Эпилог

Половину ночи Гретта не находит себе места. Марла и Мерриль возвращаются к вечеру, как раз когда летняя закатная акварель сменяется бархатной осенней тьмой – на дворе август, от улиц веет раскаленным жаром, а с балкона слышен запах «благословенного яблока», которое заботливые хозяйки выставляют на подоконники остывать. Даже в Киркволле, городе с самой дурной репутацией по эту сторону Узкого моря, в такие вечера люди возвращаются домой только радостные, нагруженные покупками с рынка, пропахшие пряным вином и пряным ветром из порта. Андерс считает точно также; «сиди уже, герой семейного фронта», – шипит он недружелюбно, когда Гретта поднимается из кресла, и наверное, думает Гретта, Андерс прав – сдался он сестре сейчас, когда она, пьяная и счастливая, потащит Мерриль на кухню, за законной долей выпеченного Оранной пирога, а потом к себе в комнату, и хорошо, если они выползут оттуда к полудню и хотя бы поздороваются с соседями… Внизу надрывно, будто придушенно, вскрикивает Оранна, и они с Андерсом подрываются одновременно, роняя один книгу и второй – исчерканные грифелем листы. В коридоре темно. Единственная свеча горит в плошке, которую Оранна едва удерживает в дрожащих пальцах, и в зыбком свете кровь, заляпавшая бока Кусаки и штаны магичек, кажется черной. – Госпожа Марла! Госпожа Мерриль! – пискляво причитает служанка, мечась по коридору и не зная, куда приткнуть несчастную свечу. Гретта перемахивает сразу по пять ступеней за раз, слетая вниз, одной рукой ставит свечу на комод, другой встряхивает Оранну за плечо, чтобы не мельтешила, третьей… ах, была бы у него третья! – Что случилось? – Какого демона!? – вторит Андерс, оказывающийся тут как тут. Самое страшное, что Марла молчит. Молчит как-то по-особенному самозабвенно, будто погруженная в ритуал, и Гретте становится страшно по-настоящему. У нее запекшаяся в углу рта ссадина, с висюльки на посохе, качающемся в ремне за спиной, осыпалась половина оберегов, а взгляд… Она бросает исподлобья, из-под края капюшона лишь один взгляд, но то ли игра освещения творит злую шутку, то ли магия – благородная амелловская синь чернит, будто из глазниц сестры смотрит какой-нибудь демон. Гретта отшатывается на шаг, сглатывает, и наваждение пропадает. – Чем-нибудь помочь? – делает он еще одну попытку, пытаясь заступить перед сестрой, но с тем же успехом можно переть против бронто. – Ничем. – Ты вся в крови, – возражает Гретта, но Марла будто не слышит. Она никак не реагирует на пристально пялящегося Андерса, хотя стоит этим двоим оказаться в одной комнате – и небольшой скандал неизбежен. Оранна тянет к ней руки, чтобы привычно помочь снять плащ – надо застирать, пока кровь на подоле не схватилась коркой, Оранна единственная умеет это делать так, что следов не остается, – но Марла отшатывается и еще плотнее кутается в ткань, под ней, как под крылом, прижимая к себе Мерриль. Это похоже на какой-то спектакль. Церковную мистерию, которую служат накануне Фуналиса, когда церковницы движутся к алтарю в абсолютном безмолвии, и лишь тот, кто читал нужные отрывки Песни, может понять, что вообще происходит. Гретта думает, что он так ничего и не услышит, но у лестницы Марла оборачивается. – Глянь, что с Кусакой, – роняет она через плечо и, коротким движение подхватив Мерриль на руки, уносит наверх. Какого хрена, хочет спросить Гретта, а Андерс даже спрашивает вслух, но ответа не получают оба. Оранну все еще потряхивает. Гретта уводит ее на кухню и выпаивает первым, чем подвернется под руку – остывшим пряным вином, – а потом возвращается в гостиную, безошибочно ориентируясь на голубоватое целительское свечение. Кусака, прижав уши к голове, недоверчиво косится на Андерса, и только от голоса Гретты успокаивается, запрыгивает послушно на диван, дрыгая раненой лапой, закрывает глаза и стискивает челюсти, смиренно готовый принять свою судьбу. На его шкуре смешаны кровь каддиса, кровь врагов, кем бы они ни были, и кровь самого мабари – ничего толком не разобрать. Андерс заклинанием снимает боль, Гретта, нащупав в буграх мышц обломанные у основания стрелы, помогает раскрыть раны и скользкими от крови пальцами вытащить наконечники. – Похожи на долийские, – бросает мимоходом Андерс, покосившись на темную сталь, откованную из болотной руды, но внимание на этом оба стараются не заострять. Несмотря на заклинание, Кусака все равно дергается, бессильно рычит в стиснутые зубы и дрожит от боли, сдерживаясь, чтобы не укусить случайно в забытьи. Хороший, хороший мальчик, гладит его по холке Гретта, чуткими пальцами целителя пытаясь отыскать на шкуре другие следы драки, но находит только свежие, наскоро залеченные марловской рукой шрамы – уж ее работу, похожую больше на заплатки поверх ран, он узнает в любом случае. С кухни возвращается Оранна, без подсказки волоча перед собой тазик с горячей водой. Андерс подскакивает, помогает; Гретта, вымачивая в воде тряпицы и смывая кровь со шкуры, рассеянно думает, что в Тевинтере, должно быть, эльфийка видела и не такое – только отвыкла под крышей Хоуков, вот и впала в ступор. Оранна подтверждает его догадки, подтыкая подол, остатками воды оттирает грязь и кровь в коридоре, обмывает лапы Кусаки, потом стелет ему возле камина запасную шкуру, чтобы было теплее, бесстрашно подманивает зверя, цокая языком. Мабари дожидается, пока Гретта залатает последнюю рану, спрыгивает с дивана и, неловко ступая на залеченную лапу, плетется к лестнице. К хозяйке, думает Гретта, и что-то екает в груди от этой беззаветной собачьей преданности… Преданная теплая ладонь Андерса ложится на плечо. Он падает рядом, сбросив в таз окровавленные тряпки, и они просто сидят, глядя в огонь. Оранна приносит чай и остатки пирога, Гретта, не думая, вгрызается в ароматную корочку, облизывает с пальцев яблочный пряный сок, не замечая подмены вкусов: мама пекла по-другому, но это первый год и первая осень, когда приходится довольствоваться только стряпней Оранны. Обычно это сразу чувствуется, но сегодня он просто двигает челюстями, не думая, и молча, одним взглядом благодарит Андерса – спасибо, что не спрашиваешь. – У нее руки были по локоть в крови, – только говорит Андерс и остервенело вгрызается в пирог, когда Гретте кусок в горло больше не лезет. Он почти ничего не успел разглядеть. Только этот взгляд, взмах полой плаща, поджатые губы, встрепанную макушку Мерриль, прячущуюся под плащ… И под языком начинает горчить вовсе не от муската и гвоздики. Марла, конечно, живет на два дома, спит то на роскошном ложе в фамильном поместье, то делит топчан в эльфинажной халупе пополам с Мерриль, но последний раз они ночевали под одной крышей три дня назад, и Гретта не представляет – не хочет представлять, – что могло случиться, что он почти не узнал свою сестру. Оранна отпрашивается спать. Андерс уходит и возвращается со стопкой писанины, садится в кресло ближе к огню, пытается работать, но настроение не возвращается – Гретта видит, как тот хмурится, потирает лоб, морщится, шевелит едва заметно губами, подбирая слова, но строчки по бумаге ползут неумолимо медленно, через силу и тягостное кисельное молчание, повисшее в комнате. Андерс слишком благороден, чтобы, устав вусмерть, покинуть его этой ночью; он засыпает прямо так, в кресле, и Гретта, накрыв его пледом, тихо возвращается на диван и ждет, сам не знает чего, в тускнеющем свете прогорающих поленьев. К середине ночи он слышит шорохи на лестнице. Потом хлопок двери. Потом скрип кухонных половиц и стук буфетных дверец. Он бесшумно поднимается, крадется на кухню, замирает на пороге, привалившись плечом к косяку. Еще несколько секунд Марла не замечает его присутствия, продолжая рыться в недрах шкафов; добыча в ее руках – припарки, бутыль сладкого красного вина и чистые полотенца, стандартный набор ведьмы из сказок, способный значить что угодно от девичника до кровомажьего ритуала. – Кхм, – прочищает Гретта горло, и Марла резко оглядывается. Гретта ждет хоть какой-то реакции – неловкого «привет», усталого «ну что еще?», злобного «пошел нахуй», – но Марла медлит секунду, тяжело моргает и также молча отворачивается, сгребая с полки еще одну припарку в карман. – Хотелось бы все же знать, что случилось. Она достает с нижней полки вторую бутылку с прозрачной слезной самогонкой, сует под мышку, прижимает подбородком к груди ворох полотенец и, обойдя стол, шагает в коридор. В последний момент Гретта выпрямляется и скрещивает руки на груди, загораживая ей проход. – Я спрашиваю, что случилось, Марла. Вы нас до усрачки напугали. Он очень старается сделать так, чтобы голос не дрожал ни от гнева, ни от волнения. Кажется, работает: Марла поднимает колючий цепкий взгляд, миг медлит, будто проверяет, прободает ли его своим молчанием. Гретта даже не вздрагивает, и она, вздохнув, неохотно открывает рот: – Маретари погибла. Сабре нам не поверили и напали на Мерриль. Пришлось драться. – А каким боком вы причастны к смерти Маретари? – закономерно пытается вытянуть больше Гретта, чуя подвох не то что печенкой – вставшими на дыбы волосками на руках. – Вы там вообще что забыли? Марла, я могу помочь? Пожалуйста?.. «Не молчи», – хочет попросить он, но понимает, что бесполезно. Марла молчит несколько секунд, а потом, переступив его вытянутую ногу, толкается плечом в плечо безболезненно, но упрямо, пробивая себе путь. – Какая разница. Пусти. Я сейчас должна быть с ней. С ней – со своей долийкой. Миг Гретта медлит. Он может выставить руку, поймать сестру в объятья, схватить за шкирку, может, банально отшагнуть еще – у него ноги длиннее, успеет, – и снова загородить путь… Но он вспоминает ночь в лечебнице в Клоаке, когда Андерса трясло после приступа одержимости, когда он также рвался к нему, под бок, быть рядом, дышать рядом в унисон, не готовый тратить и словечка на окружающих, потому что они нужны были в первую очередь Андерсу, и не шевелится. Марла уходит. Гретта уходит тоже, и ему не спится половину ночи, и утром, когда Оранна хлопочет на кухне, а мятый от сна в кресле Андерс чиркает что-то на свежем пергаменте, по одному тыря с блюда бутерброды, Гретта чувствует себя прямо как упавшие мимо этого блюда крошки. Он весь какой-то собранный из обмельчавших кусочков и находится не в своей тарелке. Это все… неправильно. Сломано. У него есть Андерс, а у Марлы – Мерриль, и это замечательно, но ведь они тоже есть друг у друга. Они же Хоуки. Последние, если не считать служащего где-то далеко за морем Карвера… Все утро Гретта напрасно ждет скрипа ступенек. У Андерса дела в лечебнице, Оранна уходит на рынок, и он вроде как тоже не валандается без дела – сидит в библиотеке и пялится в расходные книги, но то и дело ловит себя на том, что поднимает голову и, считая кружащиеся в воздухе пылинки, прислушивается, не хлопнет ли дверь марловской комнаты. На улице далеко за полдень, и Гретта не выдерживает. Ступая по ковру, он крадется по коридору к самой дальней спальне. На страже преданный Кусака, улегшийся прямо поперек входа. Мабари поднимает морду с лап, настороженно ведет носом и, стоит Гретте сделать еще шаг, скалится, щеря клыки за оттопыренной верхней губой. – Тише, тише, – Гретта успокаивающе выставляет ладони перед собой, пока Кусака утробно рыкает. – Тише, малыш, тише. Я только хочу помочь ей, правда. Пустишь меня ненадолго? Мабари прислушивается, шевеля ушами. – Пожалуйста, – почти отчаянно добавляет Гретта, делая шаг вплотную, и пес, бросив на него оценивающий взгляд, все же прислушивается и неохотно отползает в сторону, позволяя пройти. Гретта нажимает на дверную ручку и замирает на пороге. В комнате стоит душное жаркое марево, будто тут не проветривали сотню лет. Шторы задернуты; августовское солнце едва может пробиться сквозь плотную ткань, и комната погружена в густой малиновый сумрак, пронзенный лишь парой тонких золотистых лучей в щелях драпировки. Гретта оглядывается, недоумевая: на полу завалы книг и свитков, шкаф выпотрошен, рубашки вперемешку с бельем разбросаны где попало, в углу грязные плащи и штаны, скукоженные от крови, на кровати сбились в огромный ком одеяла и пледы – Гретта даже не сразу понимает, что Марла все еще здесь. Со сдавленным стоном, как после похмелья, ком на постели шевелится, и Гретта, наконец, привыкает к полутьме. Мерриль спит, свернувшись калачиком и спрятав лицо в сгибах острых локтей, Марла лежит рядом, обвернувшись вокруг нее, словно еще одно одеяло, или… Или – понимает Гретта, и на миг ему почти хочется улыбнуться, – словно дракон вокруг своего сокровища. Это все похоже на логово дракона. Жар чешуи, душный запах настоек и нестиранных вещей, алая утробная полутьма… правда, развивает мысль дальше Гретта, и даже тень улыбки исчезает с лица, из-за цвета штор еще кажется, будто комната вся обляпана свернувшейся кровью, и каждый ком вещей, каждый угол свалки – это огромный слизистый сгусток, выхарканный продырявленными легкими, или даже еще что похуже. Он уже видел подобное. Марла никогда не стеснялась колдовать в его компании. – Че приперся? – сиплым от долгого молчания шепотом спрашивает сестра, приподнявшись на локте. – Может, спуститесь и позавтракаете? Или я могу принести? – предлагает Гретта. Марла щурится зло и колко, прикрывая ребром ладони глаза; наверное, свет из коридора слепит, соображает запоздало Гретта и прикрывает дверь, еще больше притапливая полутьму комнаты – только Марле явно этого мало. – Просто съеби отсюда, – шипит она, совсем как мабари приподняв верхнюю губу. И это ошарашивающе, пусть даже Гретта не ждал теплого приема. – Я хочу помочь, – почти жалобно тянет он, домиком приподняв брови, осторожно, стараясь не наступить на какой-нибудь фолиант, ступает на полшага в комнату, но Марла тормозит его одним взглядом. – Съеби, – повторяет она шепотом, который должен заставлять шпану на улицах оседать на задницы, и валится назад, в постель, еще плотнее прижимается к Мерриль, почти облекая драконьим змеистым зигзагом. – Прибью, если разбудишь ее. Гретта смотрит, как ласково, едва касаясь кончиками пальцев встопорщенных волосков, Марла гладит Мерриль по макушке, подтягивает одеяло, накрывая их обеих, своей спиной и тканью ограждая долийку от внешнего мира. У них свой. Мир драконьего логова и древней магии. Гретте тяжело дышать жарким багровым воздухом; он сглатывает, отступает назад, потупившись, и притворяет бесшумно дверь. Сразу подползает Кусака, ложится на законное место, устроив голову на лапах, и дом снова погружается в тревожную, дремотную тишину. Все было сложно, думает Гретта, но так сложно – никогда. Они ругались и мирились, сходились и расходились каждый к своим друзьям, но всегда оставалось что-то общее, что-то… что делало их семьей. Хоуками. Что-то, что неизменно означало: им есть, ради чего действовать вместе. Возня с младшими, потом только с Карвером, семейная тайна магии, помощь отступникам, пока Марле это было интересно, вложенные в Костяные Ямы деньги, пока не прилетел этот дурной дракон, забота о маме, пока… Что-то сломалось, когда они похоронили Лиандру. Но только год спустя, стоя под дверью сестры, которой он больше, кажется, не нужен, Гретта понимает, что вместе со сломанным в прошлом осталось все неизменное, а что будет в будущем… Он понятия не имеет, что случится, если он рискнет открыть дверь драконьего логова. И поэтому не открывает.