How You Remind Me

Артём никогда не считал себя доверчивым простаком, но он всегда старался видеть лучшее в людях, даже если они этого не заслуживали. Но Павлу удалось ослепить своим дружелюбием, сладкими речами о мушкетёрах. Приглушенный свет керосиновой лампы освещал низкий столик, на котором лежали относительно чистые бинты и медицинская карта. Вне зоны видимости, может где-то под ногами, валяются использованные бинты. Врачей и сестёр мало, как и времени, чтобы заботиться о такой мелочи. Сейчас, когда весь этот ад в Д6 закончился, Артём находился в лазарете — наконец-то мог полностью обдумать свой жизненный путь, ему всегда были дороги моменты отдыха, пусть и так редко выпадала возможность, сейчас только и остаётся делать, что лежать овощем на больничной койке — размышлять. Конечно, под стоны страдающих спартанцев, трудно было сосредоточиться, но грех было жаловаться, здесь все оставшиеся рейнджеры, которым повезло выжить. Чёрные – самое страшное бедствие в прошлом, нынешние спасители. Как круто может поменяться мнение о тех, кто недавно для всего Метро были лишь чудовищными монстрами. Ну как для всех, для всех, кроме Хана. И вот уже маленький Чёрный стал точкой невозврата: плен, судьбоносное знакомство, побег под эгидой «Враг моего врага – мой друг». Сейчас это кажется Дакии далёким прошлым – словно, в другой жизни. Жалеет ли он обо всем? Артем не смог бы дать ответа. Он помнил их встречу, весь пройденный путь, как они прикрывали спины друг другу. Спартанец ведь вытащил красного из петли, мог бы бросить там, на вешалке, болтался бы уродливой куклой. Сволочь. Их знакомство было ошибкой. На поверхности, в развалинах Исторического Музея, гниет Павел. Артём уверен в этом, уж он постарался с этим. Это не должно было его волновать. А ведь когда то Артем мог назвать его своим другом, товарищем, Атосом, улыбаясь на присказки и нелепое «Д'Артаньян». С ним и тьма, что таила в себе всевозможных тварей, казалось не такой уж и беспросветной, теперь же вокруг тьма и пустота. Обида и злоба туманом заволокли разум. Больше он не излучал света, спартанец надеялся, что Хан простит его, ибо больше не мог сдерживать всю эту злобу внутри. Он не вспоминал о своих прошлых напарниках, что волей судьбы встречались на пути спартанца. Почему же сейчас все по другому? Сейчас, когда хотелось целенаправленно забыть, то ничего не выходит. Это было естественно: сердце кричало громче мыслей, гулко и неприятно, как чувство горькой злобы и обречённости, которое возникает, когда спартанец вспоминал о нем. Артем старался не обманывать себя. За те дни, что Артем провёл рядом с Павлом, мужчине удалось как никому прежде подобраться к сердцу, незащищённой части, врасти в душу, завладеть мыслями. Быть обманутым оказалось на удивление легко. Ложь звучала приятно. Сейчас внутри него что-то недовольство зудело призрением и стыдом — возможно, его гордость, которая исчезла вместе с Павлом,— когда Артем вспоминал своё поведение в момент, когда тому удалось взять врасплох рейнджера. Но тогда, когда ещё сердце парня не было раздавлено, было проще. Тогда признать свой страх, одиночество, разъедающее его с самого детства, было естественно. Павел видел слишком много, он значил больше, чем тот мог представить. Паша значил слишком много, не как случайный попутчик или друг, но как кто-то другой, но как отличный напарник, как человек, которому рейнджер не был безразличен, и Артём не знал, должен ли он принять эти чувства, ведь они уже мало что значат. Это отвратительное чувство должно было покинуть его, когда Артем вернулся на базу Спарты, но что то не давало просто взять и отпустить. Артем знал, что эти чувства – символ зарева, когда-то их общего прошлого. Из мыслей Артема вывел мимо проходящий доктор, который предупредил о скорой перевязке. Рейнджер кивнул удаляющейся фигуре, устало вздыхая. Он здесь надолго, занять себя было нечем, поэтому мужчина снова начал разглядывать близь лежащие предметы: взгляд зацепился за нож, который навеял странную ностальгию. Вот они на коленях перед рейховцами, Артем в форме Спарты, весь в синяках и ссадинах, которые с таким удовольствием наградил его солдат Рейха своим тяжёлым сапогом. Павел разбитый, но стойко принимающий ситуацию – как сталь. Молниеносный рывок красного никто не ожидал, у них не было шанса, после такого маневра, пережить это. Нож, что дал ему Павел, будет часто мелькать у его шеи, каждый раз имея под собой разный посыл: спасти, поймать, убить. Смерть нагнала предателя. Как бы он не пытался сбежать – бежал он, потому что знал, что ему не спрятаться. Свет факела, освещая два тела, вел вперёд, разгоняя тьму и монстров, Артем шёл за Павлом. Он нервно ступал во тьму, распугивая выстрелами и факелом пробегающих пауков. Рейнджер наблюдал за ним: мягкие черты лица, губы поджаты, острый взгляд, высматривающий опасность. Он и сам был таким. Павел спокоен, в свете огня отдыхающий после их небольшого забега, и Артем вкушает эту безмятежность, собираясь с силами, чтобы снова отправится в путь. Видимо он искушал судьбу, выпуская этого человека в своё сердце. Уверенно продвигаясь по тоннелям, бок о бок превозмогая все препятствия, мог ли он знать о грядущем предательстве, которое было все ближе. Лучше бы оставил на съедение паукам, чем так, в лицо. Павел гордо рассказывал о Красной линии, захлопывая ловушку. Морозову даже не нужно было особо напрягаться, спартанец сам все сделал, позволил себя обмануть – пока не разобъется, летает. И хотя Артем ожидал, что все будет по-другому, в этот раз он ошибся, вручив сердце, хотя лучше бы разбил его. И рейнджер ошибся, пал так низко, прямом на дно стакана, прокручивая в голове: «Ты, мушкетёр, сейчас по чужую сторону баррикад!» Мысли о Павле не давали остановиться. Спартанец гнался за призраком, он не мог упустить его, не мог позволить чувствам взять верх и провалить задание. Артём прижал Павла к стене, устанавливая зрительный контакт — вот так, чтобы не смог отвести взгляд. Он боялся? Или ему стыдно за то, что он начал, не так ли? Но рейнджер не поверит этим глазам, взгляду, что глубже, чем Байкал, сделает вид, что не видит в них страха, что он не чувствует, будто бы у него манера общения такая: делать заманчивые предложения. Лишь снова приставит нож к горлу и будет смотреть, пока человек под ним снова не сбежит, посеяв бурю в душе Артёма. А ведь он мог выстрелить в него, вместо этого оттолкнул и сбежал. Но в этот раз Артем не упустит возможности вонзить в его темное, как ночь, сердце нож. Решил выстрелить первым – теперь не сможет сбежать, нет спасения от кармы до самой его смерти. Прошло пять месяцев после побоища в Д6. Артем смог подняться на ноги, хоть и не сразу, шаг за шагом у него получилось вернуться к былой стойкости. Все были заняты восстановлением порядка. Мельник, будучи на коляске, не утратил своего статуса и грозного лидера Спарты, потихоньку возвращал все на круги своя. Конечно, без Ульмана и остальных близких Мельнику людей было трудно, но Артем с Анной, как ветераны старались. Но Артем все больше отдалялся от своих товарищей, Мельника и Ордена. Дрожь. Артёму не спится. Он смотрит в потолок безнадёжно, уставший уже с самого утра. Все эти мысли выматывают его, так и ещё прибавились новые. Поверхность. Устал, смертельно устал, жить как слепой, ползти без сил. За что бороться? Свет лампы, рассеянный и блеклый, затапливает его скромное жилище. Рядом никого нет, кто мог бы отвлечь от мрачных мыслей: они с Анной уже месяц не живут вместе и довольны этим. Артём счастлив за девушку. У неё в личной жизни все хорошо. Он поворачивает голову и глядит тоскливо на старый радиоприёмник. Каждая вылазка на поверхность, в надежде наладить связь с другими городами или странами, убивала его – в России давно поселилась смерть, приходит в воплощении мутантов – повеселиться. Но до чертиков напоминает о Павле. Ничего особенного, очередной выход на поверхность, но ясное небо ослепляет, после быстро заболоченное тучами, окрапляя радиационным дождём, но смех Павла – подсолнухов букет – такой искренний, под солнцем то легче смеется. С последними лучами солнца сгорает в пепел, смытым дождем, в груди что то щемит, печаль от того, что люди перестали радоваться простым человеческим мелочам, ради того, чтобы находить утешение в ненужных вещах и карьере – отслужиться. Артем идёт рядом, ему бы хотелось и дальше наслаждаться погодой. Ему хочется, чтобы этот момент длился вечно: так хорошо просто молча идти рядом. Но при этом настолько трудно осознавать эти чувства, выносить эту неловкость, что хочется, чтобы что-нибудь произошло. И кое-что происходит, и неловкость проходит, когда у Артёма и Павла начались галлюцинации, они переживали момент падения самолёта вместе с пилотами. Рейнджер в очередной раз спасает жизнь Павлу. Помогая ему встать, задерживая прикосновение, изредка себе позволяя, – и тогда рейнджер мог бы сохранить тепло этого момента в лёгком прикосновении к руке. Эта была мелочь, которая потом грела его. Но руки Павла холоднее, чем погода в России, и Артем выдирает из себя разочарование этим фактом, пытаясь его скрыть. Так странно: ненавидеть все эти когда-то тёплые чувства. Взвращенная обида в Артёме не даёт забыть, что Павел предал его, что он врал ему, что его «Атос» – такая сволочь, и у него получается. Остаются только постоянные «Почему?» и горькая тоска по прошлому. Артём рад, что не признался тогда, знал, что он больше никогда не встретит Пашу или услышит о нем, но где-то в глубине души он хотел, чтобы это произошло, чтобы умирая Павел знал. Это такая боль, глупое невыносимое чувство. Артём всматривался тогда в его глаза, пытаясь найти в нем того самого Атоса, которого так не хватало, и не смог. Разве что абсолютную закрытость. Проще всего будет смириться и подавить эти эмоции. Павел падает в очередной раз, но больше не встаёт, только медленно ползет дальше, к аналою, оставляя кровавый след. Ему трудно дышать: последний фильтр на исходе, судорожные вдохи и выдохи из-за раны ускоряют потерю кислорода, и Артем бросается к нему, подставляя нож к горлу. В голове лишь мысль маленького Чёрного: «Он не злой, ему просто…грустно?» Что чёрт возьми это должно значить? Ничто так не мучает душу, как закравшиеся в неё сомнение. Артём смотрит в его уставшие глаза, Павел готов принять любой исход, ему нечего терять. Больше нечего. После просмотра воспоминаний красного, рейнджер не меняет своего решения, оставляя Павла в плену мёртвых, просто не смог простить. Артём хватает мужчину за грудки, злобно встряхивая. Ни тихой грусти, ни печали, в мыслях циничные слова. И рейнджер, зачем-то всматривается в лицо напротив, осматривая. Глаза закрыты, лицо в кровавых подтеках. — Ты не простил. Понимаю. Он причинил слишком много боли, - отреченно прокомментировал маленький Тёмный. — Карма настигла, - зачем-то отвечает Артём. Рейнджер фокусируется на Павле, который лежал у него под ногами, так близко, несколько секунд смотрит с тоской, как-то странно, почти со слезами. Артём снова принимает спокойный, собранный вид, насколько это в данной ситуации вообще возможно. Если до этого были сомнения, то сейчас – нет, но что то все ещё мешает признать. Им двоим было сложно делать вид, что им плевать друг на друга, но если Паша был уверен, что лучше бы им убить чувства – значит, так оно и надо было. Позже Артём понимает, что Павлу удалось изменить его, когда тот вынудил рейнджера оставить его на смерть, и Артём понимает – вот оно, этот поступок монстра. Паша хотел дать тому возможность выжить, сломать в нем то благоразумие и доброту, что сдерживали бы его. И его выкрики из разрушенного здания музея, когда красный понял, что ему придётся биться с рейнджером: «Ведь у тебя был шанс, оставался бы у нас, на Красной линии! Сбежал ты тогда! Так хоть сюда бы не лез! Думать же надо! Головой!» Артём знал, что если тот так говорит – значит надежды нет. Это предсмертная откровенность. Павел хватался за последние мгновения жизни отчаянно, и ему хотелось выплеснуть из себя как можно больше, так что, когда Артём поднимался к нему, мужчина истерично зазывал к себе рейнджера, распаляя ненависть и охотничий азарт, чтобы покончить со всем этим. «Взгляни на меня сейчас, разве ты не видишь, что я изменился, – хочет сказать он. «Я всего лишь монстр, которым ты меня сделал, – вертится у него на языке. Он никогда не может сказать ему об этом, но так даже лучше. Хотел было бросить напоследок: «Я не хотел меняться, но ты вынудил меня. Артём не говорит ничего, только аккуратно держит лицо в своих ладонях и позволяет себе задержаться на этом моменте чуть дольше, чем необходимо, чуть интимнее, чем сделал бы человек, убивший предателя. Артём идёт и думает об этом, и этого слишком много. Скорее эти чувства выгрызут Артёма, чем он – их, на границе с отчаянием думается парню, и мелкий утренний дождь едва слышно барабанит по стеклу противогаза. И даже сейчас, думая о том, что Павла, наверное, давно обглодали Стражи, парень боится вернуться к Музею и увидеть останки Морозова. Он знает: глядя на них, он будет думать о том, могло ли быть по-другому Если бы он помиловал Павла, свела бы их судьба снова? Но по-другому не будет, и это осознание добивает Артёма окончательно. Артем, как в полусне, собирается и уходит своим привычным маршрутом обратно, в очередной раз бросая эту затею. Обратный путь помогает отвлечься от тяжелых мыслей, а утренний воздух остужает голову. Это стало привычным способом побега – Артём мысленно хмыкает – от давящей боли, с которой тот просыпался едва ли не каждый день. Он выходил на поверхность мёртвой Москвы, и хотел было отправиться к Павлу, пока ещё не было поблизости мутантов, пока солнце ещё не садилось, но каждый раз не решаясь, возвращается. И так до тех пор, пока сил не останется лишь на то, чтобы доползти до родного Метро. Так странно чувствовать тоску.. Что-то в нем постоянно ноет, ищет высвобождения, и Артём не знает, как это подавить. Может, само пройдёт? Парень не уверен, что эта боль когда-нибудь оставит его. Она всегда с ним, лишь множится, после каждого дня, пока в один из дней не решает покончить с этим. Он проходит через гермоворота ВДНХ, осторожно выходя на поверхность. Ноги сами его ведут, и он бредет по привычной дороге, намереваясь дойти до конца. Ничего не меняется: те же разрушенные здания, возле которых гниют трупы незадачливых сталкеров и побежденных мутантов. На одном из зданий висит выцветшая, чудом сохранившаяся временем, театральная листовка. Парень вспоминает самый, наверное, лучший момент с тех времён, когда они с Павлом ещё были друзьями. Они проходят через пендельтюр, который охраняет хмурый бандюган. В зале театра полутьма, и только сцена освещается прожекторами. Все места заняты, люди с нетерпением ждут представление, конечно, ведь многие мечтают попасть на представление в Большом театре, прогремевший на все Метро. — Хочешь остаться и посмотреть? Ну ладно, Станиславский, иди давай. Артем радостно идёт за Павлом, не догадываясь о скором предательстве. Павел позволил остаться и посмотреть представление, хоть они и торопились Артём нетерпеливо усаживается в старое кресло, его зелёные глаза блестят от восхищения. Артём на эмоциях поворачивает голову в сторону Павла, что стоял у гримерки, и видит: Павел расслабленный, глаза, живые, светятся, и на лице лёгкая улыбка. Артёму нравится то, что он видит. Его это пугает. Возникшая нежность разрывает сердце. Артём осознавал, что Павел никогда не посмотрит на него так, как он на него в этот момент. Вот почему в тот день он так ничего ему не сказал. Его взгляд будет всегда устремлён к чему-то далёкому, к чему-то, что важнее, чем рейнджер. Парень никогда не смог бы дать ему то, чего он так жаждет – он и не догадывался, чего хотел Морозов. Тот глядит внимательно – смотрит дальше. Выступление не самое лучшее или интересное, но все равно это то, что им сейчас было нужно, кажется нелепым и забавным, тоскливо веселит. Больно осознавать чувства к человеку, зная, что он разобьет тебе сердце. День обещает быть пасмурным: светло, но солнце тусклое, исходит из за облаков. Ближе к десяти утра снова накрывает дождь, и Артём, вымотанный своими мыслями и тяжёлой ношей, идёт дальше. Проходя по выступу, через который ,когда то в другой жизни, Артём направлялся к нему. Все труднее совладать с тревогой, когда с каждым шагом парень приближается к тому, что осталось от Павла, к его месту смерти. Ничего не изменилось, все на своих местах, как тогда, когда он оставил позади это место. Сердце пропускает удар, а испуг мерзко сковывает внутренности. Он настолько бесшумно, насколько только способен, походит к телу Павла. Артём долго стоит у его тела, раздумывая, не решаясь ни тронуть, ни уйти. Может не стоит его тревожить, наверное, его и нет здесь вовсе – души его. Парень оставил его с темными руками, в аду. Ни словами, ни взглядом, ни силой не смог бы вернуть его. Остается только припасть к мер со слезами – провести пальцами по груди. Главное дышать… Вид мёртвого Паши душераздирающий для Артёма, беззвучно роняющего слёзы, проходя через мучительные метаморфозы, какие только мог испытывать человек, осознавая масштаб совершенного. Одиночество, страх, боль, рвали и без того изуродованную душу, выкручивали её. Процесс был мучительным, практически невыносимым, и, оплакивая себя и друга, Артём горевал. Парень скинул с себя противогаз, прижимаясь к холодному Павлу, игнорируя запах гнили, пропитывал слезами, разделяя боль на двоих, которая дошла до того уровня, когда просто кричишь, лихорадочно хватая ртом воздух подле бездыханного Павла, — и так, выплеснув все горе, стиснув мертвое тело, Артём теряет сознание. Артём проснулся от чувства, словно за ним наблюдают. Гнетущее ощущение присутствия, как тогда, когда Хан впервые показал ему души умерших, следящее за ним, сопутствовало Тёмному все то время, что он провёл возле Павла. Причиной этому могло быть длительное пребывание без противогаза, который в порыве чувств, снял с себя Артём. Счётчик потрескивал, напоминая о радиации, которую так старательно впитывает в себя парень. Но он не мог оторваться от Павла. Это сумасшествие – помешательсто на образе, на человеке, по которому скучаешь, которому дал умереть. Артёму хочется вернуться в прошлое – взглянут ещё разок в глаза друга. Артём аккуратно отстраняется от Павла. Его тошнит – выворачивает наизнанку, запах гнили ощущается острей. «Главное дышать, – говорит себе Артё». Вдох выдох, вот так. Артёму было больно смотреть на Павла, который, казалось, прямо на его глазах разваливался на кусочки. Так дико: горевать по человеку, которого сам же и убил. Злоба давно ушла, оставив после себя тоску, а обида утекла со слезами. Усталость накатила с новой силой, но парень держался до последнего. Ему нужно было кое-что сказать перед...перед своей кончиной. Он не знал, где находится душа Павла – ад, рай, может в том месте, где обитают страдающие души, что застряли посередине, в Москве, и куда денется его, поэтому ему нужно поскорее сказать все то, что не сказал тогда, в прошлой жизни. Артём аккуратно снимает противогаз с Павла, откидывая куда-то в сторону, и бережно обхватывает его ладонями. Кожа холодная, посиневшая, кровяные подтеки на тех местах, что были еще при жизни, впечатались в кожу фиолетовыми пятнами. Ему должно быть противно…должно ли? Кому-то может, но не ему, не сейчас. — Прости меня за то, что я оставил тебя умирать, – прошептал парень, задыхаясь от слёз. — Я всего лишь монстр, которым ты меня сделал когда-то. Артем в порыве отчаяния прижимается лбом ко лбу Павла, судорожно вздыхая. Он ведь умирает, вдыхая радиацию, что медленно разлагает его изнутри, ради него. Он готов умереть за свои и чужие ошибки. Артём узнал, что смерть сильнее, чем он – словно, долгоиграющее последствие, за которое платишь кровью. Прежде, чем дрожащими руками Артём отпустит лицо в своих ладонях, Павел дернулся вперед и, схватив за запястье, вжал в себя. Тёмный зашелся болезненным рыданием, обнимая мертвое тело. Артём чувствовал, как страх переполняет его тело, и по нему,отяжелевшему, расползается тревога. Как? Как? Как? — Тише, тише… — шептал Павел. — Не плачь, ты ни в чем не повинен. Так вышло. Несправедливо вышло. И Артём рыдал, захлебывался собственным голосом, дрожал в чужих, тёплых, руках. В нем что-то выворачивалось, что то но Павел обнимал его, пытаясь заглушить боль. Он взял в руки его голову, вытер большими пальцами мокрые щеки и улыбнулся своей очаровательной улыбкой. — Посмотри на меня, ну же, — и его глаза тоже мокрые от слёз. — Я так ждал тебя, так ждал… И Артём смотрел на него, как покойник, медленно закрывая веки, а затем потянулся вперед, коснулся губ губами в отчаянном порыве. С каждой секундой он чувствол, как жизнь покидает его. Прощальный поцелуй — мёд и горечь.