Я предупредила Саманту, что неважно себя чувствую — она отправила меня встречать посетителей и обещала по возможности не загружать иной работой. «Ох, Сэмми, храни тебя Бог! Сегодня вообще нет настроения изображать услужливость…» — Поглощенная хмурыми мыслями, я нервно перебираю пальцы, приветствую пока еще редких гостей вымученной улыбкой и совсем не удивляюсь, когда вижу знакомое лицо…
— Ну здравствуй, яр… могу я по-прежнему звать тебя ярочкой? Или та швабра уже тя оприходовала?
Мое нутро содрогается. Я с большим трудом прячу злость, которая вспыхивает в душе от мерзких слов, от сальной улыбки, от мучительных воспоминаний и лежащей на поверхности догадки.
— Это ты прислал? — спрашиваю подчеркнуто холодно. Растянутая пуще прежнего улыбка говорит за себя.
— Понравилось?
Желудок скручивается. Я знаю, что актриса из меня никудышная, но пытаюсь придать лицу насмешливое выражение.
— Ты вообще в курсе, что такое «врачебная тайна»? Думаешь, я поверю, что ты за один вечер — вот так вот запросто! — нарыл этот документ?
Колин сует руки в карманы джинсов и лукаво сужает глаза:
— А с чего ты решила, что я его вчера нарыл? Я взялся собирать компромат сразу, как твой рыцарь мне по лицу съездил. Только до вчерашнего дня не знал, как им воспользоваться, чтоб прям наверняка...
Один/ноль… Но я не отступаю:
— Что-то подсказывает, что создать компромат даже проще, чем собрать.
— Думаешь, подделка? — Колин поднимает брови. Я киваю. Он хмыкает и пожимает плечами. — Ну и пожалуйста. Мне ваще пофиг. Главное, я знаю, что это правда. А раз так, то и ты рано или поздно в этом убедишься. Когда он что-нибудь отчебучит.
Холодок бежит по спине, но я не подаю вида. Не могу допустить, чтобы последнее слово осталось за этим высокомерным, злопамятным выродком! Сложив руки на груди и слегка выпятив бедро, я усмехаюсь:
— Мне тоже до лампочки, что ты думаешь. Лео — настоящий мужчина и стоит десятка таких как ты!..
Усмешка Колина становится невыносимой.
— Десятка? По-твоему, все настолько плохо?
Чувствую, что бледнею, и прикусываю язык. Оборачиваюсь, проверяя, не привлек ли наш разговор ненужное внимание. Тихо спрашиваю:
— Чего ты добиваешься? Что я испугаюсь, брошу Лео и перебегу к тебе?
Колин фыркает:
— Поздняк метаться, красавица, — поезд уже ушел! Думала, я вечно буду ждать, пока ты образумишься? Я лишь хотел убедиться, что ты оценила мой прощальный подарок. Получи-распишись! — Я не успеваю среагировать, и он щелкает меня по носу. Отшатываюсь, наткнувшись на стойку с меню. Прежде чем я взрываюсь негодованием, Колин разворачивается, делает мне ручкой и покидает «Заводь», противно звякнув дверным колокольчиком.
«Прощальный подарок… вот же сволочь!..»
Мне бы порадоваться, что Колин соизволил наконец оставить меня в покое, но, видит бог, сейчас не до того. Я сбегаю в туалет для персонала, включаю воду и, склонившись над раковиной, изливаю все напряжение, что скопилось за это треклятое утро.
Документ, который я получила по «мылу» (вероятно, добытый с помощью взятки), был страницей из истории болезни. В нем говорилось, что такого-то числа в такое-то отделение психиатрической клиники имени кого-то там поступил пациент Лео Коннелл Грин: пол «М», возраст 21 год, на учете ранее не состоял. Пребывая в состоянии «кататонического ступора», он жаловался на депрессию, слуховые галлюцинации и амнезию. Запись со слов пациента: «Я слышу голос в голове, он издевается надо мной, все время унижает, будто ему противно оттого, что он во мне застрял. Я пытался не обращать внимания, но тогда начались провалы в памяти. Вечером (иногда во второй половине дня) мой мозг будто отключается. Наутро я обнаруживаю себя в непонятных местах и не помню, как туда попал». Последние строки документа гласили: «Предварительный диагноз: диссоциативное расстройство идентичности, большое депрессивное расстройство».
Из смотренного когда-то детективного сериала я знаю, что «диссоциативное расстройство» — научное именование раздвоения личности. Не удивительно, что новость выбила меня из колеи…
«"Лео стоит десятка таких, как ты", — надо ж было сказануть!»
Я высмаркиваюсь, умываюсь холодной водой и нехотя возвращаюсь на пост. Выплакав эмоции, чувствую себя опустошенной. Пытаюсь рассуждать логично: «Итак… если допустить, что документ подлинный, то, судя по дате, Лео загремел туда через несколько месяцев после смерти родителей, так что депрессия и всякие расстройства ОБЪЕКТИВНО могли иметь место. Это раз. Диагноз обозначен как "предварительный", значит, мог не подтвердиться. Это два. Если Лео проходил лечение, значит… ну, мог выздороветь. Это три. За время нашего общения он ни разу не сделал ничего дурного. Это четыре…» — все эти доводы я гоняю по кругу до конца смены, но успокоение так и не приходит.
Без толку себя утешать. Надо с ним поговорить. Без обиняков. И как можно скорее… Но как поднять такую тему? «Лео, ты, когда в дурке лежал… тебя там хорошо вылечили?» Тьфу ты, блин!..
Домой возвращаюсь, едва переставляя ноги. Не знаю, как буду общаться с отцом! Мало того, что настроение дрянь, так надо еще виду не подать. Папе ни в коем случае нельзя знать правду!
— Приве-э-эт! — наигранно весело протягиваю я, отворяя дверь в квартиру.
— Здрасте-здрасте! Берточка, кто это к нам пожаловал? Кто пришел домой, моя хорошая? — Папа выходит из кухни, держа на руках и поглаживая кошку. — Как оно, Зефирка?
— Нормально! — Приобнимаю его и целую в колючую щеку. Между нами недовольно мявкает Берта. — Устала только очень. Упахалась.
— Это ничего. Труд, если правильно к нему относиться, одухотворяет, — так я всегда считал. Голодная? Я пирожных купил, твоих любимых.
— Сначала суп, потом пирожные. Спасибо, — улыбаюсь я, балансируя на одной ноге, чтобы снять кеду. — Сам-то обедал?
— А то! Прихожу, а на плите мой любимый тыквенный супчик — в один присест полкастрюли слопал!
— Вот и хорошо. Для тебя ж готовила.
Я завариваю чай и наливаю порцию супа. Даже сидя за столом, папа не выпускает из рук кошку.
«Соскучился», — рассеянно думаю я.
— Ну, колись, чего тебе в клинике сказали? — спрашиваю, прихлебывая.
— Да что сказали! Все, как я ожидал: хронический бронхит разбушевался. Ну и гастрит еще… фигня, короче.
— Фигня, блин… каждый день острой курицей да растворимой лапшой питаешься, вот тебе и гастрит! Не ленись, ты ведь умеешь готовить!
Ужасно стыдно, но я не могу по-настоящему вовлечься в беседу: отвечаю на автомате, вопросы задаю, чтоб не молчать, а самого отца как будто не вижу. В конце концов, мы решаем посмотреть кино — идеальное времяпрепровождение, при котором не нужно разговаривать. Совсем не так я представляла этот вечер...
Пересмотрев «День сурка» — наш любимый семейный фильм, — мы прощаемся. Я предлагаю папе остаться на ночь, но мысленно умоляю, чтобы он отказался.
— Не, Зефирка, я тебе спать не дам. Забыла? Я же храплю как пьяный дракон! Да и на работу долго ехать…
«Слава богу!..»
— Жаль, конечно… но я понимаю. Созвонимся на выходных. — Теплые объятия сопровождаются стылым и гадким чувством вины. — Я люблю тебя, папочка!
Оставшись одна, чувствую себя потерянной. У меня нет сил на творчество, нет желания читать или что-то смотреть, даже ленту стримить неохота. Как жаль, что рядом нет Мэгги! Дерзко-оптимистичная, она как никто умеет «переключать» меня с плохого на хорошее. Увы, хоть она прилетает в ночь на воскресенье, к нам домой вернется только на будущей неделе. Может, мне напроситься в гости? Ее родители хорошо ко мне относятся. Даже не знаю…
Я принимаю горячий душ. Бесцельно прохаживаюсь из комнаты в кухню и обратно. Какой отвратительный день…
Но испытания на сегодня не заканчиваются.
«Speak my friend, you look surprised.
I thought you knew I'd come disguised…»
«Лео звонит! О нет, что же делать?!»
«…I can make your dreams come true,
What a couple...me and you…»
«…Не уверена, что готова говорить с ним… Скидывать нельзя, но можно не отвечать… Или все же?..»
