все помнили слизеринца лишь как переменную, но основным уравнением была именно она. Она злилась, но у нее хватило зрелости не показывать этого в открытую. Гермиона будто бы расплачивалась за чужие ошибки: Малфой послужил детонации, но почему-то Гермиона встала щитом, чтобы принять удар на себя. Парвати и Лаванда в какой-то период своей подростковой жизни фанатели по романам в жанре «запретные отношения». Гермиона наслушалась сказок о том, как это будоражуще — любить вопреки, — что истинные чувства выстоят перед всеми преградами, и не важно, что толдычут злые языки. Но Гермиона не любила. И Малфой не любил. Они сейчас расплачивались ни за что. Она сразу же пояснила это друзьям, чтобы избежать неловких ситуаций, но Гермиона не обязана оправдываться и выставлять свою личную жизнь напоказ перед незнакомцами. Во время этого разговора Джинни долго молчала, пока Гермиона не решилась отвести ее в сторонку, чтобы поговорить. С нее достаточно затаенных обид. — Честное слово, почему ты постоянно выбираешь парней, которые тебя не достойны, — вздохнула Джинни, отводя взгляд в сторону. Гермиона споткнулась на этом «постоянно» и закашлялась. — Я правильно понимаю, что… — Даже если он мой брат, это не означает, что я внезапно становлюсь слепой, — закатила глаза Джинни, — у вас разные уровни. Как и с Малфоем. Какое разочарование. Гермиона никогда не думала об этом в таком ключе. Легко дать подобную оценку со стороны, но она никогда не понимала, чего заслуживает, а потому перестала размышлять о подобном в принципе. На каком уровне относительно неё находится Малфой? Гермиона хмыкнула. Да они идеально подходят друг другу. Оба на дне.***
— Это какая-то новинка? — пробубнила Гермиона, не в силах полностью раскрыть рот. — Вот еще, — Парвати методично водила пальцами по лицу Гермионы, размазывая глину. — Я человек привычки, это моя любимая маска. Гермиона замычала в ответ, почувствовав, как субстанция уже начинает схватываться и засыхать на поверхности ее кожи. — Вот так, — на лице Патил была маленькая довольная улыбка. — Посиди так минут пятнадцать, но не дольше — пересушит. У Парвати была исключительная черта — ее разрез глаз был таким круглым, что казалось, будто она олененок. Из-за этого ее взгляд источал какую-то доброту без усилий, и когда темно-карие глаза, в которых невозможно было отделить зрачок от радужки, посмотрели на нее, только маска спасла Гермиону от того, чтобы сказать какая ее соседка красивая. Возможно это мягкость ее лица или теплота от ее рук, но что-то в Парвати было такое, что вызывало у Гермионы желание заплакать. Что-то эфемерное и бесконечно нежное, напоминающее о родном доме и родителях. Гермиона любит и ненавидит это одновременно. Патил отстранилась первая, невербально удалила остатки маски со своих рук и отправилась на свою кровать. В окно спальни раздался дребезжащий стук, который они обе сначала проигнорировали — последние зимние вьюги порой завывали за стенами замка, заставляя стекло трещать. Но стук повторился, и, переглянувшись с Парвати, Гермиона схватила палочку и направилась к окну. С той стороны ничего не оказалось, но когда Гермиона приоткрыла окно, оно неконтролируемо распахнулось, впуская ледяной воздух с мокрым снегом и сыпуху. Парвати вскрикнула, и, вцепившись в палочку, немедленно захлопнула магией окно. — Черт возьми, — пробормотала Гермиона, обхватывая себя руками. Нескольких секунд мороза было достаточно, чтобы она продрогла в своей спальной рубашке. — Дорогуша, да ты красавица, — ткнула пальцем Парвати в сову, которая судорожно отряхивалась. Гермиона посмотрела на ухоженную, осанистую небольшую сову с янтарными глазами и мысленно согласилась. Эта птица сейчас была самой красивой в комнате. Гермиона раздраженно подошла к сове и забрала незапечатанный сложенный пергамент у нее из лапок, который не промок только благодаря чарам. — Все печенье в совятне, прости, — неискренне кинула она, осматривая бумагу на предмет подписи. — У меня есть печенье, — спохватилась Парвати и умиленно вытянула губы, — ты ж моя сладенькая, ути моя хорошая, — залепетала она, аккуратно проводя пальцем по перьям на затылке. — Я не знаю кому это. — Да посмотри первая, мне ничего личного так не присылают, — отмахнулась Патил, не отвлекаясь от животного. Гермиона с сомнением развернула пергамент, и ей пришлось проморгаться, чтобы удостовериться, что зрение ее не подводит. Патил вопросительно замычала, и Гермиона развернула лицевую сторону к ней. — Пусто, — сконфуженно выдала она. — И стоило запрягать птицу в такую погоду ради шутки? — Милая, это ж какой живодер над тобой так издевается, — засюсюкалась гриффиндорка еще жарче, ее лицо находилось в опасной близости от недовольной птицы, — ты такая прелестная, я накуплю мешки печенья и оставлю тебя себе, хочешь? Рассчитывая на последний вариант, Гермиона подошла к учебной сумке и вытащила из нее пишущее перо. Она небрежно вывела вопросительный знак в верхнем углу пергамента и, закрепив складывающуюся обратно в заданную форму бумагу книжками и чернильницей по углам, стала ждать. — Думаешь, зачарован? — перекочевала обратно в свою кровать вместе с совой соседка. — Надеюсь на это, — кивнула Гермиона и отошла в ванную, чтобы смыть маску. Когда она проходила в гостиной по направлению к санузлам, Невилл с Гарри приветливо ей кивнули, на секунду отвлекшись от шахмат, а Рон звонко и слегка хмельно рассмеялся из-за маски. Уголки ее губ подрагивали, пока она пыталась не улыбнуться в ответ, чтобы глина не осыпалась. Однако когда она умыла свое лицо, девушка в зеркале совершенно не выглядела веселой. С ее щек все еще скатывалась сероватая вода, а Гермиона всматривалась в отражение, пытаясь найти там хотя бы что-то, что могло послужить ее замешательству. Вода капала с подбородка, оставляя на белоснежной раковине грязные разводы, а Гермиона так и не могла увидеть. Сухие губы с глубокими трещинами, мешки под глазами, которые побледнели с тех пор, как она начала восстанавливать свой режим сна, но не исчезли полностью, острые брови, которые делают ее лицо чуть менее приветливым и более агрессивным. Глаза с красивыми слишпимися ресницами, но без толики доброты, которую можно было увидеть в Парвати. Разбирая детали своего тела на составляющие, Гермиона со злорадством замечала, что ее желание время от времени содрать с себя кожу совершенно неудивительно. В моменты, когда ее сознание захватывали собственные думы, которые она старательно скрывала, чтобы не вызывать у окружающих беспокойства, ей казалось, будто в замке с тысячами людей она одинока. Только тараканы в ее голове могли составить ей компанию, потому что ей больше не перед кем быть откровенной в своих мыслях, хотя на деле она сама сделала этот выбор и решила закрыться в себе, отвергая любую предложенную помощь. Когда она вернулась в спальню, Патил стряхивала крошки с одеяла и просила сову не гадить на ее постель, а на пергаменте появилась надпись. «Содержательно». Она наморщилась и вывела в ответ «Ты кто?» Резкий каллиграфический почерк проявился почти сразу. «Мужчина всей твоей жизни». «Бенедикт Камбербэтч?» Некоторое время пергамент молчал. «Кто?» Гермиона пыталась понять, это были чары, которые синтезировали ей ответ на любую реплику, или через этот пергамент она может дистанционно общаться с неизвестным собеседником. «Это Драко Малфой.» спустя еще пару секунд появилось на листе, и Гермиона свернула его обратно и кинула в тумбочку. В ее ситуации, последнее, что она будет делать — доверять сомнительным листочкам, которые хотят с ней поговорить, прикрываясь именем слизеринца.***
— Ты почему мне вчера не ответила? — Гермиона на секундочку притормозила из-за откровенной претензии в голосе, но заставила себя пойти дальше, не оборачиваясь и делая вид, что ее не волнуют взгляды студентов, направленные на них исподтишка. — Ты о чем вообще? — процедила она, перебарывая желания ссутулиться и закрыть лицо волосами. — Гулюшка должна была принести тебе зачарованный пергамент на дистанционную переписку. Не делай вид, что ты не писала на нем. — Гулюшка, — сухо повторила она. — Да, Гулюшка, — Гермиона не видела, но она была уверена, что Малфой вызывающе сощурил глаза, — восхитительное создание и ответственная совушка. Моя любимица. Во всяком случае, хотя бы у одного из них не было проблем с реакцией окружающих. Малфой был как в своей стихии, абсолютно беззаботен под жжением чужих взглядов. Гермионе казалось, что она оказалась в одном из напичканных клише фильмов про американские старшие школы, где всем обязательно есть дело до главной героини настолько, чтобы реагировать на каждый ее чих. Она понимает, что одно дело слухи, в которые здравые люди не верят хотя бы без косвенного подтверждения. Другое дело, это когда Малфой следует за ней по полному учеников коридору в обеденный перерыв, и внезапно становится известно, что у них есть общие темы для разговора. Хотя для того, чтобы поверить в слухи, по такой логике они должны прямо сейчас потрахаться. Так что в теории, репутация Гермионы должна быть как за поясом верности. Однако на практике все разумеется работает иначе. Людям необходимо перемыть кому-то косточки, особенно в преддверии промежуточных экзаменов, когда мозг просто плывет от нагрузки. С такой точки зрения, Гермиона даже могла немного импонировать зубрящим уродам, которые стали вести себя, как змеюки. Действительно, это стихия Малфоя. — Да будет тебе известно, — звенящим от напряжения тоном начала она, — что отныне ее зовут Орео, и она является любимицей Парвати. Несколько секунд Малфой молчал, но его шаг был достаточно тяжел, чтобы она поняла, что он все еще следует за ней. — Опустим то, что это бесконечно возмущает мою честь и тревожит мою душу, даже на абсолютно нелепое имя я готов закрыть глаза. Но я прошу тебя пояснить, мне что, надо выяснять отношения с Патил, чтобы вернуть мою же птицу? — Уверена, ты с этим справишься, — против воли улыбнулась Гермиона. — На кой черт тебе понадобилась дистанционная переписка? — Малфой фыркнул. — У меня на редкость воодушевленное настроение сегодня, и хоть я вижу, как ты норовишь мне его испортить, я так и быть позволю тебе перевести тему в удобное для тебя русло. Потому что это называется воспитанием. — Если ты будешь мне точно так же строчить бред каждый раз, когда тебе скучно, то прямо сейчас я пожертвую ту бумажку в камин на благо согревания гостиной Гриффиндора. — Твои слова разбивают мне сердце. — А твои — мои нервные клетки, — Гермиона остановилась, чтобы наконец-то посмотреть слизеринцу в лицо, и он слегка налетел на ее плечо. — Есть планы? — беззаботно уточнил он, как будто не ее кости только что врезались ему прямо в грудную клетку. Гриффиндорке пришлось чуть приподнять подбородок, чтобы посмотреть в бесстыдные глаза. Любопытство и недовольсво нарастало с одинаковой скоростью, когда она прикинула, скольких студенток Малфой мог привлечь таким поведением. Сколько раз ему приходилось использовать легкую, почти невесомую интонацию, и игривый прищур глаз, чтобы флирт был одновременно естественнен настолько, что не ощущался, и при этом очевидным. Одновременно ей хотелось спросить, и не узнавать никогда, потому что она не хотела знать, какой почетный номер присвоен ей. — Планирую скромную трапезу, — деланным тоном сказала Гермиона, передразнивая. — Могу порекомендовать новейший план эффективной белковой диеты, — беззаботно улыбнулся он, и с закаменевшим лицом Гермиона отвернулась и пошла дальше. Игривый Малфой был выше ее сил. — Смею заметить, дамы с которыми мне довелось счастье обсуждать данное расписания приемов пищи, давали неприлично щедрые отзывы, — почти пропел он. У Гермионы скрипнули зубы. — Не сегодня, у меня живот болит. — У тебя месячные же только через неделю начинаются? — Гермиона моргнула и ей потребовалась секунда, чтобы затолкнуть вопрос о том каким, блять, образом он отследил ее цикл обратно в глотку. — Ты на днях перестарался, — флегматично информирует она, глядя на его лицо, чтобы отследить все эмоции. Он хмурится на неё и смотрит до такой степени возмущённо, будто он удивлён какой наглостью нужно обладать, чтобы сообщить ему такое. — Ты ничего не сказала, — выдаёт он и это настолько в его стиле — сваливать вину на окружающих, что Гермиона даже не может выдавить из себя негативную реакцию. Она не могла ожидать другого. Поэтому она просто закатывает глаза, и идёт в противоположную сторону от него чуточку быстрее, мол, разговор закончен. Но Малфой по настроению причисляется либо к людям недалеким, либо к тем, кто плюют на чужой комфорт с высокой колокольни, потому он в несколько больших шагов догонят ее и начинает идти рядом. Когда-нибудь Гермионе стоит повторить этот манёвр и успеть отойти насколько далеко, чтобы ублюдку пришлось пробежаться. На это будет интересно посмотреть. Она ещё ни разу не видела, чтобы он куда-то спешил. — Обычно о дискомфорте сообщают ещё в процессе, а не после, — заявляет он, засовывая руки в карманы брюк, и Гермиона, не сдержавшись, фыркнула. Вот кому уж говорить о неудобствах. — Если бы мне было дискомфортно в процессе, — передразнила она, — я бы остановила тебя, придурок. Это просто боли после. Бывает. — Тебе нужно уметь коммуницировать, я не умею читать твои мысли и если ты не скажешь… Что? Мерлин, я иду с Малфоем по коридору. И обсуждаю с ним наш секс. И выслушиваю его нотации о неспособности к коммуникации. Эта мысль заставила Гермиону остановиться посреди коридора, и недоуменно посмотреть на слизерина. — Да какого черта ты идёшь за мной? — злая интонация, казалось, смутила его, потому что он посмотрел в сторону и повёл небрежно плечом. Возможно, он даже слегка сгорбился. — Очевидно, чтобы покапать тебе на мозги, — кинул он. Гермиона громко набрала воздух. — Знаешь что, ты прав, — воодушевленно закивала она. — Давай поговорим о дискомфорте. — Я тебя слушаю. — То, что происходит прямо сейчас причиняет мне величайший дискомфорт. Она врала лишь наполовину. Каким-то образом за бессмысленной перепалкой у нее сместился фокус с окружающих людей, и она почти чувствовала себя уединенно. Панические мурашки уже давно сошли с ее кожи, и, намеренно иль нет Малфой произвел такой эффект, но под чужими взглядами гриффиндорка теперь чувствует себя уверенней. Но нет магии, которая внезапно избавит Гермиону от краснеющего лица перед толпой, поэтому ей действительно хотелось бы поскорее закончить этот цирк. — Я с радостью помогу облегчить тебе эту ношу, — довольно хмыкнул он сбоку. — Не мог бы ты с радостью удалиться? — Гермиона сладко улыбнулась. — Я предпочел бы иные способы. — Никакой не могу придумать. — Я не могу даже нести твою сумку, как джентельмен? — Ты можешь, — Гермиона приподняла брови, и вывалила ему в руки сумку, сняв с нее облегчающие чары. — Но ты будешь идти от меня на расстоянии пяти метров сзади. — Без проблем, — Малфой чуть накренился в сторону веса, прежде чем снова восстановил равновесие. Его взгляд перетек явно ниже талии Гермионы, — Мой любимый вид — Молча. Гермиона была уверена, он не устроил шоу с проглатыванием невидимого ключика, только потому что обе его руки были заняты. В действительности же Малфой шел на расстоянии нескольких шагов от нее: это не позволяло им вести разговор, но также ясно давало понять, что пункт назначения у них един. Подумав меньше минуты, Гермиона ровным шагом свернула в коридор, который явно не вел к Большому Залу. Она чувствовала сдержанное предвкушение вперемешку с адреналином, и несмотря на то, что она каждый раз задумывалась о статистике: почти встреча с Малфоем наедине заканчивается одинаково; и ей становилось стыдно, она не может заставить себя противодействовать необъяснимому влечению. — Ты никогда не думала, что твои стандарты недостижимы? — начал он снова. — Ощущение, будто я не твой бойфренд, а домовой эльф. Она будет чувствовать себя неловко после, как и все предыдущие разы. Парочку раз перед сном у нее будут навязчивые мысли о том, настолько она развратна и грязна, даже если она никогда бы не подумала таким же образом о другом человеке с ее проблемой. Гермиона была в этом коридоре лишь несколько раз, когда вместе с Гарри и Роном они пробирались к Тайной комнате. С тех пор этаж все еще был частично неиспользуемым, пусть лабиринт и магические артефакты были уничтожены. — Что ж, ты действительно не мой бойфренд, — она обернулась, — и если приглядеться, нос у тебя один в один, как у Нашты. Гермиона свернула еще раз, высматривая в уже более узком коридоре гобелены, которые могут создать хотя бы видимость уединенности. Сейчас она может уповать лишь на то, что в этом и без того заброшенном коридоре не будет ни души, по крайней мере до конца обеда. Испытав удачу, Гермиона начала дергать двери, пытаясь найти открытую, и уже вторая поддалась. — Знаешь, учитывая, что у Нашты нихреновый такой шнобель, я должен расценивать это как комплимент, — чуть громче и более раздраженно процедил Малфой. Этот класс судя по всему был практическим: учебные столы были каменными и сдвинуты в одит большой ряд, но некоторые отодвинуты к стене, выбиваясь из геометричном картинки. Высокие окна выходили ровно на башню западного крыла, из-за чего в помещении было темно. Гермиона не реагировала, и видимо Малфой воспринял это как зелёный сигнал продолжить. — Потому что существует тенденция, согласно которой у мужчин с большим носом, так же большой… Пока гриффиндорка пыталась собрать максимальное количество слюны на языке, ее руки потянулись к чужому ремню. Это заставило Малфой наконец заткнуть свой рот, и Гермиона вопросительно подняла на него глаза. — Что ты делаешь? — просипел он, пока она доставала ремень из бляшки. А потом поднесла ладонь к лицу и облизала, чтобы следом протянуть руку в чужое нижнее белье. Малфой никогда не был особо громким во время секса, но сейчас он издавал те звуки, которые она никогда не надеялась от него услышать. Возможно проблема была в том, что теперь он не должен думать о ней, и может полностью сосредоточиться на себе. Это породило мысль в ее голове, которая заставила Гермиону опуститься на колени. Интересно, а какие звуки он может издавать ещё? — Ты... куда? — подавился воздухом Малфой, смотря на неё сверху вниз и прикрывая рукой свой рот. Он… покраснел. Сильно. Настолько, что Гермиона вообще не предполагала, что он может, и это вызвало слабую улыбку на ее лице. — Я собиралась отсосать тебе, — проинформировала она, лениво проводя рукой по его длине, — если ты не против? — Гермиона подняла глаза, когда не услышала ответа. — Ты ведь не против? Малфой лишь глухо простонал в свою ладонь, когда она провела подушечкой большого пальца по его уздечке. Обе их сумки упали на пол. Ну что ж. — Тебе стоит научиться своевременно сообщать о дискомфорте, как ты сам требуешь, знаешь, — пробурчала Гермиона, прежде чем прижаться губами к его головке. — Я никогда раньше это не делала, поэтому… — тихо сказала она, заправляя прядь волос за ухо и на пробу провела языком чуть ниже, привыкая к ощущениям и незнакомому неприятному вкусу. Она не хотела смотреть вверх, чтобы проверять реакцию Малфоя. Мало того, что это могло выглядеть просто кошмарно с его ракурса, Гермиона просто не желала увидеть на лице слизеринца явные признаки ее неумелости. Гермиона аккуратно взяла в рот головку, удивленная тяжестью на языке. Она напряженно вздохнула, не понимая, как раскрыть челюсть настолько, чтобы это не напрягало ее и зубы не цепляли кожу в процессе. Она опустилась еще чуть ниже, прижимаясь языком и заставляя член проехаться по ее ребристому небу. Малфой резко вздохнул сверху, и отстранившись, Гермиона не сдержала любопытства и посмотрела на него. — Он красивый, — рассеянно заметила она, изучая как рассыпавшиеся пряди его челки скрывали сверкающие серые глаза. Когда он был настолько покрасневшим, казалось, что его кожа вовсе не фарфорово-белая. Будто на мгновение он стал более похожим на человека, чем на искусно высеченную статую. Попробовав опуститься в этот раз чуть ниже, хаотично водя языком вокруг члена и вдохновляемая несдержанными приглушенными звуками сверху, она пыталась заглотить как можно больше, но каждый раз отстранялась из-за рвотного рефлекса. Ей казалось, что она делает недостаточно: ее язык работал неумело, а действительно приятно может быть, только когда член полностью принят. Но судя по реакции Малфоя, того, на что она способна сейчас, вполне может быть достаточно. Гермиона предполагала, что Малфой из тех людей, которые просто тихие во время секса, но возможно проблема была в том, что она не уделяла слизеринцу должного внимания, фокусируясь на собственном удовольствии. Ей даже стало стыдно, потому что Малфой никогда ничего от неё не требовал. — Гермиона, — простонал он, зарываясь рукой в ее волосы, но не пытаясь ее направлять. — Мм? — вопросительно промычала она все ещё с губами вокруг его члена, и посланная вибрация определенно творила с ним что-то невообразимое, потому что в следующий момент он простонал ещё громче, слегка закидывая голову назад: — Гермиона! Тихо посмеиваясь она отстранилась и продолжила медленно водить по нему рукой. — Я слушаю, — откровенно рассмеялась она, и снова взяла член в рот, лишая Малфоя возможности ответить, позволяя ему лишь давиться собственной слюной и бессильно дергать пряди ее волос, когда стимуляция оказывалась слишком сильной. Это похоже на вид сомнительной власти. Наверное, это странно, чувствовать контроль, стоя перед кем-то на саднящих коленях с его членом во рту, особенно когда подобная практика используется как повод для унижения в некоторых шутках. Гермиона вспоминает отвратительное поведение своих однокурсников в период пубертата, которые кричали ‘отсоси’ на всю гриффиндорскую гостиную и делали вульгарные движения бёдрами. Это была полная катастрофа. Но сейчас она не чувствует себя униженной. Скорее наоборот: глядя наверх на красное лицо растрепанного Малфоя, с приоткрытым ртом и блестящими от собравшейся влаги глазами, она чувствует себя так, будто в ее руках контроль. Потому что ведёт она. Это была ее инициатива, которую она не позволяет выхватить из своих рук Малфою. В один момент ей любопытно, видел ли его кто-нибудь ещё таким уязвлённым? Потому что таким он сейчас является в ее глазах. Уязвлённым в том смысле, что если сейчас кто-то войдет в кабинет, она может представить его растерянно поправляющим свою одежду, сутулившимися и стыдливо краснеющим. А не гордо стоящим с надменной потешной улыбкой. Если бы ее рот сейчас был не занят, Гермиона бы усмехнулась. Но вместо этого она проходится короткими ногтями по низу чужого живота, а второй рукой вцепляется в чужое бедро, решая попробовать взять глубже. — Я хочу попробовать пропустить тебя в горло, — закашлявшись, сказала она. — Как мне это сделать? — Вряд ли получиться с первого раза, — расфокусировано опроверг он, тяжело дыша и поглаживая волосы на ее голове. — Все равно хочу попробовать, — настаивала она. — Как? — Чертова заучка, — задушено хохотнул он хриплым голосом. — Дыши глубоко, надо полностью расслабить горло. Аккуратно попробуй взять глубже, никакого секрета. Можешь попробовать сглотнуть, но ты скорее подавишься. Приняв инструкцию, Гермиона опускалась ниже, пока не почувствовала как головка члена уперлась ей в заднюю стенку горла, не пропуская дальше. Она слегка покраснела, когда начала дышать на счет, пытаясь опуститься ниже, но давление не исчезало. — Это не должно быть супер легко. Просто попробуй надавить, — прохрипел Малфой, и Гермиона подняла на него раздраженный взгляд. Чертов бабник. Решив рискнуть, Гермиона сглотнула, как и посоветовал Малфой, и покраснела от неловкого звука, когда она влажно подавилась. Приблизительно поняв ощущения, она попробовала еще раз, и болезненно зажмурила глаза, на которых выступили слезы. Малфой прошипел какие-то ругательства, болезненно сжав пряди ее волос в руке. Это было скорее неприятно, чем наоборот. Даже через нос дыхание было затруднено. Она не могла пошевелить языком без триггера рвотного рефлекса и также не могла свободно шевелить головой и брать глубже, чтобы дать хоть какою-то фрикцию. Ее горло судорожно сжималось вокруг члена Малфоя, пока она привыкала и сдерживала слезы в уголках своих глаз. Отстранившись и жадно глотая воздух, Гермиона снова попыталась взять глубже, но Малфой оттянул ее голову за волосы. Гермиона могла поклясться, в момент когда провисающая ниточка слюны тянущаяся от ее губ до кончика его члена оборвалась, в Малфое что-то щелкнуло. Он толкнул ее плечо, заставляя упасть назад, и встал между ног Гермионы. — Раздвинь, — коротко указал он, точными движениями убирая ремень и приспуская свои брюки. Гермионе казалось, что ее голова кружилась, ей было почти неловко за восторг, сжавший ее горло в предвкушении. Контраст между Малфоем, который виктимно стонет в свою руку, и тем, кто сейчас рваными движениями задирает ее колготки до колен, чтобы закинуть ноги на плечи и дать себе доступ, не должен быть возбуждающим. Ей не должна нравится резкость в чужом взгляде и жесткая линия няпряженной челюсти. Однако она игнорирует брусчатку, впившуюся ей прямо в копчик и молчит, когда ее оголяют в настолько откровенной позе. Ей почти стыдно, насколько нуждающейся нужно быть, чтобы позволить такое. Но этого почти не хватает, чтобы прекратить все здесь и сейчас. Малфой вошел одним толчком без подготовки, заставив Гермиону гулко выругаться. Он придвинулся еще чуть ближе, плотно вжимая бедра в ее. Потолок замка над ней казался выше чем обычно, и ее зрение расходилось кривыми полукругами, вращая кирпичные кладки перед глазами. Каждое движение Малфоя сопровождалось звонким шлепком кожи о кожу. Он навис над Гермионой, почти складывая ее пополам, и поставил колени с двух сторон он ее бедер, будто бы пытаясь переплестись всеми конечностями. Возможно, это первый раз, когда он сорвался с цепи настолько, чтобы не думать ни о ситуации, и о последствиях, потому что они уже однажды пережили все это. — Я скоро... — Не смей, — Гермиона чуть ли не прокричала, — блять, Драко, я даже не близко, не смей. Внезапно Малфой задушено застонал и его толчки стали прерывистыми. — Твою мать, — прорычал он, впиваясь пальцами в ее бедра. Его брови красиво нахмурились, и Гермиона потянулась рукой, чтобы дотронуться. — Я позабочусь о тебе после, честно. Его толчки стали резче, и он прижал ее за плечо к полу, чтобы Гермиона не скользила по неровной плитке. В такой позе он входил глубже, чем обычно: Гермиона чувствовала болезненные удары снизу живота и дискомфорт в мышцах спины от неожиданной растяжки. Она задыхалась от того, насколько бесконтрольными стали его движения. Полная противоположность Малфоя, который раньше делал все для достижения отклика именно с ее стороны, а теперь берет все, что только может ухватить. Жадность, с которой он сдавливал, прижимал, проникал в ее тело оставляла меланхолическое послевкусие на языке Гермионы. Ей показалось, что, наконец-то, она поняла его чуточку больше. Будто бы она впервые увидела его оголенным: вывернутым уродливыми внутренностями наружу. Принимая все болезненные ощущения, ей стало спокойней от того, что не она одна старательно прячет отталкивающую подноготную. Это другая грязь, возможно более приемлемая, чем ее собственная. Но лежа на затоптанном чужой подошвой полу, с оголенными ягодицами и прижатыми к груди коленками, пока ее берут в пыльном заброшенном классе, Гермионе кажется, будто все на своем месте. Будто это большее, что она заслуживает.