Я требую адвоката!

Рудневу казалось, что лес никогда не кончится. Он брел уже третью вечность подряд, и вокруг не было ничего, кроме гигантских деревьев, вьюнов и грибов. Иногда он шел по прямой, иногда делал круги, огибая овраг или непролазную чащу. Он переходил реки вброд, если они были мелкими, и переплывал, если они были глубокими. Карабкался на заросшие хрусткими травами холмы, спускался в туманные хлюпающие низины. Время или неслось на скоростях, неуловимых глазом, или перестало существовать. Рудневу не досаждали ни голод, ни прочие физиологические потребности. Ему не хотелось даже присесть для отдыха, или почесать локоть, которым влез в колючие кусты. Он просто шел вперед, потому что больше ему делать было нечего. Его пижонский костюм истрепался и изорвался, туфли, неоднократно нырнувшие в жидкую грязь по самые шнурки, покрылись шершавой коркой. Холёные руки изуродовались цыпками, полированные ногти отросли и набрали под себя земли с торфом. Лицо скрылось за бородой. Ему стало казаться, что он родился в этом лесу, и ничего другого в жизни не знал. По пути он не встречал ни людей, ни зверей. Однажды он услышал пение без слов – такое дивное, что полились слезы. Неправдоподобные звуки, слишком прекрасные для любого из миров, а потому не долженствующие существовать, доносились с какой-то из сторон, и главным для Руднева стало понять, с какой. Он встал на месте, завертел головой, задержал дыхание. Шустрые слезинки ныряли в его бороду, как лягушата в лужу. Наконец, сторона была найдена. Руднев направил туда ухо, топнул ногой, и зло расхохотался. - Заманить решили, - рыдал он, сгибаясь пополам. – Пением русалочьим! Меня! Меня!!! Он презрительно костерил тех глупцов, что подготовили ему такую нелепую ловушку, не замечая, что несется на голос через бурелом, сметая ветки и топча грибы. Песня становилась громче, от ее красоты заходилось сердце. Руднев не знал, что не только он попал под очарование песни, что множество лесных обитателей всех размеров и форм сейчас влекомы непреодолимой тягой, и даже старый волк без одного клыка сопротивляется с трудом, тряся башкой и скалясь. Руднев бежал так быстро, как не умеют бегать люди, стволы сливались в полосатые ленты по обочинам его тропы. Пространство по сторонам и под ногами не захватывалось вниманием, не различалось, и Руднев грохнулся со всего размаху, споткнувшись о корягу. Безумным ударом голова впечаталась в древесный корень, и движение по прямой резко превратилось в движение по кругу. Звон в ушах заглушил песню, слезы восторга сменились слезами боли. Руднев лежал на боку в траве, не помня, кто он и где он, без единой мысли глядя в зеленую массу лесной подстилки. Пока он лежал, песня смолкла. Потом он встал, и побрел куда-то. Туда же, куда брел до песни. *** Белоснежный кафель стен Могильника отражал холодный свет, и казался ледяным. Лампы гудели – днем это незаметно, а ночью ввинчивается в мозг. Больничные запахи, пропитавшие каждый фотон, липли к коже. Покинув палату, Янус приступил к шествию через стерильный коридор, и Ральф приложил усилие, чтобы не отстать от него. За широким шагом не в меру долговязого доктора не так просто угнаться, особенно если тот сам рад стряхнуть тебя с хвоста. У поста дежурной медсестры они синхронно остановились. - Не знаю я, оставь меня в покое, - устало сказал Янус, потирая морщинистый лоб длиннопалой ладонью. – Иди спать. Вечером Руднев пошел на выход один, и вскоре был найден уборщицей неподалеку от столовой. Зачем он поперся в сторону столовой, почему впал там в неистовство, принявшись колотить мебель и стекла – непонятно. Пришлось созвать полдюжины Ящиков и медбратьев, чтобы скрутить его, уколоть транквилизатором, и доставить в Могильник. Там препарата пришлось подбавить, чтобы суметь провести осмотр. Не найдя ничего, кроме многочисленных синяков, полученных пациентом при задержании, Янус приуныл. - Завтра пообщаюсь с психиатрией, - сказал он у поста. Вновь потер лоб, и грустно добавил: - Болван ты, Черный Ральф. - Какой уж есть. Ральф не обиделся. Кем надо быть, чтобы рассчитывать связаться с Рудневым, и не нажить неприятностей? Кем надо быть, чтобы отпустить чужака одного шарахаться по их мудрёным коридорам? Правда, коридоры мудрёны только в темноте, а освещенными они обыкновенны, но кто его знает, этого Колдуна? Может, его внутренняя тьма уничтожает внешний свет. Пожав доктору его крепкую большую руку, Ральф оставил Могильник, и сразу за дверьми, разграничивающими вселенную порядка и вселенную хаоса, обнаружил Стервятника. Тот сидел на полу, прижимаясь спиной к стене, и ласково, как котенка, поглаживал проблемную коленку. Ральф сел радом, достал сигареты, предложил ему. Закурили. - Будешь торчать здесь и дальше? – спросил Ральф просто так. Понятно, что будет. Внутрь не зайдет ни за что – у всех, кроме слишком привычного Рыжего, больничное крыло вызывает панические атаки. Но и в спальню не вернется, боясь, что гость оклемается и уедет. - Нахрена он тебе? – снова спросил Ральф без смысла, не рассчитывая получить честный ответ. - Запал, - скрипнул Птица, стряхнув пепел на пол. – С первого взгляда. Ральф знал, что он сможет дежурить тут и сутки, и неделю, отлучаясь только по нужде, и непременно оставляя на замену кого-то из птенцов. Стая будет носить ему воду и сигареты, а про еду никто из пиздюков не вспомнит. Придурки. Стервятник молчал беспокойно, внутренне вертясь и пыжась – так молчат, когда давят в себе слова. Одинокий синевато-белый фонарь над дверью Могильника делал из его лица гипсовую маску. - Кто он такой? – наконец, решился спросить он, и зажался, будто вместо ответа мог получить пощечину. - Черный маг, - просто ответил Ральф. – Или какая-то хрень в этом роде. Круглые глазищи скосились на него недоверчиво, потом расслабленно моргнули. - Ладно, - Стервятник воткнул окурок в пол, и зачем-то отряхнул ладони. – Пусть так. Люблю черное. Коридорный свет уже был выключен, и Ральф стал хлопать себя по карманам в поисках фонарика. - Акула меня огнетушителем выебет, - вздохнул он. Птичьи губы дернулись в намеке на улыбку – ему понравилась мысль. - Под правильным углом это может быть терпимо, - выразил надежду он. Ральф подумал, что надо бы отвесить подзатыльник, но было слишком лень. Поднялся, включил фонарик, элегантным щелчком закинул окурок в урну. - Бывай, - попрощался он с Птицей, и исчез во тьме, порванной пляшущим лучом. В своей комнате он ощутил желание отнести Птице одеяло, чтобы добавить его вахте комфорта, но решил, что не следует потакать их дури, и лег спать. *** Лес кончился, когда Руднев уже так свыкся с ним, что не желал себе иной судьбы. В какую-то из вечностей он вышел на шоссе – узкую прямую ленту, выныривающую из-за горизонта с одного края, и ныряющую за горизонт с противоположного. Дорога была пустой, заброшенной, и прорезала пустоту – ровную утрамбованную землю с редкими лысыми кустиками. Руднев пошел по шоссе. Ему, в принципе, было все равно, по чему идти – по траве, по илистому дну реки, или по асфальту. Он по-прежнему не чувствовал усталости, как будто его тело существовало отдельно от него, но в связке с каким-то глобальным генератором. Генератор заменял и сон, и еду, и воду. Возможно, воздух тоже заменял, ведь неизвестно, есть ли в этой дурной сказке настоящий воздух. Руднев шел и шел. Одежда на нем давно истлела, и он был гол. Волосы и борода прикрывали его наготу своей невероятной длиной. Шоссе тянулось сквозь пустыню, небо монотонно белело, и ничего не менялось в этой картинке, будто ходьба была ходьбой на месте. И вот, наконец, впереди возник город. Мелкий городишка с двухэтажными деревянными домушками, темными и подгнившими. Покосившаяся табличка на въезде сообщала, что это г. Чернолес. Почему-то Рудневу очень понравилось название. Он повторил его несколько раз про себя, и хотел произнести вслух, язык не послушался. За все эти вечности он разучился разговаривать вслух. По городку сновали люди, и публика была неоднородной. Рудневу встретился крылатый скелет, облепленный шматками сохранившейся плоти, и немыслимо толстый усатый мужик, почему-то с синей кожей. Встретилась миловидная девушка, у которой вместо ног был полупрозрачный шлейф, который тянулся по тротуару, когда она плыла над ним. Еще здесь мелькнул светловолосый парень с осанкой принца, и неправильным отталкивающим лицом, будто бы перекроенным неумелым хирургом. Этот парень показался Рудневу знакомым, но он не стал вспоминать, где мог видеть его. Было здесь много ничем не примечательных людей, и все они не обращали никакого внимания на примечательных. На голого заросшего Руднева тоже никто не посмотрел. Он смутно почувствовал, что должен что-то спросить у них, что-то прояснить, но думать об этом оказалось слишком трудно, и, пройдя городок насквозь, он вновь оказался на шоссе. Асфальтированный ремешок, опоясывающий планету, тянулся дальше. Участки этой местности были настолько идентичными, что казались копированными. Будто кусочек размножили ксероксом, и выложили пространство листами, как площадь брусчаткой. В конце концов, даже равнодушному к ландшафту Рудневу наскучило шагать по линии, и он свернул с дороги, и пошел по твердому грунту перпендикулярно ей. Теперь за горизонт уходила равнина с дохлыми кустиками, облепляющая планету. Руднев переставлял и переставлял свои босые ноги по пыли и трещинам, пока не уперся носом в холодный кафель. Он стоял у стены, внизу был пол, наверху потолок. Приглушенный серый свет сочился из гудящей плоской лампы над центром помещения, сильно воняло дезинфекцией. Рядом с узкой кроватью высился штатив капельницы, в тумбочке пряталось металлическое судно, за неприкрытым окном висела ночь. Всю эту информацию Руднев получил, не отлепляя носа от плитки. Реакции пронеслись скоростным поездом. Радость – он больше не в том бредовом сне. Тревога – он явно в больнице, с ним что-то случилось. Отвращение – на нем мерзкая больничная пижама, к тому же слишком тесная и короткая для него. И нестерпимо воняющая хлоркой. Дежурная медсестра безмолвно сокрушалась, что транквилизатор невовремя отпустил буяна, а вслух нудела, что не может отпустить его в отсутствие врача. Рудневу это было неинтересно, и вскоре он стал облаченным в свою одежду, в часы и перстни, и с портфелем в руке. Пока облачался, сообразил, где находится, обругал Половцева, подивился произошедшему. Он чувствовал себя на редкость хорошо – отдохнувшим, бодрым, легким. Даже настроение стало почти веселеньким, несмотря на отвратительный периметр вокруг. Когда кончилась медицинская зона - освещенная, гладкая и цивилизованная, перед ним развернулись просторы варварских земель, погруженные в абсолютную, будто подземную темноту. На границе он замер в непростых думах. С одной стороны, дожидаться утра в палате было неприемлемым вариантом – слишком хотелось уехать домой, с другой – в этих бетонных кишках не мудрено заплутать, а он уже, мягко говоря, наплутался. - Я вас провожу, - донесся снизу скрипучий голос. Опустив взгляд к плинтусу, Руднев нашел там парня, очевидно, прикорнувшего на полу, и разбуженного шагами. Это был внук его клиента, послуживший причиной дрянной поездки, и в веселеньком настроении пробило брешь. - У меня есть фонарик, - сообщил мальчишка, продемонстрировав включенный прибор. Кривясь и морщась, он неловко поднялся, потянул затекшее тело. Очень осторожно наступил на правую ногу, и медленно пошел, опираясь на трость. - Все равно это будет быстрее, чем если снова прыгнуть, - улыбнулся он, чувствуя рудневское нетерпение. – Без света наши коридоры могут завести слишком далеко. - «Прыгнуть», - раздраженно повторил Руднев. – Вы это так называете? Луч методично раздвигал зримое пространство помеси дурдома с помойкой. Со стен соскакивали намалеванные гепарды, быки и крокодилы, стекали длинные неуклюжие буквы, сыпались неизвестные символы и знаки. Под подошвами хрустели сухие хлебные корки, шуршали пакеты и бумажки, сминались одноразовые стаканчики, скользила банановая кожура. Прямо под ноги Рудневу бросилась живая крыса, и от неожиданности он машинально схватил провожатого за плечо. Когда впереди возникли ступени, рудневской души коснулся робкий благодатный ветерок. Он помнил, что первому этажу не чужда уборка, а значит, тамошнее поле не должно быть заминировано. - Нам к лифту, - подсказал проводник. – По лестнице я буду идти до рассвета, и необходимость в моих услугах отпадет. В лифте они оказались слишком близко друг к другу, и Руднев почувствовал прохладное прикосновение. Нечто шмыгнуло под одежду, пробежало по коже от шеи до стопы, будто исследуя, и через миг скользнуло по щеке. Это была незнакомая сущность, с такими Руднев не общался раньше, но она не казалась чужой и опасной. Наоборот, контакт вышел скорее приятным, как будто сущность засвидетельствовала ему свое искреннее расположение. Внизу короткий путь привел в тупик. Обнаружив вокруг себя закуток, Руднев мгновенно рассвирепел. Все-таки доверять здешним ублюдкам – последнее дело… - Лучше не играй со мной, - предупредил он сдавленно и зловеще. - Выход близко, я покажу, - поспешил успокоить его парень. – Я хочу вас кое о чем попросить. Что вы сделали со мной вечером? Сделайте это еще раз. - Мне это не нужно, - отрубил Руднев. – Если через пять минут я не окажусь на улице, ты пожалеешь, обещаю. В закутке тоже было тесно, и бесплотное существо игриво пощекотало ему загривок, будто предлагая не сердиться. Снова нырнуло в воротник, вынырнуло из рукава, и притихло в ладони, как ласковый зверек. Руднев невольно улыбнулся. Он был знаком с разными силами, и, в основном, те силы выматывали его, крутя им и торгуясь с ним, помогая в делах на взаимовыгодных условиях, и никогда не предлагая дружбу. Парень наблюдал за ним с удивлением и вопросом. - Интересно, - сказал он задумчиво. – Обычно людям страшно и противно, а вам как будто нравится. Руднев медленно сжал кулак, и сущность утекла сквозь пальцы. - Я не выполняю ничьих просьб, только заказы, - сообщил он деловым тоном. - Но вам же нетрудно! - Откуда тебе знать, что мне трудно, а что нет? Парень слегка растерялся, и осторожно предложил: - Через два месяца мне восемнадцать, я смогу вам заплатить. Руднев почувствовал, что стены впиваются в него колючими ветками, а пол становится мягким и вязким, как болотная топь. Запахло близкой водой и грибами. Он понял, что пора бежать из этого проклятого места, потому что второй прогулки по дурной сказке он не переживет. - Пожалуйста, мне надо туда, - торопливо наседал парень. – У меня там… дело! - А как насчет того, что нужно мне? Руднев вырвал фонарик из его руки, и едва удержался от того, чтобы мстительно вырвать трость. Выбросить ее где-нибудь за территорией, и пусть обходится без нее. Он ненавидел попрошаек и слабаков. - Ты обещал показать выход, - напомнил Руднев холодно. Тех, кто не держит слово, он тоже ненавидел. Пацана тряхнуло, а взгляд его стал едким, как соляная кислота. Губы изогнулись, будто он собрался плюнуть в лицо несговорчивому козлу. - Обещал, - бросил он злобно, и заковылял куда-то, провиснув плечами. Руднев держался на шаг позади, направляя вперед луч. Они миновали коридор, потом еще один, потом холл. Остановились у парадной двери, которая оказалась заперта на ключ. Там пацан влез в карман брюк, извлек связку отмычек, и опустился на корточки перед замком. - Посветите, - велел он, и стал ковыряться в скважине. Руднев одобрительно хмыкнул. - Полезный навык, - оценил он. – Может, у тебя и другие полезные есть? Пацан поднял на него глаза с обрывком надежды. - Например? – уточнил он. – Если я что-то могу… Он замолчал, не веря, что чем-то может пригодиться столь солидному человеку. Замок щелкнул, дверь отворилась, окрепший предрассветный мороз ударил в лица и легкие. Руднев почти удивился, обнаружив зиму, от которой так отвык среди зелени и цветов. - Благодарю, дальше я сам, - он вернул проводнику фонарик, и ступил на заснеженное крыльцо. Дорожку за ночь запорошило, машину тоже. В окнах окрестных высоток начал зажигаться свет.