Бессонница

Скалл не может спать. Бессонница накрывает его на пути из Макапы в Порту-Гранди, когда он решает заночевать в одной пресвитерианской церквушке по дороге, с легкостью упросив об этом местного священника. Скаллу не впервой спать на церковных лавках, вдыхая душный аромат воска и пряностей, его убаюкивает скрип ставень и успокаивает разноцветное сияние витражей. Он, в сущности, любит церкви — любые, хоть кальвинистские, хоть католические, хоть какие-нибудь сектантские. На этот раз Бог не снисходит до него, одарив сном, и он ловит себя около четырех утра курящим на ступеньках здания, слушающим вой собак вдалеке. Он похож на волчий, такой же отчаянный и тоскливый по неизвестному, далекому нечто. Бездомные. Те, у которых есть крыша над головой, так не воют. Скалл меланхолично вслушивается в звуки вокруг — Бразилия не спит даже ночью, но в такой глуши, как эта, всегда наступает тот самый короткий отрезок времени, когда округа вымирает. Скрип деревьев и шорох ветра, скрежет болтающегося на крюке фонаря, мигающего и привлекающего бесстрашную мошкару. Она — единственный признак того, что все хорошо. Скалл еще не видел такого, чтобы насекомые не покидали первыми дурные места, не оставляли их в могильной, противоестественной тишине. Верде наверняка бы сказал, что это все глупости. Скалл фыркает самому себе, чувствуя, как тяжесть в груди слегка рассасывается, наполняясь мимолетным теплом. Он сминает пустую сигаретную пачку, встает с холодных ступенек и идет заводить машину. До Ояпоки, следующего перевалочного пункта, езды часов на восемь-десять. Это приграничный городок у реки, отделяющей славную Бразилию от Французской Гвианы, менее славной, но все еще Скаллу бесконечно дорогой. Он ценит каждый клочок земли на планете, каждая страна со всеми ее причудами, плюсами и минусами — словно очередная комната его огромной квартиры, по которой он бесконечно путешествует. Скалл везде рад быть, он всюду ощущает себя к месту и хотел бы, наверное, после смерти быть развеянным с самой высокой точки мира во время страшного смерча — чтобы осесть крохотными частицами повсюду. Луче однажды сказала задумчиво, что сильнейшее Облако имеет страшный аппетит — оно пожрало весь земной шар, объявив своей территорией. Довольно забавно, как она предсказала это; Скалл ведь в то время не объездил даже половины Европы. Впрочем, не будем о Луче. До заветного города Скалл не добирается — спустя два часа езды, когда лучи рассвета прожигают его уставшие, истонченные веки, он плюет на все и паркуется у обочины, заснув прямо за рулем. Вырубает его сразу же, и бывший Аркобалено проваливается в желанное забытье, пока его не будит какой-то мудак-проезжий, решивший удостовериться, что все в порядке. Ничего не в порядке, думает Скалл, выдавливая из себя улыбку в обеспокоенное лицо. Он заводит короткий разговор, скорее машинально, чем от хотения, узнает, что Коритиба обыграли Сан-Паулу три-два, получает бесплатную пачку Баканы с четырьмя сигаретами внутри и пытается заснуть обратно, вытянувшись, насколько это можно, на водительском. На часах полдень. Почти чудо, что он проспал столько, потревоженный только сейчас. Скалл смотрит в крышу машины, слушает ржание лошадей невдалеке. В голове гудит поток тревожных мыслей. Ничего не в порядке. С небольшими перерывами за половину суток он покидает Бразилию и останавливается в гвианской Режине. По правде говоря, путь в этот небольшой город от реки можно обозвать как «огромное нихуя» — его окружают плотные зеленые стены, пока он неторопливо едет на маленьком уродливом ниссане оливкового цвета, который он получил за четыре смешные байки, собутыльничество и выслушивание пьяных проблем. Жозэ оказался душевным человеком, дал подремать немного в своей душной квартирке и подарил-одолжил машину с довеском отвезти в Режину тетушке мешок с барахлом. Скалл очень любит чужих тетушек — к ним в комплекте обычно идут самые разные и всегда нужные ему вещи, включая дорожные карты, арбузы, защитные каски, собак-ищеек, коньяк и даже один раз настоящий малахит. Тетушки Скалла тоже обычно уважают. Похлопотав по чужому хозяйству, сбегав в магазин и поужинав, он протягивает ноги на пыльном складном диване и до самой темноты слушает местные байки и сплетни, вдыхая пары опиума из соседнего дома с распахнутым настежь окном и потягивая кайпиринью, которая, кажется, доступна здесь в любом захолустье. Он ощущает себя повелителем вайба, царем самообмана, князем попыток держать привычный всем веселый фасад, когда голова с наступлением темноты начинает наполняться тенями. Они цепляются за его мысли, заставляют обращать на себя внимание, шепчут нехорошие вещи. Скаллу много, очень много лет, но он все еще пасует перед внутренними демонами, которые потрошат его, словно мягкую игрушку, вытаскивая наружу все страхи и слабости. Жаль, что он потерял бразильскую симку, а в этой гвианской глуши связь не ловит, даже если бы он на нее потратился — Скалл замечает себя за малодушным желанием потянуться к телефону и ткнуть на контакт Верде. Он гипнотизирует взглядом иконку с крокодилом (Верде запретил ему ставить свое фото на аватарку), а затем засовывает мобильник под подушку. Время спать. У него получится. У него не получается. Аркобалено терпеливо лежит с закрытыми глазами, слушает серенаду комаров под потолком. Сердце бьется медленно, но оглушающе громко, и он, не выдержав, садится. Не прошло и получаса с того, как он лег. Да ладно, это все равно все просто бесполезно — ему просто нужно скоротать время до четырех или шести утра. Это несложно, у него есть потрепанная книжка и на кухне он видел свечи. Конечно, тетушка Франсиска вряд ли оценит чтение при свете фиолетового пламени, но она, в отличие от него, бессонницей не страдает. К тому же, ему слишком страшно оставаться наедине со своими мыслями. Предчувствие беды терзает его — и это мучительно, даже если он знает, что это по большей мере беспричинная тревога. В такие моменты лучше всего работают чужие руки, обернувшиеся вокруг его плеч, но сейчас Облако один, сам по себе, и не может успокоить себя мантрой, что любую беду они встретят вместе. Скаллу хочется спать, но он, зевая, допивает остатки коктейля и пытается вникнуть в скачущие перед глазами строчки. Он поспорил с Верде, что за время путешествия дочитает уже наконец «Критику чистого разума» (сорок страниц в остатке), и это была заведомо дурацкая затея — он не понимает ничерта, просто бездумно любуется буквами, стоящими рядышком и занимающими белоснежный лист своей армадой. Засыпает он в пять. В восемь его будит тетушка, ворча, что нечего так много спать. Скалл добродушно сносит ее недовольство, завтракает рисом с бобами под плохо работающий телек. Коритиба дают интервью о своем выигрыше. Скалл пялится на усталое, но бодрое лицо их тренера, обещающего показать всей Америке лучший футбол века. Довольно забавно, что здесь крутят про бразильцев; спросив об этом, он узнает, что сборная Французской Гвианы «похожа на сборище горбатых гиен, питающихся деньгами с налогов и вешающими на стены невидимые медали». В десять он едет дальше на купленном после получасового торгования форде вероне красивого фиолетового цвета. Машина покрашена явно вручную, что Скалл уважает безмерно, но вслух костерит последними словами, дабы сбросить цену. Он слушает шелест шин, затем какую-то французскую попсу с перебоями из старого радио; он даже приятно удивлен, что оно здесь работает. На всякий случай Скалл проверяет разные каналы, находит что-то музыкальное из хитов и, напевая себе под нос Dance Monkey, пытается не думать о том, что не выспался. И вообще обо всем этом не думать. Фордик тихо едет по безмолвной трассе. Население этого департамента Франции, волей судеб занесенного в Южную Америку, не превышает двести тысяч человек, и поэтому встретить здесь на дороге между глушью и еще большей глушью можно только таких дураков, как Скалл. Да он и сам не планировал совершать это головокружительное турне от Макапы до Парамарибо, просто... так вышло. Радио переходит на Worth It от Fifth Harmony, и Скалл уже совсем не может не думать — в свое время он достал Верде этой песней, засевшей одним солнечным вьетнамским утром в его голову и не вылезшей оттуда по прибытии домой. Он вспоминает чужое нахмуренное лицо и слегка улыбается, недолго, впрочем. Верде, наверное, волнуется. Скалл договаривался позвонить ему за день до вылета, то есть четыре дня назад. Верде, наверное, крайне взволнован — Облако редко нарушает подобные обещания. Он прилетел в Рио на свадьбу своего друга и не планировал задерживаться здесь больше, чем на неделю. Четыре дня назад он должен был сделать звонок и сообщить Верде, что с ним все хорошо, и он скоро будет дома. Четыре дня назад он столкнулся в казино с одним уебком из Бельгии, которому два года тому случайно сорвал заказное убийство в Сочи и протащил, разъяренного, за собой до самого Тегерана, оторвавшись только на самолете в Шанхай. И, разумеется, уебок его узнал. И, разумеется, он был в казино с местным мафиозо. И, разумеется... В общем, Скаллу пришлось бежать. О полете из местного аэропорта не было и речи, а сунуться в другие крупные города было возможно, но опасно. В другое время бывший Аркобалено не стал бы даже и думать лишний раз, и рванул бы в какой-нибудь Сальвадор или Гоянию, однако за плечами Скалла висело обещание. Верде попросил его избегать травм в своих путешествиях настолько, насколько это возможно. Верде попросил так, что Скалл не мог отказать; об обмане не было и речи, поэтому, запихнув мерзкий голосок (да ладно, всего пара пуль! ты же бессмертен, какая разница, что будет с твоим телом? разве ты не хочешь вновь ощутить оживляющий адрена-), Облако бежал, пока не получил временную передышку и, оглядевшись, не осознал, что оказался на севере страны. Он знал, что длинные руки этого дона могут достать его даже, в теории, в Матури, поэтому лучшим выходом было в короткий срок преодолеть гвианскую глушь и попасть в Суринам. Никаких стычек. Просто красивый, аккуратный побег. И вот, он здесь, в фиолетовом фордике, слушает Work Рианны, выруливая на поворот прямиком в Матури. Телефон для поездок оставлен позади вместе с симкой — на личном только итальянская и японская; он сможет позвонить по международному, только когда приедет в город. Деньги стремительно тают, и он не уверен, хватит ли их вообще на еще одну таможню и билет на самолет. В рюкзаке испачканная «Критика разума» и подсохшие чипсы с остатками вещей, добрую часть которых он оставил в Рио. И — да, бессонница, которая решила накрыть его именно сейчас. Ничего такого, к чему бы он не привык за долгие почти семьдесят уже лет жизни. Все под контролем. Он справится с этим. Верде узнает, какой выбор он принял, и будет им гордиться. Скалл не срывался в адреналиновую ломку уже почти год, не калечил себя косвенно-намеренно уже три, и эта долбаная поездка в Рио не прервет его историю успеха. Он начал новую жизнь после снятия проклятия, окей? Раз уж ему эту жизнь подарили, он должен ценить ее. Он старается. В Матури жарко до одури и людно; Аркобалено снимает номер в местном клоповнике и падает на кровать мертвым грузом. Ему нужно отдохнуть. В идеале — поспать, потому что отсюда до границы с Суринамом езды на четыре часа, а там, после парома, еще три до Парамарибо, и он собирается преодолеть этот путь одним махом, нигде больше не задерживаясь. Остаток дня он проводит, закупаясь едой и осторожно водя носом по ветру. Кажется, он опережает бразильцев на день с лишним, и это очень хорошо, но они будут слишком близко к тому моменту, когда он проснется, и это очень плохо. Скалл забил бы на сон, но из-за бессонницы он на нервах и ужасно устал, ему просто необходимо передохнуть. Гнать в таком состоянии еще опаснее, чем стоять на месте, поэтому он, глубоко вздохнув, устраивается на проседающей кровати в твердом намерении уснуть. Он раскрывает книгу и читает (любуется на буквы), потом залипает в заряженный наконец мобильник, а затем очень аккуратно, медленно ложится спать. Умиротворенный настрой замирает в груди, разливаясь теплом и надеждой по всему телу. Скалл ловит его в мысленные ладони и старается удержать в себе, устраивает гнездо из одеяла и начинает дышать, словно спящий — размеренно, неторопливо. Это часто помогает ему в обычные дни, и иногда помогает в плохие тоже. Сознание постепенно окутывается пушистой дымкой. Скаллу тепло, мягко и хорошо, он гоняет в тумане сознания мысли о том, как утром выпьет кофе, вспоминает, что Верде любит эспрессо, что Реборн — американо, а Колонелло в свой американо льет сиропы и каждый раз выдерживает уничтожающий взгляд Лал на это безобразие. Картинки-воспоминания об Аркобалено приносят спокойствие. Скалл думает, что он скоро заснет. Где-то сверху слышится тонкий скрип. Сонная дымка слетает с него, словно дикая птица, услышавшая треск ветки под ногой охотника. Скалл ошарашенно моргает в стену, пытаясь осознать, что все это время он вовсе не был на грани сна, а только купался в иллюзии своего уставшего мозга. Или же был? Его что, так легко спугнуть? Он возмущенно ворочается в кровати, закрывает глаза снова. На второй раз у него получится, и никакой чертов скрип- Машина проезжает мимо гостиницы, и визг шин заставляет его вздрогнуть. Его слух всегда был таким острым? Он слышит стук веток и шелест ветра по крыше здания. Слышит тихий разговор в соседнем номере и скрежет старой мебели, слышит шаги в коридоре верхнего этажа и шум воды в трубах. Пространство вокруг него наполнено звуками, и они вспарывают его мозг, заставляя фокусироваться на себе. Как он раньше не замечал их? Почему он не обращал внимания на то, что здесь так громко? Эти звуки когда-нибудь утихнут? Скалл со стоном закрывает голову подушкой, вдавливает лицо в матрац, желая провалиться глубоко вниз, где, наверное, слышен только мерный гул магмы у земного ядра. Какого хрена? Разве ночь не нужна для того, чтобы спать? Хватит обсуждать ваши любовные проблемы, бога ради! Женщина в соседнем номере повышает голос, и мужчина вслед за ней. Скалл надеется, что когда бразильцы найдут эту гостиницу, они тут нахрен всех перестреляют. Может быть, это сделает он сам. Он переворачивается на спину и смотрит в потолок, злобно думая о том, как сейчас выйдет и перебьет весь этаж. Потом этаж выше и этаж ниже. Потом зачистит остальные и перейдет на персонал и, наконец, забаррикадирует вход в здание, чтобы получить хотя бы час тишины до того, как сюда приедут ленивые местные копы. Все это постепенно обрастает новыми деталями, подробностями и уточнениями того, как сделать все быстрее и незаметнее, и вскоре у Скалла в голове оформляется идеальный план массовой гостиничной резни — он довольно вздыхает, переворачивается на левый бок и пытается заснуть снова. Стихийные бессонницы начались у него еще лет сорок назад, и тогда он списал это на особенности детского организма. У каждого из них были свои проблемы с новыми телами, и его, изредка возникавшая, была достаточно безобидной, так ему казалось. Тем более, она заставала его вдали от остальных, в путешествиях, в окружении безразличной к такого рода слабостям Каркассы. Ну правда, кому какое дело, что их лидер полночи сидит у себя со включенным светом? Наверное, делает важные дела. Однажды его накрыло дома. Верде его невозможность заснуть пятую ночь подряд очень не понравилась, и Ты-так-легкомысленно-относишься-к-себе-Скалл, и Почему-ты-игнорируешь-такие-проблемы-Скалл, и Дай-другим-помочь-тебе-Скалл. И ссора о том, как он намеренно позволяет обстоятельствам калечить себя, не хочет лечить свое ПТСР и вообще, и еще, и вдобавок. Скалл тогда, признаться честно, сбежал — в прямом смысле. Схватил рюкзак и уехал в Грецию, чтобы не сталкиваться с ответственностью за себя самого, не выслушивать справедливые упреки и не видеть чужой взволнованный, грустный взгляд. Бессонница не пропала даже после снятия проклятия. К этому времени, он, впрочем, привык к ней и принял ее как часть своего жизненного цикла; два раза в год он стабильно переживал эту напасть, словно неизбежную атаку саранчи. Эта осень не становится для него исключением; разве что время самое неудачное. Скалл лежит с закрытыми глазами, ожидая, когда его организм сможет заснуть. Ему почти интересно, что с ним не так, что мешает ему удовлетворять свою базовую человеческую потребность, но в большей мере — все равно. Даже если у него на груди сидит злой дух, как ему сказала бабка-шаманка из Танзании, или если на нем висит проклятие, как ему наговорил какой-то малазийский колдун. Даже если это из-за частого стресса, как настаивает Верде. Он просто хочет поспать уже наконец. В мучительных попытках проходит несколько часов. Он то проваливается в какое-то полузабытье, то лежит без единого проблеска сна в глазу, и эти состояния сменяют друг друга, смешиваясь между собой в коктейле из раздражения и смирения. К четырем утра Скалл вспоминает, что Верде давал ему целый список советов, как помочь себе заснуть. Скалл вечно забывает про этот список. Верде вечно ворчит на него за это, заставляет записывать памятки, которые быстро теряются. Снотворное он вычеркивает сразу же — слишком поздно. Проветрить номер не имеет смысла, потому что жара Южной Америки неумолима и беспощадна, а выйти прогуляться на улицу тоже ничего не изменит, потому что дома здесь мало отличаются от улицы и в некотором роде сливаются с нею в одно целое; маленькая особенность бедных стран в теплом климате. Отвлечься на чтение он пробовал в прошлый раз, подсчет овец перестал работать еще в две тысячи шестом году. Просто перебирать в голове цифры тоже не поможет. Вспоминать о хорошем? Он пробовал. Не думать вообще? Если Верде это умеет, он страшный человек, Скалл же отключить мысли может разве что в трипе, но времена его зависимости остались далеко в прошлом, и возрождать он их не собирается. Колыбельная?.. Он зависает над этой идеей, пытаясь понять, как до такого додумался. Аркобалено засыпал под нее всего один раз, лет пятнадцать назад, как-раз таки у той самой танзанийской шаманки. Она сыпала на него магические порошки, окутывала сладким дымом из жаровни и пела что-то гортанное на своем языке, рисуя вокруг символы концом раскаленной стрелы, а он, сам не понимая, как, заснул в разгаре ее ритуала. Ну, вряд ли в этом клоповнике кто-то согласится спеть что-то взрослому мужчине европейской внешности и бандитской, как иногда шутит Верде, наружности. Разве что бразильцы оказали бы такую услугу его трупу. Скалл закидывает руки за голову и смотрит в угол потолка, где колышется на сквозняке из окна паутинка. В восемь утра он просыпается непонятно из-за чего, неизвестно когда задремавший; умывается и выкуривает натощак последнюю Бакану. В холле гостиницы группа мужчин обсуждает, что суринамские Интер Мунготапу обыграли Бекию Юнайтед Сен-Китса и Невиса четыре-один. Телевизор показывает интервью местного политика, обещающего сдерживать рост цен на продовольственные продукты. Какая-то молодая женщина, европейка, презрительно кривит на это губы, а в уголке двое бодрых старичков играют в шахматы; Скалл, жуя рис с карри, наблюдает за ними краем глаза и понимает, что они оба жульничают и оба это прекрасно знают. Он присоединяется к их компании, и Натаниэль по его просьбе достает карты. Скалл проигрывает четыре раза, узнает, что какая-то группа бразильцев полчаса назад нашумела на таможне, проигрывает еще раз и узнает, что мэр Матури, Серж Снок, на самом деле открытый гей уже три дня как, и это главная новость города. Рубен, щелкая языком по золотому зубу, добавляет, что от человека, который противостоит мафии, другого ждать не приходится. Мафия, говорит он, добра к тем, кто ее уважает, а этот идиот, присланный из континентальной Франции, на посте уже три месяца и все еще жив только благодаря какому-то чуду. Натаниэль многозначительно добавляет, что бразильцам будет сложно рыскать по городу, пока «старина Сержи» жив и не отказался от своей политики. Скалл говорит, что понятия не имеет, на что они намекают. Ему скидывают последние тузы и он проигрывает в шестой раз. Потом, спросив кое-что еще, он проигрывает в седьмой. В конце концов он покупает старикам выпивки, получает в «подарок» симку и поднимается наверх. В номере Скалл долго держит голову под холодным краном, пытаясь унять воспаленные сонные мысли и привести тело в тонус. Пальцы подрагивают — в таком состоянии у него не было и шанса выиграть, даже если бы он хотел. В ушах громко стучит кровь, и он зависает перед зеркалом, жадно водя глазами по своему лицу и пытаясь понять, не кажется ли ему, что отражение повторяет за ним с опозданием на секунду. В голове на повторе крутятся обрывки песен из машинного радио. Скалл мычит что-то неопознанное себе под нос, зачем-то танцуя перед грязным зеркалом до тех пор, пока не вспоминает, что у него есть дела и нет времени. Он чертыхается и хлопает себя по щекам. Еще минута тратится на то, чтобы составить план действий на пять пунктов: вытереть лицо, выйти, позвонить Верде, вернуть книгу в рюкзак, сесть в машину. Ничего не забыл? Ах, сжечь симку. Скалл прогоняет план в голову несколько раз, чтобы убедиться, что держит все в голове. Вытереть лицо. Выйти из уборной. Затем он вставляет симку и подходит к окну. Гудки тянутся бесконечной капелью расстояния между ним и домом; Верде почему-то не отвечает. У него, кажется, сейчас два часа пополудни? Может, он уехал в лабораторию. Скалл нетерпеливо постукивает пальцами по стеклу. Позвонить Верде, сесть в машину... да, положить книгу. И сжечь симку. Надо не забыть сжечь симку. Черт, он совсем не соображает, что происходит. Знакомая рожа бельгийского уебка выныривает из-за угла аккурат одновременно с тем, как Верде принимает звонок. Скалл давится сначала удивленно, но потом соображает, что наемник не бразилец, и, в сущности, старики ему не соврали — пройти таможню как гражданскому ему не составит труда. Аркобалено устало бьется лбом о стекло, не сводя с него глаз. Бельгиец оглядывается, ловит прохожего и что-то у него спрашивает. В его руке мелькает купюра. Скаллу хочется удавиться. — Верде, — говорит он первым, потому что ученый молчит; не любит отвечать на звонки с неизвестных номеров и отбивает спустя три секунды, если не слышит знакомый голос. — Скалл? — на другом конце выдыхают. — Ты в порядке? Бельгиец, оторвавшись от прохожего, вдруг вскидывает голову. Они встречаются взглядами. Скалл медленно показывает ему средний палец. Наемник тянется к поясу. — Нет, — говорит Облако, — у меня проблема. Он не отходит от окна, наблюдает за тем, как в него целятся из красавца-глока — он не сомневается, что уебок достанет его даже третьем этаже. Чужое дуло слегка плывет перед взглядом. Скалл опускает руку, объятую пламенем, перекатывает язычки по ладони, ощущая, как бурлит в нем горячая фиолетовая энергия, желающая прорваться наружу. — Что за проблема? Голос Верде серьезнеет. Скалл часто моргает, пытаясь сфокусировать взгляд, а затем отступает; пуля врезается в стекло и свистит мимо. — Я опять не могу спать, — жалуется он в телефон, хватая рюкзак и, зависнув, все-таки не забывает засунуть в него книгу. — Ты споешь мне колыбельную, когда я прилечу домой?