Призрачный художник

Он юный гений, талант в этой отрасли, творец каких свет ещё не видывал. Под его кистью, будто по волшебству, холст оживает. Полотно заливается множеством различных оттенков. Но не всё так радужно. В его жизни нет места ярким цветам, она состоит лишь из серых тонов. А имя ему — Накахара Чуя. Но длилось это лишь до встречи с одним человеком. Человеком, который стал для парня глотком свежего воздуха. Столь желанного и необходимого. Или же нет? Возможно, это всё лишь обман? А теперь по порядку. Был жаркий солнечный день. Безоблачное небо цвета лазури переливалось яркими лучами, озаряя собой сад с недавно пробудившейся от долгого сна зеленью. Сакура распустила свои бутоны бледно-розового цвета, заполняя улицы несильным сладостным медовым ароматом. На одной из ветвей сидел парень пятнадцати лет, скрываясь в листве от назойливого света, что режет глаза, несмотря на то, что было лишь начало апреля. Свесив одну ногу вниз, он расслабленно развалился на ветке, облокотившись о ствол дерева. Его медные кудри были собраны в тугой хвост растянутой от времени резинкой. Небрежно обстриженная чёлка обрамляла миловидное личико и мешала обзору. Глазки — васильки устремлены вперёд, на просторы лужайки. Слегка вздёрнутый носик и щёки были усыпаны еле заметными веснушками. Пусть уже наступила весна, на улице ещё прохладно. Ветерок забирается под тонкую ткань рубашки, покрывая кожу цвета девственного снега мурашками, заставляя её обладателя поёжится. На открытых участках кожи, которые не были прикрыты, видны ссадины ещё не успевшие зажить. Вся одежда была измазана красками, за это Накахаре точно влетит от горничных, и повезёт, если только от них. На коленях ребёнка лежал альбом с белоснежными листами бумаги. Рядом осторожно расположились такие же листы, но уже с набросками для будущих картин. И после бессонных ночей, когда Чуя их закончит, эти простенькие рисунки пейзажей, которые открываются свысока, иллюстрации к строкам из книг, что он смог найти в особняке — все они будут лишь его, принадлежать лишь ему. Ему одному. Такие эскизы не годятся для полноценных работ. «Они не будут продаваться, никому не нужны простые ветки с листочками» — сказал господин, когда Чуя хотел воспротивиться его указу. В тот день рыжик получил новую порцию оскорблений и побоев в удвоенном размере, которые до сих пор, даже спустя пару лет отзываются горькими воспоминаниями. Под властью парня находились краски и бумага, как цветные так и простые карандаши и ещё множество предметов для творчества всевозможных окрасов и принадлежностей. Всё внимание юноши было сосредоточено на белоснежном листе бумаги, и неоспоримо прекрасном ракурсе, открывающемся с высоты, который с каждым новым штрихом переходил на страницы альбома. В нём красовалась начинающая цвести сакура с плотными бутонами и уже распустившимися цветками. Но благородной знати не нужны подобные работы. Все хотят видеть на стенах коридора своего поместья утончённые и изысканные картины с изображениями, подчёркивающими их статус в обществе и богатство. Многие из них даже ничего не смыслят в искусстве, но это никого не волнует. Это просто престижно, иметь пару полотен знаменитого художника с выведеной в правом верхнем углу росписью «Жак». И никто даже не подозревает, что эта жалкая роспись — всё, что принадлежит во всей работе этому человеку, что зовётся «великим гением». Жак Алоис Барди — младший сын семьи Барди. Юноша, унаследовавший талант предков и продолжавший династию художников. Такая она, выдуманная история, которую преподносят на блюдечке с золотой каёмочкой доверчивым покупателям, а они в свою очередь только и рады что послушать о знаменитом творце за которого выдают парня, пусть он таковым и не является. На самом же деле Алоис — обычный двадцати одно — летний дворянин из знатной семья, которая сколотила своё состояние за счёт перепродажи картин мало известных художников. Избалованный ребёнок, у которого нет ни малейшего таланта к рисованию. Его выдают за гения, присваивая работы Чуи ему. Накахара в свою очередь, уже отчаявшись выбраться из этого ада, в котором он вынужден находиться, жил лишь одной мечтой — увидеть улыбку на улице тех, кто созерцал его труды, увидеть блеск в глазах, увидеть то, как восхищается зритель картиной. Но его мечте так и не суждено было сбыться. Каждый раз его за шиворот оттаскивали от домашней «галлереи» где вешались все работы, что шли на продажу. Не позволяли даже взглянуть на человека, выбирающего творения на покупку. Сначала Чуя не понимал, почему его труды выдаются за старания другого человека. Сердце семилетнего ребёнка разрывалось от обиды и несправедливости, уже в этом возрасте его принуждали к подобному виду деятельности. В настоящее же время повзрослевший юноша смирился со своей судьбой призрачного художника. Но в последние месяцы его картины несколько изменились. Безусловно, они были всё также восхитительны, но всё же потерпели некие изменения. В них больше не было души, которую художник вкладывает в свои работы, целясь вызвать определённые эмоции у зрителя. Рыжик уже не знал как правильно рисовать, как сделать счастливым будущего хозяина холста. Хотя зачем это, если в итоге он не увидит того восхищения в глазах. Но, если же эта радужная обёртка внутри которой только пустота доставит хоть малейшую радость её обладателю Чуя продолжит создавать, фантазируя о улыбках на их лицах. Любой бы поразился таланту этого мальчика, ведь ему всего шестнадцать лет, многие художники годами набивали руку, чтобы добиться подобной техники, с завистью поглядывая на работы Жака не подозревая что соревнуются они на самом деле с парнем который даже младше самого «художника». Парень был настолько погружён в работу, что не сразу услышал оклик служанки, что настойчиво пыталась до него докричатся. Вовремя опомнившись, Чуя повернул голову, таким образом показывая что он готов её слушать. — Накахара, ступай в дом, господин Барди хочет тебя видеть! — раздражённо позвала девушка, что стояла в другом конце сада. Слегка махнув рукой, она показала, чтобы он следовал за ней и не дожидаясь парня направилась в сторону поместья. Тяжело вздохнув от досады, голубоглазый на скорую руку собрал бумагу в стопку и, прихватив всё остальное спрыгнул с ветки. Чуя слегка ускорил шаг, чтобы догнать её. Его рост был ниже среднего для его возраста, поэтому пришлось постараться чтобы не отстать. Шёл он неохотно, не хотел возвращаться в этот дом. Но выбора у него нет. Чуя со служанкой обошли имение Барди и направились в сторону чёрного входа, слугам и уж тем более Накахаре строго запрещалось входить через главный вход, хотя рыжику это ничуть не мешало убегать в сад. Пройдя по тёмному коридору они очутились в холле. Юноша сразу же отправился на второй этаж. Взойдя по винтажной лестнице он направился в кабинет господина Барди, где его уже ждали. Слегка постучав и услыша глухой звук, а затем одобрительное «войдите» изнутри комнаты, он осторожно толкнул дубовую дверь вперёд, которая с тихим скрипом отворилась. Рыжик заглянул вглубь кабинета, после чего полностью вошёл и закрыл за собой дверь. Хозяин поместья стоял в пол оборота к окну и курил сигару. Это был мужчина лет пятидесяти на вид. Его седые волосы были зачёсаны назад, а глаза слегка поблёскивали и слезились от серого дыма который стелился по комнате, слегка разгоняемый ветром из открытого окна. Он был одет в строгий чёрный костюм. Морщининистое лицо всегда выглядит хмурым, даже когда мужчина был спокоен. — Чуя, мальчик мой, подойди. — позвал он, увидев парня, и натянул фальшивую улыбку. Старший затушил сигарету о стоявшую на подоконнике пепельницу и полностью повернулся в сторону ребёнка. Рыжеволосый послушно прошёл в глубь комнаты, сдерживая кашель из-за дыма, мгновенно проникшего в лёгкие. Парень не любил это место. Кабинет был мрачным и устрашающим. Интерьер выполнен исключительно в тёмных тонах. Свет включался крайне редко, в основном было лишь естественное освещение, которого не всегда хватало, чтобы озарить всю комнату. На стенах висели ружья и шпаги, а так же головы животных — охотничьи трофеи. Создаётся ощущение, будто стены давят на тебя, от всего этого хотелось побыстрее покинуть злосчастное место. Но больше всего Накахару пугало вовсе не это. Взгляд сам собой переходил на шкаф из тёмного дуба, расположенном в самом дальнем углу комнаты, и то что в нём сокрыто — это предмет его детских кошмаров. Внутри находятся всевозможные плети и палки. Невозможно сосчитать сколько раз его избивали ими за малейшую провинность. — Ты закончил картины, что начал на прошлой неделе? — голос Барди был сухим и хладнокровным, от него бросало в дрожь. Снова. Снова этот вопрос. И снова на этой бледной коже останутся следы, которые даже не успевают пройти до появления новых. — Ещё нет. — тихо, еле слышно прошептал Чуя себе под нос, опустив голову вниз. Сейчас это уже не так сильно пугает, рыжик принял это как факт, как нечто неизменное и неизбежное. Он смирился. Но, чёрт возьми, даже сейчас, спустя столько времени голос так же предательски дрожит, всё тело трясёт, а ноги всё так же подкашиваются, вот — вот грозясь уронить их обладателя на пол. В глазах собеседника блеснули искры злости, его лицо мигом изменилось в сторону ярости. — У тебя была целая неделя! Чем ты занимался, никчёмный мальчишка?! — моментально повысил голос хозяин поместья. Чуя тупит глаза в пол, не смея взглянуть на старшего по возрасту и статусу. — Простите меня, господин — в страхе залепетал рыжик, пытаясь оправдать себя — я не знаю как закончить их, я правда не могу. Почему мне нельзя рисовать то что мне нравится? Бесполезно. Будто бы он будет меня слушать. Этот старик никогда не позволит мне нарисовать то, что хочу я, для него главное получить как можно больше денег. То, что он от меня хочет невозможно. Такие картины слишком скучные и нудные. Не знаю. Не умею. Не могу. Ответом на вопрос мальчика стала пощёчина, свалившая ребёнка с ног. Он не пытается подняться, сейчас каждое лишнее действие будет не в его пользу. Накахара жмурится и сдавленно шипит от боли, и пускай он на самом деле не слабый ребёнок за которого его принимают, он может дать сдачи и не позволить унижать и втаптывать себя в грязь, но только не перед ним. Только не перед этим человеком. Страшно даже слово в знак протеста сказать. Безумно страшно. — Паршивец! — сквозь зубы процедил мужчина в порыве ярости, схватив деревянную палку, что стояла подле окна, и замахнулся ею над головой парня — Да как ты смеешь дерзить? Я вытащил тебя из нищеты. Я дал тебе еду и крышу над головой. И всё что от тебя требуется — это рисовать то, что я сказал, то, что принесёт деньги. И так ты мне отплатил?! — Барди уже давно перешёл на крик, каждый раз голосом делая акцент на «я». С каждым новым словом его голос становился всё громче, а глаза наливались кровью от злобы. И вот последовал первый удар, который пришёлся на спину юноши, за ним ещё один и ещё. Ткань одежды начинала пропитываться кровью от сильных ударов. Чуя свернулся в комочек на полу, прикрывая голову руками от палки, которая со свистом проносится над ним, оставляя под рубашкой на белоснежной коже кровоточащие полосы. Парень скулит от боли, не пытаясь сопротивляться. Когда старший закончил избиение и немного успокоился, Чуя не мог подняться на ноги. Всё тело жутко ломило и болело. При попытке двинуться темнело в глазах. Рыжику стоило больших усилий удержать крупицы сознания при себе и не отключиться прямо в кабинете своего мучителя. Спустя минуту, по предварительному приказу Барди, в кабинет вошли слуги этого поместья. Они грубо подхватили Накахару под руки и потащили вниз по лестнице не церемонясь перед ним. После продолжительных мучений от рук главы семьи, уже слуги заставили его пересчитать количество ступеней животом и коленями. Спустившись с лестницы, парня закинули в его комнату, не обращая внимания на болезненные всхлипы рыжика. После чего дверь с грохотом захлопнулась, а после последовал звук двойного поворота ключа в дверной скважине. То, что звалось комнатой Чуи, представляло собой небольшое подсобное помещение, в самом конце тёмного коридора, по площади она была чуть больше кухни, которая не выделялась роскошными размерами. Везде были разложены не законченные картины. Здесь сильно пахло краской и клеем. Ветер из настежь открытого окна под потолком слегка колыхал тонкую занавеску. В углу стояла небольшая кровать, а рядом с ней тумбочка. Всё оставшееся пространство либо пустовало, либо же было занято художественными принадлежности. Комната была прогнившей и сырой. Все готовые картины сразу же забирали, чтобы те, в свою очередь, не успели оциреть. Каменные стены маленький Чуя разрисовал ещё в возрасте девяти лет, это позволяло ребёнку немного отвлечься, а сейчас эти каракули вызывали лишь лёгкую улыбку о наивных детских мечтах. Раньше он ещё верил и на надеялся, что когда — нибудь он сможет выбраться отсюда. Сейчас, он повзрослел и старается жить настоящим, а не глупыми мечтами о несуществующем счастливом будущем. Он лежал на голом полу и смеялся через боль и слёзы над своей наивность. После ухода слуг юноша немного расслабился. Сил не хватало даже на то, чтобы дойти до кровати. Самым разумным Чуя посчитал идею остаться на месте. Сейчас все его мысли были заполнены лишь надеждой спокойно уснуть, а не мучить свой организм кошмарами, без которых последние несколько лет не обходится ни одна ночь, из-за чего под глазами цвета ультрамарина залегли тёмные круги от усталости и недосыпа. Спустя некоторое время он провалился в манящий своей сладостью мир грёз прямо на полу. Надежды не были оправданы, и он спал очень беспокойно. На утро Чуя даже не почувствует улучшения в своём состоянии, а усталость и боль от побоев ударит с новой силой, но об этом он будет думать завтра, а сейчас содрогается от не самых хороших воспоминаний детства из родного дома, которые так чётко отпечатались в памяти семилетнего ребёнка, а сейчас их воспроизводит собственная фантазия, будто издеваясь над своим хозяином. Как же я был глуп — последнее, что проносится в голове парня перед тем, как он отключается, позволяя организму расслабиться. * * * Звук топота лошадиных копыт слышен ещё за версту до появления кареты в поле зрения. Он смешивался с разговорами простого люда и деловитого говора аристократов. Городские мостовые теряются в этом шуме. Голова кружится и болит от обилия посторонних раздражителей. — Боже. — стонет шатен, прикрыв коньячные глаза, потирая ноющие вески двумя пальцами. Дазай Осаму. Парень двадцати лет от роду. Слегка вьющиеся волосы растрёпаны, будто уже давно не встречался с гребнем, они имеют цвет тёмного шоколада и немного поблёскивают на солнце золотыми оттенками. Карие глаза отдают красным, делая их более устрашающими. Белоснежная рубашка и песочного цвета пиджак скрывали болезненную худобу высокого тела. Руки до самых кистей и шея были плотно замотаны бинтами, не сложно догадаться, что лоскуты марли покрывали большую часть туловища и под тканью одежды. — Господин Дазай, вы слушаете? — возвращая мужчину в реальность, позвал сидящий напротив парень несколько младше самого Осаму. Шатен повернулся на голос и начал в который раз пристально осматривать юношу, умышленно заставляя того понервничать. Мальчик был бледный, словно не выходил на солнце с момента своего рождения. Волосы же были чёрными, будто уголь или дёготь, лишь кончики передних прядок белы, создавая контраст. Парень не был знатных кровей, но и бедным его назвать было нельзя. Его одежда не отличалась особой роскошью, но выглядела вполне опрятно. Белая выглаженная рубаха с рюшами и всевозможныеми узорами, чёрные брюки, плотно облегающие тонкие ноги, и того же цвета плащ, длиной чуть ниже колен. Ещё в раннем детстве ребёнок стал прислуживать семье Дазая, следуя по стопам родителей и предков, и оставался верен ей по сей день. «Своеобразная картина» — подумалось Осаму, и он еле заметно усмехнулся своим мыслям, прикрыв рот рукой, скрывая лёгкую улыбку на своём лице. — Я слушаю, Рюноске, продолжай. — наблюдая за реакцией младшего, ответил мужчина. Акутагава, кожей ощущая на себе пристальный взгляд коньячных глаз, ещё больше потупил глаза в пол, боясь взглянуть на собеседника. На его щеках выступил едва заметный румянец. Его поведение более чем удовлетворило ожидания дворянина. Выдержав паузу длиной в несколько секунд, что показались вечностью для бедного парня, он продолжил. — Как я сказал ранее, семья Барди славится своими картинами, художественный талант передаётся из поколения в поколение. Их младший сын — гений нашего времени. Любой уважающий себя аристократ готов отдать всё имущество, лишь бы приобрести одну из его работ. — Вот как. — задумчиво протянул шанет после услышанного. — Рюноске, прикажи кучеру поторапливаться. Я хочу как можно скорее своими глазами взглянуть на его труды. — Слушаюсь, мой господин. — проговорил брюнет, слегка шокированный воодушевлённостью сидящего напротив, но послушно выполнил приказ. Повозка тронулась быстрее в сторону поместья художников, которое находилось за городом. * * * Широкие дороги выложенных камнем улиц медленно сменялись узкими тропами, проходящими через заросли. Уже не было видно домов и снующих людей, вокруг был лишь густой лес. В воздухе витал аромат смолистой сосны. Больше не слышно раздражающих звуков городской суеты, теперь же слух радовало щебетание птиц и хруст сухих ветвей под колёсами экипажа. Спустя некоторое время в поле зрения попало поместье, одиноко стоящее на лугу. Позка повернула в его сторону и вот она уже останавливается около крыльца, лестница которого отделана белым камнем. Дверь повозки отворилась и из неё показался высокий шанет благородных кровей. — Господин Дазай, если вы не против, я пойду с вами. — начал было говорить Рёноске, но его самым грубым образом перебили. — Нет. — отрезал старший, не намереваясь выслушивать причитания парня и уж тем более брать его с собой. Акутагава же, в свою очередь, не посмел перечить и послушно остался в карете, не проронив больше ни слова. Осаму, выйдя из экипажа, быстрым шагом устремился вверх по лестнице. Остановившись возле больших дверей, не медля ни секунды он постучал. Стук раздался на весь особняк, это было слышно даже снаружи, далее последовали быстро приближающиеся шаги и дверь распахнулась. На пороге показалась девушка, по видимому служанка этого дома — отметил про себя шанет. На вид она была очень хрупкой. Её волосы цвета блонд на свету отливали расплавленным золотом. Карие глаза смотрели на Осаму с ожиданием. Сама она была одета с белую рубашку и строгий чёрный костюм. Блондинка, представившаяся как Хигучи Ичиё, кроме имени ни сказала ни слова, видимо ждала, что стоящий перед ней сам начнёт разговор и разъяснит цель своего визита. Дазай так и сделал. — Милая леди, прошу меня простить, но здесь ли проживает семья Барди? — не растерявшись начал парень. — Именно, вы что-то хотели? — До меня дошли слухи, что юный наследник семьи — лучший художник нашего столетия, я бы пренеприменно хотел приобрести пару его картин, могу ли я это сделать? — Я поняла вас, вы записаны на приём? — внимательно выслушав его речи, спросила девушка. Вот тут Дазай уже занервничал. Видя это, девушка стала закрывать дверь, не намереваясь продолжать беседу, однако мужчина выставил ногу в дверной проём, не давая ей этого сделать. — Не спешите Мисс, быть может это позволит мне попасть к хозяину поместья сейчас? — вытащив руку из кармана пиджака, между пальцев он перебирал золотую монету. Тяжело вздохнув, девушка отошла в сторону, пропуская гостя внутрь. Хигучи была одной из немногих, кто знал правду об этой семье. Её раздражала эта ситуация. Раздражало то, что все эти богачи думают, будто деньгами можно решить любую проблему. Они готовы платить огромные суммы ради холста с подписью, многих из них даже не интересовала сама картина, как эта чёрточка в углу. А ведь эти дураки даже не осознают как умело их обводят вокруг пальца. Но больше всего в этой ситуации ей было жалко Чую. Этого ребёнка, который обречён на одни лишь страдания в этом доме. Но если сейчас она не выпустит этот «кошелёк с деньгами» — так между собой члены семьи называли аристократов, пришедших за картинами, то плохо будет всем, а в особенности рыжику, ведь именно на нём глава срывал свою злость, избивая мальчика до полу смерти за малейшую провинность. — Я доложу о вашем прибытии моему господину, а вы в это время можете насладиться картинами. Прошу, следуйте за мной. Не дожидаясь ответа собеседника девушка пошла вглубь дома. Дазай же, в свою очередь, был слегка шокирован поведением девушки и не понимал причин её негодования. Но не став заострять на этом свое внимание, он пошёл следом, не желая отставать от дамы. Она отвела его в комнату на первом этаже, дверь которой закрывалась на ключ. Зайдя в неё Осаму не мог верить своим глазам. Девушка же без лишних слов удалилась. Эта комната представляла собой домашнюю галерею, как мог догадаться шанет. Свет из большого окна создавал приятную для глаз атмосферу. Стены по одну и другую сторону от него были увешаны разными картинами. Одна краше другой. Недолго думая Дазай подошёл к одной из них. На ней была изображена женщина, держущая на руках младенца. Работа была простовата, но эта и придавало ей шарма. Все линии были такими ровными, а переходы плавными, что поневоле задаёшься вопросом «а человек ли это рисовал?». Не задерживаясь на долго возле первой работы парень перешёл к следующей, желая полюбоваться всеми картинами вместе и каждой по отдельности, до прихода именитого художника. В тоже время Хигучи, предварительно постучав, вошла в комнату, где сидел хозяин поместья и его младший сын. Завидев служанку старший нахмурил брови, намереваясь отчитать нахалку, что потревожила его. Но девушка опередила его, начав говорить. — Господин, прошу простить меня за хамство. Прибыл дворянин, который очень просит вас о встрече и намеревается приобрести картины. Сейчас он ожидает в галерее. — склонив голову в поклоне выпалила она. Мужчина, услышав её слова, заметно подобрел и воодушевился. Подскочив со своего кресла он велел прислуге помочь одеться ему и сыну, а так же приготовить стол и угощения для гостя и поторапливаться. Наспех собравшись он вылетел из комнаты, спеша показаться на глаза прибывшиму аристократу. В это время Дазай продолжал любоваться работами великого художника, не переставая дивиться его таланту. Пройдя вдоль одной стены с картинами, он было хотел перейти на другую но на глаза ему попалось нечто интересное. За бордовой шторой, которую колыхал лёгкий прохладный ветерок из открытого окна, сидел ребёнок, по видимому находился он здесь с самого начала. Тихо подойдя поближе шанет осторожно отодвинул ткань рассматривая сидящего за ней. Это был паренёк, на вид даже младше Акутагавы. Рыжие кудри обрамляли лицо, одежда была рваной и грязной, даже хуже чем у прислуги этого дома. Черты лица были детскими, но выглядело это очень даже мило. На теле были видны царапины и гематомы, свидетельствующие о том, что мальчик подвергался избиению. В лазурных глазах читался лишь неописуемый страх. Осаму было хотел заговорить с ребёнком но не успел и слова вымолвить, так и оставшийся стоять с приоткрытым ртом. За его спиной распахнулась дверь и в комнату вошёл с широкой улыбкой на лице пожилой мужчина, следом за ним плёлся молодой паренёк с меньшим энтузиазмом. Но стоило этим двоим завидеть ребёнка и с их лиц мгновенно пропали столь радостные улыбки. Их лица перекосила гримаса злости и ярости. Это удивило шанета, но когда он снова обернулся на парня, увиденное повергло его в шок. Глаза округлились а зрачки сузились, они выражали ужас. Невооружённым глазом было видно как сильно его трясло. Казалось что у него вот — вот остановиться сердце от переполняющего страха. Дазай смотрел на них, боясь вдохнуть лишний раз, и ждал что будет происходить.