Я требую адвоката!

В школе Руднев был ужасным. Ральф помнил, как в их класс пришел новенький паренек – из тех, кого хочется в первый же день запереть в шкафу, и потешаться над тем, как он барабанит и орёт. Нелюдимый, нервный, высокомерный. Он ходил по школе, ни на кого не глядя, и с таким видом, будто все оскорбляют его, попав в поле зрения. Не участвовал в развлечениях – считал глупостью, не ходил в столовую – брезговал. Игнорировал учителей, если полагал, что они пристают с ерундой. Некоторые девчонки сразу повелись на смазливую моську, но вскоре присоединились к коллективной нелюбви. Было весело плевать в него жеваной бумагой через трубочку, прятать портфель в подсобке технички, забрасывать сменку на плафон. Класс придумывал много всякого веселого, но продолжалось это недолго. Враги начали падать с лестниц, давиться леденцами, скручиваться аппендицитом. Однажды Андрейка шепнул что-то на ухо главному местному отморозку, и тот разревелся, как детсадовец. Это впечатлило народ сильнее, чем молва о «проклятиях». Потом сбылось его предсказание смерти одной противной училке, и успех был закреплен. Новичка прозвали Колдуном, и отстали от него. Он был диковинным, как нездешним. Иногда замирал, прислушиваясь к чему-то, чего никто не слышал, иногда от него очень странно и непривычно пахло. Он был похож на дверь, за которой начинается что-то неведомое и злое. Причем, хлипкую дверь, поддающуюся, когда на нее напирает с той стороны. Иногда от одного его появления вдруг хотелось заплакать, или разнести стул в щепки, или избить кого-нибудь. Нормальные люди начинали вести себя, как полные придурки, стоило Андрейке коротко зыркнуть из-под черной челки, или бормотнуть полслова. Вроде бы, он даже мог заговорить не своим голосом, но тут Ральф не уверен, что не сочинил это на почве прошедших лет, благоволящей фантазиям. А лет прошло много – двадцать с копейками. И вот теперь его странный бывший одноклассник оказался адвокатом почившего деда Стервятника. Дед оставил хорошее наследство, и Акула мигом сделал охотничью стойку. Ральф решил, что не лишне будет пообщаться с адвокатом без Акулы – подстраховать Птицу. Раскопал телефон, позвонил, назначил встречу. Гаденько посмеялся, представив психованного чистоплюя в их загаженном зверинце. Устыдился, и решил по мере сил облегчить Андрюше визит. Все-таки не совсем чужие люди! Он вытер пыль в своем затрапезном кабинете, пропылесосил сиденья стульев. Опустошил все пепельницы, и даже вымыл их. Выбросил подгнившие яблочные огрызки, завалявшиеся на подоконнике, и наволочку со следами крови, забытую за диваном. Осталось главное – очистить коридоры, лестницы и холлы. С этой целью он пошел в четвертую. В четвертой напряглись при его появлении. Вожак сидел на полу у батареи, перебирал струны гитары паучьими пальцами, и не реагировал на него, зато от остальных сразу подуло враждебностью. Табаки затянул песню о бесчеловечном инквизиторе и палаче, Сфинкс очень красноречиво, как он умеет, вздохнул и отвернулся, и даже всецело положительный Горбач смотрел волком. Лицо вожака еще хранило следы их недавней парной вылазки в Наружность – оно горело алой сыпью и какими-то кошмарными потертостями, будто его с силой скребли пемзой. Ральф сам понимал, что та вылазка была настоящей пыткой – без художественных преувеличений и метафор, но совершенно не раскаивался в своем поступке. Когда они убивают друг друга – это полное дерьмо, но воспитательница, попавшая под раздачу – дерьмо уже совсем другого уровня. Ральф жалел только о том, что не смог ничего добиться от Слепого, и повторил бы мероприятие, будь в этом толк. Мысль о том, что труп Крестной сейчас разлагается где-то в закутке подвала, вызывала спазмы и судороги. Конечно, органы правопорядка обшарили здесь все углы, заглянули в каждую задницу, и ничего не нашли, но ведь где-то же она должна… разлагаться. Или долбить в запертую дверь без шанса быть услышанной, или задыхаться связанной, примотанной к стулу, с полоской скотча на рту, или еще чего. Фантазию здесь лучше отключить. Слепой отпустил струны, поднял лицо, уставился в свою естественную темноту. Ральф сообразил, что задумался и завис, и что его дожидаются. - Сегодня после ужина на первом и втором этажах не должно быть ни души, - сказал он. – Часа на полтора. Дикие немытые табуны местных жителей не совместимы с Андрюшей; не стоит провоцировать ни их, ни его. - Ясно, - просто ответил вожак, и, опустив голову, завесился длинными волосами. И Ральфа осенило. Там, где он не справился, может справиться Руднев! Андрейка в школе был феноменом, а теперь, наверняка, стал чудовищем. Уж он-то сможет препарировать этого оборотня как никто другой! Но… Как бы после этого Ральфу самому не попасть туда, куда попала неугодная Крестная. - Я к вашим услугам, Р Первый, - едва слышно напомнил Слепой из-под занавеси волос. – Нужно что-то еще? - Нет, - отрезал Ральф, решив. И добавил: - Комендантский час не касается Папаши. Он вышел из четвертой, не прикрыв за собой дверь, и вошел в третью. Птички встретили его радушными улыбками и приветственными восклицаниями. Ангел с театральным нажимом сообщил воспитателю, что тот прекрасно выглядит сегодня, Красавица застенчиво спросил, как он поживает, Слон неуклюже сунул в карман потрепанную карамельку. В спальне убойно воняло ацетоном, и Ральф с порога проворчал: - Вы б хоть окно открыли, чтоб вас. Стервятник сидел на кровати, и стирал черный лак с когтищ. - Свежий воздух улучшает цвет лица, - проскрипел он, подливая из пузырька на клочок ваты. – Нам не подобает здоровый румянец. И то верно. Обитателям склепа нужно еще больше духоты, темноты и наркоты, чтобы выглядеть еще мертвее. - Зайди ко мне в половине восьмого, - велел Ральф, чувствуя подступающую тошноту от болотных и ацетоновых паров. – Есть дело. Птичий папаша скривился, и сделался кислым, как уксусный маринад, и вслед за ним мгновенно покислела вся стая. Слон, надув мокрые губы, вытащил подаренную карамельку из ральфова кармана. - Вы же знаете, что сегодня заседание картежного клуба, - голос недовольного Стервятника еще противнее, чем едкая вонь его маникюрных процедур. - Оно отменено, - отмахнулся Ральф, и, не желая разводить дискуссий, быстро двинулся на выход. - Не видать вам больше моих булочек! – гневный окрик догнал его уже в коридоре. Ральф вздрогнул и похолодел, вспомнив те булочки. Глюки от них такие яркие, объемные и страшные, что ему захотелось сходить в церковь, когда отпустило. Хотелось недолго, пару минут, но все-таки. Эти лабиринты из черного дыма, ряды свежевырытых могил до горизонта, громадные грохочущие механизмы с поршнями и шестеренками, и шоссе в никуда, по которому, кажется, придется идти вечно, не сдвигаясь ни на метр. И что пугало больше всего – Ральф понял, что это вовсе не глюки. Птица по дружбе показал ему фрагменты своего мира, и продолжать знакомство с тем миром совсем не тянуло. Коридор конвульсировал, давясь публикой. Вдоль стен валялись матрасы, на которых слюняво и голодно целовались парочки; логи носились туда-сюда подобно необъезженным коням, громыхая набойками и звеня шпорами. Девчонки смеялись, закатываясь, светя растянутыми трусами из-под символических юбок. Какофония их дешевых ядовитых духов валила с ног. Гонки на колясках собрали зрителей, галдящих и свистящих в поддержку любимых спортсменов. На Перекрестке свое классическое шоу устроили Крысы, и оно уже перешло в фазу кульминации – заблестели лезвия и заточки. Привычно заломив руки самому шустрому, Ральф отобрал одно лезвие, потом, когда заварушка заморозилась, методично разоружил остальных. Цветастые скоморохи разразились матерщиной и угрозами, а Ральф скучающе пошел дальше. По неясной причине эта игра никогда им не надоедала, а ему надоела уже давно. Кстати, надо бы опорожнить ящик с конфискатом, там острых железок уже на целый мясокомбинат. На двери его кабинета за эту короткую отлучку появилось огромное сердце, нарисованное красной помадой. - Взаимно, - буркнул Ральф, вставляя в скважину ключ. *** В прошлом году состоялась встреча выпускников. Ральф не ожидал обнаружить там Руднева, но обнаружить там себя он ожидал еще меньше, потому не удивился. Колдун появился уже в разгар веселья, которое тут же сбило холодной пеной. Разговоры и хохот смолкли, музыка показалась слишком громкой и досаждающей. Ресторан был не самым паршивым, и одноклассники не были оборванцами, но в сравнении с этим глянцевым франтом все сразу пожухло и скукожилось, как будто наступил октябрь. Одна белизна его рубашки погасила все украшения нарядных дам и все свечи в хрустальных бокалах. Он поздоровался, как нормальный, и от его взгляда никого не потянуло заплакать или разнести стул в щепки, но весь алкоголь вдруг превратился в воду, включая тот, что уже выпит. Ему нестройно ответили на приветствие, но никто не решился расспрашивать его о жизни, хвалиться ему своими достижениями-дипломами-детьми. Никто не признался, что был влюблен в него в школе, и не вспомнил забавную историю с его участием. Да их и не было, этих забавных историй, только злые. Он пробыл на встрече минут сорок, потом культурно попрощался, и отбыл. Оставив всех в легком недоумении, и будто бы обиде. Куря в морозец форточки, Ральф слушал тишину. За дверью кабинета образовалась мертвая зона, какой не бывает там даже ночью, в кромешной темноте. Все обитатели мужского крыла закрылись в спальнях, девчонки ушли на свою территорию. Какофония их духов не ушла с ними, но на проветривание уже нет времени – господин адвокат вот-вот прибудет. У него, видимо, тоже ненормированный рабочий день. Помадное сердце осталось на месте – Ральф забыл его стереть. На подоконнике появилась пара новых яблочных огрызков. Докурив, Ральф накинул куртку, и отправился встречать визитера. Пустое разрисованное пространство выглядело диковато и неуютно, и вызывало странную щекотку в горле, как от легкой беспричинной тоски. У лифта валялись костыли – кого-то утащили в спальню на себе, чтобы медленный товарищ не опоздал с выполнением приказа хозяина. На подоконнике лестничного пролета осталась доска с незавершенной партией в шашки. На первом этаже орудовали уборщицы, и это было к месту. Жаль, что навести порядок на втором этаже можно только если снести его полностью. На улице густо сыпал мелкий снег, создавая под фонарями конусы блесток. Дорожку недавно расчистили, так что можно успеть дойти до крыльца, не запорошив штанины. Вечер ощущался слишком ласковым и благополучным для встречи с Андрейкой Рудневым. Казалось, что появление Колдуна должно сопровождаться предгрозовым напряжением, шквалистым ветром и кровавой луной. Ральф привалился бедром к перилам крыльца, глубоко задышал снежным воздухом, и слегка прибалдел. Захотелось простоять таким образом долго, может быть до утра, и, наверное, даже сочинить стихотворение про снег-век и морозы-слезы, но по другую сторону дорожки припарковался респектабельный черный автомобиль, и пришлось отложить творчество на потом. *** Было тяжело. Ральф кожей, волосами, ногтями, и даже склерами глаз чувствовал, как тяжело Рудневу находиться среди этих стен, полов и потолков. Внизу и на лестнице он держался, а на втором этаже позеленел и схватился за галстук, дергаными движениями стремясь его ослабить. Что ж, это твоя работа, господин адвокат, и она, наверняка, достойно оплачена. Все равно пришлось бы ехать сюда для общения с Акулой, и тогда никто не вымел бы из пространства основной сор. А логи и Крысы, поверь, обладают куда большими бесящими способностями, чем жвачки на перилах и паршивый парфюм. В кабинете Руднев остановился перед пятном на ковре. Оно уже практически сошло, и если не знать, что оно там, и не искать специально, то сроду не заметишь. Андрейка заметил, и дернулся так сильно, будто ему плеснули йода на рваную рану. Да, здесь блевали непереваренными мышами. Это проблема? Руднев гадливо опустился на краешек стула для посетителей, протер носовым платком участок столешницы, и на островок символической чистоты возложил понтовый тонкий портфель. Снова подергал галстук, мучительно скривился, и выдавил из перекошенного рта: - Открой окно, пожалуйста. Ральф распахнул обе створки, и с удовольствием соприкоснулся с нежным, как хороший сон, неторопливым мерцающим вечером. С сожалением отошел от окна, уселся за стол, и отметил, что гость внимательно рассматривает его перчатку. - Может, я погорячился тогда… - сказал Руднев задумчиво. Ральф поцокал языком, не зная, что ответить, и что помыслить. Больная брезгливость Андрейки светилась красной тряпкой – реально трудно было удержаться, и не сунуть его руку в унитаз школьного туалета. Следующим уроком была технология, и Ральф не смог удержаться от того, чтобы сунуть свою руку под пильный диск деревообрабатывающего станка. Оставив в стружке и опилках два пальца, он больше не лез к Андрейке. Хм. Совать человека в унитаз? Матерь божья. Может, потому он так долго продержался в зверинце Дома? Потому, что сам шпана от начала до конца? - Много там деньжонок-то? – спросил он быстро, чтобы не задерживаться в неприятной теме. Адвокат сверкнул шикарными перстнями, открывая портфель, извлекая бумаги. - Много, - ответил он. – Двоим хватило бы с лихвой, а одному – подавно. Он сам заговорил о Крестной, и это было неизбежно. Ведь стервячья бабка, жена почившего деда, исчезла так вовремя. Любой состыковал бы, решил, что не случайно. - Ты только для этого просил меня приехать? – усмехнулся вдруг Руднев, и в глазах его зашевелилось что-то… жадное. Как будто вор влез в квартиру, чтобы утащить телевизор, и наткнулся на золотобриллиантовую жилу, которой там быть не должно. Не только для этого. Свое подлое намерение Ральф сам от себя скрывал, но в четвертой спальне сам себе признался. Но он зассал связываться со Слепым, и приготовил для вскрытия того, кого не боялся. Правда, Стервятник придет, только если захочет. А если не захочет, то потом прервёт гневную отповедь заявлением, что невыносимо болела нога, и прийти, мол, не мог. И это никак не проверить, так что придется принять. Ральф глянул на свои наручные часы, стоящие, как дырка на ремешке часов Руднева. До половины восьмого оставалось время, предназначенное для изучения циферок в бумагах. Андрейка, конечно, повзрослел. Дверь, за которой начинается неведомое зло, уже не содрогалась под натиском потустороннего, не стонала жалобно, едва держась на петлях. Она стала крепкой – такой крепкой, что, если не принюхиваться, Руднева теперь можно было принять за нормального человека. И если в нем сохранилась самовлюбленная неудовлетворенная истеричка, то она хорошо спряталась за костюмом с иголочки и благородной аурой всестороннего преуспевания. И в голову теперь он лез не ковшом экскаваторным, а десертной вилкой. - А ты совсем двинутый, Половцев, если решил меня использовать! – всхохотал адвокат, вскинув глянцевую вороную челку. – Я таким доверием до глубины души польщен! Ральф пожал плечами. Двинутый – это само собой, ведь разве может быть разумным человек, пятнадцать лет проживший в Доме? А что до души, она у Андрейки точно есть? Четко в 19:30 из коридора однократно стукнули набалдашником трости. - Я здесь! – крикнул Ральф, приглашая. Стервятник вошел, и застыл на пороге. Он был не при параде – в одной рубашке без сюртука, с влажными после душа волосами, даже без краски вокруг глаз. Он не ожидал посторонних, и на лице его вспыхнуло выражение, будто его подставили. Даже режим нарочитой учтивости не включился – настолько он был впечатлен. - Проходи, - подбодрил его Ральф. – Познакомься с Андреем Константиновичем. Руднев развернулся к парню корпусом, взглянул со всей дури, и что-то случилось. Неслышимое и невидимое, но нереально реальное. Подобно колосу, срезанному серпом, пал Птица на ковер, отрубившись. - Вот ёб же вашу, – высказался Ральф, вставая. Метнулся к телу, как лягушачий язык к комару, без натуги подобрал с пола легкие кости, и уложил на диван. Выматерился, и начал рыться в подвесном шкафчике в поисках нашатыря. - Совсем хлипкий, - улыбнулся Руднев, неторопливо складывая документы в портфель. - Просто не жрал давно. Шкафчик был готов поделиться уймой препаратов от похмелья, головной боли, ушибов и отравления, а нашатырь никак не находился. Андрейка уже собрал свои вещи, и теперь стоял над бессознательной Птицей с чуть озадаченным видом. - Я был грубоват, - объяснил он явление. – Слишком резко вторгся. Ральф приостановил раскопки, повернулся к нему, и как-то вдруг смущенно, нерешительно спросил: - Ну, и? Знает он, где воспиталка? Точно ведь знает… Руднев задумался на миг, кивнул глазами, и двинулся к выходу. - Позвони мне завтра, - предложил он у порога. – Провожать не надо, я запомнил путь, выберусь сам. *** Над сочной периной травы висела легкая дымка испарений. Лес был влажным, как баня, обволакивающим, льнущим. Верхушки деревьев терялись в той выси, до которой не дотянуться взглядом; лианы и плющи превращали кусты в ряженых леших. Красные и фиолетовые цветы, похожие на суповые миски, покачивались на тонких длинных стеблях. Городки крапчатых грибов ползли вверх по массивным пням. Ни насекомых, ни птиц, ни ящерок – только флора и грибы, разомлевшие в густом воздухе, и кусочки белесого неба в просветах крон. На берегу полноводного ручья сидел человек, и бессмысленно тыкал пальцем в мягкую кочку. На первый взгляд он выглядел мужчиной, импозантным и красивым, с волевым ртом и хищным разворотом плеч. На второй взгляд это был мальчик в костюме не по размеру, диковатый и серый от постоянного страха, скрипящий зубами в старании не реветь. Если свет упадет на него под другим углом, это будет фигурка из проволоки и ниток, очень искусно выполненная, но замусоленная и истрепанная. Как любимая кукла, с которой не хочется расставаться ни в постели, ни в ванной, ни во дворе. В области сердца у него всегда стеклянная паутинка, затягивающая глубокую дыру. По другую сторону ручья, у мшистого ствола давно поваленного дерева, сидел Слепой, и смотрел на него цепкими волчьими глазами. Оборванные ниже колен штаны его являли густую жесткую шерсть, грязные пальцы венчались острыми звериными когтями. Слева от него располагался Лорд, выглядящий старым трансом, деформированным многочисленной пластикой, справа – Стервятник – пепельно-серая мумия с тугой косой, перекинутой через плечо. - Выберется? – с сомнением спросил Стервятник, рассматривая потерянное лицо человека. - Мне-то откуда знать? – равнодушно отозвался Слепой. – В конце концов, он здесь из-за тебя. - Серьезно? - Конечно. Он причинил тебе вред, и Дом наказал его. Стервятник с удовольствием повел горбатым клювом, будто наткнулся на дивный аромат. - Я бы не назвал это вредом, - сказал он мирно, и вдруг всполошился. – Кстати! Какая устойчивая связь! Ребята, что же я сижу? – Он вскочил, и быстро огляделся, выбирая направление. – Ребята, я пойду! И он пошел, не оглянувшись на них, сначала ровно, потом торопливо, а потом побежал, перескакивая через пни и кочки. Пружинистые ноги могли мчать его долго-долго без устали, будто им помогали сильные невидимые крылья. Лорд проводил его след с сожалением. - Найдет? – спросил он осторожно. - Сам – никогда, - прошелестел Слепой. - Ему бы кого-то попросить, так ведь гордый. Они немного посидели вдвоем молча. Человек в деловом костюме теперь бродил от ствола к стволу, трогал кору, осматривал грибницы. Его лицо было то злым, то растерянным, то властным, то больным. Иногда он порывался уйти куда-то, но всякий раз возвращался, словно кончалась длина цепи, приковывающей его к месту. - Присмотри за ним, - поручил Слепой. – Если помрет, придется выбрасывать – негоже засорять Лес наружной падалью. Скажешь мне тогда. - Хорошо. Тело вожака стало полностью волчьим. С колючками в хвосте, надорванным ухом, сединой на морде. Он понюхал землю, лизнул росу. От влажности воздуха шерсть его была тяжелой и пахучей. В пасти его не хватало одного клыка. Слегка встряхнувшись, он убежал вглубь чащи, потому что не любил долго оставаться у воды.