Семья.
Сколько смысла и чувств в этом прекрасном слове. Сколько радости, любви, тепла и понимания. Семья — это то место, где тебе всегда рады, где тебе всегда помогут, где ты нужный и самый дорогой на всей земле человек. Семья — это там, где за тебя борются, где помогают преодолеть все трудности. Семья — это то, что всегда будет находиться в сердце и отдаваться самыми приятными счастливыми воспоминаниями.В действительности всё было иначе. В действительности всё было не так радужно, как хотелось бы.
Семья.
Это слово вызывало дрожь и неприязнь. Одно лишь звучание заставляло лицо главы семейства кривиться от отвращения и жуткого лицемерия, которое оно несло. Называемые себя родными люди никогда не оказывали даже малейшего жеста поддержки, лишь изводили надоедливыми язвительными укорами об обязательствах и никчёмном семейном долге, который Эймон уже давно возненавидел, ведь никогда не справлялся с ним. Облик хорошей семьи был лишь до ужаса тупой маскарадной маской, которую, почему-то, каждый владелец фамилии Пэксли носил с превеликим удовольствием, кичась могуществом своего рода. Одна половина неуважительно плевала на него, словно тот приходился в доме каким-то безликим прохожим, другая — обходила стороной, как какое-то страшное зверьё, которое одним лишь видом внушало страх своим положением в семье, дарующим ему право возвышаться над братьями и сёстрами. Боялись его безжалостного острого взгляда, словно тот был радикальным надзирателем, который мог разорвать, искромсать на части за одно лишь неверное движение. Но.В действительности всё было иначе.
Настолько иначе, что Эймон сам уже давно не понимал, какой он на самом деле. Образы, внушаемые изо дня в день «самой любимой» семьёй давили сквозь зеркало в опустошённые голубые глаза, что уже никогда не вернут свой бывалый блеск и яркость, желая размазать по полу и втоптать в землю. Характер и истинное «Я» давно затерялись средь мерзких склизких лиан лжи и убеждений, покрываясь чёрствой черновато-алой коркой злости и излишней отстранённости. Единственным лучиком света, просеивающимся сквозь тяжёлые свинцовые тучи в этот мир, желание покинуть которое настойчиво ходило за ним по пятам, был Госсен, чьё счастье в какой-то мере являлось источником жизненной энергии. И он был тем, кому однажды «повезло» стать свидетелем одной из неожиданных истерик. Уставший, не спавший и не евший уже неизвестно сколько, кричащий что-то несвязное Эймон, бившийся в слезах на полу своей комнаты — вид, от которого сердце юного парня замерло на мгновенье и сию же секунду сжалось от боли. Сам герцог уже и не помнил ничего из того дня, как и из многих других, что бесследно растворялись в потоках медленно угасающего сознания. Воспоминание о брате, что протягивал свой фиолетовый атласный шарфик в качестве носового платка, понимая, что ничего не может сделать, крутилось перед выцветающими глазами, чей взгляд с каждым разом становился всё более и более прозрачным, бесконечное количество времени. Дрожащие покрасневшие холодные руки, кожа которых потрескалась и кровоточила, цепко сжимала тёплый, коим не был, но казался его шарф, от чего-то пахший листвой и слезами. Он оставил его у себя. Хранил под подушкой завёрнутый в узелок маленький отголосок братской заботы, что держала его за руку в этом мире. Но.В действительности всё было иначе. Простого узелка не хватало.
Былая агрессия спала на «нет», и сил доказывать всем и вся, что он — «спокойный и мудрый» Эймон — ничего никому не обязан, не осталось. Оставалось молча выслушивать весь мусор в свой адрес, о том, что он позорище всего рода, и «…Жаль, что его не убили при рождении, второй брат был бы куда ответственнее и умнее этого придурка с пустой башкой». И единственное за что он правда где-то в душе боялся — Госсен. Мысли о чувствах брата, когда он узнает о случившемся, бросали в холодный пот и заставляли усомниться в своей разумности. Но жажда облегчения была в разы сильнее привязанности. В зеркале уже давно был не он. Не тот, кем привыкла видеть его семья. Или же всё-таки в отражении была его реальная сущность — он не знал и не хотел знать, потому что в любом случае это никого не волновало. Фиолетово-багровые синяки под глазами вместе с синеющим от холода шрамом выделялись на фоне бледной фарфоровой кожи. Рука лишь сжимала атласную ткань, насквозь промокшую слезами, словно оставляя частицу разума в ясности. Одно правильное резкое движение осколком, и мучениям придёт конец. Конец, то самое облегчение, что было глотком воздуха, будущим шагом в рай, о котором он так заветно мечтал. Тяжёлые веки опустились сами собой, не желая видеть грядущее ужасное зрелище.«Наконец-то это случилось».
***
Ветер гонял из стороны в сторону изношенную многолетними морозами лиловую ткань, и чья-то рука аккуратно придерживала её на крючке, закреплённом в могильной плите, не давая улететь и покинуть своё место. Прибитую дождями кладбищенскую землю, усыпленную высохшими гниющими лепестками, вновь украсил новый букет из лаванды и незабудок. Наполненные слезами васильковые глаза немым задумчивым взглядом всматривались в заросшую сорняками и мелкой несуразной грубой травой почву. С тех пор никто не следил за ней. Кроме него.