Нам вместе быть...

      Молодой коммандер флота Её Величества Джеймс Фицджеймс считался везунчиком и баловнем судьбы. Неприлично удачливым любимчиком фортуны. Ещё бы! Получить звание коммандера в тридцатилетнем возрасте до него ещё не удавалось никому. И пускай злые языки поговаривали, что этим званием он обязан своему близкому знакомству с семейством Барроу. И что услуги, оказанные им непутёвому отпрыску старика, стали причиной столь стремительного скачка в карьере. Сам Джеймс и все, кто знал его лично, понимали, что он заслужил это звание — своим геройством, отвагой, безрассудной смелостью и высоким профессионализмом военного моряка. Его приключения на Востоке, служба в Индии и дерзкое бесстрашие во время недавно закончившейся войны в Китае давали ему право рассчитывать на признание и подтверждение собственных заслуг. И потому присвоение ему звания коммандера он воспринял, как правомерное и логичное подтверждение оных. Пожалуй, всё это стоило того, чтобы проваляться в лазарете со сломанной ногой и прочувствовать буквально до глубины души, как пинцет доктора Стенли извлекает из его тела пулю величиной с вишнёвую косточку.       Впрочем, по окончании войны везение Джеймса Фицджеймса отвернулось от него. Не покинуло вовсе, но отошло куда-то в сторонку, очевидно, тоже нуждаясь в передышке. Для военно-морского флота Её Величества наступили не лучшие времена. Новых войн в ближайшем будущем не планировалось, военных моряков держали «в чёрном теле» на трети жалованья. Из тысячи ста пятидесяти офицеров флота лишь сто семьдесят два получали полное жалованье. Фицджеймс в их число не входил. Впрочем, от нехватки денег он не страдал — приёмные родители оставили ему небольшой капитал, который давал возможность молодому человеку вообще нигде не служить и жить припеваючи. Но душа, привыкшая к риску, жаждала приключений и тосковала по морю.       Вернувшись в Англию в качестве капитана брига «Клио», Джеймс Фицджеймс был временно списан на берег в ожидании дальнейших приказов Адмиралтейства. Он поселился в Брайтоне, в доме своего названного брата Уильяма и его жены Элизабет, к вящему удовольствию племянников, с которыми время от времени устраивал шумные игры, переворачивавшие с ног на голову весь дом. И Уильям, и его жена обожали Джеймса, поэтому такое нарушение порядка всегда сходило ему с рук и заметно оживляло тихую размеренную жизнь семейства Конингемов.       Вскоре молодой блестящий офицер стал желанным гостем и звездой всех салонов и гостиных Брайтона. От приглашений не было отбоя — каждый жаждал принять в своём доме красавца-коммандера, героя Китайской войны, о храбрости которого ходили легенды, многие из которых он поддерживал сам. Джеймс Фицджеймс был великолепным рассказчиком, его историями заслушивались все — не только дамы. Уже одного этого таланта да эффектной внешности хватило бы, чтобы покорить сердца всей женской половины тихого Брайтона.       Бесспорно, коммандер Джеймс Фицджеймс был невероятно красив. Высокий, стройный, сильный и гибкий, прекрасно сложённый, будто созданный для того, чтобы носить военную форму, которая доводила дам до экстаза. Синий мундир с рядами начищенных до блеска пуговиц и золотые эполеты заставляли мечтать о нём не только барышень на выданье, но и замужних женщин. А ведь были ещё мягкие карие глаза в обрамлении длинных тёмных ресниц, чуть вьющиеся каштановые волосы, нос идеальной формы и улыбка, будившая в теле любой женщины сладкую дрожь. И голос, усиливавший эффект в разы.       Для успеха в обществе хватило бы и этого. Но Джеймс Фицджеймс был щедро наделён и другими талантами. За умение рисовать и писать стихи дамы буквально рвали его на части — каждой хотелось, чтобы коммандер Фицджеймс оставил в её альбоме милый стихотворный экспромт, сопроводив его изящным наброском цветка, головки хозяйки альбома или портретом её любимой собачки.       Несмотря на повышенное внимание брайтонских дам, коммандер Джеймс Фицджеймс головы не терял. Романов с замужними женщинами он не заводил принципиально, строго оберегая честь мундира и собственную репутацию. Ни тонкие намёки, ни прямые предложения замужних дам не могли поколебать моральные устои коммандера Фицджеймса. Дамы вздыхали разочарованно, а их мужья — облегчённо. Впрочем, поначалу и девицы на выданье не привлекали внимание блестящего молодого офицера. Он ко всем относился ровно, с полушутливой любезностью, раздавая поровну невинные комплименты, ни к чему его не обязывающие.       Однако вскоре его корабль вышел из свободного дрейфа и решительно двинулся в сторону дома отставного судового врача Джорджа Крейна. Выйдя в отставку после службы во флоте Её Величества, доктор Крейн обосновался в Брайтоне и стал практиковать там, как лечащий врач. Вскоре его профессионализм принёс заслуженную популярность — у него лечилась половина Брайтона. Врачебная практика доктора Крейна процветала и приносила ему неплохой доход. Однако коммандера Фицджеймса влекла в его дом отнюдь не забота о своём здоровье.       Джордж Крейн овдовел пару лет назад и теперь проживал в своём собственном небольшом особняке вместе с дочерью Шарлоттой. Брайтонское общество сходилось на том, что Шарлотта Крейн достаточно мила, но обладает слишком живым для английской леди характером, несколько более тёмным оттенком кожи, чем тот, которым обычно отличаются английские девушки, а главное — слишком пытливым, любознательным умом и слишком острым языком, отпугивающим потенциальных женихов. Желающих заполучить в жёны красавицу с нежным оливковым цветом лица, выразительными карими глазами и тёмно-каштановыми кудрями было предостаточно. Однако никому ещё не удалось пробудить интерес Шарлотты пустыми разговорами, а её остроты по поводу интеллекта претендентов отпугивали даже самых упорных женихов. Девушку интересовали вопросы из истории, географии, естественные науки, в том числе и медицина. Она предпочитала слушать не салонные разговоры, а рассказы отца из его практики, запоминать симптомы болезней и способы их лечения, а не танцевать на балах. Хотя, стоит признать, танцевать Шарлотта умела и, если уж приходилось присутствовать на балу, не избегала этого занятия.        Шарлотте шёл двадцать второй год — возраст, критический для замужества. Иногда отец подшучивал по этому поводу над девушкой, особенно когда она давала отставку очередному соискателю. Но, услышав её: «Папочка, ну ты же сам видишь, что он тупой. Помнишь, что он говорил…» — неизменно соглашался, поскольку сам был человеком неглупым и дураков не жаловал.       Пообщавшись таким образом с кандидатами в мужья, Шарлотта Крейн сделала вывод, что среди брайтонских мужчин спутника жизни найти невозможно. И смирилась. Нет, она не стала выбирать самого умного из имеющихся. Она решила, что не собирается жить с человеком, которого не сможет уважать. Так продолжалось до тех пор, пока на её горизонте не засияла звезда Джеймса Фицджеймса.       Джеймс Фицджеймс оказался приятным исключением из общего правила. Для Шарлотты главным был тот факт, что он умён. С ним всегда было интересно — и слушать, и говорить. Во время разговоров, даже не касавшихся личных тем, Шарлотта чувствовала в нём родственную душу. И, судя по всему, Джеймс испытывал те же ощущения.       Коммандер Фицджеймс зачастил в дом Крейнов. Его неизменно видели там, где появлялась Шарлотта — в театре, на балах и званых вечерах. Когда они болтали друг с другом, окружающие затихали, чтобы не пропустить ни слова из их бесед. Это могли быть как шутливые пикировки и перепалки, иногда доходившие до весьма серьёзных выпадов, когда казалось, что между говорившими слышится звон стали и проскакивают искры, так и споры на философские темы, в ходе которых оппоненты неизменно приходили к согласию. Даже смотреть на этих двоих со стороны было удовольствием — оба высокие, статные, Шарлотта была лишь на полголовы ниже Джеймса — кареглазые, с каштановыми волосами, более тёмными у Шарлотты, они были чем-то неуловимо похожи. Тот факт, что они прекрасно подходят друг другу, признавался даже барышнями, тайно мечтавшими оказаться на месте мисс Крейн.       Коммандер Фицджеймс и сам не заметил, как разговоры с Шарлоттой превратились для него в жизненную потребность. Его тянуло к мисс Крейн, как магнитом — и он чувствовал, что дело тут не только в её красоте. Джеймсу казалось, что даже будь она вполовину менее красива, его всё равно влекло бы к ней. Ему нравилось в ней всё то, что молчаливо осуждали в свете — живость и независимость характера, острота ума, мощный темперамент и даже нежный оливковый оттенок кожи. Внешне Шарлотта ни капли не походила на отца. Возможно, она была похожа на покойную мать, которую Джеймс не знал. Так или иначе, его собственные португальские корни делали Шарлотту в его глазах более привлекательной, чем типичные английские барышни.       С Шарлоттой Джеймс забывал брайтонскую скуку, тоску по морю и приключениям, тревоги по поводу своего неопределённого настоящего и туманного будущего. Поначалу она притягивала его интеллектуально, духовно, однако вскоре Джеймс понял, что не может прожить без Шарлотты ни дня. Её присутствие рядом стало его первейшей жизненной потребностью. Это осознание пришло к нему гораздо позже, чем к брайтонскому обществу, все разговоры которого теперь сводились к обсуждению, когда же коммандер Фицджеймс сделает предложение мисс Крейн.       Коммандер Джеймс Фицджеймс не заставил себя долго ждать и полностью оправдал ожидания брайтонцев. Он сделал предложение в конце ноября, и Шарлотта приняла его немедленно, без обычного для девушек жеманства и обещаний подумать. Доктор Крейн тоже не чинил препятствий и немедленно дал им своё родительское благословение, понимая, что лучшей партии для дочери быть не может. В газетах тут же последовало объявление о помолвке, а свадьбу назначили на конец декабря, сразу после Рождества.       За это время Джеймс снял небольшой домик, в котором собирался провести с женой медовый месяц и ещё какое-то время до того момента, когда его вызовут в Лондон. Что этот вызов случится, он не сомневался — в письмах к нему оба Барроу, и отец, и сын, недвусмысленно давали понять, что экспедиция по поиску Северо-Западного прохода — дело почти решённое, и что участие Джеймса в этой экспедиции также не подлежит сомнению.       Собственно, подготовка к свадьбе, кроме съёма дома, включила в себя лишь пошив подвенечного платья для Шарлотты да написание пригласительных писем гостям. Наряд жениха был всегда наготове — парадная форма офицера морского флота смотрелась неотразимо всегда и при любых обстоятельствах. Жених с невестой сгорали от нетерпения, ожидая, когда им можно будет броситься в объятия друг друга, не попирая при этом нормы общественной морали. Их обрывочные поцелуи, когда удавалось ненадолго остаться наедине, становились всё более горячими, а руки — всё более нетерпеливыми. Джеймсу нравилось, что Шарлотта проявляет такое же нетерпение, как и он, а не изображает холодную неприступную крепость. Ему нравилось, что она откровенно хочет его и не боится демонстрировать ему своё желание. Этим она тоже выгодно отличалась от прочих английских девушек и, возможно, в обществе её тайно осуждали, подспудно чувствуя её непохожесть на прочих.       Новый 1845 год Шарлотта встретила в качестве миссис Фицджеймс. Их с Джеймсом медовый месяц оказался самым ярким и незабываемым впечатлением в жизни обоих. Изголодавшиеся от долгого воздержания, молодожёны в первую же брачную ночь набросились друг на друга с жадностью, вовсе нетипичной для холодных сдержанных англичан. Ласки и поцелуи Шарлотты, неумелые, но горячие, доводили Джеймса до исступления, никогда им ранее не испытываемого. Им не было ни стыдно, ни страшно, они не думали о боли, которую Шарлотта, сжигаемая желанием, просто не заметила. Каждый шрам на теле Джеймса был обласкан её губами и пальцами, каждый дюйм её тела горел от его страстных поцелуев…       В течение всего месяца пара неприлично редко появлялась в обществе. Над этим подшучивали в свете, смущённо опуская глаза. В женских намёках на неприличное поведение четы Фицджеймс сквозила неприкрытая зависть — многие хотели бы оказаться сейчас на месте Шарлотты. Доктор Крейн невозмутимо выслушивал шуточки, не снисходя до ответов на них. А Джеймс всё чаще хвалил себя за то, что снял для них с Шарлоттой отдельный дом, не поддавшись уговорам Уильяма и Бет жить с ними. Иначе у его племянников могли бы возникнуть нежелательные вопросы о природе стонов и криков, доносящихся из спальни молодожёнов не только по ночам, но и днём, что считалось уж совершенно недопустимым в приличных домах. ***       Утро середины января выдалось на удивление ярким и солнечным — это было заметно даже сквозь плотно задёрнуты шторы. Тем более что утром это можно было назвать лишь условно. Часы на каминной полке показывали половину двенадцатого. Джеймс потянулся под одеялом, Шарлотта зашевелилась рядом, что-то недовольно мыча, но не открывая глаз.       Камин давно потух, и воздух в спальне был довольно холодным. Растопить камин кроме Джеймса было некому — горничной строго воспрещалось заходить в спальню без вызова или особого распоряжения. И это было, пожалуй, единственным минусом супружеской жизни четы Фицджеймсов. Как бы ни отталкивала мысль о необходимости покинуть тёплую постель, Джеймс понимал, что просто обязан развести огонь в этом чёртовом камине. Он осторожно откинул одеяло и сел в кровати, мгновенно ощутив, как его обнажённое тело покрывается мурашками и противно дрожит. Джеймс Фицджеймс ненавидел холод, однако это не мешало ему строить планы по поводу будущей экспедиции в Арктику, снаряжение которой, судя по письму, полученному им вчера, было делом решённым. Оставалось лишь дождаться официального документа о её организации и о назначении того, кто эту экспедицию возглавит. Барроу писал Джеймсу, что у того есть все шансы стать главой этого грандиозного предприятия и тем самым прославить своё имя в качестве первооткрывателя пресловутого Северо-Западного прохода, столь необходимого Британии и Её Величеству.       Джеймс знал, что возглавить предстоящую экспедицию настойчиво предлагают младшему Россу, но тот твёрдо отказывается по причине слова, данного жене — больше никогда не плавать ни в какие экспедиции. Джеймс мог его понять. Будь он на месте Росса, прославившего своё имя несколькими полярными походами, он тоже с места бы не двинулся от милой Лотти. Но он — не Росс, ему участие в новой экспедиции необходимо, как воздух, несмотря на отвращение к холоду и любовь к молодой жене. Джеймсу всё время приходилось доказывать обществу свою полноценность, несмотря на то, что тайна его рождения была известна лишь немногим доверенным людям, в число которых теперь входила и Шарлотта. Делая предложение, Джеймс счёл необходимым уведомить её о своём незавидном происхождении, о порочном отце и неизвестно чем занимавшейся матери. Он считал, что должен быть честным по отношению к Шарлотте, даже если из-за этой проклятой честности она откажет ему. Но Шарлотта не разрушила его ожиданий, сказав:       — Джеймс. Я люблю вас. Такого, как есть. Мне неважно, кем были ваши родители. Важно, кем являетесь вы сами. Я вижу в вас достойного, благородного, отважного и порядочного человека. Этого достаточно. И я благодарна вам за то, что вы доверили мне свою тайну — это ещё одно свидетельство в пользу вашей порядочности. Я обещаю вам свято хранить ваш секрет и не разглашать его ни при каких обстоятельствах, разумеется, если вы сами мне этого не позволите.       Джеймс сунул ноги в тёплые домашние туфли, встал и быстро накинул на себя тёплый халат. Взглянул на Лотти, которая уже явно не спала, но продолжала нежиться под одеялом с закрытыми глазами. Да, уехать от неё будет невыносимо трудно, но необходимо — она и сама понимает это. Джеймс должен доказать обществу, всем этим чопорным, напыщенным ханжам, что он лучше многих из тех, кто кичится своим происхождением, не имея кроме него никаких других заслуг. С нежностью взглянув на жену, такую податливую и мягкую, словно мурчащая в тепле кошечка, Джеймс направился к окну, по пути вспоминая выдержки из вчерашнего письма.       Ещё одним кандидатом на место главы будущей экспедиции считался Френсис Крозье — опытный морской волк, друг и соратник Джеймса Росса. Сам Фицджеймс считал, что возглавить экспедицию должен именно он — с его-то полярным опытом и знаниями. Но судя по всему, Адмиралтейство не разделяло его мнения. Считая, что Северо-Западный проход у них почти в кармане, нужно лишь по-быстрому сплавать туда и открыть его, лорды Адмиралтейства, уверенные в успехе, не желали допустить, чтобы слава столь важного для всей Британии открытия досталась какому-то ирландцу, человеку не слишком высокого происхождения, к тому же весьма неудобному, не умевшему заводить нужных знакомств и неловкому в общении. Так что шансы возглавить столь многообещающее предприятие у Джеймса Фицджеймса были весьма высоки. Ну а пока он наслаждался своим супружеством и был откровенно, до неприличия счастлив.       Подойдя к окну, он резким движением распахнул шторы, и спальню тут же залило ярким солнечным светом. Верхнюю половину окна заполнило яркое чистое голубое небо, нижнюю — искрящийся белый снег, полностью укрывший лужайку перед домом сияющим белым покрывалом. Джеймс зажмурился и, отвернувшись от окна, направился к камину. Ему по-прежнему было холодно и хотелось поскорее согреть воздух, чтобы его прекрасная Лотти смогла предстать перед ним во всей красе своей наготы, не кутаясь в одеяло или отороченный мехом пеньюар. Уложив в камин дрова, предусмотрительно сложенные аккуратной кучкой на полу у камина и насовав между ними заготовленную заранее бумагу, Джеймс чиркнул спичкой, постоял, дожидаясь, пока пламя разгорится и быстрым шагом направился обратно в постель.       Шарлотта уже не спала. Лёжа на боку и подперев голову рукой, она наблюдала за Джеймсом глазами, полными нежности и таившегося в глубине опасного огонька, будившего в Джеймсе ураган страсти. Шарлотта слегка улыбалась, покусывая нижнюю губу. Даже в этом они были похожи — эта манера Джеймса вкупе с подзадоривающим, смеющимся взглядом светло-карих глаз свела с ума не одну женщину, о чём он, впрочем, даже не догадывался.       Подойдя к кровати, Джеймс сбросил халат. Глаза Шарлотты вспыхнули. Она явно любовалась мужем, давая ему возможность почувствовать гордость за его прекрасное сильное тело, которое шрамы действительно украшали. Джеймс был благодарен Шарлотте за её восхищение, за то, что с ней он чувствовал себя не просто мужчиной, а настоящим героем, принцем из девичьих грёз. Шарлотта призывно подняла край одеяла, и Джеймс юркнул под него, сотрясаемый лёгкой дрожью. Шарлотта тут же прижалась к нему, положила голову на плечо, переплела ноги с его ногами, стараясь поскорее согреть его ледяные ступни. Джеймс притянул её к себе поближе и замер, ожидая, когда тело перестанет колотить дрожь. Он чувствовал, как рука Шарлотты поглаживает его бок, привычно с особой нежностью касаясь шрама от пули, а после спускается по спине к ягодице, как сжимает её и вновь поглаживает…       — Джейми, как ты думаешь, — тихо сказала Шарлотта. — Я уже беременная или ещё нет?       — Судя по тому, как часто и подолгу мы этим занимаемся… — Джеймс улыбнулся, — наверное, уже да.       Мысль о том, что у них с Шарлоттой может быть ребёнок, казалась странной и волнующей. Джеймсу нравилось играть с детьми Уильяма, рассказывать им всякие истории, которые они слушали, раскрыв рты и просили ещё. Но он никогда не думал о том, что у него самого могут быть дети. Плоть от плоти… Маленькое продолжение его самого. До женитьбы мысль о детях была пугающей и даже вызывала отвращение. Джеймс всегда помнил историю собственного появления на свет, поэтому всеми силами избегал адюльтеров. Он не хотел давать жизнь детям, рождённым вне брака, чтобы те не повторили его собственную судьбу. Чтобы им не пришлось доказывать и обществу, и себе — они не хуже прочих, а во многом даже превосходят законных отпрысков и что происхождение не имеет значения, если ты храбрый, мужественный и благородный. Он не хотел, чтобы его дети всю жизнь носили в душе печать ущербности, даже если их происхождение оставалось тайной для большинства.       — Ты, конечно, хочешь мальчика? — спросила Шарлотта, плотнее прижимаясь к Джеймсу.       Он чувствовал прикосновение её сосков к своей груди, влажное тепло у себя на бедре… Его тело немедленно отреагировало на этот призыв, но Джеймс сдерживался из последних сил, ощущая, как пальцы Шарлотты скользят между его ягодиц.       — Да. Пускай первым будет мальчик. А потом девочка. А потом ещё много мальчиков и девочек, — ответил он, покрывая поцелуями её лицо и плечи — сколько мог достать, не разжимая объятий.       — А если первой будет девочка? — кажется, Шарлотту действительно волновал этот вопрос.       — Я и тогда не обижусь, — улыбнулся Джеймс.       — Давай назовём мальчика Френсисом, — сказала Шарлотта.       — Почему именно Френсисом? — Джеймс продолжал целовать жену.       — Красивое имя, — ответила она. — Мне нравится. Френсис Фицджеймс. Звучит.       — Ну хорошо, — Джеймс тоже включился в эту игру. — А девочку назовём Эмили.       — Эмили? Почему Эмили? Кто такая Эмили? Это была твоя любовница? Признавайся, в честь кого ты собираешься назвать свою дочь?       По голосу Джеймс не понял, шутит Шарлотта или действительно ревнует его к какой-то несуществующей Эмили. До тех пор, пока она не вскочила, отбросив одеяло и не уселась на него сверху, грозно сверкая глазами, но при этом улыбаясь весело и задорно, дразня Джеймса торчащими от возбуждения сосками и горячей влагой на животе, в том месте, где она сидела на нём, точно лихая наездница. Тёмно-каштановые волосы Шарлотты рассыпались по плечам, руки упирались в грудь Джеймса, крепкие бёдра сжимали его торс…       — Мне просто нравится это имя, — передразнил он Шарлотту, сжимая руками её упругие ягодицы. — А вот вы, миссис Фицджеймс, признавайтесь, кто такой Френсис и в честь кого вы собираетесь назвать моего сына?       Джеймс обхватил Шарлотту, повалил её на кровать и, резко перевернувшись, придавил её своим телом. Её тихий гортанный смех сводил его с ума.       — Я жду! — воскликнул он голосом театрального трагика.       — Мне не в чем признаваться. Я чиста перед вами, мой капитан, — Шарлотта закусила нижнюю губу и хитро взглянула на Джеймса, будто дразнила и призывала продолжать.       — Я всё равно узнаю правду, — выдохнул Джеймс. Ему нравилась эта игра. — Даже если для этого придётся вас пытать.       — Ох, только не это! — так же театрально воскликнула Шарлотта голосом, в котором слышалась мольба об обратном.       — Видит Бог, вы сами этого хотели, — воскликнул Джеймс, поднявшись над ней на колени. Его вздыбленный член говорил о крайней степени возбуждения, но Джеймс был полон решимости выполнить свою «угрозу» сполна.       Он поднял вверх руки Шарлотты и властно произнёс:       — Я запрещаю тебе опускать их без моего разрешения.       Это была одна из их любимых игр. Один отдавал приказ выполнять или, наоборот, не делать каких-то действий. Другой подчинялся, изо всех сил стараясь этот приказ не нарушить. Они не привязывали друг друга, не сковывали движений. Их сдерживал только приказ, выполнить который одним лишь усилием воли считалось делом чести. И вот теперь руки Шарлотты были подняты вверх и выведены из игры. Джеймс нежно погладил их, спускаясь вниз, провёл ладонями по бокам Шарлотты и изобразил на лице кровожадное выражение, грозно сверля жену глазами.       Одного вида её закушенной в ожидании губы было достаточно, чтобы вся кровь прихлынула вниз. Его туго налитый член дёрнулся, требуя немедленного удовлетворения. Но всё было не так просто. Пытка только началась.       Джеймс склонился над Шарлоттой, покрывая поцелуями её шею, спустился ниже, обласкал руками и губами её грудь, зацеловал живот… Шарлотта под его ласками постанывала и выгибалась, подаваясь бёдрами вперёд, однако Джеймс намеренно избегал соприкосновений с самым желанным местом на её теле, раззадоривая этим и её, и себя. Он гладил её бока, бёдра, стройные икры, тонкие лодыжки, возвращался вверх, целуя внутреннюю поверхность бёдер, но не прикасался к заветной точке, доводя Шарлотту до исступления. Она всячески выгибалась, приподнимала бёдра, стараясь хоть на секунду прикоснуться к нему. Её пальцы сжимались в кулаки, с губ срывались громкие стоны, но она не опускала рук. Джеймс удачно отстранялся. Иногда ей всё же удавалось задеть собой его изнемогающий член, блестящая багровая головка которого явственно сигнализировала о совпадении их желаний.       Это было соревнование — кто первый сдастся и запросит пощады. Шарлотте было приятно проигрывать в таких состязаниях. Её тихий умоляющий стон: «Джейми-и-и-и…» - подтверждал полную капитуляцию. Джеймс только и ждал этой мольбы о пощаде. Стоило ему войти в её горячее влажное лоно, уже давно жаждавшее этого вторжения, как тело Шарлотты содрогнулось, а из горла вырвался громкий торжествующий крик. Она обхватила мужа руками и ногами, её ладони лихорадочно обшаривали его спину, пальцы ласкали ложбинку между ягодиц, подбираясь к отверстию, отчего Джеймса трясло, приближая развязку. Мышцы Шарлотты плотным кольцом сжимали его член, пока он неудержимо пробивался внутрь, преодолевая это сладкое сопротивление. Волны наслаждения накрывали Шарлотту одна за другой. Видеть и чувствовать это было невыносимо приятно. Ведь это он, именно он и никто другой заставлял содрогаться её прекрасное тело в приступах непереносимого блаженства. Всё это вместе заставило что-то внутри Джеймса открыться и наконец выпустить из себя накопившееся желание. Он извергся в Шарлотту с протяжным стоном, и их судороги страсти слились в едином порыве сказочного блаженства.       Какое-то время Джеймс, мокрый от пота, в изнеможении лежал на жене, упираясь лбом в подушку рядом с её плечом и с удовольствием улавливая отголоски её постепенно стихающих оргазмов. Найдя в себе силы скатиться с неё, он улёгся на спину, восстанавливая дыхание. Немного придя в себя, повернул голову к Шарлотте, блаженно улыбавшейся с закрытыми глазами.       — Вы признаёте свою вину и правомерность наказания? — шутливо-грозным тоном спросил он.       — Вину не признаю, — Шарлотта резко повернулась на бок и положила руку на его обмякший член. — Однако наказание считаю оправданным и требую его повторения. А также даю торжественное обещание отомстить не менее жестоким образом.       — С нетерпение буду ждать, — хохотнул Джеймс, накрывая своей крупной холёной ладонью её руку.       — Сегодня же вечером, — Шарлотта многообещающе взглянула на него.       — Ловлю на слове. Ты пообещала!       Джеймс взял её руку, наполненную его собственным запахом, поднёс к губам и поцеловал. Вставать решительно не хотелось. Однако часы показывали час пополудни. Завтрак в приличных домах давно уже закончился, а у них ещё и не думал начинаться. Мысль о еде пробудила у Джеймса чувство голода. Словно услыхав его мысли, Шарлотта произнесла, сладко потягиваясь:       — Есть хочется…       — Тогда вставайте, миссис Фицджеймс, — улыбнулся Джеймс. — Мало того, что вы шокируете прислугу своими непристойными воплями, так ещё и дезориентируете её беспорядочным образом жизни. Они теряются, не понимая, в какое время нам подавать завтрак и, пожалуй, жалеют, что нанялись в такой неприличный дом.       — Это наш дом, и мы можем делать здесь всё, что нам вздумается, — Шарлотта поднялась с постели и Джеймс залюбовался её стройным гибким телом в лучах солнца, по-прежнему льющегося из окна. — Если их что-то не устраивает, они могут уволиться в любой момент. А уж какие рекомендации они от меня получат — это моё дело.       — Злая, коварная и развратная, — Джеймс откровенно хохотал. — Настоящая ведьма. Обожаю тебя!       — Знаешь, что? — Шарлотта состроила злое лицо, запахивая на себе пеньюар.       — Что? — Джеймс сел в кровати и потянулся к брошенной на стул одежде.       — Я люблю вас, коммандер Фицджеймс! — отрапортовала Шарлотта тоном бравого матроса.       — Вольно, юнга. Вы заслужили двойную порцию рома на ужин.       — А на за-а-автрак? — разочарованно протянула Шарлотта, глядя на мужа смеющимися глазами.       — Пьянство в утра недопустимо, тем более на моём корабле, — строго ответил Джеймс.       — Тиран, — пробубнила себе под нос Шарлотта.       — Отставить разговорчики! А то выпорю, — хохотнул Джеймс. ***       Допивая чай в небольшой уютной гостиной, служившей им и столовой, Джеймс сказал:       — Поедем к Конингемам? Я уже соскучился по Уильяму и Бет. Да и племянники, наверное, заждались своего непутёвого дядюшку.       — Давай. Только я сегодня собиралась заехать к папе, забрать у него кое-что из своих вещей.       — Тогда сначала — к нему, потом к Уильяму, — согласился Джеймс.       Шарлотта с сомнением взглянула на часы.       — Пока мы посидим у папы, пока у Конингемов… Будет довольно поздно…. Для наказаний и мести.       Шарлотта опустила глаза, изображая скромницу. От вида её длинных тёмных ресниц у Джеймса перехватило дыхание. Он отодвинул в сторону газету, взял жену за руку и многозначительно ухмыльнулся:       — Тогда давай разделимся. Ты поедешь к отцу, а я к брату.       — Неплохая мысль, — глаза Шарлотты озорно блеснули в ответ на это предложение. — Тем более что от твоих игр с племянниками столько шума! Вы так орёте, что у меня голова начинает болеть.       Джеймс улыбнулся:       — Похоже, от нас с тобой шума здесь не меньше. Ты видела лицо Сьюзен, когда она подавала завтрак? Наверное, у неё от наших криков тоже голова болит.       — А у меня от её постного лица зубы сводит, — ответила Шарлотта.       — Нам ещё повезло, что мы сегодня не видели лица миссис Блэк, - Джеймс скорчил кислую мину.       Молли Блэк, кухарка, была женщиной пожилой, строгой и богобоязненной и то, что происходило за дверями молодожёнов, явно не одобряла. Пуританское воспитание требовало сдержанности в поведении и соблюдения приличий даже в стенах собственного дома, поэтому каждый раз после бурных «непотребств», как она это называла, миссис Блэк хмурилась и осуждающе поджимала губы, всем своим видом выражая суровое порицание. Шарлотта говорила, что от выражения её лица молоко киснет. Хуже всего, что хозяева не воспринимали её молчаливых намёков и продолжали «развратничать» с удесятерённым бесстыдством.       Сегодня супруги Фицджеймс в её глазах «отличились» особо. Мало того, что они провалялись в постели до полудня, так ещё и устроили такую оргию — хоть из дома беги. Миссис Блэк считала, что таинство супружеского соития должно свершаться под покровом ночи в полной тишине. И что приличные женщины не должны чувствовать греховное наслаждение от подобных соитий. Эти же грешники Бога не боялись, постороннего присутствия в доме не стыдились и, по мнению миссис Блэк, вели себя, как обезьяны, у которых мистер Фицджеймс набрался манер в своих заморских странствиях. Однако ей приходилось смирять бушевавший в груди праведный гнев, поскольку несколькими месяцами ранее она сидела без работы и без денег и не собиралась терять столь долгожданное место. Всё, что она могла себе позволить — это не встречаться с хозяевами после их «обезьяньих оргий», когда даже воздух вокруг них, казалось, был наполнен запахом греха и похоти.       Пока Шарлотта собиралась, Джеймс послал Сьюзен за извозчиком. Сначала он отвёз Лотти к отцу. Убедившись, что старик Крейн дома и обменявшись с ним дежурными любезностями, он отправился в гости к брату, по дороге заехав в магазин игрушек за подарками для племянников.       Шарлотта первым делом направилась в свою бывшую комнату и собрала всякие необходимые мелочи и просто любимые безделушки. Вернувшись в гостиную, она устроилась на диване рядом с папой, привычно положив голову ему на плечо.       — Ну, и как тебе семейная жизнь? — спросил отец. — Муж не обижает?       — Что ты, папочка? Джеймс… Он такой… такой милый, — банально закончила она, так и не подобрав подходящего слова, чтобы выразить всё своё восхищение мужем.       — Я рад, что брак тебя не разочаровал, — сдержанно ответил отец.       Шарлотте показалось, что он несколько напряжён.       — Ну что ты, папа? Конечно, не разочаровал. Я…       Она хотела сказать: «Я так счастлива, папа!» Но что-то остановило её, как будто признать это вслух означало нарушить что-то в их с Джеймсом жизни. Поэтому после недолгой паузы Шарлотта закончила:       — Я довольна этим браком.       Отец покивал головой и сказал:       — Лотти, теперь, когда ты стала замужней женщиной, я могу тебе сказать нечто важное.       «Что-то касающееся интимной жизни? — подумала Шарлотта, тоже слегка напрягаясь. — Какие-то медицинские подробности?» Шарлотта с интересом взглянула на отца. Тот не обратил внимания на её взгляд, полностью погрузившись в собственные мысли. Казалось, Джордж Крейн мучился, не зная, как приступить к делу. Такая нерешительность была ему несвойственна, и Шарлотта ощутила укол беспокойства.       — Я считаю, что ты имеешь право знать. А я не имею права скрывать от тебя это.       Отец встал, прошёлся по комнате и, остановившись напротив сидящей Шарлотты, решительно произнёс, словно бросаясь вниз головой в ледяную воду:       — Ты не родная наша дочь, Лотти. Ты приёмная. Мы с мамой удочерили тебя, когда поняли, что собственных детей у нас не будет.       Шарлотта побледнела. Первой её мыслью было: «Надо же. Даже в этом мы с Джеймсом похожи». А отец продолжал:       — Я говорю тебе это не потому, что теперь, когда ты замужем, хочу снять с себя всю ответственность за тебя и переложить заботу о тебе на плечи мужа. Я хочу, чтобы ты знала — ты по-прежнему моя дочь, и я люблю тебя искренней отцовской любовью. Просто… просто такие вещи о себе человек должен знать, ты не находишь?       — Почему же ты не сказал мне об этом раньше?       — Видишь ли… Есть вещи, которые не должны знать невинные девушки, не состоящие в браке.       — Ты думаешь, я бы не поняла, что такое приёмная дочь? — усмехнулась Шарлотта.       — Не поэтому. Я думаю, ты бы поинтересовалась, кем были твои настоящие родители.       — И кем же они были?       — Твой отец был признанным ловеласом и сластолюбцем. Об этой порочной стороне его жизни было известно всем. Будучи женатым, он заводил романы со многими женщинами, которые влюблялись в него, как кошки. Ты — не единственный ребёнок, которого он прижил на стороне. Его законная супруга смотрела на эту так называемую «слабость» сквозь пальцы, очевидно, смирившись с неизбежным. Она всегда помогала пристраивать младенцев в хорошие семьи. Вот так ты и попала к нам…       По мере продолжения этого рассказа, Шарлотта становилась всё бледнее. Беспокойство в её душе медленно перерастало в панику. Её судьба оказывалась всё более и более похожей на судьбу Джеймса.       Она подняла глаза на отца и медленно произнесла:       — Ты… вы… Вы должны были рассказать мне об этом до брака. Я обязана была поставить в известность Джеймса… Он имел право знать, на ком женится. А теперь… Теперь выходит, что мы обманули его.       — Думаю, тебе вовсе необязательно рассказывать об этом мужу. Он любит тебя — этого достаточно. Я же собираюсь и дальше хранить эту тайну и унести её с собой в могилу.       «Но он-то рассказал мне о себе!» — чуть не воскликнула Шарлотта, но вовремя прикусила язык. Она дала Джеймсу слово не разглашать его секрет никому, даже отцу. Тем более что теперь, как оказалось, отец ей вовсе не родной. Шарлотта попыталась вспомнить, как звали отца Джеймса. Он говорил ей, да она забыла. Кажется, его имя — Джеймс. Потому что фамилию, которую она сейчас носит, ему дали, будто в насмешку. «Джеймс, сын Джеймса». «Словно кличка», — горько сказал он тогда, презрительно кривя свои тонкие красивые губы.       — Как звали моих родителей? — спросила Шарлотта, чувствуя, как страх внутри неё расползается, словно распускает у неё в душе свои мерзкие скользкие щупальца.       — Отца — Джеймс Гамбье. Он был английским посланником в Рио-де-Жанейро. Мать — Розалия ди Альмейда. О ней мне ничего не известно. А Джеймс Гамбье умер, кажется, в прошлом году.       Гамбье, Гамбье… Шарлотта лихорадочно пыталась вспомнить фамилию, которую назвал её муж. Кажется, это действительно был Джеймс Гамбье, но Шарлотта не могла поручиться наверняка. Господи… Только бы она ошиблась! Только бы ей показалось! Она не вынесет…       Отец, наблюдавший за выражением её лица, встревожился.       — Лотти, девочка моя! Ты не должна так переживать из-за этого. Ты не можешь отвечать за действия своих родителей. Тем более что родители у человека — те, кто его воспитали. Ты ведь не откажешься от меня из-за того, что не я дал тебе жизнь? Мы с Маргарет всегда любили тебя, как родную…       Кажется, Джордж Крейн сам испугался того, что наделал своей откровенностью. Он не ожидал увидеть такое отчаяние у неё на лице. Впрочем, Шарлотта попыталась взять себя в руки и нацепить маску невозмутимости. Ей даже удалось выдавить из себя улыбку. Когда Шарлотта заговорила, её голос был хриплым, но спокойным:       — Конечно… папа, — коротка пауза свидетельствовала о том, с каким трудом ей далось это «папа». — Ты всегда есть и будешь моим отцом. Я благодарна вам с мамой за то, что вырастили меня и воспитали. Ты всегда сможешь опереться на меня, как, надеюсь, и я — на тебя…       «Только почему ты не сказал мне всего этого раньше… папа?» — продолжила она мысленно свой монолог.       — Спасибо, Лотти, — Джордж облегчённо вздохнул, садясь рядом с дочерью и заключая её в объятия. — А Джеймсу не говори ничего, мой тебе совет. Думаю, ты справишься с этим знанием и в одиночку.       — Хорошо, папа, — послушно отозвалась Шарлотта, словно заведённая кукла, «жизнь» в которой закончится, как только пружина внутри распрямится до конца. — Я… пойду. Мне… мне нужно побыть одной. Чтобы обдумать всё это. Привыкнуть…       — Ты… уверена? — Джордж пытливо взглянул на дочь.       — Да, — твёрдо ответила она.       Старик Крейн втайне гордился дочерью, силой её характера и умением «держать удар», столь нетипичным для нежной барышни. Когда умерла её мать, которую — он знал — Шарлотта обожала, она на людях вела себя, как истинная леди, не проронив ни слезинки, не позволив ни единому чувству отразиться на лице. Он знал, каких усилий это стоило его эмоциональной, живой и по-южному темпераментной девочке. Когда, оставаясь одна дома, Шарлотта давала волю слезам — это было для Джорджа воистину невыносимо. Но, выходя в свет, она надевала на лицо маску чуть насмешливого спокойствия — и никто не догадывался, какие бури скрываются в глубине этой невозмутимой души.       Шарлотта не помнила, как она простилась с отцом, как уселась в его коляску, как вышла из неё и как попала в дом. Мир, привычный мир, в котором они с Джеймсом были так счастливы, дрожал и грозил вот-вот рухнуть. Шарлотта почти наверняка знала, что это должно произойти, но всё ещё цеплялась за призрачную надежду, что катастрофы не случится, что их с Джеймсом судьбы просто похожи и что он, вернувшись, назовёт ей другое имя. Стены этого мира дрожали, камни сыпались ей на голову с рушащегося потолка, а она продолжала удерживать сотрясаемое стихией здание голыми руками, кровоточащими от впившихся в них осколков её рушащихся надежд.       Машинально сбросив капор, манто и перчатки на руки открывшей ей Сьюзен, Шарлотта спросила:       — Мой муж дома?       Услыхав ответ:       — Нет, коммандер Фицджеймс ещё не возвращался, — бросилась в гостиную, на ходу сказав:       — Вы свободны, Сьюзен. Мне пока ничего не нужно.       И захлопнула дверь перед носом озадаченной горничной.       Время до прихода мужа Шарлотта провела, то мечась по гостиной, словно пантера по клетке, то усевшись в уголке дивана, согнутая пополам, словно от непереносимой боли, обхватив себя руками. «Когда же он придёт?!» — думала Шарлотта, сгорая от нетерпения и в то же время горячо желая, чтобы Джеймс не приходил как можно дольше. Её надежде на то, что всё благополучно уладится, оставалось жить ровно до прихода Джеймса, и Шарлотта разрывалась между желанием продлить её агонию и невыносимостью неизвестности.       За окнами быстро темнело. Шарлотта не зажигала лампу, не завешивала окон. Огонь в камине почти догорел, становилось холодно. Шарлотту била крупная дрожь, но она не замечала этого. Будто сквозь ватные затычки, она услышала стук в дверь, звук открываемого и вновь закрываемого замка, голоса… Дверь в гостиную распахнулась, пропустив внутрь полосу света из прихожей. Шарлотта подняла голову, увидела силуэт мужа в освещённом дверном проёме и выпрямилась, ожесточённо кусая губы и продолжая обнимать свои трясущиеся плечи.       Джеймс шагнул в гостиную, ни о чём не спрашивая, зажёг лампу, задёрнул шторы и захлопнул дверь перед носом с любопытством заглядывавшей в неё Сьюзен. И только после этого опустился на колени перед Шарлоттой, взял её ледяные ладони в свои и стал согревать их дыханием и поцелуями.       — Лотти, родная, что стряслось? — спросил он, прижимая её руки к своей груди и обнимая её трясущиеся плечи.       — Джеймс… — её голос был потерянным, как у испуганного ребёнка. — Джеймс… Скажи мне… Как звали твоего отца? Это важно…       Она замерла, уже зная ответ, но всё ещё продолжая надеяться на чудо.       — Джеймс Гамбье. Почему тебя это интересует?       Вот теперь, когда последняя надежда испарилась, словно дым, Шарлотта выпрямилась и перестала дрожать. Уставившись сухими глазами в одну точку, она произнесла безжизненным голосом:       — Сегодня мой отец поведал тайну моего происхождения. У нас с тобой так много общего, Джеймс… Даже слишком много. Тебе ведь доводилось слышать, что мы похожи? Так вот, похожим цветом глаз и волос, жестами и мимикой мы с тобой обязаны одному человеку. И этот человек — наш с тобой отец. Джеймс Гамбье.       Сказав это, Шарлотта засмеялась, сначала тихо, легонько сотрясаясь всем телом, потом громче, ещё громче, пока её хохот не перерос в истерику. Джеймс сгрёб её в охапку, пытаясь успокоить, но ни уговоры, ни объятия на неё не действовали. Тогда он бросился на кухню, зачерпнул в кружку воды и, вернувшись, выплеснул её на зашедшуюся хохотом и слезами Шарлотту. Та мгновенно замерла, обводя комнату безумным взглядом, который с каждой секундой становился всё более осмысленным. Сфокусировав его на Джеймсе, она произнесла:       — Прости меня. Не думала, что я такая истеричка.       Заглянув в кружку, которую Джеймс продолжал держать в руке, она вынула её из его внезапно ослабевших пальцев и выпила остатки воды. Во взгляде, который она подняла на Джеймса, было столько боли, что он не выдержал и опустил глаза. Джеймс не стал выяснять подробностей. Почему-то он сразу понял, что это — правда. Страшная правда, в один миг разрушившая их безмятежное счастье. Он лишь спросил:       — Почему он не сказал сразу? До свадьбы?       — Он, видите ли, не считал возможным говорить на такие темы с невинной девицей. Побоялся ткнуть меня мордой в грязь.       — А замужнюю женщину, значит, можно?       — Выходит, что так.       Джеймс глубоко вздохнул, сжав кулаки. Слова Шарлотты произвели на него эффект разорвавшейся рядом бомбы. Он был оглушён, подавлен, да что там? — просто убит. Любимая женщина, любимая до умопомрачения, оказалась его сестрой. Да будь они все прокляты — и их общий родитель, который щедро засеивал просторы планеты плодами своей неуёмной похоти, и её приёмный папаша со своей ханжеской моралью и этой чёртовой откровенностью. Раз уж не сказал правды сразу, мог бы и дальше таскать этот свой секрет в себе, не выволакивая наружу. А теперь… Что теперь?       Джеймс поднялся и медленно направился к камину. Его движения казались ему самому какими-то неестественными, деревянными. Он чувствовал эту скованность, разводя огонь и возвращаясь обратно, усаживаясь рядом с Лотти и не зная, что теперь делать — взять её за руку или обнять за плечи? Что теперь им можно, а чего нельзя?       Внезапно, как вспышка, с беспощадной яркостью Джеймса посетила мысль, что отныне он лишён всего того, чем они с Шарлоттой занимались целый месяц. Не будет больше поцелуев и исступлённых ласк, не будет «наказаний» и головокружительных оргазмов… Дрожащими пальцами Джеймс попытался ослабить галстук у себя на шее и, видимо, не сумел скрыть отчаяния на лице.       Рука Шарлотты легла поверх его ладони. Он замер в растерянности, а после, будто решив наплевать на все сомнения — что можно, а чего нельзя — сжал её пальцы и прикоснулся к ним губами.       — Что же нам теперь делать? — тихо произнесла Шарлотта. — Разводиться?       — Для развода нужна веская причина, — ответил Джеймс. — Наша, конечно, самая веская. Вот только стоит ли её делать достоянием?..       — Если мы признаемся, нам конец, — ответила Шарлотта. — Нас не примут ни в одном приличном доме. Мы станем изгоями для общества. Наше незнание не станет для нас оправданием. От нас отвернутся все. И… твоя карьера рухнет, Джеймс. Мы не можем этого допустить.       — Ещё одной уважительной причиной считается супружеская измена. Но обычно, если изменяет жена. На мужскую измену смотрят сквозь пальцы. Я не допущу, чтобы тебя обвинили в неверности и закрыли перед тобой двери всех приличных домов.       — А если… Если сказать, что я бесплодна и не смогу иметь детей? — с сомнением спросила Шарлотта.       — Это не причина. Раз Бог не даёт наследника — усынови чужого, — горько усмехнулся Джеймс.       — Господи, — с ужасом выдохнула Шарлотта. — А если я уже беременна?       От этой мысли Джеймс похолодел. Немного подумав, он сказал:       — Нам остаётся только одно, Лотти. Жить вместе и продолжать изображать счастливую супружескую пару.       — Но ведь это… Это нечестно… Это грех? — растерянно произнесла Шарлотта.       — Да, — согласился Джеймс. — У тебя есть другие предложения?       Она медленно покачала головой.       — Джейми… Почему Бог допустил это? Мы ведь с тобой ни в чём не виноваты. Ни в распутстве наших родителей, ни в нашем неведении. Но это будет считаться грехом, ведь правда же?       Губы Джеймса вновь искривились.       — Наверное, Он таким образом даёт нам понять, что мы — дети греха, и что, как бы мы ни стремились к чистоте, наш удел — грязь. Порочные дети порочных родителей… Мы пришли в этот мир уже с печатью греха, уже в грязи. Возможно, это знак, что нам не стоит и пытаться стать чище.       — Джеймс? — испуганно пролепетала Шарлотта. — Ведь мы не должны больше… Теперь, когда мы знаем…       — Не должны, — эхом отозвался Джеймс.- Только вот я не знаю, как втолковать ему, — он бросил взгляд вниз, — что он не должен реагировать на твоё присутствие. Я не знаю, как видеть тебя, слышать, ощущать рядом — и не хотеть тебя.       — И я не знаю, Джейми… Я же умру без твоих ласк. Я просто умру…       И она залилась слезами. Джеймс привлёк её к себе на грудь и тихонько гладил по волосам, вдыхая их запах, такой родной, в одночасье ставший мучительно недоступным. Его грудь разрывало от невыносимой боли. Он чувствовал себя вдовцом, внезапно потерявшим всё, что было так дорого.       — Где же ты раньше был, братик? — сквозь слёзы произнесла Шарлотта. — Я так мечтала о старшем брате…       — Мечты сбываются, — мрачно пошутил Джемс. — Зачем тебе старший брат?       — Ну как — зачем? Чтобы заботился. Защищал. Уму-разуму учил…       — Всё это я мог бы делать и как муж, — в его голосе было столько горечи, что у Шарлотты сжалось сердце. — И ещё много чего более интересного.       — Тебе… очень тяжело, когда я рядом?       — Да, — просто ответил он. — Но я постараюсь преодолеть это. Если, конечно, ты не захочешь…       Он потерянно смолк. Вот сейчас она возмутится, с криком вскочит на ноги и призовёт на его голову все кары египетские. Но Шарлотта ничего этого не сделала. Она задумчиво продолжала поглаживать его руку, положив голову к нему на плечо.       — Нет, Джейми… Я думаю, мы не должны. Когда мы ничего не знали, это был не наш грех. А теперь… — она тяжело вздохнула. — Теперь нам нужно побороть себя.       Они помолчали.       — Джейми, — Шарлотта приподняла голову и взглянула ему в глаза. — Если мы будем считаться мужем и женой… Но на самом деле мы — брат и сестра…       Она говорила несвязно, но Джеймс понимал, что она хочет сказать.       — И если кто-то из нас влюбится… Ведь мы не сможем быть с тем, кого полюбим?       — Я уверен, что после тебя не смогу быть рядом ни с одной женщиной, — сказал Джеймс, покусывая нижнюю губу. Господи, ну как? Как они могли быть такими слепыми и не заметить, насколько они похожи?!       Джеймс говорил просто, буднично, без надрыва, но Шарлотта отчего-то знала, была уверена, что в его словах — правда. Он и впрямь не сможет больше полюбить ни одну женщину. Он будет каждую сравнивать с Шарлоттой — и это сравнение всегда окажется в её пользу. Бедный Джеймс… А она? Разве она сможет полюбить кого-то, кроме него? Ведь он — самый лучший, самый желанный, самый-самый…       — А если ты полюбишь достойного человека… — продолжил Джеймс. — Что ж… Я буду не против. Я дам вам возможность быть вместе, не стану мешать. И, если у вас родится ребёнок, признаю его своим законным наследником, дам своё имя и буду растить, как собственного ребёнка.       — Джеймс! — Шарлотта залилась слезами. — Джейми… Какой же ты благородный… Я люблю тебя, Джейми… Тебя одного. Мне никто не нужен. Если не ты — то и никто.       Она обняла Джеймса. Тот прижал к себе её сотрясаемое рыданиями, такое любимое и отныне недоступное тело… Словно в забытьи, он стал гладить его — и касания этих рук становились всё более жаркими и требовательными, а утешительные прикосновения губ к её глазам превратились в горячие страстные терзания её жадных губ. Шарлотта на секунду отстранилась от него и, внимательно вглядываясь в лицо, произнесла хриплым от страсти голосом:       — Мы сумеем стать братом и сестрой. Но не сегодня, Джейми. Сегодня мы должны выполнить свои обещания, которые дали друг другу утром. И пускай это — грех. Мы- порочные дети порочных родителей. Так насладимся же своей порочностью.       — Да будет так, — глухо произнёс Джеймс, с треском разрывая застёжку её корсажа.       Несколько пуговиц оторвались и со стуком покатились по полу. Шарлотта сорвала с него сюртук и дрожащими от нетерпения пальцами принялась расстёгивать жилет.       Эту ночь они запомнили на всю жизнь — самую страстную, самую горькую и самую блаженную ночь своей супружеской жизни. Их последнюю супружескую ночь, после которой каждый будто овдовел, потеряв супруга, но обретя он — сестру, а она — брата.       Все последующие дни, проведённые в Брайтоне, чета Фицджеймсов старалась не появляться в обществе. Горничные доносили до своих хозяев рассказы Сьюзен и миссис Блэк о том, что теперь супруги спят в отдельных комнатах, а миссис Фицджеймс явно чувствует себя неважно. Брайтонское общество было уверено, что Шарлотта готовится подарить Джеймсу наследника. К счастью, оказалось, что Бог уберёг их от беременности, однако знать об этом брайтонским сплетницам было не обязательно. Джеймс и Шарлотта теперь пытались держаться подальше друг от друга и от всевидящих салонных кумушек. Конечно, они могли бы наигранно улыбаться, шутить и делать вид, что счастливы, однако их потухшие взгляды, несомненно, сразу же выдали бы их.       Для Уильяма и Бет перемена в состоянии Джеймса и его супруги тоже не осталась незамеченной. Однажды, когда Джеймс пришёл к ним в гости один, без Шарлотты, Уильям поинтересовался причинами такой перемены. У Джеймса от брата не было тайн, тем не менее, он долго сомневался, доверять ли ему эту. Но, увидев искреннюю тревогу Уильяма и зная, что на него можно положиться, признался ему во всём.       Брат пришёл в ужас от услышанного. Он был расстроен, полон сочувствия, и Джеймс пожалел, что взвалил на плечи Уильяма эту ношу. Поначалу Уильям пытался искать пути выхода из сложившейся ситуации, но вскоре понял, что Джеймс прав, и развод в их случае грозит полным крахом его карьеры и потерей положения в обществе как Шарлотты, так и самого Джеймса. Сейчас это было тем более неуместно — Джеймс получил письмо из Адмиралтейства, в котором ему предлагалось занять пост капитана «Эребуса» — флагманского корабля экспедиции, направлявшейся на поиски Северо-Западного прохода. Начальником экспедиции Адмиралтейство видело сэра Джона Франклина, его первым заместителем — капитана Френсиса Крозье. Таким образом, Джеймсу предлагалось стать третьим лицом предстоящей экспедиции, что никак не ущемляло его самолюбия. Он был согласен с выбором Адмиралтейства. Всё-таки и Франклин, и Крозье обладали большим опытом полярных исследований, который у него самого полностью отсутствовал. И он был рад набираться этого опыта под руководством столь знаменитых полярников.       Тот факт, что их плотский союз не увенчался беременностью, принёс облегчение обоим. Каждый день видеть плод своего греха, сознавать, что навлекли проклятие на крохотное существо, которое ни в чём не виновато… Это было бы дополнительной мукой и вечным напоминанием о перенесённой ими боли.       Их с Шарлоттой сборы были недолгими. Фицджеймсы покидали Брайтон без сожаления. Дом, в котором они провели столько счастливых часов в качестве супружеской пары, стал для обоих невыносим. А предстоящая разлука давала надежду на то, что их молодые горячие тела наконец-то успокоятся и смогут принять друг друга в качестве брата и сестры.