How You Remind Me

      Артём никогда не считал себя доверчивым простаком, но он всегда старался видеть лучшее в людях, даже если они этого не заслуживали. Но Павлу удалось ослепить своим дружелюбием, сладкими речами о мушкетёрах. Мог ли он ещё при первой встрече, в той злополучной допросной, придумать свой хитроумный план?       Приглушенный свет керосиновой лампы освещал низкий столик, на котором лежали относительно чистые бинты и медицинская карта. Вне зоны видимости, может где-то под ногами, валяются использованные бинты. Врачей и сестёр мало, как и времени, чтобы заботиться о такой мелочи. Сейчас, когда весь этот ад в Д6 закончился, Артём находился в лазарете — наконец-то мог полностью обдумать свой жизненный путь, ему всегда были дороги моменты отдыха, пусть и так редко выпадала возможность, сейчас только и остаётся делать, что лежать овощем на больничной койке — размышлять. Конечно, под стоны страдающих спартанцев, трудно было сосредоточиться, но грех было жаловаться, здесь все оставшиеся рейнджеры, которым повезло выжить.       Чёрные – самое страшное бедствие в прошлом, нынешние спасители. Как круто может поменяться мнение о тех, кто недавно для всего Метро были лишь чудовищными монстрами. Ну как для всех, для всех, кроме Хана. И вот уже маленький Чёрный стал точкой невозврата: плен, судьбоносное знакомство, побег под эгидой «Враг моего врага – мой друг». Когда он стал так близок? Когда он приблизился? Артем не смог бы дать ответа. Он помнил их встречу, весь пройденный путь, как они прикрывали спины друг другу. Спартанец ведь вытащил красного из петли, мог бы бросить там, на вешалке, болтался бы уродливой куклой. Сволочь.       Может их знакомство было ошибкой? Его и Паши?       Всего-то в километре от Арбатской, на Театральной, живёт Павел, который смог добраться до своей станции, Артем уверен в этом, Чёрный обещал. Это не должно было его волновать. А ведь когда то Артем мог назвать его своим другом, товарищем, Атосом, улыбаясь на присказки и нелепое «Д'Артаньян». С ним и тьма, что таила в себе всевозможных тварей, казалось не такой уж и беспросветной, теперь же вокруг слишком мрачно и пусто. Обида и злоба туманом заволокли разум. Больше он не излучал света, спартанец надеялся, что Хан простит его, ибо больше не мог сдерживать всю эту злобу внутри. Он не вспоминал о своих прошлых напарниках, что волей судьбы встречались на пути спартанца. Почему же сейчас все по другому? Наивность, оставшаяся от маленького Тёмного, звучала в мыслях его голосом. Это было естественно, но пугающе: совесть кричала громче мыслей, звонко и неприятно, как чувство подавленности и тоски, которое возникает, когда спартанец вспоминал о нем. Артем старался не обманывать себя.       За те дни, что Артем провёл рядом с Павлом, мужчине удалось как никому прежде подобраться к сердцу, незащищённой части, врасти в душу, завладеть мыслями. Быть обманутым оказалось на удивление легко.              Почему ложь звучала так приятно?       Сейчас внутри него что-то недовольство зудело презрением и стыдом — возможно, его гордость, которая исчезла вместе с Павлом,— когда Артем вспоминал своё поведение в момент, когда тому удалось взять врасплох рейнджера. Но тогда, когда ещё сердце парня не было раздавлено, было проще. Тогда признать свой страх, одиночество, разъедающее его с самого детства, было естественно. Павел видел слишком много, он значит больше, чем тот мог представить. Паша значил слишком много, не как случайный попутчик или друг, но как кто-то другой, но как отличный напарник, как человек, которому рейнджер не был безразличен, и Артём не знал, должен ли он принять эти чувства, или, разойдясь, как корабли в море, они уже мало что значат. Это отвратительное чувство должно было покинуть его, когда Артем вернулся на базу Спарты, но что то не давало просто взять и отпустить. Что именно хотело его израненное сердце? Артем знал, но будет ли это возможно с учётом последних событий? Нужны ли они друг другу? Когда они оказались в допросной Рейха, тот нуждался в рейнджере, понятное дело. Сам рейнджер нуждался в нем, в товарище. И Паша видел, заметил его отчаяние.       Из мыслей Артема вывел мимо проходящий доктор, который предупредил о скорой перевязке. Рейнджер кивнул удаляющейся фигуре, устало вздыхая. Он здесь надолго, занять себя было нечем, поэтому мужчина снова начал разглядывать близлежащие предметы: взгляд зацепился за нож, который навеял странную ностальгию.       Вот они на коленях перед рейховцами, Артем в форме Спарты, весь в синяках и ссадинах, которые с таким удовольствием наградил его солдат Рейха своим тяжёлым сапогом. Павел такой разбитый, но готовый ко всему, что воодушевило рейнджера. Молниеносный рывок красного никто не ожидал, у них не было шанса, после такого маневра, пережить это. Нож, что дал ему Павел, будет часто мелькать у его шеи, каждый раз имея под собой разный посыл: спасти, поймать, простить.       Нужен ли ему человек, который так легко отказался от него? Легко ли?       Свет факела, освещая два тела, вел вперёд, разгоняя тьму и монстров, Артем шёл за Павлом. Он нервно ступал во тьму, распугивая выстрелами и факелом пробегающих пауков. Рейнджер наблюдал за ним: мягкие черты лица, губы поджаты, острый взгляд, высматривающий опасность. Он и сам был таким. Павел спокоен, в свете огня отдыхающий после их небольшого забега, и Артем вкушает эту безмятежность, собираясь с силами, чтобы снова отправится в путь. Видимо они искушали судьбу, будучи всегда так близко друг к другу. Уверенно продвигаясь по тоннелям, бок о бок превозмогая все препятствия, мог ли он знать о грядущем предательстве, которое было все ближе. Лучше бы оставил на съедение паукам, чем так, в лицо. Павел гордо рассказывал о Красной линии, захлопывая ловушку. Морозову даже не нужно было особо напрягаться, спартанец сам все сделал, позволил себя обмануть. И хотя Артем ожидал, что все будет по-другому, в этот раз он ошибся, вручив сердце, хотя лучше бы разбил его. И рейнджер ошибся, пал так низко, прямом на дно стакана, прокручивая в голове:       «Ты, мушкетёр, сейчас по чужую сторону баррикад!»       Мысли о Павле не давали остановиться. Спартанец гнался за призраком, он не мог упустить его, не мог позволить чувствам взять верх и провалить задание. Артём прижал Павла к стене, устанавливая зрительный контакт — вот так, чтобы не смог отвести взгляд. Он боялся? Или ему стыдно за то, что он начал, не так ли? Но рейнджер не поверит этим глазам, сделает вид, что не видит тоски и страха, что он не чувствует, будто бы у него манера общения такая: делать заманчивые предложения. Лишь снова приставит нож к горлу и будет смотреть, пока человек под ним снова не сбежит, посеяв бурю в душе Артёма. А ведь он мог выстрелить в него, вместо этого оттолкнул и сбежал.       Прошло пять месяцев после побоища в Д6. Артем смог подняться на ноги, хоть и не сразу, шаг за шагом у него получилось вернуться к былой стойкости. Все были заняты восстановлением порядка. Мельник, будучи на коляске, не утратил своего статуса грозного лидера Спарты, потихоньку возвращал все на круги своя. Конечно, без Ульмана и остальных близких Мельнику людей было трудно, но Артем с Анной, как ветераны старались. Но Артем все больше отдалялся от своих товарищей, Мельника и Ордена.       Артёму не спится. Он смотрит в потолок безнадёжно, уставший уже с самого утра. Все эти мысли выматывают его, так и ещё прибавились новые. Поверхность. Устал, смертельно устал, жить как слепой, ползти без сил. За что бороться? Свет лампы, рассеянный и блеклый, затапливает его скромное жилище. Рядом никого нет, кто мог бы отвлечь от мрачных мыслей: они с Анной уже месяц не живут вместе и довольны этим. Артём счастлив за девушку. У неё в личной жизни все хорошо. Он поворачивает голову и глядит тоскливо на старый радиоприёмник. Каждая вылазка на поверхность, в надежде наладить связь с другими городами или странами, убивала его, но напоминает о Павле: тот когда то сказал, что ему нравилось ясное небо, такое редкое в наше время.       Ничего особенного, лишь восторженный комментарий при виде солнца, которое быстро заволокло тучами, окропляя радиационным дождём, но смех у Павла такой…искренний, усталый, что в груди что то щемит, что хочется осторожно положить руку на плечо, и позволить стойкому, но измученному мужчине рядом почувствовать, что он не один, его понимают. Но Артем просто идёт рядом, наслаждаясь моментом. Никогда ещё небо не казалось ему поистине благословенными небесами...Ему хочется, чтобы этот момент длился вечно: так хорошо просто молча идти рядом. Но при этом настолько трудно осознавать эти чувства, выносить эту неловкость, что хочется, чтобы что-нибудь произошло. И кое-что происходит, и неловкость проходит, когда у Артёма и Павла начались галлюцинации, они переживали момент падения самолёта вместе с пилотами. Рейнджер в очередной раз спасает жизнь Павлу. Помогая ему встать, задерживая прикосновение, изредка себе позволяя, – и тогда рейнджер мог бы сохранить тепло этого момента в лёгком прикосновении к руке. Эта была мелочь, которая потом грела его. Но руки рейнджера были в перчатках, он не мог почувствовать холод пальцев мужчины, и Артем выдирает из себя разочарование этим фактом, пытаясь его скрыть.        Я хочу вдохнуть тебя, как дым,        Я хочу быть тем, кого ты запомнишь,       Я хочу чувствовать тебя, как погоду: вокруг меня.       Так странно: ненавидеть все эти когда-то тёплые чувства. Артём пытается взрастить в себе обиду за то, что Павел предал его, за то, что он врал ему, за то, что его «Атос» – такая сволочь, но у него не получается. Только постоянные «Почему?» и тоска по прошлому. Артём рад, что не признался тогда, он был уверен, что он ещё встретит Пашу или услышит о нем, но где-то в глубине души он хочет, чтобы этого не произошло. Это такая боль, глупое невыносимой чувство. Он не знал, сможет ли вынести в очередной раз этот взгляд. Артём всматривался тогда в его глаза, пытаясь найти в нем того самого Атоса, которого так не хватало, и не смог. Разве что абсолютную закрытость. Проще всего будет смириться и подавить эти эмоции.        Побереги свои слова, я не пущу их на ветер.       Загляну тебе в глаза и пойму, что ты имела в виду, Так солги мне, солги мне.       Павел падает в очередной раз, но больше не встаёт, только медленно ползет дальше, к аналою, оставляя кровавый след. Ему трудно дышать: последний фильтр на исходе, судорожные вдохи и выдохи из за раны ускоряют потерю кислорода, и Артем бросается к нему, подставляя нож к горлу. В голове лишь мысль маленького Чёрного:        «Он не злой, ему просто…грустно?»       Что чёрт возьми это должно значить? Артём смотрит в его уставшие глаза, Павел готов принять любой исход, ему нечего терять. Больше нечего. После просмотра воспоминаний красного, рейнджер спасает Павла из плена мёртвых, просто не мог оставить его умирать. Артём заботливо сажает Павла, вкручивая фильтр в его противогаз. И рейнджер, зачем-то берет лицо напротив в ладони, осматривая. Глаза закрыты, ноздри вздрагивали при каждом глубоком вдохе.       — Он выживет, - пообещал маленький Тёмный.       — Надеюсь - зачем-то отвечает Артём, хоть и верит наслово, что так и будет. Рейнджер фокусируется на Павле, который лежал у него под ногами, так близко, несколько секунд смотрит с тоской, как-то странно, почти со слезами. Артём снова принимает спокойный, собранный вид, насколько это в данной ситуации вообще возможно. Если до этого были сомнения, то сейчас – нет, но что-то все ещё мешает признать. Им двоим было сложно делать вид, что им плевать друг на друга, но если Паша уверен, что лучше бы им игнорировать, убить чувства – значит, так оно и надо было. Артём боялся привязываться к человеку, которому хватило духу стрелять по старому другу.       Может, когда-нибудь в другой жизни.       Позже Артём понимает, что Павлу удалось обмануть его второй раз, когда тот заставил поверить в то, что он ничего не чувствовал к рейнджеру, и Артём понимает – вот оно, это признание. Паша хотел дать тому возможность выжить, сломать преграду в виде враждующих государств. И его выкрики из разрушенного здания музея, когда красный узнал, что ему придётся биться с рейнджером:       «Ведь у тебя был шанс, оставался бы у нас, на Красной линии! Сбежал ты тогда! Так хоть сюда бы не лез! Думать же надо! Головой!»       Может, когда-нибудь в другой жизни…       Артём знал, что если тот так говорит – значит надежды нет. Это предсмертная откровенность. Павел хватался за последние мгновения жизни отчаянно, и ему хотелось выплеснуть из себя как можно больше, так что, когда Артём поднимался к нему, мужчина истерично зазывал к себе рейнджера, чтобы покончить со всем этим, с противоречивыми чувствами. Вот же упрямый, мог бы сдаться, но этого не произошло, может оно и к лучшему, парень рад. Даже сейчас, когда Павел не может пустить его дальше обозначенной границы.       «Хотел бы я встретить тебя раньше», – хочет сказать он. «Хотел бы я, чтобы все пошло по другому сценарию», – вертится у него на языке. Ничто не длится вечно, но так даже лучше. И когда Артём оставляет короткий поцелуй на стекле противогаза, в самый первый и последний раз. Он хотел было пообещать: сказать, что они увидятся снова. Артём не говорит ничего, только аккуратно держит лицо в своих ладонях и позволяет себе задержаться на этом моменте чуть дольше, чем необходимо, чуть интимнее, чем сделал бы человек, пытающийся убить предателя. Артём идёт и думает об этом, и этого слишком много.       Скорее эти чувства выгрызут Артёма, чем он – их, на границе с отчаянием думается парню, и мелкий утренний дождь едва слышно барабанит по стеклу противогаза. И даже сейчас, думая о том, что фактически Паша жив, парень боится возвращения Морозова. Он знает: глядя на него, он будет спрашивать себя о том, остался ли в нём что-то от его Атоса? А тот, скорее всего, ответа не даст, или этот ответ добьет Артёма окончательно. Он не хочет выглядеть слабым в глазах своего...врага? Конечно, они не враги, едва ли друзья. Артем, как в полусне, собирается и уходит своим привычным маршрутом обратно. Обратный путь помогает отвлечься от тяжелых мыслей, а утренний воздух остужает голову. Это стало привычным способом побега – Артём мысленно хмыкает – от давящей боли, с которой тот просыпался едва ли не каждый день. Он выходил на поверхность мёртвой Москвы, и поднимался ввысь, пока ещё не было поблизости мутантов, пока солнце ещё не садилось. И так до тех пор, пока сил не останется лишь на то, чтобы доползти до родной станции.       Так странно чувствовать тоску: Морозов никогда такого не испытывал, даже будучи тем дружелюбным мушкетёром. Что-то в нем постоянно ноет, ищет высвобождения, и Павел не знает, как это подавить. Может, само пройдёт? Морозов не уверен, что эта боль когда-нибудь оставит его. Она всегда с ним, лишь множится, после каждого дня, пока в один из дней не решает покончить с этим. Он проходит через гермоворота ВДНХ, осторожно выходя из дрезины. Ноги сами его ведут, и он бредет по станции. Все как и описывал его человек: вон бар, возле которого лежат алкаши, вон небольшой рынок, где толпилась основная масса людей…       Мужчина вспоминает самый, наверное, лучший момент с тех времён, когда они с Артёмом ещё были друзьями.       Они проходят через пендельтюр, который охраняет хмурый бандюган. В зале театра полутьма, и только сцена освещается прожекторами. Все места заняты, люди с нетерпением ждут представление, конечно, ведь многие мечтают попасть на представление в Большом театре, прогремевший на все Метро.       — Хочешь остаться и посмотреть? Ну ладно, Станиславский, иди давай.       Артем радостно идёт за Павлом, не догадываясь о скором предательстве. Мужчина не должен был позволить взять чувствам верх, но как он мог лишить его последней радости. Павел не мог отказать ему в этом, что очень беспокоило мужчину, поэтому ему пришлось убедить себя, что оказывает услугу, мол «последнее желание». Артём нетерпеливо усаживается в старое кресло, его зелёные глаза блестят от восхищения. Павлу нравится то, что он видит. Его это пугает. Совесть разрывает сердце, злоба вскипает, как быть? Долг перед Красной линией не даст Морозову поставить дружбу выше, чем их великое дело. Тот глядит внимательно – смотрит дальше, улыбаясь своим мыслям. Выступление не самое лучшее или интересное, но все равно это то, что им сейчас было нужно, кажется нелепым и забавным, тоскливо веселит.        Если я не загляну тебе в глаза, Получится почти идеальная ложь.       День обещает быть пасмурным: светло, но солнце тусклое, исходит из за облаков. Ближе к десяти утра снова накрывает дождь, и Артём, вымотанный своими мыслями и тяжёлой ношей, возвращается домой, в ВДНХ. Проходя через гермоворота со стороны лазарета, парень направлялся к себе, под недовольные выкрики Никицки, который успел сообщить Сухому о возвращении сына. Артём игнорировал их слова, предупреждения и косые взгляды. Они наверное думали: «Артем сошёл с ума после Д6, ходит на поверхность, пытается связаться с мертвецами. Вредитель, который приносит радиацию с поверхности». Он проходит через лазарет, спускается по лестнице, проходя в жилой район. Ещё издалека он замечает, что по проулку идёт знакомый силуэт, и сердце пропускает удар, а испуг мерзко сковывает внутренности. Он настолько бесшумно, насколько только способен, заворачивает за угол и следует за знакомой фигурой вплоть до собственной каморки. Надежда только начинает зарождаться в груди, как Артём буквально усилием воли затыкает её. Он напоминает, как тот предал его. Напоминает себе, как с ним сражался. Напоминает, как разительно может различаться один и тот же человек, настойчиво твердит себе: искать там нечего. Они не нужны друг другу.       Морозов долго стоит у его порога, раздумывая, не решаясь ни постучать, ни уйти. Может его нет дома, наверное. Дверь закрыта. Так даже лучше.        Он что-то держит в руках, но Артёму из-за широкой спины не видит, что. Ему и не интересно.       — Кого-то ждёшь? – интересуется он максимально расслабленным тоном, будто он не пытается выловить момент и отыскать что-то родное и знакомое. Морозов едва уловимо вздрагивает и оборачивается, и всего секунды хватает, чтобы Артём уловил: тот же взгляд, что тогда, когда они были лицом к лицу. Тут же на лицо мужчины снова опускается маска выдержки. Артём смотрит на руки Паши: в них он держит фотокарточку.       — Вообще-то, это должен был быть сюрприз, – произносит мужчина таким тоном, будто Артём ещё и виноват в том, что сам себе сюрприз испортил. Но время, проведённое с Пашей, после ироничных цитат, сдержанных ухмылок, может различить в этих интонациях что-то знакомо-заигрывающее. Морозов не так растерян, как Артём, когда того ловят на проявление чувств, и видимо, он не привык ощущать себя пойманным, а потому скорее заставит Артёма ощущать себя неловко, чем проявит эмоции. Парень долго, целых несколько секунд, смотрит на открытку, Эйфелева башня, на обратной стороне которой красивым почерком было написано:       «Ты напоминаешь мне, кто я на самом деле есть, мушкетёр».       Павел молчит эти несколько секунд. Артём поглощён этим крошечным посланием, и он смотрит неверяще, и облегчение, настолько ошеломляющее, что хочется плакать, накрывает его и наконец дает выдохнуть. Он поднимает глаза к лицу напротив, чуть задирает подбородок – так непривычно, взгляд все тот же, и это главное – и видит в глубине голубых глаз тот же вопрос, что мучал и Артема все эти полгода.       Стоит ли искушать судьбу?