и пробыл иона во чреве кита три дня и три ночи

Аякс поднялся точно так же, как и прежде, опираясь на правую руку. И говорил он как раньше. Спросонья Скирк бы даже подумала, что ничего не изменилось. Словно именно его она нашла в безжизненной, бесплодной пустыне, серой и мертвой, с непроглядными низкими небесами, в кольце крестов, которые он поставил на своей жизни. Все то же самое. Но где-то на границе сознания Скирк чувствовала в нем что-то неправильное, что не чувствовала до этого; и где-то глубоко внутри этот факт пересчитывает каждый позвонок паникой и болезненным тягучим пламенем. Это в его глазах, и Скирк не могла понять, что это, почему именно так… Когда-то в них была душа, а теперь осталась лишь тотально опустошённая часть, выжженная и кровоточащая. И она неконтролируемо заполнялась хаосом, который Скирк взрастила в нем сама. Он больше не ходил рядом с ней, он убегал, достаточно далеко, чтоб Скирк переставала его видеть, но недостаточно, чтоб переставала чуять. А потом прибегал с довольной муреньей улыбкой, вставал где-нибудь на возвышенности и смотрел с нее, как бритвенно-острая звезда с горизонта, такой неправильный, такой вопиюще искаженный, на Скирк, выкрошившеюся, как изгрызенный временем бетон, как умирающее черное небо, как давно сгоревшее до пепла солнце. — Может, сразимся, а, мастер? Что-то давно мы не скрещивали друг против друга мечи, — кричал Аякс с возвышенности, впервые смотря на ее лицо сверху вниз. Привычным для него был всегда абсолютно противоположный, извечный ракурс запрокинутого женского лица, каким его обычно видит мужчина в сокровенные минуты. Иногда он нападал на нее без предупреждения. Неспособный по-настоящему ее ранить, азарт возможности увидеть хотя бы то, как работает скиркина чудо-кожа, восхитительно дурманил голову и заставлял подниматься, даже когда совсем уже не было сил. Даже когда Скирк говорила довольно. И это хуже, чем самая страшная лихорадка. К пище он тоже подходил с азартом. Извечно голодный не брезговал ничем и всегда хлебал оставшийся бульон через край котелка, как из чашки, хватая его руками. Скирк смотрела на эту жажду почти с жалостью. И с такой же жалостью прижимала его к себе, когда они останавливались, чтоб вздремнуть. Сама Скирк больше не спала, лишь искусно притворялась, ожидая какого-нибудь подвоха, который все не наступал — Аякс доверчиво засыпал, уложив на нее голову, и не просыпался, даже когда она специально перебирала руками. Знал, что она не причинит ему подобного вреда, потому спокойно набирался сил. Возможно, ему даже снились сны. Цветные. В один из дней Аякс вдруг заявил: — Я уйду от вас. Ненадолго. Не взял он ни одного из ее орудий, только свой старый клинок, на который смотрел теперь, лишь посмеиваясь. — Обещай вернуться живым, — спокойно сказала Скирк. — Обещайте меня не преследовать. Так и разошлись. Скирк впервые за месяцы почувствовала себя вновь одинокой. По-настоящему одинокой. Ни единой души на горизонте, только темнота и ветер. Впервые Скирк простояла на одном месте почти день. Ожидание выжигало ее. Когда она сделала шаг, то он был в сторону прямо противоположную, не оборачивалась, не останавливалась. В голове, в этих черных доменах мыслей, было пусто, лишь голые своды, слова в которых отражались эхом только для того, чтоб угаснуть в тишине. Не усыхай, он вернется. Вернется и принесет с собой глазной блеск, по которому ты горюешь. Осторожные слова, такие полурассекречивающие и полурадующие, полу-из-ниоткуда полу-в-никуда. Скирк им не отвечала, игнорировала все, кроме резко появляющихся картин чудовищного, не сопоставимого ни с чем насилия над тем, кто оказался менее проворным. Они ломали хребет ее сдержанности, танцевали перед закрытыми глазами, вылизывали горло, насмехаясь над Скирк. А потом, как и было сказано, он вернулся. Скирк увидела его издалека, быстро приближающегося; резкие нервные движения, в них не было ощущения преследования, лишь ощущение скорого хвастовства. И вновь что-то не так, Скирк хотелось понять сразу, но она не могла, она так извелась за эти дни, которые вытянулись из вечности в бесконечность, а сейчас струны души, которую она смогла уберечь, вибрировали, словно их кто-то коснулся наконец-то теплыми пальцами, они вибрируют в горле, переливаются теплом в груди и впервые — согревают. — Хорошие новости, мастер, — говорит Аякс, запыхавшись. — Теперь вам будет интереснее сражаться со мной, ведь… Вытащив из кармана блестящий почти ослепительно в такой темноте Глаз Бога, Аякс довольно продолжил. Едва успевшая согреться, Скирк мгновенно окоченела. — …теперь мне доступно куда больше, чем простая сила. Она никак это не комментировала, но этого и не надо. По выражению ее лица было понятно. Это конец. — Выбрось его. Оставь там, где получил, — сказала Скирк. — Ни за что. Вы не ведаете, каким трудом он мне достался. — Эта вещица тебе тут не помощник. — О, помощник, да еще и какой. Резко бросившись к Аяксу, она попыталась выхватить Глаз из его рук, как тот исчез прямо перед ней, материализуясь чуть поодаль. Привычное перемещения, дававшееся Аяксу уже давно довольно легко, неожиданно подкосило ноги. — И уж тем более не смей сочетать небесные силы с еретическими, — звучало это не запрещающее, а советующее. Схватив Аякса за плечо, она попыталась и в этот раз забрать Глаз — ужаснулась, увидев, какой хваткой он держал его. И отпрянула лишь когда клинок, идентичный тому, что она носила при себе, но состоящий из чистейшей голубой воды, какая наверняка текла в самой Селестии, полоснул по лицу. И увидел Аякс чудо ее кожи — ни следа от удара, насмерть приложившего бы всякого. Не обычное лезвие, а цельная водная стихия, опасная, точащая камни, и испивающая всякий огонь не сделала ей ничего. Нет даже следа от магии, способной сделать щит, лежащий второй кожей, ни пятна скверны, возможно, так же защищающей. Аякс запрокинул голову: низкие мертвые небеса повисли на плечах у Скирк, кажущейся от этого такой далекой от него. Между ними вдруг протягиваются стальные острые струны внезапного понимания, тяжелого, обволакивающего, давящего, и руки сами собой сжимаются в кулаки, а едкая, хлесткая, палящая злость застилает глаза. Это конец. Потому что биться придётся до тех пор, пока кто-то один не умрет. — В Бездне не место небесной магии, — слишком спокойно, как в самом начале пути, сказала Скирк, обнажая меч. — Как и избранцам Богов. — Значит, вам что-то нужно с этим сделать, Скирк. И перед тем, как они сцепились в битве, перед тем, как они уничтожили все то, что так старательно строилось, Скирк в последние секунды произнесла: — Как обещала, нарекаю тебя своим Наследием. — Она протянула обезоруженную руку вперед. — Останешься при собственной памяти, покуда нравился мне таким. И вместо удара, вместо слепящей боли и самой тяжелой муки Аякса встретила лишь снежная белизна. Он сощурил отвыкшие от яркого света глаза — застелили взор пляшущими пятнами сугробы. Когда он открыл глаза вновь, то увидел простейший пейзаж, какой видел годами до этого. Увидел облепивших ели игривых белок, желтоватый ягель, крохотных кристальных бабочек над редкими лесными цветами и настоящий снег. Дорога до дома была однопарной и за месяцы не успела отчего-то засыпаться, ее лишь заметно припорошило. Ей Аякс и возвращался. Шел долго, но едва ли устал. Когда на горизонте показался силуэт его роста, то Аякс привычно замер и привычно же схватился за оружие. Силуэт этот, заприметив Аякса, бросился прямо к нему. И чем ближе он был, тем сильнее Аякс напрягался. — Он здесь! Он здесь! — кричал силуэт и махал руками. Запнувшись, он повалился в снег, но тут же встал, даже не отряхиваясь. С головы соскочила шапка и рассыпала по плечам идентичный его собственному рыжий огонь. Елена. Едва ли изменившаяся за такое время, она подбежала, заключив его в крепкие сестринские объятия. Впервые почувствовал Аякс приятные сладкие запахи и кого-то, кто был ничтожно слаб перед ним. — Слава милостивой Царице за то, что вернула тебя домой, — говорила она, рыдая. Тонкие даже под теплой шубой, плечи ее тряслись, и Аякс неуверенно провел по одному из них руками. — Я ни на минуту не могла глаза сомкнуть, все думала, что с тобой могло приключиться. Мы же всем посёлком тебя искали и ни следа не нашли. Елена все говорила и говорила, а Аякс по глупому думал о том, как же она смогла не спать столько месяцев. Потом она отпрянула, опомнившись, схватила его ладонь и потянула за собой. — О, как я могла сразу об этом не подумать — ты же жутко голодный. Пойдем скорее домой, я тебя накормлю. Елена почти бежала, растирая слезы по лицу. Ладонь у нее была горячая, и Аяксу очень не хотелось ее отпускать. — Наконец-то все будет в порядке. Наконец-то все будет как прежде… — приговаривала она, успокоившись, а потом обернулась. — Что бы ты хотел, Аякс? — Мяса, — едва ли задумавшись ответил он, смотря на то, как Елена вскинула брови в удивлении. — Изжаришь мне мяса? К сожалению, как прежде уже ничего не было. Конец.