Нам вместе быть...

      Лондон встретил чету Фицджеймс грязным снегом под ногами, промозглыми туманами и свинцовыми тучами на низком небе. Однако, несмотря на мрачность обстановки, оба, к своему удивлению, почувствовали некоторое облегчение.       Приехав в Лондон в конце января, Фицджеймсы сняли квартиру в самом приличном из районов, находящихся вблизи Вулвича. В их квартире было две отдельных спальни и гостиная, служившая столовой. Пожилая экономка миссис Мэдисон оказалась женщиной немногословной, зато весьма сведущей в ведении домашнего хозяйства. Совмещая обязанности горничной и кухарки, она стала добрым духом их дома, сохраняя при этом полнейшую невозмутимость. Впрочем, кто знает, как бы она реагировала, окажись на месте миссис Блэк. К её счастью, «супруги» Фицджеймс вели себя тихо, спали в разных комнатах и поводов к осуждению не давали.       Сразу по приезду Джеймс встретился с несколькими старыми друзьями, включая младшего Барроу, и получил приглашения к ним в гости, которые они с Шарлоттой не преминули принять. Общество встретило «супругов» Фицджеймс благосклонно — они умели производить приятное впечатление. Они чувствовали себя в Лондоне намного свободнее, чем в Брайтоне. Не нужно было изображать радость там, где её не было и цеплять на лица маски счастья и довольства, чтобы скрыть под ними бездну отчаяния. Достаточно было дежурных улыбок да умения поддержать светский разговор, чтобы у окружающих не возникало желания задаваться вопросами — отчего у миссис Фицджеймс такие грустные глаза. Здесь никто не знал, каким счастьем сияли раньше эти глаза — и это было хорошо.       Седьмого февраля 1845 года Джеймс Фицджеймс наряду с сэром Джоном Франклином и Френсисом Крозье получил официальное назначение. Ещё до этого торжественного момента, который был обставлен ничуть не торжественно, а наоборот, уныло и буднично, его друг, молодой Барроу с хохотом рассказывал Джеймсу о собеседовании с Франклином:       «- Но вам же шестьдесят лет!» — восклицал он, передразнивая лорда Хэддингтона, как будто сам присутствовал при этом разговоре.       «- Нет, мне только пятьдесят девять», — изображал он Франклина, гордо выпятив грудь вперёд.       — Все единодушны во мнении, что, если Франклина не назначить руководителем экспедиции, он так расстроится, что его душа тут же отлетит к небесам, — заключил Барроу.       Сэр Джон Франклин оказался крепким и весьма милым человеком, сразу проявившим к Джеймсу отеческую заботу и внимание. Как только они все втроём покинули Адмиралтейство, сэр Джон пригласил их с Крозье на ужин, Джеймса, разумеется, с супругой. В общих чертах обсудив планы по подготовке к экспедиции на ближайшие дни и приблизительно распределив обязанности, они расстались до вечера.       Придя домой, Джеймс поделился с Шарлоттой впечатлениями о посещении Адмиралтейства и о тех, с кем ему отныне предстояло работать бок о бок.       — Сэр Джон — добродушен, но не мягкотел. Он отнёсся ко мне весьма по-отечески. Обещал поддержку и помощь во всех вопросах, каковые могут возникнуть в ходе подготовки. Крозье… Он показался мне мрачноватым и несколько неловким. Он неразговорчив, очевидно, привык больше общаться с матросами, чем вращаться в обществе. Но, скорее всего, как знатоку своего дела, ему цены нет. Во всяком случае, сэр Джон относится к нему с большим уважением. Ну, скоро ты сама их увидишь. Мне будет интересно узнать твоё мнение о них. Ты ведь практически никогда не ошибаешься в людях. Во всяком случае, за то время, что мы знакомы, все твои суждения о них всегда оказывались верными.       Следующий вечер чета Фицджеймс провела в доме сэра Джона Франклина, который с удовольствием представил их своей энергичной жене леди Джейн и племяннице мисс Софии Крэйкрофт. Джеймс и Шарлотта понравились леди Джейн — доказательством тому послужило приглашение в её будуар для осмотра личной коллекции, что служило у миссис Франклин знаком доверия и одобрения новых знакомых.       София Крэйкрофт была мила, благожелательна и время от времени бросала на Джеймса быстрые взгляды, недвусмысленно говорившие о том, что он ей понравился. Впрочем, это не помешало Шарлотте поболтать с ней о всяких пустяках, не обращая внимания на уколы ревности, которых она не испытывала раньше, пока считала Джеймса мужем, когда все женщины Брайтона сходили по нему с ума. Шарлотте с трудом приходилось учиться смирению, постоянно напоминая себе, что самый красивый мужчина Военно-морского флота Её Величества приходится ей братом, а не мужем. Однако ревность её от этого становилась лишь сильнее, причиняя Шарлотте страдания тем более невыносимые, что их приходилось скрывать от Джеймса.       Капитана Крозье на этом вечере не было. На вопрос Джеймса, где он, сэр Джон переглянулся с женой, развёл руками и слегка покачал головой. От Шарлотты не укрылось, что София при этом опустила голову. Леди Джейн решительно произнесла:       — Френсис просил передать, что сегодня не сможет прийти. Дела задержали его в Вулвиче. Он искренне сожалеет и надеется, что у него ещё будет возможность познакомиться с вами поближе.       При этих словах София облегчённо вздохнула. Конечно, ни она, ни её тётушка не собирались посвящать посторонних в то, что произошло вчера вечером. А собственно, ничего и не произошло. Просто Френсис в очередной раз сделал предложении Софии Крэйкрофт. А она в очередной раз ему отказала. И теперь, скорее всего, капитан Френсис Крозье пытался справиться с этим самым простым и знакомым ему способом — накачивался виски у себя дома либо в наиболее грязном и мерзком портовом кабаке. Но, разумеется, посторонним об этом знать не обязательно.       Вернувшись домой, Джеймс уселся на диван в гостиной и с интересом воззрился на сестру:       — Ну, что скажешь? Как они тебе?       — В семье Франклинов глава — леди Джейн, — уверенно произнесла Шарлотта. — Судя по всему, она — женщина страшно амбициозная. И именно из-за своей амбициозности проталкивает и пропихивает сэра Джона везде и всюду. Наверное, она жалеет, что родилась женщиной. Иначе сама бы возглавила эту экспедицию.       Джеймс улыбнулся, представив суровую деятельную леди Джейн на капитанском мостике, орущую во всю мочь: "Трави шкоты, морского дьявола вам в печёнки!"       — А сэр Джон? — спросил он.       — Сэр Джон любит свою жену. И чувствует себя несколько виноватым в том, что не сумел достичь того положения, которое соответствовало бы её претензиям. И то, что он возглавит экспедицию — как раз попытка оправдать-таки её ожидания. Мне кажется, он не слишком станет вникать в вопросы подготовки экспедиции. Я имею в виду — в самые насущные практические детали. Этим придётся заниматься вам с Крозье. Кстати, очень жаль, что его не было. Мне бы хотелось познакомиться с человеком, с которым тебе предстоит так тесно взаимодействовать.       — Думаю, это случится совсем скоро, — ответил Джеймс. — А что скажешь о мисс Крэйкрофт?       — Что ты ей нравишься, — улыбнулась Шарлотта. — И, если бы не я, она была бы посмелее. Моё присутствие рядом с вами отныне — залог вашей нравственности, коммандер Фицджеймс.       Её улыбка стала ещё шире. Джеймс схватил лежавшую на диване маленькую подушку и запустил в Шарлотту. Та с хохотом пригнулась, и подушка улетела в дальний угол гостиной.       — Вы собираетесь препятствовать мне в устройстве моей личной жизни, миссис Фицджеймс? — с напускным возмущением воскликнул он.       — Именно так, — ответила Шарлотта, подбирая подушку и запуская её в Джеймса. Тот поймал подушку на лету и положил на место.       — А если серьёзно, — Шарлотта уселась рядом с ним на диван, — мне показалось, что они, все трое, знают, отчего отсутствовал Крозье. И это не какие-то там дела, а некий их семейный секрет, который они не захотели делить с посторонними.       — Ну да Бог с ними, — ответил Джеймс. — Надеюсь, мы сработаемся. Хотя мне показалось, что я капитана Крозье несколько… раздражаю.       — Почему?       — Видимо, я кажусь ему везунчиком, которому всё даётся слишком легко. Не забывай — он ирландец. А чтобы пробиться наверх, ирландцу нужно приложить в несколько раз больше усилий, чем любому другому подданному Её Величества. ***       Первое знакомство Джеймса с кораблём, которым ему предстояло командовать, состоялось на следующий день в доках Вулвича, где 378-тонный красавец «Эребус» проходил подготовку и переоборудовался для плавания в Арктике. Корабль был на тринадцать лет моложе самого Джеймса, зато, в отличие от него, имел опыт плаванья в полярных водах. И, несмотря на то, что сейчас он стоял без мачт и такелажа, с развороченным трюмом, куда вскоре должны были поместить двигатель, купленный у Лондон-Бирмингемской железной дороги, Джеймс влюбился к него сразу, с первого взгляда.       В первый же день он облазил его весь, от носа до кормы. Побывал в трюмах, проследил за установкой труб, по которым будет циркулировать горячая вода, чтобы экипаж не страдал от жуткого арктического холода. Это порадовало Джеймса — он ненавидел замерзать. Джеймс посмотрел, как продвигаются работы по укреплению корпуса, чтобы судно могло продвигаться во льдах. Осмотрел кладовые и жилые помещения, многие из которых ещё требовали ремонта.       Да, Джеймс Фицджеймс влюбился в этот корабль. И, кажется, корабль ответил ему взаимностью, потому что, сходя на берег, Джеймс почувствовал единение с судном — ощущение эфемерное, метафизическое, которое трудно передать словами, но которое испытывает каждый капитан, если корабль «принимает» его, признаёт «своим». Теперь они с «Эребусом» были одним целым — каждый стал частью, продолжением другого. И Джеймса этот факт очень радовал.       Пятнадцатого февраля вышло официальное решение об организации экспедиции с целью поиска Северо-Западного прохода. Газеты сообщили об этом с необходимым в таких случаях пафосом, перечислив высшее руководство будущей экспедиции со всеми их заслугами и достижениями, описали корабли, которым предстоит выполнить столь грандиозную задачу и объявили о наборе персонала — отважных смельчаков, желающих потрудиться во славу родины.       Именно этим — отбором кандидатов в состав экспедиции — и предстояло заняться коммандеру Фицджеймсу. Для этого в Вулвиче имелась малюсенька контора, в которой едва могло поместиться три человека, письменный стол, пара стульев, два табурета и шкаф с бумагами. К счастью, помещение отапливалось небольшой печкой, иначе находиться в нём долгое время было бы просто невыносимо. Особенно для теплолюбивого Джеймса, вынужденного день за днём разговаривать с многочисленными кандидатами с целью выяснения их профессиональных навыков, а также физических и моральных качеств, необходимых для длительного пребывания в суровых полярных условиях.       Стоит заметить, что претендентов оказалось действительно много. Измученные вынужденным бездельем и, как следствие — безденежьем, моряки шли в контору пачками, предлагая свои услуги. Отыскать в этом потоке тех, кто принесёт максимальную пользу, оказалось непросто.       В первый же вечер Джеймс вернулся домой бледный, с усталым лицом и раздражённо сжатыми губами. На вопрос Шарлотты:       — Что случилось, Джейми? — он потёр лоб, откинулся на спинку дивана и, прикрыв глаза, произнёс, больше обычного растягивая слова:       — Устал. И голова болит. Ну и работёнка… Ты себе не представляешь, сколько народу сегодня толпилось в моей конторе. Они все хотят попасть в экспедицию. Поэтому все наперебой расхваливают себя. Едва не бьют кулаками в грудь и не вопят: «Выбери меня! Выбери меня!» К концу дня я уже не соображал, кто из них говорит правду, а кто просто бахвалится.       — Бедный Джейми… — Шарлотта уселась рядом и притянула его голову к себе на плечо.       Её ласковые поглаживания были невинными и приятными. Джеймс закрыл глаза и с удовольствием почувствовал, как головная боль слабеет.       — Мне бы твоё умение с первого взгляда разбираться в людях, — вздохнул Джеймс. — Допустим, их профессиональные навыки так не узнаешь. Но хотя бы понять, что он за человек. И врёт ли или говорит правду, расписывая, какой он умелец в своём деле.       — Хочешь, я помогу тебе в этом? — спросила Шарлотта.       — Как? Каким образом? — недоверчиво воскликнул Джеймс.       — Я могу сидеть с тобой в конторе и слушать претендентов, — ответила она. — И записывать на бумажке свои выводы по каждому, а потом показывать тебе.       — Эх, если бы это было возможно, — с сожалением вздохнул Джеймс. — Однако женщине не место в конторе, занимающейся набором персонала на военные суда.       — А если я буду в мужской одежде? Чтоб никто не догадался, что я женщина? — глаза Шарлотты озорно сверкнули. В голосе послышались задорные нотки, которые Джеймс так любил и которых не слышал с тех пор, как перестал быть её мужем.       Он поднял голову и взглянул на неё с недоверчивой улыбкой.       — Чёрт… Заманчиво! — он тихонько хохотнул.       Дух авантюризма в нём вновь поднимал голову. Предложение Шарлотты сулило приключение, по которым Джеймс скучал в своей сухопутной жизни.       — А ну-ка, пойдём, посмотрим, что из моих вещей можно для этого приспособить?       Джеймс забыл и про усталость, и про головную боль. Они с Шарлоттой, точно расшалившиеся дети, вскочили с дивана и чуть ли не вприпрыжку бросились в его комнату. Джеймс распахнул шкаф, перебрал несколько комплектов одежды на вешалках…       — Нет, это всё не то, — сказал он и полез под кровать за стоявшим там чемоданом. Раскрыв его, Джеймс порылся в старых вещах и вытащил брюки и китель, которые носил, ещё будучи мичманом и до сих пор, неизвестно зачем, таскал с собой на дне чемодана.       — На-ка, примерь, — он бросил вещи на кровать.       — Рубашку, дай, — попросила Шарлотта.       Джеймс открыл шкаф, взял с полки первую попавшуюся рубашку и протянул ей. Шарлотта сгребла вещи в охапку и ушла в свою комнату. Там она торопливо сняла платье, радуясь, что на ней нет корсета. Сегодня вечером она не собиралась никуда идти и не ждала гостей, а потому могла позволить себе такие вольности. Швырнув платье на кровать, она взяла рубашку Джеймса и прижалась к ней лицом. Рубашка была чистой и тщательно выглаженной, но его неуловимый запах оставался в ней даже после стирки. Шарлотта вдохнула его всей грудью, задрожала и едва не расплакалась, с новой силой ощутив свою потерю. Однако быстро взяла себя в руки, надела вещи Джеймса, которые оказались ей лишь слегка великоваты, подвернула брюки и вышла в гостиную.       Джеймс ждал её, сидя на диване, положив рядом старую фуражку без кокарды. Увидав вошедшую Шарлотту, он поднялся ей навстречу, улыбаясь, взял за плечи и развернул лицом к свету.       — Нет, ну вы только взгляните на этого чудесного мальчишку! — воскликнул он, любуясь Шарлоттой. — Какой симпатичный юнга живёт со мной бок о бок. А я и не знал!       С этими словами Джеймс подвёл её к зеркалу и надел на голову фуражку, скрывая собранные в узел волосы у неё на затылке. Шарлотта улыбнулась. Из зеркала на неё глядел мальчишка с довольно нахальным лицом и немного грустными глазами.       — Ты прелесть, — произнёс Джеймс, стоя рядом и глядя на её отражение. — Жаль, что ты родилась не мальчиком.       Он вздохнул. Шарлотта, не отрываясь, смотрела в глаза его отражению. Внезапно её погрустневший взгляд вновь вспыхнул озорными искрами. Она повернулась к Джеймсу и сказала:       — Джейми, выполни мою просьбу! Я хочу посмотреть, какая бы из тебя получилась девушка. Раз уж мы затеяли этот маскарад…       — Ты хочешь…       — Да-да, — закивала головой Шарлотта. — Примерь моё платье. Пожалуйста!       Джеймс широко улыбнулся и тряхнул волосами, так красиво упавшими ему на лоб.       — Хорошо, — кивнул он. — Где твоё платье?       — В моей комнате на кровати, — лукаво улыбнулась Шарлотта.       Джеймс скрылся за дверью её спальни. Снятую одежду он аккуратно повесил на стул, оставшись в одних носках и подштанниках. Он сгрёб платье Шарлотты и, точно так же, как она в его рубашку, уткнулся в него лицом. Её запах ощущался настолько явственно и был таким желанным, что у Джеймса невольно шевельнулась мгновенно восставшая плоть. Усилием воли Джеймс подавил этот порыв, уже жалея, что согласился участвовать в маскараде. Однако рассудив, что в платье его желание останется незаметным, он с трудом натянул его на себя. Ткань местами потрескивала, но держалась. Джеймс был выше Лотти и шире в плечах, но стан его был почти так же строен, как у неё. Кое-как застегнув пуговицы на корсаже, Джеймс вернулся в гостиную.       При виде него глаза Шарлотты широко раскрылись.       — Господи! Джейми! Какая же ты красавица!       Они оба подошли к зеркалу и встали рядом, вглядываясь в отражения. Хорошенький, немного субтильный мальчик и несколько крупноватая, но симпатичная девушка. В декольте платья были видны редкие волоски на груди Джеймса и три тонких шрама — параллельные полосы, начинавшиеся почти на самом плече и скрывавшиеся за вырезом платья. Шарлотта знала — это следы когтей гепарда, которого Джеймс от скуки притащил на корабль и держал там вместо домашней кошки, совсем забыв, что ни одна кошка не потерпит, чтобы её дёргали за хвост.       Шарлотта медленно повернулась к нему. Её взгляд затуманился. Сейчас она была не здесь, а в том счастливом, недалёком, но безвозвратно ушедшем прошлом, когда она так любила целовать эти шрамы. Эти и другие, скрытые сейчас тёмно-бордовой тканью платья. Словно в забытьи, Шарлотта коснулась кончиками пальцев его шрамов. Джеймс вздрогнул, закусил губы, не проронив при этом ни звука. Они оба застыли в каком-то болезненном оцепенении, длившемся всего несколько секунд… Или целую вечность.       Внезапно Шарлотта задрожала, её лицо исказила страдальческая гримаса, она резко отдёрнула руку, развернулась и бегом бросилась в свою комнату. Первым порывом Джеймса было броситься за ней. Но он не стал этого делать. Он знал, что Шарлотта будет долго рыдать, уткнувшись лицом в подушку. Ему так хотелось обнять её, успокоить, утешить… Но он знал также, что этого делать нельзя. Если сейчас он войдёт к ней, то уже не сможет покинуть комнату. Он останется с нею на всю ночь. А этого допускать нельзя. Иначе все их усилия пойдут насмарку. А усилия эти были воистину нечеловеческими.       Джеймс стащил платье, проклиная себя за то, что согласился на эту авантюру. Он оставил его до утра у себя в комнате, чтобы миссис Мэдисон не пришлось ломать голову, отчего её хозяйке взбрело в голову раздеться в гостиной.       Утром Джеймс, измученный снами, главной героиней которых была, разумеется, Шарлотта, вышел к завтраку первым. Он сидел за столом, вяло ковыряя ложкой овсянку, которую миссис Мэдисон считала своим долгом неизменно подавать на завтрак, когда Шарлотта вышла из своей комнаты — бледная, с тёмными кругами под глазами, но в идеально подогнанной по размеру форме. Волосы она собрала в тугой узел на макушке, чтобы легко спрятать их под фуражку. Джеймс одобрительно кивнул ей, молча отнёс платье в её комнату и так же молча выставил перед ней ботинки, которые нашёл среди своих вещей. Ботинки, разумеется, оказались велики. Но по дороге в Вулвич Фицджеймсы заглянули в обувную лавку — и вопрос с ботинками был решён. ***       Первый же день совместной работы с Шарлоттой принёс Джеймсу невероятное облегчение. Теперь его деятельность приобрела более спокойный и упорядоченный характер. Пока Джеймс задавал очередному соискателю стандартные вопросы, Шарлотта тихонько сидела, примостившись у краешка стола, что-то записывала на листе бумаги с деловым видом, будто вовсе не обращая внимания на претендента и лишь изредка поднимала на него глаза, делая вид, что задумалась о чём-то. Сидевший напротив человек, разумеется, не подозревал, что в такие моменты мальчишка-секретарь пытливо разглядывает его, пытаясь понять, что скрывает внешность кандидата и насколько всё то, что он говорит о себе, соответствует действительности.       В конце собеседования Шарлотта клала перед Джеймсом листок с именем и фамилией, должностью, на которую претендовал человек и кратким описанием собственных впечатлений, оставленных им в ходе беседы. Джеймс бегло просматривал написанное, сверял её впечатления со своими собственными и принимал решение, опираясь на их обобщённые выводы, а также рекомендации, предоставленные кандидатом.       Время до обеда пролетело для Джеймса значительно быстрее. Домой они возвращались усталые, но довольные.       — Тебе не надоело? — спросил Джеймс, когда они с Шарлоттой тряслись в кэбе по гулкой мостовой, покрытой полураскисшим грязным снегом пополам с водой.       — Нет, что ты? Мне интересно. Скажи, Джейми, а твои впечатления совпадают с моими?       — По большей части, — отозвался Джеймс. — Насчёт Томаса Берта у меня есть сомнения. Он кажется старательным и исполнительным, но…       — Но что-то не так, а что — непонятно, — закончила Шарлотта.       — И рекомендации у него какие-то обтекаемые, — продолжил Джеймс. — Как будто тот, кто их писал, делал это неискренне, через силу. Но придраться там не к чему.       — Ой, Джейми, ну их всех! Давай выбросим их на время из головы. Я есть хочу! А ты?       — Я тоже, — его взгляд невольно теплел, когда он смотрел на Шарлотту. Какая же чудесная у него сестрёнка! Он был бы счастлив иметь такую, если бы не узнал, какова она в постели. А теперь тот факт, что она его сестра, приносил Джеймсу только боль, которая периодически усиливалась в моменты наподобие тех, что они пережили вчера. Чёртов папаша Гамбье! Встретить бы его, заглянуть в его бесстыжие глаза… Судя по всему, у них с Лотти его глаза, потому что похожи… Господи, как он не заметил, что они и впрямь похожи? Его оправдывает только тот факт, что он был влюблён. Он и сейчас в неё влюблён и прилагает героические усилия, чтобы сделать эту любовь только братской — и никакой более.       — А как насчёт завтра? Ты и дальше будешь помогать мне? — поинтересовался Джеймс.       — Конечно, Джейми. Что за вопрос?       Она улыбнулась, отчего Джеймс испытал прилив горячей нежности. Пожалуй, слишком горячей…       После обеда Шарлотта осталась дома, а Джеймса ждали другие дела.       На следующее утро они вдвоём вновь сидели в конторе и принимали посетителей. Спустя пару часов после начала работы, когда в череде соискателей наметился перерыв, Джеймс потянулся, так что суставы захрустели, встал из-за стола, подбросил в печку дров и сказал:       — Лотти, я выйду на минутку. Если кто-то придёт — пускай ожидают.       — Хорошо, Джейми, — кивнула Шарлотта, которая уже успела сбегать туда, куда направлялся брат и теперь ставила на печку чайник, привезённый из дому, без которого вчерашний день показался им довольно скучным и холодным. Вместе с чайником они привезли с собой банку хорошего индийского чая и коробку печенья.       Дверь за Джеймсом закрылась. Шарлотта повернулась к печке и положила руки на медленно нагревающийся чайник. Она не сразу отреагировала, услыхав у себя за спиной звук открываемой двери. Джеймс не мог вернуться так быстро. «Значит, посетитель», — подумала она.       Повернувшись лицом к двери, Шарлотта увидела перед собой коренастого мужчину средних лет с обветренным лицом и внимательным взглядом цепких строгих глаз. Его шинель и фуражка были похожи на те, которые ежедневно носил Джеймс, только более потрёпанные жизнью, из чего Шарлотта сделала вывод, что стоявший перед нею человек носит чин не ниже коммандера. По логике вещей, это, скорее всего, был капитан Крозье, с которым ей до сих пор не довелось познакомиться.       Скользнув взглядом по Шарлотте, вошедший произнёс хрипловато, но отчётливо:       — Мне нужен коммандер Фицджеймс. Где он?       Лёгкий ирландский акцент, с которым говорил посетитель, подтвердил её догадку.       — Он вышел на пару минут, сейчас придёт, — ответила Шарлотта, внимательно разглядывая собеседника. — Присаживайтесь, подождите его.       Шарлотта указала мужчине на стул, куда обычно усаживались все посетители. Офицер проигнорировал это приглашение и строго уставился на Шарлотту.       — Юнга?       — Я… — замялась девушка. — Да-а…       — Что вы мямлите, как девица на выданье? — рявкнул офицер, с раздражением разглядывая нежную кожу лица мальчишки, внезапно вспыхнувшие румянцем щёки и холёные маленькие кисти рук. — Вы что, не знаете Устава? Почему не представились старшему по званию?       — Я…       Шарлотта растерянно моргнула длинными ресницами и закусила нижнюю губу, не зная, что сказать. Она совершенно позабыла, что сейчас выглядит, как молодой парень, именно поэтому с ней разговаривают так грозно и нелюбезно.       Вглядываясь в лицо мальчишки, Крозье отметил про себя, что тот чем-то похож на Фицджеймса, с которым он уже много раз сталкивался по работе в течение нескольких последних дней. «Наверное, какой-нибудь родственничек этого аристократа, которого он решил пристроить к делу, сулящему быструю и лёгкую славу. Все они сейчас кинутся в эту экспедицию, как на увеселительную прогулку. Почему бы не прокатиться с ветерком, зная, что проход почти у них в кармане? Да только вот некому им объяснить, что полярная экспедиция не может быть лёгкой прогулкой по определению. И этому изнеженному существу — тоже. Некому сказать, что мороз там абсолютно несовместим с этой нежной кожей, а хлопать ресницами чревато — примёрзнут к щекам после первого же взмаха».       — Доброволец? — с раздражением спросил Крозье. — Раньше нигде не служили?       — Никак нет, — Шарлотта немного оправилась от растерянности и постепенно возвращалась в образ юнги.       — Придётся сказать коммандеру Фицджеймсу, чтобы занялся воспитанием своего секретаря. И прежде всего, заставил выучить Устав флотской службы, несоблюдение которого грозит наказаниями — от нарядов вне очереди до порки.       Чайник на печке закипел. Крозье с удивлением заметил, что его слова произвели на мальчишку странное впечатление. Он молча улыбнулся, повернулся к печке, снял чайник и поставил его на стол.       — Вы ведь капитан Крозье? –спросила Шарлотта, насыпая в чайник заварку.       Тот слегка кивнул, ожидая, что ещё сотворит этот нахал, прежде чем окончательно выведет его из себя.       — Хотите чаю? — мягко улыбнувшись спросила Шарлотта.       Крозье открыл было рот, чтобы рявкнуть на этого женоподобного юнца, но почему-то передумал. Чаю действительно хотелось — он продрог. Сырая лондонская стужа проникала под шинель и пробирала до костей. Крозье молча кивнул, думая о том, что, когда появится Фицджеймс, он выскажет ему всё о его умении поддерживать дисциплину среди подчинённых.       Джеймс вернулся, когда Шарлотта уже поставила на стол две имеющиеся в наличии кружки, сахарницу и единственную чайную ложку. Крозье обернулся на звук и встал навстречу вошедшему.       — Доброе утро, капитан Крозье, — поздоровался Джеймс. — Простите, что заставил вас ждать.       — Доброе утро, — буркнул Крозье в ответ. — Ожидание было недолгим, но несколько… раздражающим. Ваш юнга…       Джеймс метнул в Шарлотту быстрый взгляд. Она не представилась ему? Хочет подшутить над ним? Зная её живой, весёлый нрав, Джеймс не удивился бы. Но ему не хотелось самому участвовать в этой шутке. Или нет? Позлить Крозье, чтобы тот не забывал о его существовании? Джеймс не понимал, какой бес толкал его под бок всякий раз, когда он изображал перед Френсисом махрового аристократа, видя, насколько это его бесит.       Шарлотта резко прервала его размышления и тираду Крозье:       — Джеймс, я не успела представиться нашему гостю.       И, уже обращаясь к Крозье, заговорила быстро и взволнованно, словно спеша оправдаться в его глазах:       — Простите меня, капитан. Я не успела сказать вам… Сначала растерялась от вашего напора. А после… после включилась в игру. Поверьте, в мои намерения не входило посмеяться над вами или поставить вас в неловкое положение. Всему виной моя растерянность. Я забыла, что на мне мужская одежда. А когда вспомнила, стало неловко признаваться.       Сказав это, Шарлотта виновато опустила глаза, но тут же подняла их, пытаясь понять реакцию собеседника. Во время её монолога лицо Крозье выражало попеременно злость, удивление, смущение и недоверие. Но он быстро взял себя в руки, придав лицу невозмутимое выражение, однако настороженность, недоверие и какое-то мучительное напряжение по-прежнему прятались в глубине его серых глаз.       Джеймс был удивлён не меньше Крозье. Его насмешница-сестра, известная своим умением подтрунивать над окружающими, не упускавшая ни единой возможности пошалить и напроказить, на сей раз не воспользовалась таким прекрасным случаем, чтобы позабавить себя. Что это с ней? Не заболела ли?       Он с интересом наблюдал, как эти двое молча застыли друг напротив друга. Кажется, ни один из них не хотел опускать взгляд первым. Но щёки у обоих покрывались румянцем: у Шарлотты он был ровным и нежным, у Крозье на щеках выступили красные пятна. Губы Френсиса сжались, на скулах заходили желваки.       — Капитан, позвольте представить вам мою… — короткая, едва заметная пауза, — … жену — миссис Шарлотту Фицджеймс. Она помогает мне в качестве секретаря, любезно взяв на себя всю бумажную рутину.       — Вы неплохо устроились, коммандер Фицджеймс, — буркнул Крозье, отведя наконец взгляд от Шарлотты. — Интересно, как на подобную практику посмотрят в Адмиралтействе.       — Я надеюсь, они ничего не узнают, — беспечно улыбнулся Джеймс, — если, конечно, вы не доложите об этом.       Крозье посмотрел на Джеймса. Шарлотта, наблюдавшая за ним, уловила в этом взгляде какую-то усталую обречённость и тоску. Казалось, Крозье наскучил этот разговор и эти люди. Ему хотелось поскорее избавиться от них.       — Капитан Крозье, — голос Шарлотты был тихим и проникновенным. — Я искренне прошу у вас прощения за свою бестактность. И, дабы загладить свою вину, приглашаю вас сегодня к нам на ужин. Вы придёте?       Она легонько коснулась руки Крозье и заглянула ему в глаза. Он должен понять, что она говорит искренне, что нет в ней ни капли насмешки, желания унизить, оскорбить, посмеяться. Шарлотта поняла, что болезненное самолюбие ирландца, продирающегося по жизни сквозь сплошные тычки и уколы, наносимые этому самолюбию, с трудом верит в искренность её раскаяния. Но для Шарлотты почему-то было очень важно, чтобы он не воспринял её, как холодную бездушную стерву. Чтобы он простил её.       Лёгкое прикосновение нежных женских пальцев к его загрубевшей руке, взгляд карих глаз, казалось, проникающий в самую душу, вызвал у Крозье странные чувства. Тепло в месте прикосновения он ощутил, как маленький взрыв, волны которого разлились по телу миллионами мелких покалываний, а взгляд глубоких карих глаз поразил своей искренностью. Неужели это не обычная женская игра? Не притворство с целью покорить, привлечь, заманить? Но зачем ей, красивой, молодой замужней женщине его покорять и заманивать? Чтобы ощутить свою власть и посмеяться над ним? Что-то в душе Крозье говорило, что всё не так. Но он боялся поверить этому голосу. А тепло от её касания продолжало разливаться по телу, бередя душу незнакомыми тревожными ощущениями.       Первым его порывом было ответить решительным отказом, сославшись на занятость. Он уже было открыл рот, чтобы произнести решительное: «Нет», но вместо этого с удивлением услышал собственный голос:       — Благодарю за приглашение. Я… приду.       Лицо Шарлотты просияло так, что Крозье почему-то почувствовал тихую радость от того, что не ответил отказом.       — Ой, как хорошо, — она едва удержалась, чтобы по-детски не захлопать в ладоши. — Приходите в семь часов. Джеймс, у тебя наши визитки?       Джеймс, с интересом наблюдавший за этой сценой, полез во внутренний карман шинели и достал кусочек картона со своим именем, званием и адресом, написанными красивым аккуратным почерком. Вручив его Крозье, он произнёс абсолютно искренне:       — Капитан Крозье, я буду очень рад, если наше знакомство станет более близким. Надеюсь, наше общество не покажется вам слишком… скучным.       — Не думаю, что люди, увлекающиеся подобными маскарадами, могут показаться… скучными, — буркнул Крозье.       — Но ведь это же всё для дела, — виновато произнесла Шарлотта. — Джеймс устаёт. Если я могу ему помочь, то почему бы и нет? Что в этом плохого?       — Ничего, мэм, — усмехнулся Крозье.       — Ой, чай остывает, — вдруг вспомнила Шарлотта, отворачиваясь от него быстрее, чем это было необходимо. Джеймс заметил — она сделала это, чтобы скрыть румянец, внезапно вновь заливший её щёки.       — Я думаю, вы выпьете его без меня, — сказал Крозье, вынимая из кармана скрученные в трубочку бумаги.             — Вот тут ведомость на поставку материалов для «Эребуса», — сказал он, обращаясь к Джеймсу. — Распишетесь и отправите людей на склад, чтобы получили. Проверьте наличие и отправьте ведомость в Адмиралтейство.       — Хорошо, капитан, — ответил Джеймс, углубившись в чтение документа. — А это ещё что такое? На кой чёрт нам…       — А это кто-то хочет под шумок сплавить нам то, что завалялось на складе и никому не нужно. Все любят деньги, — философски заметил Крозье.       — Чёрт! — тихонько выругался Джеймс и виновато взглянул на Шарлотту.       Та пожала плечами и развела руками — мол, ругайся, если надо. Налила в кружку чай и подала её Крозье со словами:       — Согрейтесь, капитан.       Тот принял кружку из рук Шарлотты, слегка коснувшись пальцами тыльной стороны её кисти. И вновь непонятная, необъяснимая горячая волна разлилась по его телу лавиной мелких иголочек. Он был почти уверен, что она испытала те же ощущения. Во всяком случае, взгляд её выражал то же самое, что было написано в его глазах. И виноватой в этих ощущениях была отнюдь не горячая кружка.       Они чуть не расплескали чай, одновременно вздрогнув от этого прикосновения. Шарлотта нехотя убрала руку. Крозье поднёс к губам кружку, сделал торопливый глоток, чтобы скрыть неловкость, обжёгся, едва не чертыхнулся и быстро поставил чашку на стол.       — Благодарю вас, — хрипло произнёс он, чувствуя жар во всём теле. Никогда глоток горячего чая не производил на него такого эффекта. — Я должен идти. До свидания.       — До вечера, — тихо ответила Шарлотта.       — Мы будем ждать вас, — откликнулся Джеймс, и впервые за несколько дней его аристократический выговор не показался Крозье таким раздражающим.       Когда дверь за ним закрылась, Джеймс налил себе чаю в пустую кружку и с интересом взглянул на Шарлотту.       — Что это было, сестрёнка? Что за пантомима, рассказанная языком взглядов и жестов? И почему ты отказалась от такого заманчивого розыгрыша буквально на полпути?       Шарлотта в задумчивости водила пальцем по краю кружки, из которой только что пил Крозье. Подняв глаза на Джеймса, она спросила:       — Ты видел, как он смотрел? Он - суровый морской волк, грозный капитан и всё такое… А у него глаза больной собаки. Разве можно насмехаться над человеком, у которого такие глаза?       Джеймс медленно покачал головой, продолжая внимательно разглядывать Шарлотту:       — Мне кажется, моя сестрёнка влюбилась. С первого взгляда.       — Не говори глупостей, — Шарлотта улыбнулась и попыталась запустить в Джеймса скомканным листом бумаги со стола. — Просто… Просто мне почему-то стало его жаль. Он такой… неприкаянный, что ли? Как бездомный пёс. Хочется приютить, накормить, отогреть…       Что-то в душе Джеймса отозвалось на её слова. Он понял, что, глядя на капитана Крозье, сам испытывал нечто подобное, только не мог выразить свои ощущения. Всё-таки у Шарлотты талант одной-двумя фразами давать ёмкую и образную характеристику человеку.       Странно, что он не ощутил ревности к Крозье, хотя его тело всё ещё время от времени продолжало желать Шарлотту, как женщину. Может быть, потому, что самого его тянуло к Крозье. Он хотел бы числить этого человека среди своих друзей.       — Ну, по крайней мере, накормить его тебе сегодня удастся, — пошутил Джеймс, чтобы отогнать эти странные мысли.       — Если он придёт, — кивнула Шарлотта. — Может ведь и передумать.       — Да кто бы отказался, если бы его пригласила такая женщина? — Джеймс потрепал её по щеке.       — Он — может, — задумчиво ответила Шарлотта. И, оживившись, добавила: — Но надеяться надо на лучшее. Поэтому я сейчас отправлюсь домой и прослежу за миссис Мэдисон, чтобы ужин оказался на высоте. Мне не хочется, чтобы капитан Крозье подумал, будто я такая же плохая хозяйка, как и юнга.       — А ты — плохой юнга? — с улыбкой поинтересовался Джеймс.       — Настолько отвратительный, что ему захотелось выпороть меня, — хохотнула Шарлотта.       — Что, так и сказал? — поднял бровь Джеймс.       — Так и сказал.       И они оба расхохотались, испытывая странное облегчение от того, что этот разговор закончился. ***       Капитан Френсис Родон Мойра Крозье с самого начала 1845 года пребывал в дурном расположении духа. Это не была его обычная меланхолия, к которой он привык, притерпелся и научился сосуществовать. Нет. Это была тоска иного рода — душевная боль, которая ощущалась, как физическая. Никаких внешних предпосылок для неё не было –явное горе в виде смерти близких или тяжёлой болезни тех, кто ему дорог, слава Богу, обходили капитана стороной. Но тяжесть в груди, подавленность и чувство беспросветности бытия засели внутри, точно зубная боль в сердце, отчего Френсису Крозье всё чаще приходилось прибегать к единственному, хоть и не слишком эффективному лекарству — виски. Он знал, что этот напиток для него губителен — врач предупредил его во время болезни, случившейся с ним года три назад. Тогда его прихватило настолько серьёзно, что он решил написать завещание. Всё обошлось, хотя Крозье запомнил этот первый звонок. Однако виски приносил хоть временное, но облегчение, а между призраком возможной физической боли и вполне реальной болью душевной Крозье предпочитал выбрать первое. И пусть его считают трусом и слабаком те, кто сами подобной боли не испытывал — ему было наплевать, если к вечеру его ненадолго «отпускало»       Пробуждение по утрам было мучительным. В голову сразу лезли самые чёрные мысли и самые печальные воспоминания. Хотелось выть в голос и биться головой о стену. Крозье вскакивал, быстро приводил себя в порядок и брался за дела. К счастью, с тех пор, как его назначили одним из руководителей экспедиции, дел этих набиралось достаточно много, чтобы он мог не обращать внимания на тяжесть в груди. К обеду становилось легче. Ну, а вечером можно было позволить себе принять «лекарство» и получить временную передышку до завтрашнего утра. Даже в аду бывают передышки…       Впрочем, сама по себе экспедиция эта стала для капитана Крозье новым источником, дополнительным стимулом меланхолии. Он точно знал, что самый близкий друг, человек, с которым его столько связывает, опытнейший полярник Джеймс Кларк Росс в эту экспедицию не поедет. Главным условием Энн Коулман, которой Джеймс сделал предложение руки и сердца, было требование больше никогда не участвовать ни в каких экспедициях. Росс дал ей слово с твёрдым намерением сдержать его. Френсис Крозье знал, что Джеймс никогда не нарушает своих обещаний. И всё же, несмотря ни на что, в его душе жила призрачная, хрупкая, совершенно иррациональная надежда на то, что Росс всё же возглавит грядущую экспедицию — и всё повторится, как тогда, в Антарктиде. Они будут вместе, скреплённые узами братства и взаимопонимания, и меланхолия, порождённая одиночеством, покинет его, оставшись на британском берегу.       Пока Россы жили в Блэкхите, в доме на Элиот-Плейс, Крозье бывал у них едва ли не каждый день. Он пытался ограничить свои посещения и приходить реже, но они оба — и Джеймс, и Энн, носившая домашнее прозвище Тот, — так настойчиво приглашали его не стесняться и приходить ежедневно и так искренне огорчались его отсутствию, что Крозье сдался. Перестав думать о том, что его присутствие мешает хозяевам, чьим гостеприимством он злоупотребляет, Френсис стал просто наслаждаться их обществом. Они давали ему иллюзию дома, семьи, того места, где его ждут, любят и всегда ему рады — то, чего у него не было никогда и о чём так тосковала его одинокая душа. Крозье понимал, что он греется у чужого очага, что всё это — лишь имитация того, чего он был лишён в реальной жизни, но не мог отказать себе в этой слабости — поверить иллюзии, пусть ненадолго, но окунуться в атмосферу любви, заботы и «нужности», необходимости кому-то. Рядом были люди, которым он, одинокий стареющий мужчина, был не безразличен, которые искренне интересовались его самочувствием, как физическим, так и душевным, с которыми можно было позволить быть собой, не опасаясь за последствия.       Когда в прошлом году у четы Россов родился сын, Френсис Крозье радовался не меньше счастливого папаши. Он любовался Тот, которой так к лицу было материнство. Он действительно ощущал себя членом семьи. Он отлично понимал своего друга, между морем и службой Её Величеству с одной стороны и любимой женой с другой, выбравшего второе. Он представлял себя на месте Росса. Если бы София согласилась выйти за него замуж на таких же условиях? Что выбрал бы он сам? Глядя на счастливую чету Россов, Френсис Крозье понимал — он тоже выбрал бы дом, семью и любовь. Все эти нежные взгляды, многозначительные улыбки, мимолётные прикосновения рук, дающие ни с чем несравнимое ощущение тайны, связующей супругов. Но София с завидным постоянством отказывала ему в этой милости. Тем больше Френсис ценил тепло, столь щедро отдаваемое ему Россами.       Однако всё хорошее в жизни слишком быстро заканчивается. Сын Россов, названный Джеймсом в честь отца, был болезненным ребёнком. Лондонская сырость явно не шла ему на пользу. Врачи настоятельно рекомендовали сменить климат, и чета Россов, вняв их советам, перебралась в Эйлсбери, поместье в Бэкингемшире. Их отъезд «подкосил» Крозье. Он почувствовал себя совершенно осиротевшим, как домашний пёс, внезапно выброшенный на улицу. Он умел маскировать одиночество, бесприютность и неприкаянность под видом грубоватой суровости, резкости и неуживчивости. Но душа его скулила под бременем этого внезапного сиротства, и только виски ненадолго снимал боль.       Получив столь неожиданное приглашение на ужин там, откуда оно уж никак поступить не могло, капитан Френсис Крозье несколько растерялся. Особенно удивило его собственное поведение и то, с какой лёгкостью он принял приглашение. Ведь он не собирался этого делать, не хотел — и на тебе! Теперь ему придётся провести скучный вечер в обществе этих двух махровых заносчивых аристократов. Впрочем, нет. Жена Фицджеймса не показалась ему заносчивой. Наоборот, она была мила. Если, конечно, не притворялась. Крозье представил, как эти двое, дождавшись, когда он отойдёт от двери, переглянулись и расхохотались, довольные своей шуткой и его замешательством. С каким удовольствием они сейчас смакуют все детали его дурацкого поведения… Однако что-то внутри возражало, говорило, что это неправда. Он вспоминал глаза миссис Фицджеймс, её голос, её раскаяние, казавшееся таким искренним… Играла она или нет? Действительно сожалела, или всё это — часть её маленького невинного развлечения?       Капитан Френсис Родон Мойра Крозье терпеть не мог везунчиков и баловней судьбы, каковым считал Джеймса Фицджеймса. Судьба распахивала перед ним настежь все двери, в которые самому Крозье приходилось долго биться собственной башкой. Ирландец из незнатной многодетной семьи, он сейчас, в свои неполные сорок девять, стоял лишь на ступеньку выше по званию, чем этот блистательный мальчишка, у которого было всё то, чего не было у самого Френсиса. Деньги, связи, положение, любящая красавица-жена, перспективы дальнейшего продвижения по службе… Зачем он согласился? Зачем принял это дурацкое приглашение? Теперь ему придётся провести вечер в обществе людей, которые будут смотреть на него свысока и снисходить до разговоров с ним едва ли не из милости. Или оттачивать на нём своё остроумие. Он станет их развлечением на этот вечер, забавой, о которой потом можно будет рассказать в кругу тех, кого они считают ровней. Но, если всё это так, почему она так смотрела? Что было в этом взгляде? И не придумал ли он высокий смысл там, где его не было и быть не могло?       Весь день до самого вечера, занимаясь делами, Френсис Крозье размышлял над этим вопросом. Он устал от своих размышлений, старался прогнать их прочь, ругал себя и приказывал не думать. Но мысли вновь и вновь возвращались к сегодняшней встрече. Вопрос сводился к одному — идти или нет? У него ещё была возможность отказаться. Прислать записку с извинениями, где он сослался бы на срочные дела или плохое самочувствие. Однако, несмотря на горячее желание поступить именно так, вечером капитан Френсис Родон Мойра Крозье, словно под гипнозом, привёл в порядок мундир, облачился в него, причесался, пристально взглянул в зеркало и, не увидев там ничего утешительного, поплёлся в прихожую. Там он, кряхтя и мысленно ругая себя, натянул шинель, надел фуражку и перчатки и вышел в промозглую темноту февральского вечера. Адрес, который Крозье назвал кэбмену, он успел выучить наизусть, когда в течение дня время от времени доставал из кармана визитку Фицджеймса, глядел на неё в задумчивости несколько минут и запихивал обратно.       Оказавшись у входа в скромный, но уютный на вид особнячок, Крозье несколько раз постучал в дверь массивным молотком. Время на раздумья истекло. Решение принято. Он проведёт этот вечер, испытывая привычные для него неловкость и неудобство, вытерпит ненужную болтовню хозяев и навсегда покинет их семейное «гнёздышко». Долг вежливости будет исполнен. По крайней мере он надеялся, что сегодня его накормят приличным ужином. ***       Дверь открыла пожилая женщина, как он понял — экономка Фицджеймсов, в белоснежном фартуке и накрахмаленном чепце. Не задавая вопросов, она провела гостя по лестнице, ведущей на второй этаж, распахнула перед ним двери квартиры и, когда Крозье разделся, приняла у него из рук фуражку и шинель. Повесив всё это на вешалку, экономка отворила следующую дверь, из которой на Крозье пахнуло теплом и светом. И ещё — чем-то вкусным и домашним, тем, что ассоциировалось с семейным уютом.       — Прошу вас, — экономка сделала приглашающий жест.       Крозье одёрнул мундир, пригладил рукой волосы и вошёл в гостиную       Хозяева с радостными улыбками поднялись ему навстречу. Френсису Крозье показалось, что это не были дежурные улыбки, на самом деле не выражавшие ничего, кроме принятой в обществе вежливости. Отчего-то он почувствовал — его здесь ждали и ему действительно рады.       — Ой, как хорошо, что вы пришли, — просто сказала Шарлотта, и от этой теплоты тяжёлый ком сомнений в груди Крозье мгновенно растаял. — А у нас уже всё готово. Присаживайтесь к столу.       Джеймс Фицджеймс крепко пожал Крозье руку и со словами:       — Прошу вас, капитан, — указал Крозье на его стул, пока Шарлотта давала указания экономке подавать на стол.       Крозье, немного стесняясь, разглядывал Шарлотту. В женской одежде она понравилась ему значительно больше, чем в виде мальчишки-юнги. На Шарлотте было скромное платье тёмно-бордового цвета без особых изысков, украшенное кружевным воротником и манжетами. Вырез платья был неглубоким, однако открывал взорам нежную линию шеи. Ослепительная белизна кружев оттеняла светло-оливковый оттенок кожи, столь несвойственный англичанкам. Скромная брошь в виде камеи была приколота к краю выреза платья и придавала облику завершённости.       Сегодня утром Френсис Крозье не имел возможности увидеть волосы Шарлотты. Сейчас ему представилась возможность полюбоваться ими. Шарлотта собрала свои тёмно-каштановые кудри в высокий пучок на затылке. Она не стала прикреплять букли, как того требовала мода от дам, появлявшихся на светских приёмах и балах. В её внешности не было ничего светского, официального, напускного. Локон, выбившийся из причёски (Крозье не знал, случайно или намеренно), придавал облику Шарлотты ещё больше прелести, тёмным штрихом оттеняя и подчёркивая нежность кожи на её щеке. Ну а выразительные карие глаза в обрамлении пушистых тёмных ресниц Крозье успел заметить ещё нынче утром.       Он не сразу опомнился и одернул себя: «Не чересчур ли откровенно ты пялишься на чужую жену, старый дурак?» Слишком быстро отвернувшись, ещё больше усилил неловкость. Однако и Джеймс, и Шарлотта сделали вид, что не заметили его бестактность.       Усевшись за стол, Джеймс, незаметно наблюдавший за Крозье всё время, пока тот разглядывал Шарлотту, завёл разговор о делах. Это была твёрдая почва, на которой Френсис Крозье чувствовал себя уверенно. Шарлотта внимательно прислушивалась к их разговору и изредка подавала реплики, когда ей было что сказать. Крозье с удивлением заметил, что говорила она только по делу, и в её замечаниях всегда содержалось рациональное зерно. Разумеется, все они касались только той части деятельности Джеймса, в которой она принимала непосредственное участие.       Этот ли разговор или выпитое за ужином вино окончательно сняли напряжение первых минут — но вскоре Крозье с удивлением отметил, что не чувствует ни капли неловкости в обществе Фицджеймсов. С вопросов подготовки нынешней экспедиции они плавно перешли к экспедициям прошлых лет, в которых участвовал Крозье. Джеймс расспрашивал его обо всех тонкостях полярных путешествий, и Крозье охотно делился своим богатым опытом. Шарлотту больше интересовали вопросы о пингвинах, полярном сиянии и о том, что чувствовал сам Крозье, оставаясь в столь трудных условиях длительное время.       — Мы с Джеймсом — теплолюбивые растения, — говорила она. — Как вы думаете, сможет он перенести столь длительное путешествие в постоянном холоде?       Мужчины принимались в два голоса успокаивать Шарлотту, рассказывая о системе отопления на кораблях. Крозье поведал также об устройстве эскимосских жилищ из снега, в которых бывает на удивление жарко.       Когда Крозье в очередной раз назвал Шарлотту «миссис Фицджеймс», она задорно улыбнулась и сказала:       — Капитан Крозье, не ломайте язык. По-моему, «миссис Фицджеймс» произносить очень неудобно. «Коммандер Фицджеймс» — значительно легче, не так ли? Вы можете называть меня просто Шарлоттой.       Горячая волна окатила Крозье с головы до ног. Просто Шарлоттой? Господи… Если бы это было так просто. Он с ужасом почувствовал, что краснеет от удовольствия. Проклятье! Как красна девица. Он попытался скрыть свою неловкость, заговорив голосом, слишком уверенным и от этого не слишком естественным:       — В таком случае я прошу вас тоже называть меня по имени — Френсис.       Джеймс улыбнулся и поднял бокал с вином:       — В таком случае я предлагаю выпить за Шарлотту, Френсиса и Джеймса. За нашу дружбу. За то, что вы, Френсис, станете частым гостем в нашем доме, где вам всегда будут рады.       Глядя на покрасневшего Френсиса, Фицджеймсы подумали одно и то же: «А у него веснушки…» Они не знали и не могли знать о том, что эта мысль оказалась для них общей. Но она вызвала у обоих улыбку на губах.       Разумеется, не обошлось без баек Джеймса о его приключениях на Востоке. Шарлотта, слышавшая эти истории едва ли не в сотый раз, нежно улыбалась, глядя на брата взглядом, которым матери смотрят на ребёнка, увлечённого рассказами о своих достижениях — с нежностью и восхищением.       — Готовьтесь, Френсис, — обратилась она к Крозье, — эти рассказы вы услышите ещё не раз — и всегда с новыми подробностями.       — Разумеется, — Джеймс откинулся на спинку стула, держа в руке бокал с уморительно-серьёзным видом. — Со временем вспоминается всё больше новых деталей.       — Я обожаю его истории, — Крозье заметил эту почти материнскую нежность во взгляде, когда Шарлотта говорила о Джеймсе. — Их можно слушать бесконечно. И не надоест.       Поздно вечером, прощаясь с Крозье, Шарлотта подошла к нему и, глядя прямо в глаза, произнесла:       — Френсис, двери этого дома всегда открыты для вас. Приходите к нам запросто, без приглашений.       — В любое время дня и ночи, — подтвердил Джеймс.       — Благодарю вас, — Крозье был растроган. — Но не собираюсь настолько злоупотреблять вашим гостеприимством.       — А завтра? — Шарлотта по-прежнему улыбалась, глядя ему в глаза. — Завтра придёте?       — А это не будет слишком…       — Нахально? — уточнила Шарлотта с лёгким смешком.       — Именно, — губы Крозье невольно растянулись в ответную улыбку.       — Отнюдь. Мы же сами вас пригласили.       — Не могу же я так бессовестно воспользоваться вашей обычной вежливостью!       Крозье в этот момент не видел никого и ничего, кроме мягкой полуулыбки на её губах, её глаз, смотревших на него с такой теплотой… Неужели этот взгляд предназначен ему? Но… почему?       Этот вопрос не давал покоя Френсису Крозье всё то время, что он добирался домой и пока не уснул, убаюканный каким-то странным новым чувством. Это был первый вопрос, который он задал себе, проснувшись поутру, засевший где-то на задворках сознания, точно крепко вколоченный гвоздь. Почему она так смотрела? И не придумал ли он этот взгляд, улыбку, голос, проникающий в самую глубину его грубой мятущейся души?       Наряду с этим животрепещущим вопросом в его сердце поселилась надежда — маленькая и робкая, но от этого не менее беспокойная, вызывавшая сладкую тревогу. Неужели? Неужели на его жизненном пути встретились люди, которые могут стать его друзьями? Близкие люди, готовые поделиться с ним душевным теплом? Конечно, ни один человек на Земле не заменит ему Джеймса Росса. Да это и не нужно. Росс есть Росс, и лучшего друга у него не будет никогда. Но если есть те, кто поможет ему и дальше нести свой крест одиночества и неприкаянности, почему бы не воспользоваться этим подарком судьбы? Не слишком часто она одаривала его своими подарками. И если уж он отправится в эту чёртову экспедицию в компании Джеймса Фицджеймса, их дружба поможет ему примириться с отсутствием Росса и перенести чувство пустоты в груди, сделав его менее мучительным.       Когда дверь за Крозье закрылась, Джеймс повернулся к Шарлотте. Он улыбался, закусив губу — от этой его улыбки Шарлотту всегда будто окатывало горячей волной изнутри. Глаза Джеймса озорно блестели, когда он спросил:       — Что я вижу? Лотти? Наш капитан тебе понравился?       Шарлотта отвела задумчивый взгляд от двери, за которой только что скрылся Крозье и посмотрела на Джеймса чуть затуманившимися глазами.       — Джейми, — серьёзно произнесла она, — если продолжить наши аналогии с бродячим псом… Он понравился бы тебе — грязный, мокрый и несчастный?       — Думаю, вряд ли, — посерьёзнел он.       — Вот. Но желание приютить и отогреть от этого стало бы ещё сильнее, не так ли?       — Я понял, — просто кивнул Джеймс и, оживившись, добавил: — А ты заметила, что у него веснушки?       — Ага, — с улыбкой кивнула Шарлотта. — И он так забавно краснеет… ***       На следующий вечер Френсис Крозье, поборов сомнения, ругая себя за слабоволие и мысленно обзывая навязчивым сентиментальным идиотом, тем не менее, вновь отправился к Фицджеймсам. Ему были рады — искренне, просто и неподдельно, он это чувствовал. Надежда на то, что он обрёл в их лице новых друзей, разрослась и окрепла. На следующее утро Френсис Крозье проснулся без тяжести в груди. Мысли в голове были светлыми — он вспоминал вчерашний вечер, наслаждаясь каждой его минутой. Однако настроение Френсиса резко испортилось, когда он подумал, что сегодня не пойдёт в этот гостеприимный дом. Нужно иметь совесть, вспомнить о приличиях и дать возможность хозяевам отдохнуть от его навязчивого общества.       Он провёл этот вечер дома, погружённый в меланхолию более сильную, чем обычно, перебирая в уме вчерашние воспоминания, которые смешивались с тоской по Россам и, чтобы уж окончательно добить его — с подробностями его недавнего разговора с Софией, вновь ответившей отказом на его предложение. Виски, как обычно, сделал своё дело — Френсису полегчало. Из всей карусели образов, теснившихся в голове, на первый план выступил один, который не причинял страданий. И это был вовсе не образ Софии Крэйкрофт. В затуманенном алкоголем сознании Крозье возникла Шарлотта — её глаза, улыбка, этот локон, оттеняющий нежную кожу щеки, шея, к которой хочется прикоснуться губами… Единственное, о чём мозг не хотел вспоминать — это о том, что Шарлотта носила фамилию Фицджеймс и была женой человека, который, судя по всему, становится его другом. Но Крозье простил своему пьяному мозгу эти вольности, зная, что поутру от них не останется и следа. Что такое долг и честь, капитан Крозье знал чётко.       На следующий день Джеймс не задавал ему никаких вопросов, за что Крозье был очень благодарен. Джеймс лишь спросил, всё ли у него в порядке и напомнил о том, что Френсис может приходить к ним в любое время без всяких церемоний. И что Шарлотта спрашивала о нём. Ещё несколько дней Крозье боролся с собой, не позволяя себе осуществить то, чего ему так хотелось, из какого-то нелепого ребяческого упрямства. Наконец он сдался — приличия были соблюдены. Да и сам он сумел доказать, прежде всего себе, что он не настолько жалкое и безвольное существо.       Он шёл к дому Фицджеймсов — и в груди трепетала радость, глупая, мальчишеская… Его юность прошла на корабле, среди грубых простых мужчин. Френсис никогда в молодости не испытывал подобного трепета, отправляясь на свидание с девушкой. Не было у него никаких свиданий. Друзья–моряки научили его отправлять свои физиологические потребности в портовых борделях. А уж свидания с их обитательницами никак не пробуждали подобных чувств. Впервые Крозье ощутил это ни с чем не сравнимое сладкое волнение в груди рядом с Софией и, наверное, поэтому влюбился в неё без памяти, в первый раз, как в последний.       Сейчас, направляясь к дому Фицджеймсов и испытывая нечто подобное, Френсис Крозье приписывал эти ощущения волнению от долгожданной встречи с друзьями. Конечно, он едва ли не каждый день встречался с Джеймсом по работе. Но это было всё не то. Предвкушение душевных разговоров, тепла, которым супруги Фицджеймс щедро одаривали Френсиса, непринуждённая домашняя атмосфера — вот что вызывало в его груди это приятное чувство. Во всяком случае, сам Френсис думал именно так.       Вспыхнувшие радостью при виде него глаза Шарлотты были ему наградой за несколько вечеров одиночества, проведённых им наедине со своей меланхолией. Её слова: «Ой, Френсис, как хорошо, что вы пришли. А то я уже начала волноваться — не обидели ли мы вас чем-нибудь», — пролились на его душу целительным бальзамом. Он не стал врать о каких-то делах, не позволивших ему прийти. Сказал просто:       — Я боялся быть навязчивым.       — Ну что вы, Френсис! — воскликнула Шарлотта. — Не смейте больше так думать! А то я буду думать в ответ, что вы обиделись лично на меня. Потому что с Джеймсом вы видитесь, а меня избегаете.       — Вы же знаете, что это не так, — возразил Крозье.       — Знаю, — кивнула Шарлотта. — Но не могу запретить подобным мыслям лезть в мою голову.       С тех пор Френсис перестал стесняться, окончательно почувствовав себя в доме Фицджеймсов своим. Здесь он не ощущал себя лишним. Он мог быть собой — молчать, если не хотелось говорить, с удовольствием слушая шутливые пикировки супругов, когда каждый из них пытался беззлобно поддеть другого, что иногда выливалось в настоящие поединки остроумия — чувство юмора у обоих было отменным. Он привык к бахвальству Джеймса и был согласен с Шарлоттой — его рассказы можно было слушать бесконечно. Они с Джеймсом могли подолгу обсуждать проблемы, возникающие во время подготовки экспедиции и знать — Шарлотте не скучно их слушать. Френсис мог позволить себе прийти усталым и недовольным — ему не нужно было играть в любезность и прятать своё дурное настроение. Десять минут в обществе Шарлотты Фицджеймс зачёркивали всё плохое, что злило и мучило Френсиса в течение дня, и его настроение приходило в норму.       Случалось, что капитан Крозье оказывался в доме Фицджеймсов не единственным гостем. Иногда к ним «на огонёк» заходили друзья Джеймса, молодые морские офицеры, многие из которых уже были зачислены в экспедицию. В такие вечера Крозье чувствовал недовольство в душе — ему приходилось быть не Френсисом, другом семьи Фицджеймсов, а капитаном Крозье, старшим по званию офицером, в обществе которого молодёжь старалась вести себя более сдержанно. Исчезала атмосфера единения и домашнего уюта. В такие вечера Крозье обычно не задерживался надолго и уходил намного раньше, чем обычно, унося в душе чувство злости, неудовлетворённости и странного беспокойства, которое он мог бы назвать ревностью, если бы только не отказывал себе в праве ревновать.       Крозье видел, как смотрят эти сосунки на Шарлотту, слышал их комплименты — и внутренне кипел от бессильного бешенства. Всё было в рамках приличий, молодые люди вели себя отменно вежливо, сама Шарлотта со всеми была одинаково ровна и приветлива, как и положено гостеприимной хозяйке дома, но отчего-то Крозье был не в состоянии терпеть присутствие посторонних в уютной гостиной, которую уже привык считать почти своей. Особенно невыносим был лейтенант Генри Левесконт, ровесник Джеймса, которого тот называл Данди. Левесконт буквально увивался за Шарлоттой — сыпал комплиментами, таскал цветы и беззастенчиво приукрашивал рассказы самого Фицджеймса, не забывая поведать и о своём участии в его похождениях. Когда он, сияя улыбкой, демонстрировал присутствующим свой золотой зуб, у Крозье чесались руки — выбить его к чёртовой матери, словно этот злосчастный зуб был основным средоточием и главным символом нахальства несносного лейтенанта.       На званых вечерах или в театре Крозье почему-то всегда оказывался неподалёку от четы Фицджеймсов. Очень часто его замечали мило болтающим с обоими, что было совершенно несвойственно для капитана Крозье, имевшего репутацию вечно всем недовольного молчуна, предпочитавшего любому обществу, кроме общества мисс Крэйкрофт, стакан виски. Тем более удивительным было видеть Крозье в театре, занимающим место не в ложе Франклинов, а как раз-таки рядом с Фицджеймсами. Впрочем, Крозье никогда не интересовался слухами. Ему было наплевать, что о нём говорят в обществе. Его репутация была чиста, намерения честны, а что об этом думают посторонние — его не касалось.       За месяц, прошедший со дня знакомства капитана Крозье с Шарлоттой Фицджеймс, он успел как-то оттаять и примириться с отъездом Россов. Неожиданно для самого себя он поверил в искреннюю заинтересованность Фицджеймсов его судьбой, в их привязанность и не показное, а самое настоящее небезразличие к нему. С ними было легко, и даже его меланхолия отступила, ослабив свою железную хватку. Теперь Крозье встречал каждый новый день с радостным чувством, что сегодня вечером он вновь увидится с Джеймсом, к которому стал испытывать поистине братские чувства (вовсе не похожие на те, которые испытывал к родным братьям) и с Шарлоттой, которую воспринимал, как сестру, однако абсолютно не так, как своих многочисленных родных сестёр.       Френсис Родон Мойра Крозье отдавал себе отчёт, что вновь греется у чужого очага, не имея своего собственного, но не ощущал себя лишним, приблудным, взятым в дом из милости. Он был благодарен Богу или судьбе — кто там есть? — за то, что дали ему возможность отогреться, за горячую привязанность, которую испытывал к своим новым друзьям и которую они, он это точно знал, испытывают к нему.