***
Сон растворился в тот самый момент, когда мои веки резко раскрылись и глазами я уткнулась в деревянный потолок, но ощущение обречëнности никуда не исчезало. В душе возникла пустота — черная дыра в воспоминаниях, пустое место, откуда веет холодом. И всë же я преуспела в искусстве забывать, но так и не сумела вычеркнуть Его из собственных воспоминаний. Горькая усмешка тут же появилась на моëм лице, глаза горели от слëз, а поперëк горла встал противный ком. В каюте стало тесно: стены будто давили на меня; спëртый воздух ударял в нос. Отчего-то мне становилось душно, и на лбу проступила испарина. Я вскочила с твëрдого матраца и бросилась к двери, резко открывая еë. На тяжëлых ногах добралась до лестницы, ведущей на верхнюю палубу. Перед тем, как сделать шаг, я застыла и обернулась. Ожидала увидеть позади кого-то из пиратов, но никого не оказалось. Только темнота, сгущающаяся и вызывающая животный страх. Стоило признаться, что я начинала потихоньку сходить с ума. Проклятье тайника услужливо выполняло свою задачу, будто оно живое существо, наделëнное собственной волей. Отогнав неуместные мысли, я поднялась на палубу. Морской воздух тут же ударил в лицо. Я блаженно прикрыла глаза, вдыхая его поглубже. Страх стал потихоньку отступать, и тошнота прошла. Сознание наконец-то определило, где начиналась реальность. За моей спиной послышался шорох. Я обернулась, но снова никого и ничего не увидела. Привыкшие к темноте глаза уловили медленно плывущий по дощатому полу корабля сизый туман. Он медленно расползался по «Чëрной жемчужине», словно ползущая к своей добыче змея. Изо рта начал валить пар. Отовсюду слышался мерзкий замогильный шëпот: — Ты убила меня! Я крутилась, словно волчок, в поисках говорящего, точнее, говорящей. Голос принадлежал женщине, которая в прошлом имела большое значение в моей жизни. Еë гибель чëрным уродливым пятном выжглась на моей душе. По сей день я продолжала винить себя, и вот она искажëнная боль, преследовавшая меня в тайнике Джонса тогда и сейчас, вновь пришла завладеть моим разумом и поглотить на веки вечные. Хотела ли я бороться? Могла ли всë изменить тогда?*Двадцать лет назад*
Тортуга — пристанище для пиратов; место, где найдëт себе приют даже самый мерзкий и бесчестный головорез. В этом городе жизнь начинается ночью, тогда в каждой таверне становится шумно, а на улице юным девицам и мальчишкам не место. Местные пьяницы и зашедшие в порт отчаянные пираты стекаются в обитель пьянства и разврата. Весëлая мелодия бродячих музыкантов разносится по округе вместе с ветром. Захмелевшие мужики бурно обсуждают сплетни, но в конечном итоге всегда находился смельчак и в заведении начиналась такая суматоха, что не разобраться после, в чëм же суть конфликта и кто же виноват. И вся драка сопровождается улюлюканьем толпы, визгами размулëванных и разодетых ночных «богинь» любви и весëленьким музыкальным мотивом исполнителей таких заведений. Но в конце концов всë заканчивалось одинаково: вышвырнутым из таверны сильно захмелевшим бедолагой, и не важно, был он затейником драки или нет. И всегда находились те, кто его обворовывал, не оставляя даже сапог на ногах. Являлось ли это низким поступком? Однозначно да, но такова расплата в местах скопления разбойников и головорезов за свою неосторожность и неумение пить. Поэтому если вас каким-то образом занесло на Тортугу, то держите ухо востро, а руку на эфесе шпаги. По крайней мере, ваши штаны с кафтаном останутся при вас. Весь шум веселья и забав стихает к восходу первых лучей солнца и криков петухов. Каждый из участников ночной пьянки отсыпался кто где: в конюшне, под столом с ведром на голове, в кустах у входа в таверну, на дороге лицом в грязь. Но на Тортуге днëм жизнь текла в другом русле, более спокойная. На базар стекались другие слои общества портового города. Торговля шла полным ходом. На местном рынке можно было продать всë что угодно. Даже контрабандисты имели в этих краях неплохой спрос на свой товар, с которого выручали крупную сумму денег. Солнце светило ярко, крики чаек доносились с мачт кораблей, что стояли в доках. Я шла с корзиной в руках среди лавок торговцев и напевала незатейливую песенку. Настроение было лучше, чем вчера. Ведь матушке стало лучше и со дня на день отец вернëтся из очередного плаванья. После нашего побега из Англии отец стал пиратом. Он быстро достиг желаемого результата за короткий срок. Спустя два года папенька обзавëлся собственным кораблëм и командой. «Призрачная бестия» — быстроходный бриг, который рассекал по волнам быстрее любого судна среди существующих. Ему не было равных, как и отважному капитану — Чарльзу О’Мэлли. Мой отец умëн и хитëр. Во времена, когда он был ещë кузнецом и временами ходил в плавание с различными торговцами из разных стран, он черпал знания и хитрости корабельного и военного дела. Папенька изучал всë до мелочей, что и помогло ему в нынешнем ремесле. Пиратство — ремесло, которое требует громадных усилий и острого ума. Если человек не столь умëн, то никогда не сможет выйти из тени собственных глупости и страхов. Капитан пиратского судна должен знать все тонкости определëнных наук, дабы руководить командой; продумывать тактику боя; уметь находить дорогу домой по звëздам, если компас неисправен, а карты вдруг пришли в негодность. Не каждый смельчак способен на такое. Мне трудно даже вообразить себе всю сложность управления гигантским фрегатом, паруса которого состоят из двухсот отдельных частей. Вы только представьте себе: двести парусов, и у каждого свое назначение! При перемене ветра каждый парус нужно передвинуть. Какой громадный опыт, какую находчивость, какие точные знания нужно иметь, чтобы не сбиться, не спутаться! А сколько нужно иметь отваги, чтобы годами блуждать по неведомым водам, не зная, что ждет тебя за линией горизонта! Деревянные днища кораблей гнили, обрастали корой из ракушек. Порой не хватало продуктов, кончалась пресная вода. Но тысячи миль оставались позади, а все те же волны по-прежнему били в борта, и менялось только расположение созвездий в небесах. Ветры, не встречая на пути препятствий, по целым месяцам дуют в одном направлении. Громадные длинные волны катятся, не зная преград. Бутылка, брошенная в океан, может плыть столетия и не доплыть до берега. Каждый раз глядя на таинственный горизонт с самого высокого берега Тортуги, я воображала себе, как однажды отправлюсь на «Призрачной бестии» под командованием отца в захватывающее путешествие по бескрайним водам морей, а может, даже и океанов. Мне хотелось стать свободной, словно утренний бриз, рассекать тысячи миль и открывать для себя новые земли, куда не ступала нога англичанина, голландца или же испанца. Хотелось отправиться на поиски затерянных сокровищ и с бесстрашием схлестнуться в бою с врагами. Хотелось наблюдать, как из вод безмерного океана поднимаются тысячи островов. В моëм воображении они покрыты густым тропическим лесом и похожи на плавучие цветущие сады. А громадные океанские просторы лежат между этими островами. И я, находясь на бриге отца, проплываю эти острова, огибая их. Я любила книги о путешествиях и часто подолгу разговаривала в порту со старыми моряками, побывавшими в далеких странах. Истории о сражениях, кладах, морских богинях и русалках вызывали восторг и восхищение. В порту почти не осталось старого моряка, который бы не знал Александру О’Мэлли — дочь Кровожадного Чарльза. И никто даже не мог подумать, чтобы как-то меня обидеть или тронуть хоть пальцем. Папенька, не раздумывая, убьëт моего обидчика самым жестоким образом. Не зря он получил такое прозвище, ведь отец был жестоким и хладнокровным убийцей и его руки окрашены кровью солдат королевской армии. Почему он стал таким? Хм… Всë дело в предательстве со стороны собственной страны, на благо которой отец трудился. Но в один момент его имя очернили, а единственного ребëнка чуть не сожгли на костре. Да, меня причислили к ведьмам, и католическая церковь потребовала меня предать очищению через огонь. Из-за этого мы и оказались на Тортуге. Пускай здесь и собирались различные головорезы и воры, но мне нравился этот город и его жители. Из-за этих мыслей я и не заметила, как добралась до лавки местной травницы, которая торговала различными лекарствами и травами. Открыв дверь небольшой лавки, я юркнула внутрь. Весëлый звон колокольчика оповестил черкешку о моëм визите. Хозяйка, читавшая какую-то книгу, подняла на меня свои глаза. Еë тонкие губы изогнулись в приветливой улыбке. Из-за неë в уголках еë глаз выделились старческие морщинки. Они нисколько не портили женскую красоту, скорее напротив, предавали некий шарм и добродушный вид. Я никогда не могла, как бы ни старалась, представить эту добрую женщину рассерженной или в гневе. Но некоторые бабоньки на базаре шептались о том, что лучше травницу-старуху не злить, иначе только худо будет. А после уж таких слов чересчур суеверные люди додумывали и про колдовство, и про порчу, и про дары от самого Морского дьявола. Но стоит мне заглянуть в глаза знахарки, как все чужие домыслы превращаются в пыль. На меня смотрели карие, почти чëрные глаза. В них можно разглядеть отражение мудрости и понимания, с которыми женщина смотрела на мир. Чëрные, словно вороново крыло, волосы покрыты чëрным платком из шëлка, по которому на свету пробегали маленькие озорные блики. В тканях я мало что понимала, но уж точно слышала от местного портного, что качество ткани, из которого сшит этот платок, было наилучшим и что он стоит целое состояние. Старик и многие другие удивлялись и гадали, откуда лекарша достала дорогую вещицу. — Миссис Байбек Мерем, — кивнула я в знак приветствия. — Милая моя девочка, я как раз тебя ждала, — еë голос звучал ласково и тихо. — Подожди меня тут, а я схожу наверх за лекарствами для твоей матушки, — после этих слов женщина вышла из-за прилавка и покинула лавку через заднюю дверь. Когда женская фигура в чëрном платье и такого же цвета кафтане скрылась за дверью, я стала озираться по сторонам. Пускай мне доводилось здесь бывать часто, но каждый раз у меня что-то в магазинчике лекарши — Байбек Мерем — вызывало детское любопытство и восторг. Стоит переступить порог обители травницы, как нос начинали щекотать различные ароматы трав. Некоторые из них, собранные в небольшие веники, висели над прилавком. А за ним — за прилавком — у стены стоял шкаф с полками, на котором расположились пузырьки различной формы, размеров и цветов, да маленькие сундучки. У окошка напротив стояла пристенная лавка. Одной стороной она плотно примыкала к стене, а с другой поддерживалась фигурными ножками «стамишками». Они суживались к середине, которую украшало резное «яблоко». К краю лавки была пришита тесина, украшенная резьбой. Между стамишками — задвижные дверцы, которые превратили пристенную лавку в своеобразный ларчик для хранения вещей. — Интересно, а там тоже хранятся травы? Торговый зал лекарши был небольшой, едва ли сюда помещался большой стол. Он застлан белой тканью, а подле него стоял деревянный маленький столик пониже. На нëм находилась железная тара прямоугольной формы, накрытая белой марлевой тканью. Однажды мне довелось увидеть, что же Байбек Мерем хранила в ней: хирургические инструменты из первоклассной стали, которые она использовала, когда к ней приводили раненых. В отдельных случаях лекарша приходила прямиком домой к больному. Местные жители уважали лекаршу, но в то же время опасались, ибо некоторые частенько путали еë с ведьмой из-за слухов, что распускали бабы. — Надеюсь, ты не заскучала, пока я ходила за лекарствами для твоей мамы? — на еë вопрос я покачала головой из стороны в сторону, робко улыбнувшись. — Десять капель утром и вечером. И пускай побольше пьëт тëплого отвара, из трав, что я дала в прошлый раз, — я кивнула в ответ на еë указания. — Спасибо, Мерем… — я запнулась, вспоминая правильное обращение к женщине на еë родине. — Хатун? — Хах, ни к чему так напрягаться, девочка. И сколько раз просила звать меня по имени? — черкешка недовольно вздохнула и ущипнула меня за бок. — А теперь ступай! — и поспешно вытолкала меня за дверь. Вид у Мерем был отчего-то растерянным, но об этом я быстро позабыла. Ведь стоило мне оказаться на улице, как яркий солнца свет ударил мне в глаза, слегка ослепляя. Глаза сами по себе сощурились, но через некоторое время привыкли к яркому свету. В лавку лекарши-травницы проникало мало света, и поэтому глаза отвыкли от дневного уличного. И как результат — я щурилась, будто слепой котёнок только начинал открывать свои глазки. Время уже близилось к вечеру. Жара же не хотела отступать. Даже лёгкий морской бриз, несущий вечернюю прохладу, не смог развеять влажную духоту. И стоило мне углубиться в огромную толпу, как моё лицо покрыли бисеринки пота. Чем дальше я удалялась от лавки миссис Байбек, тем труднее удавалось протиснуться между людьми. Даже вышло у меня повздорить с какой-то толстухой по пути к главной улице. — Миссис, простите, не могли бы вы убрать свою ногу с моей, — губы были натянуты в улыбке, а голос слегка подрагивал из-за боли в ноге. Эта толстуха в лиловом платье даже голову свою не повернула в мою сторону. Только хмыкнула и рукой махнула, мол, не хочет тратить на меня своих сил. — Миссис! — громче прежнего заговорила я и слегка похлопала её по плечу. Терпение моё грозилось лопнуть. Женщина всё же соизволила и повернула свою голову на меня. Она недовольно зыркнула своими маленькими карими глазами. Толстуха выпятила свою нижнюю губу и изогнула густую чёрную бровь, над которой красовалась уродливая родинка. Прямо посередине родинки росли две волосинки, которые спутались между собой и закручивались в спираль на конце. Женщина в лиловом платье, чьё лицо размалёвано яркими красками, походила то ли на жабу, то ли на бегемота. Хотя, в красоте эта барышня уступала последнему. — Не могли бы вы убрать свою ногу с моей, — снова попросила я еë. Но «жаба» в очередной раз лишь хмыкнула и отвернулась. Моё лицо покраснело от злости, и я со всей дури толкнула наглую бабу. И стоило мне сделать шаг с гордо поднятой головой, как она схватила своими толстющими руками за мой локоть. Её толстые маленькие пальцы сжимали мою руку так, что кожа под ними аж побелела. — А ну извинись, мерзавка! — притянула «жаба» меня к себе и прокричала прямо в лицо. Изо рта толстухи летели слюни, и она больше становилась похожа на бешеную собаку. И отнюдь, от барышни не веяло ароматом роз или лаванды. — Миссис, освежу вашу короткую, как у рыбы, память: ранее вы не соизволили убрать свою прелестную толстую ножку с моей! — пролепетала я и мило улыбнулась в конце. Толстое лицо «жабы» перекосилось и покраснело, ноздри раздулись вместе с её щеками. У меня едва ли удавалось сдержать свой смех. — Ах ты! — она замахнулась, но её рука не успела достигнуть моего лица: мужчина приятной наружности перехватил её. — Мадам, не гоже вам позорить своего мужа, — бархатный голос моего спасителя приятно ласкал слух. «Жаба» при виде молодого господина зарделась ярким румянцем. Она кокетливо состроила ему глазки, будто надеялась, что он купится на такой гнусный трюк. Но, видимо, еë эго и самооценка раздуты как она, отчего толстуха считает себя первой красавицей. У неë и любовники имелись, но не из-за красоты еë радовали подарками и комплиментами, а из-за денег еë уважаемого супруга — Ричарда Джонса, у которого шла торговля на ура, да и пару местных борделей принадлежало именно ему. Но мой спаситель лишь взглянул с укором на миссис Джонс и покачал головой. Еë взгляд тут же помрачнел, и она недовольно зыркнула на меня и отпустила. После чего с раздражением выхватила свою руку из мужской и, фыркая, поспешила удалиться. — Благодарю вас… — я робко взглянула на мужчину. Он был высок и крепок. Его усы забавно шевелились вместе с губами. Мужской взгляд внимательно бегал по мне, отчего мои щëки вспыхнули. Мне становилось неловко от такого, ведь впервые меня так пристально изучали мужские глаза. Казалось, что ещë чуть-чуть, и я провалюсь сквозь землю. — Грегори Смит, — представился молодой господин и, взяв мою руку в свою, приподнëс к своим тонким губам. Он едва ли коснулся ими моей кожи. От такого жеста мои щëки покраснели пуще прежнего. Во рту всë пересохло. Я невольно облизнула нижнюю губу, наблюдая за мистером Смитом. Его шершавые от мозолей руки говорили о том, что мужчина много работал ими. — А могу ли я узнать ваше имя, юная мисс? — он улыбнулся, обнажая свои ровные зубы. — Александра… Александра О’Мэлли, — смущëнно ответила я, стараясь не смотреть ему в глаза. — Красивое имя, как и его обладательница. Позвольте мне проводить вас, — согнул руку в локте, как бы приглашая продолжить путь в его компании. — Что вы? Не стоит. У вас, наверное, много дел… — Я настаиваю, — голос Грегори звучал убедительно и настойчиво. В голове вертелись различные варианты, как бы спровадить надоедливого молодого господина. — Прошу, Александра! Своим отказом вы раните мои чувства. Я закусила губу и, выдохнув, произнесла: — Хорошо, я позволю вам сопроводить меня, — робко улыбаясь, я взяла мистера Смита за локоть. — Ваш отец отличный капитан, раз надëжно прячет такое сокровище от посторонних глаз. — Никто меня не прячет! — возразила тут же и зыркнула на него, надув свои щëки. — Ха-ха-ха, — мужской смех подхватил ветер своим резким порывом. — Александра, вы и впрямь дочь своего отца! Такая же дерзкая и отважная. — Сочту за комплемент, — тихо произнесла я и отвела взгляд в сторону. Всю дорогу мистер Смит рассказывал о своих приключениях, о том, как побывал на побережье Африки, о китах и о морском чудище. Я же слушала с нескрываемым интересом, то и дело задавая вопросы. Больше всего меня впечатлила история о чудище, ведь многие моряки поговаривают, что «Кракен» топит корабли так быстро — глазом не успеешь моргнуть! — и что морское существо прислуживало самому морскому дьяволу. Вокруг этого чудища ходило множество слухов, но что из этого являлось правдой, никто не мог ответить. Молодой господин же не мог похвастаться смертельным сражением с «Кракеном», но только смело сказать, что удалось увидеть издалека, как гигантский осьминог утаскивал на дно судно. Геройствовать никто не рискнул, да и своя шкура дороже. И капитан корабля, на котором плыл мистер Смит, сменил курс, не желая стать очередной добычей морского чудища. — Удача нам улыбнулась, и удалось скрыться от него, — завершил свой рассказ Грегори Смит. — Вам в самом деле повезло, мистер Смит, — улыбнувшись, пролепетала я. — Зовите меня Грегори, Александра, — с энтузиазмом промолвил он. — Угу, — кивнула я ему в ответ. — Мы уже пришли. Благодарю и прощайте, Грегори. — Я буду просить Богов о скорой встрече с вами, Александра, — Грегори с улыбкой сказал эти слова и поцеловал мою руку. Я кивнула и поспешила в дом, не оборачиваясь. Сердце трепетало, щëки продолжали предательски гореть. Все эти ощущения в новинку для меня, ведь до сегодняшнего дня мужчины относились ко мне иначе, да и многие побаивались папеньку. Нет, конечно, был один мужчина, что хотел заполучить меня, но мой отказ и отказ моего отца привëл того в бешенство. Он сорвался, словно бешеный пëс, и приложил дюжину усилий, дабы обратить мою семью в бегство. По сей день я ненавидела этого алчного и грубого мужлана. А Грегори казался совсем другим. За столь короткое время нашего с ним знакомства он показал себя с лучшей стороны. Грегори заступился за меня, если бы не он, то на моём лице красовался синяк или чего похуже. Ведь миссис Джонс славилась своей жестокостью на весь остров, но тем не менее страха во мне это не вызывало, напротив — раздражало. Может, я не боялась её из-за отца-пирата, чьё имя знали во всей округе? Тем не менее «жаба» не побоялась замахнуться на меня. И Грегори странным образом вовремя подоспел ко мне на помощь. А может, это судьба? Разве возможно так скоро влюбиться? Нет, Грегори не уродлив, а высок, статен и очень красив. Ох, а какие глаза! Прекрасные и выразительные глаза цвета неба. Глядя в них, я словно тонула в этом загадочном омуте. Мне сложно было оторваться от них. А вдобавок ко всему этому у Грегори прекрасный голос: нежный с лёгкой хрипотцой. А его манеры! О, Боже! Смит и лишнего намëка не давал на похотливые желания, будто его и вовсе не заботила мысль завладеть моим телом. И в нëм было что-то особенное… Грегори Смит был другим. «Неужели я влюбилась? Разве так бывает?» — подумалось мне, и я закрыла тихонько дверь, когда оказалась внутри дома. Прижавшись спиной к двери, я глубоко вздохнула, дабы угомонить бешеное биение собственного сердца, а после сделала шаг и весело заговорила: — Маменька! Я вернулась! — и прошла в родительскую спальню, оставляя в главной комнате лекарство, что дала Байбек Мерем. Тихонько открыв дверь, я заглянула в спальню, но никого не увидела. — Маменька? — обеспокоенно позвала маму и ринулась на кухню. Дом наш не большой, но в нём всегда уютно и тепло. Маменька очень старалась держать всё в чистоте, да и я не сидела без дела. Всегда помогала по дому: постирать, воды принести, подмести… Но в последнее время хозяйство стало держаться на моих плечах из-за болезни мамы. Болезнь сильно извела матушку, так что та едва ли могла с постели встать, и только вчера днём её состояние понемногу стало улучшаться, но с постели без помощи вставать ей было тяжело. Когда я вбежала на кухню с растерянным видом, забывая обо всём на свете, то взглядом я уткнулась в спину высокой худощавой женщины. Она стояла в одной сорочке. Её каштановые., с редкой сединой, волосы были спутаны и торчали в разные стороны. Мама стояла подле стола и так тихо-тихо говорила, что разобрать у меня не вышло. Я тихонечко подошла к маменьке, едва ли сдерживая слёзы, и положила свою руку ей на плечо. Она замерла, а потом отшатнулась от меня. — Мама, вам нельзя вставать с постели, вы ещё слишком слабы, — начала я, а матушка повернулась ко мне. Она осунулась за всё это время. Под карими глазами виднелись синюшные синяки, пухлые губы бледные-бледные. Её взгляд уже стал не жизнерадостным и не заботливым, а уставшим и безэмоциональным. — Пойдемте, я доведу вас до кровати, — я взяла маму под руку, но она с рыком выдернула её. — Мама, что случилось? — взволнованно поинтересовалась я, на что она закричала: — Это твоя вина! — Успокойтесь, вам нельзя волноваться, — я попыталась успокоить её и сдержать свои слёзы. — Не прикасайся! Ты не моя дочь! Из-за тебя нам пришлось бросить всё! Если бы Чарльз не притащил тебя, то нам бы не пришлось скрываться от Ост-индийской компании! — она взревела словно умалишённая, схватила нож со стола и кинулась на меня. Едва ли я успела отскочить в сторону, как она тут же повернулась ко мне и бросила на меня ядовитый от ненависти и безумный взгляд. Внутри всё сжалось в тугой комок, дыхание спёрло. В голове закружились мысли в такой неразберихе, что и через сотню лет мне бы не удалось разобраться в этом. Меня переполняли чувства страха, негодования и боли. И с каждым разом, когда маменька набрасывалась на меня с ножом, я старалась докричаться до неё: — Мама, прошу, остановись! — но все попытки были четны. И вот она в очередной раз набросилась на меня. Я перехватила её руки, стараясь не позволить вонзить лезвие в мою плоть. Мы боролись с ней, сваливая всё со столов: вазу с цветами, тарелки, кружки и небольшой ларчик с письмами, который был открыт. В этот момент сложно представить, что она истощена от болезни. Всë происходило слишком быстро, я и не поняла, как нож вонзился в мамину грудь. Я замерла, глаза намокли, а из горла вырвался истошный крик: — Нет!