Эпилог

Первый этаж «Висельника» гудит и грохочет так, что, если удачно встать в середину комнаты, можно пятками почувствовать хмельную дрожь. Однако в жилом крыле кружки на столах ходят ходуном только первые полчаса, пока они вчетвером торопятся побыстрее надраться; потом вино растворяет озноб первопада, засевший в продутых на улице костях, и становится вполне тихо. Маргаритка растекается по лавке и немного – по боку Хоук, Ривейни скидывает сапоги, наступив сама себе на пятки, и пропихивает озябшие стопы под брюхо Кусаки, пес ворчит и бодается лбом ей в колени, но все же смиряется с участью грелки и разваливается по полу, с сытым ленивым довольством терзая зубами обглоданную кость. Хоук перетасовывает карты – с пьяни играть лучше в «Добродетель», чтобы не путаться в очках «Алмазного ромба», – и Варрик, краем глаза кося в раздачу на руках, в мыслях продолжает лихорадочно перебирать эпитеты. Что-то есть особенное в этих вечерах. Что-то такое… уединенное… тихое… спокойное… В голове крутится, но никак не ложится под язык, и Варрик, которому в последнее время пишется через силу или не пишется вовсе, начинает, кажется, понимать Хоук, которая простецки спускает пар бухлом и мордобоем. Хотел бы он также, чтобы не приходилось ловить за хвост скользкие, верткие слова… – А все-таки надо было ему напоследок врезать, – возражает Ривейни, шлепая «драконом» поверх «рыцаря». – Заслужил. – Стала бы я руки о дерьмо пачкать, – фыркает Хоук, в ответ бросая туза. – Кон за мной, ты сдаешь. Ривейни закатывает глаза, собирая карты. Последние пятнадцать минут они лениво переругиваются, заслужил или нет склизкий слизняк по имени Хьюберт пару оплеух от той-самой-суки-Хоук, но спор никак не клеится. Обе разворачивают карты веером, Маргаритка, отвлекшись от плетения долийской бирюльки, кладет Хоук голову на плечо, разглядывая раздачу, и Варрик мысленно хмыкает: у Мерриль на лице написано, что расклад выпал так себе, а значит, этот кон будет за двумя тузами у него на руках. – Так что дальше? – спрашивает гном, делая первый ход – как на его вкус, Хьюберта они уже обсудили достаточно, пора менять тему. Хоук вытаскивает из веера «деву», одним движением брови уточняя, что, мол, дальше, и Варрик вздыхает. – После шахт. Рискнешь еще во что-нибудь вложиться? Или с тебя довольно бизнеса? Хоук в улыбке показывает зубы: – Да было бы чем вкладываться. Это, – она кивает подбородком на кошель, брошенный прямо на край стола, – только прокутить. Хьюберт выплатил рабочим, но оборудование продал за гроши мне назло, три-четыре попойки с вами – вот и весь бюджет… Варрик, чтоб тебя демон забодал, откуда ты этих долбанных тузов берешь!? Мысленно Варрик хмыкает. Из честной раздачи, в отличие от некоторых, но Ривейни не сдает – в этом коне пара «рыцарей» в рукаве ее не спасут, – выкладывая в собираемый сет только что полученную на руки «звезду». – Откуда надо, – улыбается он, завершая ход «девой», и приваливается спиной к стене. – Тогда какие планы? Шахты, если я правильно понимаю, последние держали тебя в городе. Разгульная жизнь? Мажье подполье? Политика? Он спрашивает с рассеянной улыбкой, чередуя с шлепками карт – Хоук и Ривейни борются за дополнительную раздачу, кому она достанется, тот и закроет сет вторым вслед за победителем, – и да, это не совсем допрос, но Варрик слишком долго подбирался к возможности завести разговор на тему, чтобы упускать шанс. Ему не пишется. Ему до колик надо разобраться, и может тогда слова перестанут клеиться к зубам и начнут, как миленькие, стройными рядами сыпаться на бумагу. На каждый вопрос Хоук все раздраженнее мотает головой и потом надолго замолкает, кусая ноготь и мечась взглядом поочередно меж картами на столе и картами в руках: «рыцарь» из рукава Ривейни ставит ее в тупик. Ответит – скажу, что это был мухлеж, не ответит – сама виновата, загадывает Варрик, и осторожно, боясь спугнуть, подцепляет: – Уедешь из Киркволла? Он точно помнит, что Хоук хотела уехать. Правда, во времена, когда он спрашивал, многое было иначе – Лиандра держала детей при себе, да и Маргаритка ни за что не согласилась бы бросить насовсем родной клан. Но сейчас она едва шевелит ухом, сгорбившись над приколотым к штанине оберегом, и если в плетеном узоре нитей прибавляется, то в настоящем они рвутся одна за другой. – Ну, было бы неплохо, – Хоук слишком погружена в игру, чтобы замечать подвох. Вместе с ногтем закусывает заусениц, потом резко выдыхает и все же шлепает поверх «рыцаря» козырной «девой». – Только денег ни шиша, надо подкопить. Ебала я путешествия, в которых придется питаться желудями. – Желуди вкусные, если их уметь готовить, – бурчит Маргаритка, подцепляя петлю новой нити, и Ривейни смеется: – Да, Марла, ты просто желудей правильных не ела, – сверху она сщелкивает козырного туза, которого так ждал для своего расклада Варрик. – Чтоб ты не расстраивалась от проигрыша, золотце, напоминаю: достань мне корабль, и будут путешествия куда душа пожелаешь. Или займи у Гретты, разве проблема? Варрик вздыхает и бросает на нее укоризненный взгляд, Ривейни едва жмет плечами. Начистоту – примерно туда же он и клонил расспросами, так что в мыслях буквально может вообразить этот разговор: «Так чего дуешься, Варрик?» «Видишь ли, Ривейни, хотел как-то помягче». «Пф, просто ты любишь усложнять. И можно без «спасибо», мне тоже вообще-то интересно, как далеко они там сошли с ума». Проигравшая Хоук сгребает в кучу карты и не видит игру их взглядов. Ривейни явно насмехается, приподнимая бровь, Маргаритка настороженно оттопыривает уши, чуя тревогу в воздухе, Варрик гадает в спешке, как бы ему помягче свернуть неудачный вопрос, увести немного в сторону – может тогда не сегодня, потом как-нибудь… – А мы не разговариваем, – говорит спокойно Хоук, тасуя карты, и Варрик почему-то теряется, видя это бесстрастное лицо – разве что самую каплю более равнодушное, чем обычно. – Совсем? – глупо переспрашивает он, Хоук хмыкает, начиная раздавать, и вот теперь тишина действительно становится гнетущей. Слышно, как сально шлепает карта за картой, как кряхтит Кусака, перекатываясь с одного бока на другой, как Маргаритка шепчет под нос, считая ряды путанного узора. Ривейни допивает эль из своей кружки и с немого разрешения Маргаритки забирает ее пиво, заливаясь по самое горло до той отметки, где настроение снова вернется к умиротворенному. Иногда Варрик ей завидует. По белому. Он тоже хотел бы так, чтобы пара кружек позволяла надеть очки подходящего цвета и можно было наплевать, о чем судачат – или, наоборот, молчат, – собутыльники за столом. Хотел бы водиться с обоими Хоуками также, как Изабела, непринужденно и легко, плюя на семейные ссоры и неурядицы. Хотел бы, как она, знать о событиях в Виммарке только понаслышке… Он знает, что еще пожалеет об этом, но сейчас молчание убивает сильнее, чем страх последствий. – Ты хотя бы пробовала поговорить? – спрашивает Варрик, и долгую-долгую минуту, когда слышен вздох каждого, они молчат в напряжении. Потом Хоук выдыхает, первая делая ход черным «рыцарем». – А зачем? – Варрик совершено обезоружен этим вопросом, так что готов расцеловать Ривейни в обе щеки за вмешательство: – Чтобы все-таки свалить из города? Ну, так, напоминаю, с чего мы начали. Помиришься, цапнешь деньги и свалишь на все четыре стороны? – Да пока не приперло, – жмет плечами Хоук. – Припрет – поговорю, конечно. В поместье мы поровну вкладывались, начнет жопа гореть – потребую свою часть, разгребемся как-нибудь. Сейчас-то на кой хрен лезть к счастливому человеку… – Счастливому? – Ривейни и Варрик переспрашивают одновременно. Должно быть, у него совсем не получается справиться с лицом – Хоук пристально смотрит поверх карт прямо в глаза, не мигая, и Варрик насильно приподнимает бровь: да ладно тебе, Кусака, ты же не будешь наводить порчу на меня прямо сейчас. Это действительно не порча. Варрик слишком поздно замечает, что, растерявшись, неудачно опустил веер карт; Хоук успевает разглядеть нехватку красных и с кривой ухмылкой выкладывает на стол сразу «дракона» и «деву» одной масти. – Начну издалека. Помнишь, как мы с Греттой гоготали, когда ты в первый раз меня Убивицей назвал? – Да, – Варрик не очень понимает, как так вышло, что заманивает в ловушку вопросов уже не он, а его, но заинтригованно склоняется ближе, бросив поверх красных единственного туза – все равно этот кон не за ним. – Помню. Признаться, до сих пор крайне заинтересован, что в этом было смешного. – Ты слишком удачно попал в яблочко. Меня так мама за глаза называла, когда у меня магия уже проклюнулась, а у Гретты еще нет. Там какая-то херня при родах вышла, что я родилась с розовой жопой и большими претензиями на жизнь, а Гретту натурально повитуха откачала. Ну и нашептала мамке, что я, мол, еще в утробе на брата покусилась, так что точно или уже чудовище, или вырасту чудовищем… – она выкладывает на стол «звезду», начиная сет на пару с Ривейни, и недоуменно косится на всех. – А что вы так пялитесь? Я что, не рассказывала? – Нет, vhenan, – укоризненно вздыхает Мерриль, – ни разу, – и Ривейни, вздернув бровь, тянется коснуться лба Хоук: – Только не говори, что притащила из Виммарка какую-нибудь скверную лихорадку… – лоб, должно быть, в полном порядке, потому что Изабела вздыхает и возвращается к картам. – Ну давай, что там дальше? Если ты намекаешь, что надо было сожрать Гретту еще в материнском брюхе, то я даже не знаю, восхищаться тобой или бежать менять штаны. – Можешь просто их снять, – в очаровательной улыбке показывает Хоук зубы и жмет плечами. – А заканчивать нечего. Я думаю, мама сильно проебалась, когда талдычила Гретте, что семья – это святое, и бла-бла-бла. Если бы он с детства боялся меня до усрачки и не лез, было бы сильно проще. Так что теперь, когда он избавлен от материнских иллюзий, пусть наслаждается открывшимися перспективами. Варрик выкладывает на стол пару «рыцарей» и думает, что это все, конечно, очень интересно, но если начистоту – он в ужасе. И еще немного хочет смеяться, потому что несмотря на полный в литературном смысле пиздец ситуации то, как Хоук изъясняется и рассказывает истории, заслуживает отдельного сборника. «Хоуки и что с ними не так, – смакует в мыслях Варрик. – Лучше, чем унылое «История Защитника», по крайней мере», и шлепает на Изабелиного «дракона» туза. – Маргаритка, если вдруг эта женщина, – он кивает подбородком на Хоук, – начнет тебя пугать… – То обязательно скажи, котенок, – подхватывает Ривейни и подмигивает так очаровательно, что растаять должна любая. – Мы найдем, куда тебя спрятать. Несколько мгновений растерянная Маргаритка хлопает глазами; если она ответит, что считает это все, наоборот, милым, то он сожрет на спор собственные портки, но Мерриль всего лишь улыбается в ответ, сообразив, что друзья шутят, и обещает подумать. Варрик видит, как при этом магички переглядываются, как теплеет только что бывший колючим и холодным взгляд Хоук, и ему тоже становится легче – хорошо, по крайней мере, что в шутке растворилась неловкость и дальше они играют как обычно, травя анекдоты, а не делясь наболевшим. Но Варрик ничего не забывает. Он вспоминает этот разговор неделю спустя, когда сидит в гостиной в поместье Амеллов, и Оранна хлопочет вокруг, донося с кухни то печенье, то нарезанный сыр, пока Хоук мягко не прогоняет ее отдыхать. Варрик благодарен за тишину, хотя за печенье стоит благодарить не меньше: хрустящее, с карамельной корочкой, в качестве закуски к пряному кисловатому вину – пальцы не то что оближешь, сгрызешь до кисти. Они разговаривают обо всем подряд: о жизни, о политике, о скорых праздниках Первого Дня; об очередном нашумевшем побеге магов, о котором и Хоук, и Варрик осведомлены, пожалуй, лучше, чем Мередит или Орсино, потому что они вместе прокладывали путь по Клоаке для беглецов; о крупном заказе в Греттину сыроварню и о подробностях свежего скандала в Варриковом издательстве – получается почти светский визит вежливости, приятно разнообразящий зимние скучные деньки. Говорить о буднях, жевать и одновременно думать – для профессионального краснобая задачка плевая, так что Варрик успевает и озираться краем глаза. С Греттой он встречается ничуть не реже, чем с Марлой, но все как-то бегом, в спешке, встретились – сделали дело – разбежались, и многие перемены он заметил бы только сейчас, учитывая, что месяца два не наведывался в гости… Но самое страшное, думает Варрик, и кусок печенья ломко крошится на зубах, самое страшное, что перемен практически нет. Никто не тронул книги Марлы, и Оранне не простила бы себе, если бы заваленные мажьими фолиантами шкафы обметала от пыли менее старательно, чем полки с романами и географическими атласами. Над камином все также покачивается сплетенная Мерриль ловушка для духов, утыканная мягкими совиными перьями. На месте даже бутылка любимого марловского виски, приткнувшаяся на полу меж столом и шкафом, и все также из нее торчит похожий на сгнивший палец мертвеца высушенный корешок феландариса, и Хоук, случайно в беседе напоровшись взглядом на что-то из этих вещей, не вздрагивает, не хмурится, не замолкает на мгновенье – как никто не замолкает, наткнувшись взглядом на любимое кресло в гостиной. Это все еще их дом, думает Варрик, все еще дом Хоуков, Гретты и Марлы. Они вместе продирались через порождений тьмы на Тропах, вместе до хрипоты спорили на рынке, выясняя, понравятся матери больше красные или зеленые занавески, вместе закатывали здесь пирушки, когда чад очага стоял до потолка, а в стеклянном море из разбросанных бутылок Ривейни могла плавать вместо моря настоящего. Как же так вышло, хочет спросить Варрик, как же так, задави вас, придурков, камень, так вышло, что вы больше совсем, ни единым словом друг с другом не обмолвитесь, но в эту встречу он не задает ни одного стоящего вопроса. Ведь, по большому счету, Варрик знает, все было. Каждый вечер он запирается в комнате, разжигает свечи, точит перо, устраивается удобнее на стуле; или вдруг, утром почувствовав знакомую щекотку в мыслях, скатывается с кровати, закутанный в одеяло, садится прямо так, на пол, выхватывает чистый лист из стопки и старый обломанный грифель – из кармашка на боку сумки с арбалетными болтами… Третий месяц не пишется ни слова. Варрик сминает листы и швыряет их, куда придется. Он восстановил по памяти каждую фразу, каждый окрик или ругательство на длинном пути по тюрьме Стражей, каждое заклинание в бое с Корифеем. Где-то под рукой всегда лежит лист с дотошно вычерченным планом крепости, рядом – стопка с черновиками. Дословные диалоги. Те же дословные диалоги с ремарками: «Марла оскалилась», «Гретта умоляюще протянул руку». Еще раз те же диалоги с почти готовым текстом. Отдельно – заметки обо всем подряд, от кровной одержимости до особенностей тевинтерской архитектуры. На листочке, приколотом арбалетным болтом к двери, старая добрая трехчастная драма – первая ссора после призрака Малкольма, отбивка алтарем, вторая ссора с расхождением, кульминация на мосту у входа в тюрьму, развязка боем, трагический финал… У Варрика есть все, что нужно. Осталось собраться и написать хотя бы строчку, но каждый раз, садясь за лист, он закрывает глаза и оказывается там, и за три месяца на бумаге остаются слова, но не смысл. Он помнит Виммарк лучше, чем любую молитву. Марла и Гретта спорят битый час, то и дело срываясь на крик. «Ты идиот и всегда им был. Стражи продолбали Мор, а из-за этого мы чуть не сдохли в Коркари. Здесь и сейчас мы можем решить все раз и навсегда…» «Да ты себя послушай, Марла! Я верю, что можно заниматься магией крови и не тронуться кукухой, и ты все эти годы была подтверждением… но сейчас… Создатель, этот план очень, очень пугающий. Давай будем осторожнее, вспомни, чему учил отец…» «Он учил, что магия крови отвратительна! И сам применил ее, чтобы запечатать эту тварь, потому что херовы Стражи иначе выпотрошили бы его до пупа! Эти долбаебы хренову кучу лет просто держали на поводке злобную ебучую тварь, а теперь, когда появляется единственная адекватная Страж, которая хочет хоть что-то с этой хуйней сделать…» «Джанека – последняя, кого я назвал бы адекватным Стражем», – вмешивается Андерс, и еще не знает, что это роковая ошибка. Марле надоедает; она вдруг знакомо стискивает зубы, становясь еще больше похожей на озлобленного мабари, и отшатывается на шаг, перехватывая как перед боем посох. Никто не успевает сказать и слова, каменная глыба, обросшая шипастым льдом, врезается в Лария, и от бывшего командора остается только ветошь, груда сгнившей плоти и клок бороды, похожий на паклю. «Марла, ты что творишь, блять!?», – надрывно орет Гретта, хватаясь за посох. Мгновенье спустя все тоже держатся за оружие. Тишина невыносимая – слышно, как далеко внизу под мостом ручей плещется о вековые камни. «Эй, эй», – машет руками Варрик, вклиниваясь меж ними двумя. Ему симпатичен план Джанеки – действительно, в худшем случае просто придется потратить чуть больше болтов, чтобы решить проблему с долбанутым древним порождением, – но совершенно не нравится, как низко и утробно звучит голос Марлы. «Отойди, Варрик», – практически рычит она. «А вот и не уйду, – качает он головой. – Вы с ума двое сошли. Вдох-выдох, ребят, давайте, убирайте свои палки, поговорим, как взрослые люди…» «Отойди», – повторяет Марла, и по голосу Варрик понимает, что сейчас лучше не спорить. Он мнется, куда ему отступить; за спиной Гретты Карвер и Андерс, с Марлой Мерриль и Кусака. Его голос как бы решающий, но проблема в том, что они не голосуют; и Варрик, подумав, все же аккуратно переступает трещины в камне и становится поодаль от магичек, бросая на Гретту виноватый взгляд. Тот кивает – он не против. Гретта никогда не против. Гретта слишком понимающий, а еще слишком любит свою сестру. «Ты мне ничего не сделаешь», – фыркает он и опускает посох. Видно, как у него дрожат белые от напряжения пальцы, но он все же шевелит кистью, подавая остальным знак поступить также. Карвер охотно убирает ладонь от рукояти, Андерс все еще держится настороженно, исподлобья кося на Марлу. «Ты мне ничего не сделаешь, – повторяет Гретта, обезоруживающе выставив ладонь. – Марла, пожалуйста. Я боюсь, что ты совершаешь ошибку. Я хочу помочь…» Она не говорит ничего, только поднимает руки, прокручивая посох – слишком быстро, Варрик едва успевает заметить резкое покачивание кисти, – и вонзает его в камни кладки. То есть, думает Варрик, попыталась бы вонзить, но истертое ее ладонями дерево должно было треснуть от такой нагрузки. Или даже переломиться. Или… В оглушительной тишине слышен треск, но это не дерево – камень. Кладка рассыпается там, где посох почти на ладонь вошел меж булыжниками, и волна магической энергии, вибрируя, расходится дугой от Марлы вперед, к Гретте и остальным. Вскрикивает Карвер, Андерс, разведя руки, колдует барьер – бесполезно, прозрачный купол не защитит от землетрясения. Марла, конечно же, просчитывает все так, что мост перестает рушиться в шаге от Гретты, под носками его сапог едва скрежещут мелкие трещины – и он отскакивает достаточно далеко, чтобы оказаться в безопасности. Но Варрик не может забыть этот взгляд, брошенный сестре в спину. Бой и прочее он помнит не так хорошо – это не страшно, всегда можно восстановить по заметкам. Главное, что пришел он в тюрьму вместе с Марлой, а ушел вместе с Греттой, когда магички тем же заклинанием обрушили на тело Корифея башню, и оба не сказали Варрику ни слова, продолжив встречаться по делам, перекидываться в «Добродетель» и выворачивать душу, если все же отважиться задать правильный вопрос. Но между собой Хоуки не разговаривают три месяца. Четыре. Пять. Деньги от продажи шахты заканчиваются, Марла снова работает с наемниками – «сестра Защитника и та-самая-сука-Хоук» звучит грозно, деньги не текут рекой, но магичкам вполне хватает, чтобы откладывать на дальнюю дорогу. Гретта вертится ужом между Мередит и Орсино, влипая в истории одна другой краше, в перерывах не забывает про лечебницу, подполье магов и, конечно же, сыр, тает на глазах, но не жалуется, даже когда Варрик приходит с бутылкой гномьего виски и говорит – так, давай, Хоук, что-то ты совсем раскис, рассказывай, где пиздец, будем тебя лечить народными орзаммарскими методами. Иногда Варрик начинает задумываться, а надо ли ему дописывать эту книгу. Может, выбросить последние главы и закончить все поединком с Аришоком (или, на худой конец, пирушкой в честь этого). А что, неплохо должно получиться, а? «История Гретты Хоука, Защитника Киркволла». «Торопитесь прочесть роман о герое, который равно хорошо умеет шпиговать гарлоков – молниями, а сыр – пахучими травами по авторскому рецепту». Разлетится, как горячие пирожки на рынке… Или – когда отчаяние становится совсем невозможным, – или, думает Варрик, к демонам все. Это же книга, всего лишь книга, всего лишь персонажи – не совсем живые люди. Он допускает вольности, чуть штрихуя шутки Гретты и пряча от читателя шрамы Марлы на руках, почему бы не допустить и то, что Виммарка не было? Или был, но не такой? Пусть оба Хоука прошли это приключение от начала до конца бок о бок, а в финале, скажем, оба рискнули остановить Моры, приняв приглашение Джанеки… Или нет, сестра прониклась теплом к заботе брата и согласилась быть осторожнее… Или, быть может, Гретта мастерски заговорил зубы Ларию и Джанеке, как он это умеет, и убедил их действовать сообща… Варрик знает, что если опубликует все же «Историю Защитника», то ни за что не вставит туда Виммарк. Читателям не надо знать про удушливый запах скверны, мшистый многовековой мрак и запертые кровью Малкольма печати на древней твари. Не надо читать, как Марла, на привале отойдя от всех подальше, остервенело пинает камни и беззвучно кричит на отца, столько лет лгавшего ей о самом для нее сокровенном – о магии и доверии. Не надо, чтобы они могли перелистнуть страницу и натолкнуться на прощальный взгляд Гретты – взгляд мабари, только что выброшенного из дома, мабари, который осознал, что долгие годы его любили, но только как глуповатого полезного зверя, мабари, который понял, что теперь ему не нужен приказ, чтобы броситься на людей – но который все еще держит клыки плотно стиснутыми, чтобы случайно не прыгнуть на предавшего его хозяина. Не стоит. Варрик допишет Виммарк для себя, потому что ему надо, чтобы эта книга оказалась написана целиком, пусть в единственном экземпляре, и чтобы у нее был какой-то конец – точнее, поправляет себя Варрик, какой угодно конец, только не тот, к которому все идет. Если Хоуки вот так молча разойдутся, то книга так и останется незаконченной, а чтобы ее закончить… Варрик не пишет все это время, но даже непишущий писатель остается самим собой и всегда носит в кармане огрызок грифеля и бумагу. Хоук рвется на Рваный берег, к обрыву, про который проговорился Керан, и у Варрика есть буквально несколько минут продыху между дракой и дорогой к новой драке. Он прижимает клочок бумаги к стене дома, слюнявит грифель и пишет свои первые строчки за эти двадцать недель: «Кусака, Карвера похитили заговорщики против Мередит. С ними Грейс, помнишь такую? Значит, будут и другие отступники, а их магия – это по твоей части. Да, да, Гретта теперь взрослый мальчик и должен обходиться без тебя, но куча храмовников нервирует даже меня, а я, как ты помнишь, видел, как вы валили драконицу. Приходи на полуостров под Скальной пещерой. Пожалуйста. Варрик». Отправка срочного сообщения в эльфинаж стоит по нынешним меркам серебрушку. Варрик платит две и сурово смотрит на пацана, вызвавшегося побыть курьером: – Дом направо от входа в квартал, на площади с венадалем, возле торговой палатки. Запомнил? Там живут долийка и женщина, они одни на весь эльфинаж, не спутаешь. Отдашь лично в руки. Если их не будет дома, пробегись по соседям, спроси, как давно ушли и в какую сторону. Проверь «Пьяную ундину», это таверна в порту, там «Кровавые клинки» собираются… Нет, не бойся, курьера не тронут. И еще рынок, можешь друзей звать помочь, оплачу также, как тебе, только… – Варрик, ну ты идешь!? – из-за поворота кричит Хоук. – Несусь, – орет в ответ Варрик и вымученно улыбается пацану. – Успеешь вовремя – приходи в «Висельник» вечером, заплачу еще золотой. Ну, беги. Мальчишка уносится, сверкая пятками, и Варрик, оглянувшись за спину и убедившись, что никто его не видит, тайком осеняет пацана солнечным знаком. Никогда раньше он не представлял, как болит под ребрами незавершенная книга. И теперь только от удачи и от Марлы зависит, надолго ли эта боль останется с ним.