How The Earth Erodes (Как разрушается Земля)

В тридцать шестую зиму Дин Жуна — плюс-минус сезон — Ван Чжи целует его, встав на цыпочки и цепляясь за его плечи скрюченными пальцами. Его губы холодные от воздуха снаружи, который свободно проникает в комнату, пока они стоят в дверном проеме, и их прикосновение можно назвать целомудренным. Хотя Ван Чжи резко набросился на него, движение его губ нежное. Неуверенное. Спустя мгновение он отступает, глядя на Дин Жуна хитрыми, расчётливыми глазами. — Почему ты выглядишь таким шокированным? — тихо спрашивает Ван Чжи. — Я помню, как ты смотрел на меня. Не говори мне, что тебе никогда не приходило это в голову. Дин Жун встречается с ним взглядом, недоумение и ужас скручивают его внутренности. Слова Ван Чжи эхом разносятся в его голове, рикошетя, как шрапнель. Их отношения нельзя назвать дружескими, и мысль о том, что он мог сохранить такие чувства — после того, что сделал, после всех этих лет, после тюрьмы — смехотворна. Дин Жун был бы полным дураком, если бы всё ещё скрывал хотя бы проблеск желания к Ван Чжи в своём сердце. Через несколько секунд он прочищает горло, тянется через его плечо, хватает край двери и захлопывает её, но это мало помогает рассеять холодный воздух вокруг них. — Смотрел, дуцзюнь, — указывает Дин Жун. Эти слова подобны ножу, вонзившемуся в его грудь, и он с болезненным очарованием наблюдает, как в глазах Ван Чжи исчезает намек на игривость. — Оу. — Звук срывается с его губ, будто из его лёгких выбили воздух. Он дёргается назад, поправляя тёмную меховую накидку, натягивая её вокруг себя, как щит. — Тогда это моя ошибка, — твёрдо говорит Ван Чжи и, сделав еще один шаг назад, ударяется спиной о дверь позади него. Раздаётся глухой деревянный звук. Ван Чжи останавливается и прикрывает глаза, его огорчение очевидно. Катастрофа. Дин Жун тяжело сглатывает, наблюдая, как Ван Чжи медленно расслабляется, открывает глаза и поднимает уже совершенно спокойный взгляд. — Похоже, я упустил свой шанс. Дин Жун коротко кивает, но его тело всё ещё скованно. — Похоже, что так, — соглашается он. — Хорошо. — Ван Чжи горько улыбается и внезапно, протянув руку, хлопает Дин Жуна по плечу. Прикосновение обжигает. Его голос звучит с принужденным весельем. — Как унизительно. — Это уже забыто, дуцзюнь. — автоматически откликается Дин Жун и закусывает губу, видя, как исчезает улыбка с лица Ван Чжи. Он убирает руку, снова отступая и прижимаясь к двери так, будто желает протиснуться сквозь неё. Дин Жун выпрямляется, поправляет своё одеяние и вспоминает, как ужасно смотреть на то, как Ван Чжи закрывается в себе. И хотя он может великодушно позволить себе предположить, что красные пятна, расцветающие на щеках Ван Чжи, вызваны холодом, Дин Жуну трудно игнорировать возникающую в груди давнюю грызущую тревогу из-за того, что он сделал что-то, что заставило Ван Чжи выглядеть как пойманное животное. Он облизывает губы. — Я как раз заваривал чай, — Дин Жун разворачивается и идёт прямо к дымящемуся котелку на маленькой переносной горелке, стоящей на столе. — Вы присоединитесь ко мне? Смена темы, кажется, помогает — напряжение, висевшее в воздухе, рассеивается. Дин Жун слышит шаги за спиной, пока готовит простой чайный поднос. Он наливает кипяток в чайник и расставляет чашки. — Чай был бы кстати, — небрежно говорит Ван Чжи, его слова сопровождаются скрипом выдвигаемого из-под стола стула. — В конце концов, я бы не хотел выглядеть так, будто сбегаю. Дин Жун оглядывается через плечо. — Это была единственная причина, по которой вы пришли ко мне в гости? — Поцеловать меня? Румянец на лице Ван Чжи начинает утихать. Он поднимает глаза к потолку и, глядя на него, отвечает: — Да. Смешно, не правда ли? У меня была фантастическая идея прийти сюда и сбить тебя с ног. «Поистине фантастическая», — думает Дин Жун, стиснув челюсти. Он заканчивает приготовление чайного подноса и несёт его к столу, чтобы присоединиться к Ван Чжи. — Нельзя винить кого-то за попытку, — говорит он, садясь. Взгляд Ван Чжи снова возвращается к лицу Дин Жуна, его губы изгибаются в сдержанном веселье. — Полагаю, что, если мы и согласны в чём-то, так это в этом. — Но мы согласны по многим вопросам, дуцзюнь, — с облегчением отвечает Дин Жун, наливая чай Ван Чжи, чьё настроение, похоже, улучшилось. — Вот почему нам всегда было так легко работать вместе. Ван Чжи молчит. — Нам не поэтому было так легко работать вместе, Дин Жун, — говорит он через некоторое время. На его лице медленно появляется хмурое выражение, и Дин Жун поражён тем, насколько серьёзным стал Ван Чжи за эти годы. Когда-то он просто надел бы на своё лицо видимость улыбки. — Может быть, и нет, — соглашается Дин Жун, протягивая ему чашку. — Но мы хорошо работали вместе. — Он фыркает и озвучивает то, что обычно держит в себе. — Некоторое время. Удивительно — или, возможно, ожидаемо — выражение лица Ван Чжи смягчается. Уголок его рта изгибается, что является явным признаком того, что даже в такой вечер, когда всё пошло не так, как они ожидали, они всё равно оказались на той же странице. — Теперь я чувствую себя глупцом, — размышляет Ван Чжи. — Я должен был понять это до того, как провёл все эти месяцы, томясь от влюблённости. Тогда ты меня разлюбил, не так ли? Дин Жуну не нужно напоминать, что значит это «тогда», но он всё равно смотрит на Ван Чжи, а дыхание в его груди внезапно прерывается. Не то чтобы упоминание его мятежа — табу, но между ними всегда было молчаливое соглашение не обсуждать это. Напоминание о прошлом имеет тенденцию портить настроение — заставляет их обоих вспомнить о том, что непринужденность, существующая между ними сейчас, родилась не из чувства родства, а из вынужденной близости, оставшейся после предательства и прощения. Дин Жун наблюдает за тем, как Ван Чжи потягивает чай, и пытается найти ответ в своей голове, который ускользает от него из-за признания Ван Чжи о месяцах и влюблённости. Могло ли это быть действительно влюблённостью, если Дин Жун не заметил никаких изменений в Ван Чжи за всё это время? Как могло случиться, что Ван Чжи пришёл к желанию поцеловать Дин Жуна, а Дин Жун даже не заметил, что он изменился? Теперь они разговаривали не чаще, чем один раз утром и один раз вечером. Дин Жун занимался личным хозяйством Ван Чжи, но тот был занятым человеком. Поэтому им не всегда удавалось встретиться лицом к лицу. Иногда они общались только через посыльного, который бегал между ними. Когда у Ван Чжи было время тосковать о Дин Жуне? Конечно, это просто преувеличение. — Если говорить откровенно, — наконец подаёт голос Дин Жун, обхватив пальцами горячую чашку, — в тот момент, когда я приставил меч к твоей шее, я любил тебя сильнее всего. — Он встречается с широко распахнутыми глазами Ван Чжи и мягко добавляет — Так сильно, что сам обманулся Ван Чжи смотрит на него, моргает, а затем улыбается, хотя в его глазах отражается обнажённая боль, от которой Дин Жун содрогается до глубины души. — Если ты любил меня тогда, почему ты не любишь меня сейчас? Дин Жун отворачивается, не в силах видеть выражение в глазах Ван Чжи и принять то, что его губы продолжают изгибаться в улыбке несмотря на явное сожаление. — Время, дуцзюнь — отвечает он, глядя на светлую жидкость, колышущуюся в его чашке. — Время одолело меня. — Возможно, оно снова тебя одолеет, — мягко говорит Ван Чжи. Дин Жун продолжает смотреть перед собой, хотя в груди у него болит, и ему хочется поднять глаза вверх, увидеть, как Ван Чжи смотрит на него — узнать, смотрит ли он так же мягко, как говорит. А что, если это так? Дин Жун думает, что это может просто сломать его — может разрушить всю ту защиту, что он выстраивал вокруг себя на протяжении многих лет. На протяжении последних нескольких минут. «Ван Чжи бы это понравилось». Он тяжело сглатывает, и его сердце колотится. — Возможно.

***

I have seen how the earth erodes differently from the way that trust does. Likewise, I know what it means, to come to love all over again the very mistakes I also know, looking back, I might better have strayed clear of. Two points make a line—but so does one point, surely, when pulled at once in two opposed directions: how to turn away from what’s familiar, for example, toward what isn’t defines hope well enough, but can define, too, despair… When I look around at all the wood that’s drifted ashore, been bleached clean, and stranded, I think to be stranded must mean giving in to whatever forces make of strandedness over time such smooth-to-the-hand forms of trophy as these before me now, each one distinctive. There’s a light that can make finding a thing look more than faintly like falling across it—you must kneel, make an offering. I threw my compass away years ago. I have passed through that light. —"That It Might Save, or Drown Them», Carl Phillips