sed non minus amare

Скалл улыбается, рассматривая что-то в книге — недавно вышел полный иллюстрированный каталог всех моделей его паробайков. Наняли, конечно, лучшего художника для каждой картинки, и Аркобалено лично сочинял описание к каждому из них и долго подбирал переплет. Такая штука, разумеется, не для кармана обывателей, а для рекламы в других Городах, но часть аристократии все равно приобрела по экземпляру, чтобы показать, что они могут это себе позволить. У самого Скалла их несколько — по два на каждую версию (в типографию пошла только пятая). Верде наблюдает из-под ресниц, как Скалл медленно переворачивает страницу, как белое пятнышко зубов прикусывает чуть полноватую нижнюю губу, разбитую недавно в очередной драке. Раздается едва слышный звяк колечка, вдетого в почти самый ее край, и он машинально проворачивает его, приоткрыв рот. Губы медленно движутся, следуя за красивой темно-фиолетовой вязью слов на бумаге, и Верде безнадежно залипает: сначала рот Скалла растягивается, затем медленно, текуче образует короткое "о", а потом губы коротко и плавно смыкаются, чтобы вновь сверкнуть рядом зубов и все так же неторопливо сложиться в какое-то следующее слово. Он читает почти по слогам, и взгляд Верде завороженно следует за каждым движением яркого, напомаженного рта. Верде знает, что Скалл любит читать медленно, по несколько раз просматривая каждую страницу. Толстые книги с мелким шрифтом он может растянуть на целые месяцы, маленькие дамские романы же, которые он со смехом признает своей грешной и тайной слабостью, возвращаются на полку через пару недель. У него несколько их, таких полок, постоянно пахнущих духами, потому что эти безвкусные романы пропитаны ими насквозь, и стоит только одному плотному цветочному аромату окончательно выветрится, его сменяет другой, от новой книжки. Скалл покупает их нечасто, в темп своему чтению, и каждый раз приходит в непонятный восторг от дешевых приемов и типичных героев. Верде никогда не понять. Но ему нравится, что Скалл этого не стыдится. Смеется сам с себя и лезет обниматься, и Верде каждый раз чихает, потому что духи слишком въедливые, а привычный для Скалла запах металла резко их выделяет. Чувствительный нос Верде остро улавливает улики каждого такого чтения, и в качестве компенсации его целуют в самый кончик, а затем аккуратно его же прихватывают зубами под притворно-недовольным взглядом. Скалл медлит над одной из страниц и Верде снова поднимает глаза от документа, не уловив периферией чужих движений. На странице — искусно нарисованный самый первый паробайк на энергии кристаллов. Верде не обязательно всматриваться, чтобы узнать его; массивную, декорированную в тему кракена модель он помнит до сих пор. Они со Скаллом разрабатывали ее вдвоем, продумывали каждую маленькую детальку, спорили долго ночами над дизайном и уныло листали сборники чертежей, пытаясь решить нестыковки. Часто ссорились от усталости, но быстро мирились под запах озона от потрескивающих кристаллов Грозы, под вкус черники на губах Скалла. Его поцелуи почти всегда со вкусом черники — так думает Верде, украдкой рассматривая замершего над страницей Скалла. Тот завороженно гладит кончиками пальцев картинку, улыбается чуть грустно, как человек, вспоминающий давние, но приятные времена. Его поцелуи почти всегда со вкусом черники, но не только. Иногда он дарит Верде тяжелый, оседающий на языке привкус железа, судорожно хватаясь за чужие плечи и пытаясь не шипеть от боли, смеясь на взволнованные упреки насчет своих дурацких драк. Иногда его губы пыльные после езды на паробайке, обветренные, колкие — Верде не любит впивающиеся в язык песчинки, редко целуется с ним пока Скалл не умоется как следует. Иногда это вкус вина или медовухи или сидра — не самый приятный, но будоражащий рецепторы, заставляя вздрогнуть. Иногда это просто поцелуй, мягкий и нейтральный, плавно-утренний, сонный, неловкий. Временами с ответным уколом проклевывающейся щетины. Временами смазанный — Скалл просыпается медленно и плохо соображает по утрам, долго приходит в себя после сна. До двенадцати он зачастую очаровательно тих. До двенадцати Верде слишком хочется его целовать; он сдерживается ради бумажной работы, но не сказать, что выигрывает внутреннюю борьбу. До двенадцати Скалл шатается по дому, как неприкаянный призрак, тыкаясь всюду носом. Это немного похоже на осмотр территории. Возможно, это оно и есть. Верде подпирает щеку кулаком и наблюдает, как Аркобалено постукивает себя ногтем по колечку в брови, сильнее склонившись над каталогом. Секущиеся спутанные пряди падают вниз, закрывая его лицо, и он сдувает их вверх, но быстро сдается и пытается заправить за уши. Мозолистые пальцы цепляют пушистые после мытья волосы. Руки Скалла — отдельная тема для размышлений. Они, правда, в большинстве своем окрашены в смущенный тон, потому что он этими руками лезет куда только можно: надевает на Верде очки, ловит в изгиб ладони щеку, царапает ногтями заднюю часть шеи, ероша короткие волоски на ней, кладет свои руки на чужую спину, на чужое плечо, на талию и колено, на икру и локоть, гладит ягодицы, медленно очерчивает контур ступни, кусая косточку щиколотки. Его руки почти всегда в движении, даже сейчас пальцы выстукивают что-то, нарушая тишину. Ещё они полны отметин. Царапины, шрамы, сорванная чем-то кожа, комариные укусы и синяки, пятна краски после работы в мастерской, следы сажи и пыли, крапивные ожоги. Руки Скалла — рабочий инструмент, который он без всякого страха использует, тем меньше думая об уроне, чем искуснее становится его контроль кристаллов Облака. Редко когда проходят дни без новых следов на них; Верде любит вечерами рассматривать чужие ладони, гадая, откуда на них возникла ещё одна отметина бурной жизни его мужа. У Скалла при этом всегда делается такое лицо, очень характерное и довольное, словно у кота, отхватившего лакомый кусок. Он и ластится под прикосновения иногда словно тот самый кот, совсем не стесняясь ни бесстыдного блеска глаз, ни не менее наглой улыбки. Она, впрочем, иногда очень быстро пропадает, когда ученый потирает легонько кожу между большим и указательным пальцем или касается губами невесомо чужой мочки — Скалл сразу теряется, сбивается, комкается даже как будто, весьма забавно краснея. Верде вздыхает. Дразнить чужими слабыми местами ему никогда не наскучит. Он вновь поднимает взгляд на Скалла и натыкается на его смешливые, с искрами хитринки глаза. В них плещется океан хаотичной энергии, тщательно сжатой в пружинку — ученый подается назад, откинувшись на спинку стула и заметив внезапно целую армию клякс на документе. Это выдает его ярче, чем что-либо. Скалл смеется. — В чем дело? Не работается? Верде фыркает и бормочет что-то неразборчивое, чувствуя, как горят его уши. Скалл понимающе щурится, внимательно наблюдая за тем, как длинные пальцы преувеличенно четко кладут на столешницу перьевую ручку. Пружинка в чужих глазах заметно сдает и он, оставив раскрытый каталог, поднимается и подходит ближе, цепляя правую руку Верде; пальцы на ней слегка измазаны чернилами. — Пойдем выпьем кофе. Скалл берет салфетку и под ярким зеленым взглядом проводит ею по чужим подушечкам, стирая темно-синие следы. Верде старательно держит лицо, но улыбка просачивается сквозь трещины самообладания, и Скалл тут же ловит ее губами, резко подавшись вперед. Пальцы ложатся на напряженное от долгого сидения плечо, сминают его, заставляя сначала окаменеть ещё сильнее, а затем медленно расслабиться. Сегодня это черника и тонкая нота ликерных конфет. — У меня работа. Ученый отстраняется неохотно, сминает испорченный документ и метко бросает бумажный шарик в корзину для мусора. Квартальный приказ для гильдии изобретателей с шорохом врезается в своих таких же неудачных собратьев. Иногда оформить в слова даже самую простую мысль бывает сложно (особенно если кое-кто сидит рядом). — Тебе не помешает перерыв, брось, — Скалл улыбается широко. — К тому же, судя по тучам, вот-вот пойдет дождь. И это абсолютная победа. Верде слишком любит пить кофе под стук капель в окно, чтобы отказываться и дальше. Он не говорит о своем согласии — Скалл считывает его и сам, и пружинка в его взгляде разжимается; Верде успевает только подумать, что сейчас что-то произойдет. "Что-то" определенно происходит: его поднимают на руки, не без усилия, но плавно, и ученый успевает только открыть рот, чтобы тут же его закрыть, машинально положив ладонь на чужую спину. Скалл резко выдыхает и издает смешок, его рука крепче обхватывает ноги Верде, который скашивает взгляд вниз: ни один из кристаллов Облака на поясе не горит, и от этого почему-то в груди разливается теплое, мягкое довольство. — Ну, — говорит он, усмехнувшись в чужое выжидающее лицо, — чего стоим? Скалл фыркает и смеется, поворачиваясь к двери.