better luck next time

sound: kedr livanskiy — your name       Горячие ладони касаются моего лица, пытаясь оттереть кровь влажным полотенцем. Обилие эмоций захлёстывает меня, я держу глаза закрытыми, вспоминая в голове образ Баджи, будто как только я их открою — он исчезнет из моей памяти. И даже здесь я была конченой эгоисткой, разлагаясь изнутри больше от ненависти к себе, а не от.. смерти Баджи. Голова опускается вниз, словно у того болванчика. — Посмотри на меня. — я верчу головой, жалобно всхлипывая, закрываю глаза руками, пытаясь ещё больше погрузиться в темноту. Лицо кривится от слёз, но я не могу даже всхлипнуть. Он хватает меня за запястья, отводя руки в сторону.       Слышу как воздух свистит от резкого движения, а после ощущаю звонкую боль от очередной пощёчины. Голова дёргается в сторону, я открываю глаза, морщась от яркого света. У Риндо в глазах — пустота, в моих, явно, тоже. Даже когда он берёт моё лицо, целуя в место удара, в них всё та же темнота. Мне страшно и больно, то ли от пощёчин, которые он дарил мне всё то время, что тащил в свою комнату, пытаясь привести в чувства, то ли от того, что ему было плевать, хотя он и не обязан был ничего делать. Он тянет мою футболку вверх, снимая её и бросая в сторону корзины с грязными вещами, так же поступает с штанами и нижним бельём. — Залезай. — приказной тон вынуждает повиноваться, дёргая ручкой для включения воды. Стоять не было сил, ноги не слушались, а тело по итогу опускается на акриловое дно ванны, я сгибаю ноги в коленях, кладя на них голову.       Количество воды увеличивается, я слышу плеск воды сзади себя. Его ноги с обоих сторон от меня, он влажными пальцами проводит по локонам, тянет за них, заставляя откинуть голову. Чувствую, как поток воды льётся сверху, заливая и волосы, и лицо, как она попадает в нос и рот. Риндо массирует кожу головы, растирая шампунь, делает всё медленно и аккуратно. Я смотрю на свои руки под водой, гадая, а мои ли они, моё ли это тело и что я вообще делаю здесь.       Хайтани смывает шампунь, намыливая голову второй раз. Вода не такая уж горячая, к какой я привыкла, но он удивительно тёплый. Я падаю на него, головой откидываюсь на грудь, беру его руку в свою, перебирая пальцы. Едва ли я любила оправдывать насилие, но его методы хоть немного помогли — я больше не плакала, а может, мне больше и нечем было плакать.       Мне тревожно и странно, в груди что-то похожее на камень, мешающее дышать. Я думаю о госпоже Баджи, о том, что с ней будет, когда ей сообщат. Я думаю, что чувствуют Чифую и Майки, даже о ёбаном Казуторе, которого хотелось придушить собственноручно. Мыслей в голове становится так много, что в пору приложить пистолет к виску и стрельнуть.       Последнее, сказанное мной ему, сейчас кажется голословным, хоть и вряд ли было различимо тогда. Едва ли я любила его как парня — он был интересным, добрым ко мне, относился так трепетно, как мог. Я чувствовала себя виноватой за то, что буквально использовала его тогда, не подумав о его чувствах, а желание почувствовать себя любимой, проигнорировав здравый смысл, было глупым. Оправдываться перед собой же сейчас не имело никакого смысла, но совесть грызла острыми клыками изнутри. Я была благодарна Риндо, что он не пел песни о любви и глубоких чувствах из-за нашего совместного времяпрепровождения, может поэтому, я предпочла Кейске ему. — Спасибо. — сорванный голос хрипит, и мне не хочется больше ничего говорить и уточнять, за что именно я его благодарю, хотя я и сама не могла сказать, за что. Может за то что возится со мной, как с маленьким ребёнком, или за то, что в последние две недели только он поддерживал меня, когда я творила хуйню или она происходила вокруг меня, вызванная другими лицами.       Хайтани обнимает меня со спины, прижимаясь ближе и утыкаясь головой в макушку. Мне эгоистично хотелось верить, что он хотя бы на толику понимает мои чувства. Но разве Баджи не сказал мне тогда периодически думать и о себе? Не пытаться решить все проблемы мира, не чувствовать себя обязанной быть поддержкой и опорой каждому, кого я знала. Так разве плохо быть эгоисткой? Мы сидим в такой позе, пока вода не начинает неприятно холодить тело.       Риндо вылезает первым, обворачивая полотенце вокруг бёдер, помогает вылезти и мне, накидывая на меня халат, который был больше похож на гостиничный. Я иду первой, шлёпая влажными стопами по деревянному паркету, устало садясь на кровать. Смотрю на свои пальцы на ногах, то сгибая, то разгибая их, пока парень одевается. Когда заканчивает — приподнимает мою ногу, дабы надеть нижнее бельё, но я качаю головой, решив взять себя в руки, хоть и громкое «взять себя в руки» означало смешной минимум в виде одеться самостоятельно. Вновь его футболка, липнувшая к телу. — Хочешь перекусить? — он присаживается на корточки передо мной, заглядывая в глаза и вскрывая рёбра, будто вытащить тот камень. Я киваю, вновь повторяя жалкое «спасибо», едва ли способное хоть как-то оплатить ему.       Бросаю взгляд в окно. Блядские огни не радуют, а только раздражают, мельтешащие вывески вызывают тошноту, подавляемую в последнюю секунду. Как же мне хочется спалить этот ёбаный каменный город дотла, но получается только ходить по битому стеклу из того, что от меня осталось. Верчу головой из стороны в сторону в поисках телефона, который нахожу в куртке, брошенной у двери. Чифую отвечает сразу же, бегло спрашивая, в порядке ли я. — Я буду дома завтра, но если хочешь, то могу приехать и сейчас. Только скажи. — он молчит, рвано выдыхает на проигнорированный вопрос. — Прости. Все хорошо. Настолько, насколько возможно. Риндо не причинит мне вреда. Госпожа Баджи уже знает? — Да, мама сейчас с ней. Спрашивала про тебя, но я сказал что ты у подруги, и не стоит срываться, если с тобой хорошо обращаются. До завтра, Аки. — До завтра, Чифую. Поцелуй Пак Джея от меня. — звонок заканчивается, телефон оказывается отброшенным обратно к куртке, а я разваливаюсь на кровати в позе звезды.       Риндо приходит с запахом мятного чая и сырной пиццей, а урчание в животе явно доходит до его ушей. Выпитая натощак кружка кофе у Такемичи грозилась выйти наружу через рот, если я сейчас хоть что-то в себя не запихну. Несмотря на голод, я с трудом запихиваю в себя один кусок. Мы молчим, изредка кидая взгляд на включённый Хайтани фильм. Я пялюсь в своё отражение в чае, Риндо же сидит сзади, заплетая мне волосы в косы и закрепляя это всё белыми резинками, контрастирующими с цветом волос. Перекидываю их вперёд, осматривая работу. — А резинки ты у Рана украл? — я беру с тарелки другой кусок пиццы, пихая ему в рот. Он пережёвывает, утверждающе кивая. — Ты так хочешь чтобы твой брат въебал мне телескопкой? — Он ничего тебе не сделает, пока я рядом. — он тянет меня к себе, целуя в лоб. Я чувствую усталость всего мира на своих плечах, утопая в его объятиях, таких же ласковых как карамель. — Ты же понимаешь, что ничего не могла сделать? — Могла, просто я тупая и никчёмная. — он сжимает меня, накрывая одеялом. Я грею замёрзшие стопы об его, утыкаясь лбом в грудь. — Ты ничего не могла сделать, это было его решение. Не дай необоснованным мукам совести сожрать тебя изнутри. — он снимает очки, выключая лампу на прикроватной тумбе. Я вздыхаю, пытаясь унять дрожь в теле. Едва ли я хотела принимать его слова за истину.

***

sound: mac demarco — on the level       Две недели я пыталась смириться с произошедшим, выкуривая по несколько сигарет за раз и почти не засыпая из-за возросшего количества употребляемого амфетамина. Даже здесь я провалилась, нарушая последнюю волю Кейске, но сопротивляться лежащему в письменном столе пакетику с порошком я не могла. Мы делали это вместе с Риндо, который отвлекал меня от самоунижений, но как только наступил момент, когда он заметил, что я практически не сплю, всё сразу же закончилось. Я сказала, что он хуйло, раз не понимает, что я этого хочу и мне пиздец как весело, а он сказал, что я тупая ебланка, которая перешла черту. Никаких сообщений и звонков целую неделю.       Мне не хотелось спать, я выдалбливала по грамму в день, лишь бы не видеть один и тот же повторяющийся сон, где кровь на руках превращалась в море. Оценки скатывались куда-то в пизду, концентрироваться на базовых вещах выходило из рук вон плохо, добавился тремор рук и лёгкие боли в сердце, но я не могла остановиться. Иначе я бы сошла с ума, хотя я уже это делаю.       На кладбище холодно и мрачно, хотя я больше не боялась смерти. Больше нет. Стою в паре метров от Чифую, сидящего перед могильным камнем, дабы не мешать личному монологу. Сигарета плавно перекатывается меж пальцами, давление ебашило, отдавая в голову. Уже не было никаких эмоций, смирение приходило постепенно с каждой дорожкой, что я вынюхала. Кажется, это называют «эмоциональным выгоранием». Если это так, то я, наверное, была благодарна.       Я реагирую только тогда, когда вижу Чифую, склонившего голову вниз, будто смертник, ожидавший приговор. Оказываюсь рядом с ним, опускаясь на колени тяну к нему руки, прижимая к себе. Он сжимает пальцами ткань моей куртки, рыдая в плечо. Глажу его по волосам, закрывая глаза. — Ты оставил ему лапши? — спрашиваю я, перебирая его пряди. Он кивает, словно маленький ребёнок цепляясь за меня, будто я спасательный круг. — Молодец, солнышко. Я думаю, он будет доволен.       Я не могу произнести его имя вслух, ощущая горечь на языке. Затылком ощущаю мрачный взгляд гранитного камня. Как бы Баджи смотрел на меня? Осуждающе или с любовью? Или же просто улыбнулся той самой своей улыбкой, заставлявшей улыбаться в ответ? Едва ли я видела у Чифую намёк на улыбку в последние две недели. — Рассказал, что Пак Джей всё ещё пробирается в его комнату? — вновь кивок и усилившиеся рыдания, я мысленно даю себе оплеуху за то, что говорю. — Не плачь, солнце. Ты думаешь, он хотел бы этого? Ты сохранишь память о нём, только если примешь то, что произошло. Мы не можем ничего поменять, но должны помнить о нём с улыбкой. Он всегда будет присматривать за тобой.       Он продолжает, постепенно успокаиваясь. Отворачивается, вытирая лицо рукавом свитера. Я достаю пачку сухих салфеток из кармана, доставая одну и говоря «сморкайся» обхватываю ею его нос. Использованную салфетку кладу в пустую пачку сигарет, мысленно ставя галочку выбросить её. Улыбаюсь, смотря на Чифую. — Ты хороший друг, Чифую, и всегда им будешь для него. Мы оба это знаем. — он помогает мне встать, подставляя локоть, за который я хватаюсь. Мы уходим, оставляя там не только половину лапши, но и что-то куда более важное.       Спустя пару часов я безжалостно смываю все свои запасы в унитаз. На затылке всё ещё чувствуется осуждающий взгляд, придавивший меня огромным весом, как только я переступила порог своей комнаты, и это нервировало и устрашало больше, чем отхода, которые должны были скоро наступить. Я лихорадочно ходила по комнате, заламывая руки и впиваясь короткими ногтями в бёдра, оставляя следы-полумесяцы.       Я смотрю на номер Хайтани несколько минут, которые растягиваются на десятки, в припадке раскачиваясь назад и вперёд. Не хотелось признавать, что я была не права и что я в самом деле тупая ебланка. Я сглатываю, ощущая сухость в горле и ротовой полости, пить больше не хотелось, меня буквально тошнило водой. Пальцы не слушались, а нервы, натянутые как струна, окончательно рвутся. Телефон оказывается отброшенным в сторону. Не хотелось больше сидеть на чужой шее, не хотелось взваливать на друзей собственные проблемы.       Резкий приступ тошноты заставляет едва ли не выбивая дверь в ванную приземлиться около унитаза. Блюю одной только желчью и водой, но кажется, будто к ним добавляются и собственные внутренности. Умываю разгоряченное лицо холодной водой, полоская рот. Стучусь в комнату Чифую, убирая волосы за уши. — Поспишь со мной? — он держит Пак Джея на руках, кивает, идя за мной. Я падаю на кровать, прикрывая глаза руками. У меня трясутся руки и тело, я чувствую как мурчит кот, который ластится ко мне. Убираю ладони, смотря на лежащего на боку Чифую. Мне становится стыдно за своё употребление перед моим солнцем, для которого я всегда была прилежной маминой дочкой и сестрой, и я пыталась быть такой, понимая сейчас, что на деле была полной мразью. — Мне надо кое-что тебе рассказать. Только пообещай, что не возненавидишь меня. — Я никогда не смогу возненавидеть тебя, хуйню мелешь. Но если тебе станет легче, то хорошо, обещаю. — он смотрит на меня исподлобья, а я чувствую как сокращаются мышцы в руке, вынуждая трясти ею. — В конце средней школы я начала нюхать. Просто чтобы получше подготовиться к экзаменам и это помогло. Я бросила и забыла об этом, но потом начала опять. Делала недельные перерывы и всё по новой. Баджи узнал в тот день, когда ушёл из Свастонов, наверное. Я не думала, что у меня зависимость. Мне просто было весело и я знала, что могу остановиться в любой момент, но всё равно не делала этого. А потом Баджи умер. Я засыпала и видела как тону в луже его крови, захлёбывалась и уходила на дно. Я не могла это вытерпеть, долбила всё что видела, лишь бы вновь не видеть его и у меня получилось. Даже если я могла заснуть на пару часов, я не видела его, а сегодня поняла, как мне мерзко от самой себя и смыла всё к хуям. Прости меня, Чифую.       Последние слова выходят шёпотом, я не хочу открывать глаза, смотря на его разочарованное лицо, не хочу, чтобы он думал обо мне плохо, но меня тошнило не только от отходов, но и от себя самой. Чувствую его руки, прижимающие к себе, как он гладит меня по волосам. — И ты думала я стану ненавидеть тебя из-за этого? Ты точно дура. — он вздыхает, целуя меня в лоб. Я открываю глаза и вожу пальцем по рисунку на его футболке. — Теперь я хочу, чтобы ты пообещала, что больше ничего не будешь употреблять. Никогда и ничего. Я хочу, чтобы через двенадцать лет мы были все вместе. — Обещаю, солнышко, больше никогда. Но почему именно двенадцать? — я поднимаю глаза на него, отмечая, как же он, блять, похож на маму. А улыбка в точности как у отца на той семейной фотографии. — Не знаю. Просто пришло на ум. — я улыбаюсь, представляя нас, уже взрослыми, через двенадцать лет. Что мы все будем живы и счастливы.