1001 ночь, или Морская сказка

Остаток пути Берн и Маниго провели в трюме, находясь в полном неведении относительно своей дальнейшей участи, что явилось для них своеобразным наказанием, а также возможностью ещё раз подумать о совершенных ошибках. Абд-эль-Мешрат в сопровождении одного из матросов-англичан и пары индейцев отправился исследовать жизнь английских колоний. Ромэн, булочник из Ла-Рошели, был застрелен из лука во время стычки с ирокезами. *** Анжелика спускалась к роднику, когда заметила у воды Абигайль, с которой как раз хотела поговорить. — Говорят, Габриэль Берн сделал вам предложение? — улыбаясь, спросила Анжелика. — Да… В тот же вечер, когда мы сошли на берег и монсеньор Рескатор наконец-то отпустил его, — Абигайль подняла на неё сияющие счастьем глаза. — Я так рада за вас, Абигайль! — Анжелика протянула ей руки. Они обнялись, но, несмотря на исходящую от молодой женщины непритворную радость, Анжелика почувствовала, что ту что-то тревожит. — Когда вы собираетесь объявить всем о вашем союзе? — она тепло сжала ладони подруги. — Как только Габриэль закончит обустраивать дом, где мы все — он с детьми, тётушка Анна, Ревекка и… и я — сможем перезимовать, — ответила Абигайль и покраснела. — Что же вас так беспокоит? Его дети давно знают вас и любят. — Ах, госпожа Анжелика, я даже не знаю, как сказать об этом… С тех пор, как мы высадились в Голдсборо, мэтр Берн иногда так смотрит на меня, что я не знаю, куда мне деться. Мне хочется убежать… Там, на корабле, когда мы попали в трюм, я не сдержалась и открылась ему… рассказала о своих чувствах. Я была сама не своя от мысли, что он может умереть… Теперь мне так неловко! — она вздохнула и, немного помолчав, продолжила: — Но, кроме этой неловкости, есть ещё и другое… Когда он оказывается рядом, что-то происходит внутри, — она прижала ладони к животу и провела ими снизу вверх, — здесь… Я иногда не могу есть… не могу ни о чем думать… Я чувствую себя, как последняя грешница… Она закрыла лицо руками, и Анжелика позволила себе не сдерживать улыбку, зная, что Абигайль её не увидит. То, что для неё самой было естественным праздником любви, возможностью почувствовать себя живой и счастливой, в суровой протестантской религии воспринималось, как неприемлемое проявление греха. — Но разве вместе с тем оно не восхитительно, это волнение? Не отвергайте его. Любовь приходит и заполняет собой и душу, и тело, и это одинаково прекрасно. Абигайль устремила на Анжелику недоверчивый взгляд. — То, что вы говорите, так отличается от того, чему учит нас Библия. Это трудно принять… «Да уж, Абигайль нелегко будет избавиться от догматов, впитанных чуть ли не с молоком матери, тех самых, что позволяли ей много лет любить мэтра Берна так, что ни одна живая душа не подозревала об этом. Ох уж эти пасторы и святые отцы! Они готовы любое желание плоти заклеймить позором, исключая разве что необходимость продолжения рода». — Абигайль, а вы хотели бы иметь ребёнка? — неожиданно произнесла Анжелика. Абигайль встрепенулась. — Да, очень! Я сегодня немного подержала на руках новорождённого Шарля-Анри, когда нужно было помочь Женни. От него исходит что-то такое… такая благодать! Не знаю, как лучше объяснить… — Вот видите… Ваше тело всего лишь жаждет исполнить задачу, предначертанную ему Создателем — зачать и явить в мир нового человека… Что же тут может быть греховного? В глазах Абигайль отразилось несказанное изумление. — Мне никогда бы не пришло в голову посмотреть на свои ощущения с этой стороны… Они так сильно владеют мной… Она задумчиво смотрела перед собой. — И не думайте, что ваше признание было ошибкой, — продолжила Анжелика. — Я знаю, что не принято девушке первой говорить о своих чувствах, но ведь иначе вам пришлось бы прожить всю жизнь в двух шагах от любимого человека, так и не познав ни любви, ни материнства. Я думаю, мэтр Берн, в конце концов, будет благодарен вам за ваш отважный поступок. Понемногу лицо Абигайль просветлело, и на нем появилась радостная улыбка. — Спасибо вам, Анжелика, — подруга порывисто потянулась к ней, и они ещё раз крепко обнялись. — Ваши слова переворачивают мои привычные представления о жизни… и любви. Я как будто смотрю на мир с какой-то совсем новой, неизвестной мне раньше стороны. — А кое-кто смотрит на вас, — тихонько ответила Анжелика, заметившая наверху тропинки мэтра Берна. *** Они подъезжали, и мираж рассеивался. Чем ближе они были, тем лучше она видела их лица. Да, первым всадником был Флоримон. Он один улыбался так ослепительно, у него одного были такие насмешливые живые глаза. — Флоримон… — Мамочка! — закричал юноша и побежал с протянутыми руками к холму. Анжелика хотела броситься ему навстречу, но ноги ее ослабли, и она опустилась на колени. Он упал на колени рядом с ней. Крепко обняв его за шею, она прижала его к своему сердцу, и его длинные темные волосы рассыпались у нее на плече. — Матушка, мама, наконец-то мы вместе! Я ослушался тебя, но если бы я не отправился на поиски отца, он бы не смог вовремя поспеть тебе на помощь. Значит, все было правильно, ты здесь. Солдаты тебя не тронули? Король не бросил тебя в тюрьму? Я так счастлив, так счастлив, матушка. Анжелика изо всех сил прижимала к себе своего защитника, своего маленького рыцаря. — Я знала, сын мой, — прошептала она сдавленным голосом. — Я знала, что вновь обрету тебя. Вот ты и добрался до Страны Радуг, которую видел в своих грёзах. — Да… Я нашел их, и отца, и брата. Мама, смотри же… Это Кантор. Второй юноша стоял чуть в стороне от отряда. «Да, Флоримону хорошо, — думал он, — он не испытывает никакой робости». Ему, же, Кантору, не так просто. Он очень давно расстался с матерью, феей, королевой, ослепительной любовью его раннего детства. Он и сейчас не до конца узнавал ее в этой женщине, стоящей на коленях и бормочущей бессвязные слова, крепко прижав к себе Флоримона. Но вот она протянула руку в его сторону, позвала, и он бросился к ней. — Матушка, дорогая! — Кантор… Хоть Анжелика и узнала не так давно, что её сын жив, но до конца смогла поверить в это только сейчас, прижимая его к сердцу. Маленький мальчик из отеля Ботрейи, ещё немного по-детски пухлый и неуклюжий, каким она помнила его, превратился в статного стройного юношу. — Поднимайтесь, матушка, поднимайтесь же. Сильные руки помогли ей встать на ноги, и, выпрямившись и снова посмотрев на сына, она заметила, что он уже перерос её. Он был чем-то похож на её брата Альбера, которого она видела полтора года назад в Ньельском аббатстве. Фамильные черты рода Сансе воплотились в Канторе с той идеальной гармоничностью, которая присуща изображениям античных богов. — Не смотрите на него так, будто он вот-вот исчезнет, душа моя, — Жоффрей подошёл к ним и слегка приобнял жену за талию. — Кантор будет жить с нами всю зиму, и вы ещё успеете вдоволь налюбоваться на него. Юноши вернулись в седла, где стали терпеливо дожидаться родителей. — Мне следовало бы воздать вам по заслугам за все ваши ужасные мистификации, мессир де Пейрак! — с наигранным негодованием негромко произнесла Анжелика, но уголки ее губ дрогнули в улыбке, которую она была не в силах удержать. Да и, наверно, не хотела, поскольку была невероятно счастлива в этот момент. — Сама не понимаю, как я могла так быстро простить вас. — Моя дорогая, наказывайте меня, мстите мне, назначьте мне искупление всех моих прегрешений, только не переставайте любить меня, — ответил он, нежно касаясь ее виска поцелуем. Как хорошо, что он рассказал ей о Канторе раньше, и теперь, когда она увидела сына живым, здоровым, возмужавшим, ее сердце переполнилось любовью, а не горечью, и даже эта внезапная вспышка обиды не затронула его глубоко. — Мне нужно проехать через лагерь Шамплена, а вы следуйте прямо в форт, — распорядился граф, обращаясь к сыновьям, и, вскочив на коня, стал стремительно спускаться с холма. *** — Ты везешь меня к маме? Онорина сидела боком в седле перед своим отцом, графом де Пейраком, и задирала голову, пытаясь заглянуть ему в лицо. — Если вы будете так вертеться, мадемуазель, то обязательно сверзитесь с лошади, и мы с вашей мамой будем очень огорчены, — Жоффрей склонил к ней свое лицо, и, встретившись с ним взглядом, девочка чинно выпрямилась и дальше поехала спокойно. — Вы увидите свою маму, но сначала вас ждёт сюрприз. — Который не вмещается в мою шкатулку? — Он самый. — Смотрите, — произнес он через некоторое время, — видите там форт? — Да. — А рядом с ним двух юношей? — Да. — Это и есть мой сюрприз. Это ваши братья. Тот, что повыше, темноволосый, — Флоримон, а тот, что с гитарой — Кантор. — Он споёт мне песенку? — Попросите его об этом. Он любит петь. *** — Мама, а где Шарль-Анри? Анжелика и оба её сына неспешно двигались в сторону форта. Тропинка шла чуть поодаль от лагеря Шамплена, и с неё были видны маленькие фигурки женщин в белых чепчиках и многочисленных детей, занятых кто работой, а кто игрой. Уже несколько минут Флоримон не сводил глаз с этой группы, пытаясь найти глазами брата. — Он ведь приехал с вами? Вы же не оставили его во Франции? Он обернулся к матери, и её помертвевшее лицо и внезапно потухший взор заставили его насторожиться. — Я не привезла его, Флоримон, — одними губами проговорила Анжелика, качая головой. — Но и во Франции ты не найдёшь его. Он теперь… в другом мире. — Его убили королевские драгуны? — спросил Флоримон, холодея от своей догадки. Анжелика молча кивнула. Юноша некоторое время молчал, пытаясь осмыслить услышанное. Затем, словно придя к какому-то решению, он привстал в стременах и обнажил шпагу. — Мама, — взволнованно начал он, — хотите, я дам клятву отомстить за него? Я хочу поклясться вам, что не успокоюсь, пока не перебью всех королевских солдат, которые попадутся мне под руку. Ах, мне так хотелось послужить королю Франции, но такого стерпеть нельзя. Я никогда не прощу смерти малыша Шарля-Анри. Я перебью их всех до одного. — Нет, Флоримон, — сказала она. — Никогда не произноси подобные клятвы и такие слова. Отвечать на несправедливость ненавистью? На преступление — местью? К чему это тебя приведет? Опять же к несправедливости и преступлению, и все повторится снова. — Это речь женщины, — бросил Флоримон, весь дрожа от сдерживаемых переживаний и возмущения. До сих пор он всегда верил, что все в жизни улаживается само собой: бедный может разбогатеть, благодаря удаче; если вас хотят отравить завистники, не теряйте хладнокровия, верьте в везение и не упустите свой шанс обмануть смерть. Он сам бросил все и отправился на поиски пропавших брата и отца, и его смелость была вознаграждена маленьким чудом — вскоре все они встретились, живые и невредимые. Теперь же, впервые в его жизни, свершилось нечто непоправимое: смерть Шарля-Анри. — А он действительно погиб? — горячо спросил Флоримон, цепляясь за надежду на чудо. — Я своими руками опустила его в могилу, — ответила Анжелика глухим голосом. — Значит, я никогда больше не встречусь с братиком? — с трудом выговорил он. — Я так ждал его, мне так хотелось показать ему наш красный гранит в Киуэйтене, малахит на Медвежьем озере и разные красивые минералы, которые можно найти под землей. А сколько интересных вещей я не успел рассказать ему раньше… Его тонкая шея вздрагивала от едва сдерживаемых рыданий. — Почему же ты помешала мне увезти его, пока было время? — с упреком спросил он Анжелику. — Почему мне нельзя вернуться и расправиться с этими негодяями! Размахивая шпагой, он завершил свою тираду дерзкими словами: — Бог не должен допускать подобные преступления. Я больше не буду молиться ему! — Не кощунствуй, Флоримон, — строго сказала она. — Твой бунт бесплоден. Следуй мудрому совету твоего отца, который просит нас не переносить на эту землю наши старые распри. Проклинать прошлое, ворошить давнишние ошибки, значит, служить злу больше, чем добру. Надо смотреть вперед. «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов», — говорится в Священном писании. Разве ты не понял, Флоримон, что наша встреча сегодня — это чудо? Я никак не должна была быть здесь: смерть подстерегала меня сотни раз… Задрожав, он пристально посмотрел на нее своими прекрасными черными глазами, сверкавшими пламенем юности. — Матушка, это немыслимо. Ты не можешь умереть. Флоримон соскочил с коня и прижался лбом к её ногам, спускающимся из дамского седла. — Матушка, дорогая, ты будешь жить вечно, иначе быть не может. Она ласково улыбнулась юному гиганту. «Я ошибалась, думая, что больше не нужна ему». Будучи выше матери на несколько дюймов, он все еще был ребенком, нуждающимся в ее присутствии, в том, чтобы она направляла, утешала и даже бранила его. Она погладила его гладкий лоб, лохматую, черную, как смоль, голову. — Ты знаешь, на днях в лагере родился мальчик, которого назвали Шарлем-Анри. Как знать, не вернулась ли к нам вместе с ним детская душа твоего бедного братика. Со временем ты бы мог многому научить этого ребенка. Флоримон задумался, нахмурив брови, и вернулся в седло. — Да, я действительно уже знаю кое-что, — сказал он со вздохом человека, которому трудно решить, с чего начать обучение своего подопечного. — Вся эта малышня, привезенная вами сюда, наверняка только и умеет, что бормотать библейские тексты. Им нужна хорошая выучка. Готов побиться об заклад, что они не отличат кварц от полевого шпата и ничего не смыслят в охоте. Правда, Кантор? Не дождавшись ответа от замечтавшегося над своей гитарой брата, он поведал матери, как юные европейцы осваивают навыки, необходимые для жизни в условиях дикой природы. Рассказ отвлек его от горестных мыслей о младшем брате. Анжелика знала, что вечером, когда он останется один на один с собой, горе вернётся снова. И тогда ей следует быть рядом. Но сейчас он больше не должен грустить. — А я-то воображала, что вы все в чернилах сидите, высунув языки, и набираетесь ума в Гарвардском колледже, — поддразнила она его. Флоримон вздохнул. — И это тоже. Отец постоянно напоминает нам, что в наше время надо учиться намного больше, чем раньше, чтобы проникнуть в тайны природы. — А Кантор разделяет твои вкусы? — спросила Анжелика. — Конечно, — самоуверенно заявил Флоримон и продолжил рассказ, не давая слова младшему брату, который только пожал плечами и улыбнулся. За разговором они не заметили, как добрались до форта. — А вот и отец! Вдали на холме появилась фигура всадника, и чуть поодаль от неё — ещё две. Туманное утро давно сменилось разгорающимся днем, и Анжелику уже какое-то время мучила жажда. — Я скоро присоединюсь к вам, — сказала она сыновьям и отправилась на поиски воды. Чем ближе подъезжал граф к форту, тем отчётливее можно было разглядеть, что перед ним в седле сидит маленькая девочка. Братья направились ему навстречу. Не доехав до них нескольких шагов, он спешился и спустил ребёнка на землю. — Флоримон, Кантор, позвольте представить вам вашу сестру, — он взял её за руку и вывел чуть вперёд. — Онорина де Пейрак. Малышка подняла голову и стала внимательно вглядываться в стоящих перед ней юношей. Рыжие пряди, выбившиеся из-под зелёного атласного чепчика, обрамляли круглое личико с пухлыми щечками и небольшими тёмными, слегка раскосыми глазками. Флоримон посмотрел на неё, и в его памяти вдруг всплыло другое лицо: жирные щеки, гадкие сальные глаза — самодовольная свинячья физиономия рыжего капитана из Плесси. Молодой человек почувствовал, как в душе у него что-то обрывается и падает вниз… Он резким движением вскинул голову и посмотрел на отца, но взгляд того был устремлен на Кантора. В зелёных глазах брата на миг полыхнуло возмущение, но почти сразу они приняли свое обычное невозмутимое выражение. — Я хотел бы, чтобы вы стали хорошими братьями не только друг другу, но и этой юной мадемуазель. Онорина, словно уловив направленное на неё недоброе внимание, спряталась за спину отца и замоталась в его плащ, спускающийся складками вдоль спины. «Нет, это невозможно. Мне просто показалось… Наверное, это из-за её рыжих волос. Но мало ли рыжих людей на свете… Раз отец принял её, значит, и нам следует сделать то же самое. А мы напугали её…», — пронеслось в голове Флоримона. — Я бы с удовольствием познакомился поближе с моей сестричкой, но — вот незадача! — кажется, она куда-то пропала, — он присел на корточки и коснулся пальцами вздрагивающего тёмного кокона, который представляла собой сейчас девочка. — Вы не видели её, отец? — Только что была здесь… Онорина!.. — подыграл ему граф де Пейрак. — Может, она вырастила себе крылышки, как у эльфа, и улетела? Из-за спины графа послышался сдавленный смешок. — Скорее, провалилась сквозь землю, как гном, — усмехнулся Жоффрей. Онорина высвободила голову из складок плаща, опасливо выглянула из-за ног графа и изучающе уставилась на Флоримона. Юноша улыбался ей. — Ты похож на моего папу. Потом она перевела взгляд на Кантора, который отстраненно наблюдал эту маленькую комедию. — А у тебя глаза, как у моей мамы. Тут она заметила Анжелику, стоящую чуть поодаль, окончательно выпуталась из плаща и побежала к ней. — Мама! У меня теперь есть братья! Смотри, какие они большие. Вот этот — Флоримон, а этот — Кантор, — забравшись на руки матери, она поочерёдно показывала на них рукой. — Какая она забавная, эта малышка. Я рад, что у меня такая сестра, — произнес Флоримон, выпрямляясь. Он ещё раз посмотрел на ребенка. То ли потому, что свет лёг по-другому, то ли потому, что лица дочери и матери теперь были рядом, юноша увидел, что девочка гораздо больше похожа на Анжелику, чем на кого-то ещё. Усилием воли он прогнал от себя последние подозрения и состроил ей смешную рожицу. Та прыснула, зажав рот ладошкой. — Матушка, хотите, я спою? — подал голос Кантор. — Конечно, сынок, спой. По-моему, самое время петь! Оглядев всю свою семью — бесконечно любимого мужа, повзрослевших сыновей, малышку Онорину, избавленную, наконец, от проклятия её рождения — Анжелика поняла, что отныне Голдсборо навсегда останется для нее местом, где Бог вдруг вознаграждает тебя безмерным счастьем, ослепительным, как удар молнии, местом, где действительность, как нигде более, похожа на сказку.