Да какая разница, все равно рецепт никто никогда не прочтет ;)
Когда на руку Максу обрушивается чудовищной силы удар, тот только-только вытягивает ее из-под одеяла — медленно, осторожно, стараясь не расплескать кофе из до краев наполненной чашки. Среагировать вовремя на внезапное нападение он не успевает — да и как тут среагируешь, когда сначала перед глазами взрывается яростный пронзительно-белый фейерверк, тут же сменяющийся плавающими в темноте цветными пятнами, и только потом до изумленного создания наконец доходит, что это светопреставление — всего лишь вспышка боли. Всего лишь, ха. Макс пытается зажать уши: раздавшийся в момент удара хруст раскатывается в пустом, видимо, пространстве его черепа эхом, отражаясь от стенок, беспрерывно множась, удары становятся ритмичнее, потом вдруг начинают двоиться, и спустя вечность — секунд десять, не меньше — Макс понимает, что слышит разогнавшийся до неузнаваемости стук собственного сердца. И какой-то противный фоновый высокий звук, доносящийся будто бы тоже из глубины организма. Впрочем, не будто бы, а именно из глубины — с этим сиплым писком пытается прорваться сквозь стиснутое спазмом горло воздух. И еще, совсем уж на периферии — чей-то голос, не разобрать из-за этого проклятого стука ни слов, ни даже интонации. И уши все еще не выходит закрыть, тело отказывается повиноваться, совершенно самовольно сжавшись в жесткий комок вокруг источника боли. «Убийца, — обреченно думает Макс, отстраненной, спокойной частью сознания тщетно пытаясь вникнуть в то, что говорит голос. — Точно убийца. Кому, интересно, я успел так насолить?» А в следующий миг все заканчивается. Некоторое время он настороженно прислушивается к собственным ощущениям: исчез пронзавший руку раскаленный стержень или только показалось? Но тот не подает никаких признаков своего присутствия, и Макс решается: аккуратно расслабляет сведенные судорогой мышцы, обмякая на постели. И чувствует, как его лба касаются знакомые прохладные пальцы. Он улыбается, не поднимая зажмуренных век. — Кажется, ты в очередной раз спас меня, дружище, — с некоторым трудом выдавливает Макс. И слышит в ответ сдавленный, будто бы в последний момент невольно прорвавшийся смешок. Звук этот настолько не вяжется с имеющимися у Макса представлениями об эмоциональных возможностях Шурфа вне Темной стороны, что глаза приходится все-таки открыть, причем очень быстро. Шурф в самом деле здесь, сидит совсем рядом, и пальцы на лбу действительно его, а вторую руку он положил на пострадавшее максово предплечье, которое, Макс только сейчас это понимает, он вдруг совсем перестал чувствовать, будто вся конечность ниже плеча с некоторых пор принадлежит вовсе не ему. Он поворачивает голову, чтобы выглянуть из-под заслоняющей обзор ладони и спросить, что же произошло, но каменеет, не в силах произнести ни слова. Лицо у Великого Магистра такое, что цветом, кажется, сейчас сравняется с орденской мантией, причем так сразу и не поймешь, с белым полотном или с голубым кантом. И выражение на нем застыло не сказать чтобы характерное — плотно, в ниточку сжавшиеся почти серые губы, распахнутые потемневшие глаза, сведенные к переносице брови. — Что произошло? — шепотом интересуется Макс, осознав, что оставаться так, в неведении, и гадать, какое невиданное ранее явление Вселенной приключилось дабы самолично разрушить Мир Стержня, гораздо хуже, чем наконец узнать точно, чего именно стоит бояться. Но Шурф только коротко качает головой и чуть плотнее прижимает пальцы к максову лбу. Секунды тянутся невыносимо медленно, постепенно возвращая Максу все оттенки восприятия окружающей действительности: влажность напоенного дождем весеннего воздуха, возмущенный щебет мелких птах, облюбовавших под свои игры заросли гламитариунмайохи, запах пролившегося на постель кофе, неряшливым пятном подобравшегося к самой подушке. Особенную тишину молчания самого близкого человека, неслышимый, но ощутимый кожей ритм его колотящегося сердца, едва заметное подрагивание теплых пальцев на предплечье. — Я уже чувствую твое тепло, — шепотом говорит Макс, уставившись на свою руку так, словно видит ее впервые за много лет. — Так и должно быть, — тоже очень тихо, но все же в голос отзывается Великий Магистр. Потом отнимает наконец пальцы от лба и проводит ими по лицу Макса, словно утирая с него слезы. Впрочем, вдруг понимает Макс, и вовсе не «словно». В голову приходит было мысль смутиться своей слабости, но он отбрасывает ее как нелепую и тоже тянется погладить Шурфа по щеке. Хвала Магистрам, лицо его за последние минуты приобрело относительно человеческий цвет. — Что произошло? Лонли-Локли отводит взгляд, рассматривая кофейное пятно на простыне так пристально, будто оно — проданная когда-то Магистром Нуфлином и наконец нашедшаяся рукопись из библиотеки Семилистника. — Я сломал тебе руку, — наконец говорит он. Спокойно так говорит, бесстрастно. Почти бесцветно, в лучших традициях незабвенного Мастера Пресекающего. — Интересно же ты нынче развлекаешься, — качает головой Макс. — Нет, ты не подумай, не то, чтобы я категорически против. Просто если это нужно для дела, хотелось бы знать несколько заранее. Хотя нет, знаешь, так, как вышло, даже лучше: я хотя бы не дергался в ожидании. Но теперь-то ты можешь рассказать мне, зачем это было нужно? Великий Магистр глубоко вздыхает. — Я... — он делает паузу, словно припоминая точную цитату из трактата какого-нибудь философа времен внучек Ульвиара Безликого. — Я нечаянно. У Макса отвисает челюсть. В самом буквальном смысле: он замечает, что распахнул рот, только когда капелька слюны набрякает на нижней губе. Он машинально облизывается и робко интересуется: — В смысле это была случайная жертва в ходе какой-нибудь великой битвы, а я в своих лучших традициях все пропустил? Шурф качает головой, вздыхает еще раз — Максу кажется, что этот вздох длится не менее четверти часа, — и наконец заговаривает. — Я решил попробовать воспользоваться твоим методом. Прийти Темным путем не в конкретное место, а к конкретному человеку. — И что? — Макс непонимающе моргает. — Сколько мне помнится, этот мой способ обычно не сопряжен с травмами. — Думаю, меня подвела степень концентрации. Я оказался слишком близко, — Шурф чуть хмурится, не увидев и тени понимания на лице своего собеседника. — Так близко, что наступил тебе на руку в тот момент, когда ты держал ее на весу. — Ну ничего себе, — растерянно отзывается Макс. Молчит несколько секунд, потом повторяет увереннее: — Ну ничего себе! — и смеется, оценив наконец весь юмор происшедшего. Лонли-Локли нисколько не разделяет его веселье, напротив, взгляд его становится еще спокойнее и — Макс не сразу это улавливает — отстраненнее. — Эй, — тихонько зовет он. — Не уходи от меня. Шурф смотрит непонимающе, и Макс кладет вполне здоровую уже руку ему на грудь напротив сердца. — Не вини себя в случайностях. С экспериментами бывает всякое, тебе ли не знать. — Тебе все же лучше поберечь руку еще хотя бы полчаса, — негромко отзывается Шурф. — Ну хорошо, — Макс склоняет голову на бок, и не думая убирать многострадальную конечность. — Давай разберемся, как именно ты сформулировал свое пожелание перед тем, как ступить на Темный путь? Лонли-Локли прикрывает глаза, будто не хочет видеть собственной неудачи. — «Оказаться там же, где Макс». — Вот видишь, — ласково говорит Макс, — все исполнилось в точности. Просто в следующий раз попробуй пожелать не «там же, где», а «рядом с». Великий Магистр молчит. Потом будто бы неохотно констатирует: — Не думал, что когда-либо именно тебе придется укорять меня за формулировки. — Не укорять, а помогать, — Макс чуть смущенно качает головой. — Тоже мне, нашел гуру. — Гуру? — Это такой великий учитель, — важно объясняет Макс. — Ему нужно просто верить, ничего не спрашивая, даже если он несет полную чушь. — Что-то вроде Великого Магистра, — понимающе кивает Шурф, и Макс с облегчением смеется. — Примерно, — фыркает он. — На моей якобы родине, кстати, считается, что среди гуру огромное количество шарлатанов, а тех, кто на самом деле способен указать действующий путь к... ну, не бессмертию, о бессмертии там редко думают, скорее к гармонии с самим собой и Миром — вот таких людей единицы. — Некоторые явления одинаковы во всех Мирах, — качает головой Шурф. Макс только пожимает плечами, а потом шевелит пальцами пострадавшей руки. — Как будто ничего и не было, — констатирует он, не обнаружив и следа давешней боли. — Это обманчивое ощущение. У тебя была сломана лучевая кость... — Шурф берет его руку в свою и касается предплечья, указывая место, — ... и локтевая тоже, вот здесь, — он переводит пальцы чуть выше, а потом накрывает место перелома ладонью. Макс улыбается — сначала ласково, а потом взгляд становится хитрым, и он вкрадчиво говорит: — Если уж ты считаешь, что мне нужно поберечь руку хотя бы полчаса, придется тебе это время неусыпно за мной следить. А то ты же знаешь, заскучаю, уйду в ванную с твердым намерением просто умыться, а вернусь через два года бритый налысо, зато с бородищей до пояса, босой, в умпонской шаманской юбке и убежденный, что родился четыре тысячи семьсот девяносто три года назад в Мире, где принято поклоняться облакам в форме плодов дерева чгхун и гадать по угрям. Шурф выслушивает всю эту околесицу с невозмутимостью статуи, но когда Макс все же выдыхается, твердо говорит: — Ну уж нет. — Нет, не останешься следить? — огорченно вздыхает Макс. — У тебя как обычно миллион дел в Ордене, а я тебя вот уже полчаса не пускаю вершить судьбы Соединенного Королевства? — Нет, даже моей фантазии не хватает, чтобы представить тебя бритым. В юбке или с дюжиной гадательных угрей в заплечном мешке — легко, думаю, они тебе даже пойдут. Но на то чудо Вселенной, которое заставит тебя состричь это, — он легонько дергает Макса за спутанную прядь, — я бы и сам не прочь посмотреть. Макс фыркает и поворачивает голову, прижимаясь щекой к близкой руке, а потом дотягивается губами до основания ладони и прикрывает глаза. И остается так, совершенно довольный собственной участью. — Ты решил доспать эти полчаса? — раздается мягкий голос чуть сверху. — А тебя что-то не устраивает? — Макс приоткрывает один глаз и смотрит на Великого Магистра чуть исподлобья. Шурф вздыхает и слегка подталкивает его плененной рукой в скулу, вынуждая сесть прямее. — Хотя бы то, что ты собрался этим заняться в луже кофе. Какого, кстати? Макс несколько растерянно смотрит на подсохшее уже коричневатое пятно у подушки. Странно, что Шурф не убрал его с самого начала, это не слишком на него похоже. — Чтоб я помнил... Твой метод побудки в любом случае оказался гораздо действеннее. Он прикусывает язык, готовый к тому, что сейчас снова придется убеждать Шурфа в том, что ничего страшного не произошло, но Великий Магистр, видимо, уже пришел в себя и потому только коротко отвечает: — Но он не слишком-то продуктивен: я сделал тебя на некоторое время недееспособным. — Ну, кое-что я все же могу, — Макс ведет пальцами здоровой руки, убирая наконец давешнее пятно, а затем придвигается к Шурфу ближе и гладит его по щеке. Не дождавшись реакции, проводит кончиками пальцев по линии подбородка, шее, пробирается под колкий край вышитого канта мантии и касается ключицы. — Макс, — в голосе Великого Магистра пополам укоризны и предвкушения, и очень хочется склонить весы на вторую сторону. — Что? Пострадавшая рука, видишь, никак не участвует в этом занятии. — Это пока ты не увлекся. — Возможно, — раскалывать булавку, удерживающую полу мантии, одной рукой оказывается очень неудобно, но Макс не сдается, правда возится в три раза дольше обычного, но в конце концов игла выскакивает из удерживающего ее крючка. — Но ты мог бы зафиксировать ее так, чтобы я был неспособен ей навредить. Он готов поклясться, что во взгляде Шурфа вспыхивает новый, какой-то оценивающий интерес. — В таком случае мне придется зафиксировать обе твои руки. Так меньше риск повредить тебе, скажем, плечевой сустав. — А еще так интереснее? — понимающе хмыкает Макс, протягивая ему обе верхние конечности почему-то запястьями вверх, словно Шурф собрался застегивать на них невидимые наручники. Но тот качает головой и встает. Снимает мантию, аккуратно складывает ее на широкий подоконник. Стягивает скабу, подставляясь под откровенно жадный взгляд, развязывает удерживающую волосы ленту. — Эй, я сам хотел! — обиженно тянет Макс. — Ты же собирался не пользоваться руками? — Шурф опускается обратно на постель и тихо произносит в самое максово ухо: — Ложись. Макс чувствует, как от этой короткой команды мурашки прокатываются от уха до самых пяток, и послушно укладывается — как был, лицом к Великому Магистру. — На спину. И подальше, чтобы не мог дотянуться до стены, — так же негромко говорит Шурф и одобрительно кивает, глядя, как выполняется инструкция. — Руки, — получив требуемое в свое распоряжение, на несколько секунд обнимает запястья ладонями, а затем разводит их в стороны, укладывая на подушки по обеим сторонам Макса. — Ты слишком хорошего мнения о моей силе воли, если думаешь, что я их так удержу, — вздыхает тот. — А ты попробуй пошевелиться. Шурф чуть заметно улыбается, наблюдая, как Макс пытается вывернуться из мягких, но крепко удерживающих его невидимых пут, потом ласково щекочет ему шею у самого подбородка, словно чешет ручного зверька. И Макс тут же затихает, прикрывая глаза и запрокидывая голову дальше назад. И ощущает, как теплые пальцы неторопливо спускаются по горлу и задерживаются в яремной впадине, чуть надавливая, будто проверяют, испугается ли совершенно беззащитный человек этого жеста. Макс не пугается, он глубоко вздыхает, облизывает губы и едва заметно подается навстречу пальцам, слегка усиливая давление. Если бы такое произошло в самом начале, когда они только оказались не просто рядом, но вместе, оглушенные этим, неспособные одномоментно поверить в обрушившееся на них и вдруг безвозвратно перевернувшее весь Мир счастье, Шурф совершенно точно отдернул бы руку, боясь не то что ненароком причинить боль, а даже случайно намекнуть на нее. Каких долгих и, надо признать, временами весьма приятных усилий Максу стоило убедить его, что от чуть более крепкого объятия, царапнувших кожу ногтей, резкого толчка он совершенно точно не рассыпется в пыль, что иногда ноющий след от сжатых на плече зубов — это лучшая поддержка в разгар очередного безумного рабочего дня, что если хочется прижаться так, чтобы у обоих скрипнули ребра, то надо это обязательно сделать, — вспоминать об этом смешно и самую чуточку грустно. Но как же хорошо, что уже давно не нужно ничего объяснять, и можно просто выгнуться еще чуть выше, прося большего. — Ты все же задался целью вывихнуть себе плечи, — очень ровным тоном констатирует Шурф и убирает руку вовсе, вызывая у Макса разочарованный вздох и заставляя улечься обратно. — Провокатор, — ворчит тот, не открывая глаз, но по лицу неудержимо расползается улыбка. — Если рассуждать о том, кто здесь кого провоцирует, то стоит обратиться к началу нашего разговора, — неожиданно вкрадчиво парирует Лонли-Локли. — К тому же, меня давно интересует философский парадокс побуждения и реакции. Существует теория, которую чрезвычайно изящно описал Магистр Экти Маройнис в своем труде... — Шурф. — Да, Макс? — коротко, почти кротко. — Я ведь и плюнуть могу. Великий Магистр тихо смеется и наконец кладет горячие ладони сначала на Макса, а затем и под него, прижимая к себе, обнимая как давно хотелось — так, чтобы у обоих скрипнули ребра. Макс не поднимает век, но ему кажется, что он и сквозь них видит румянец, проступающий у Шурфа на скулах, его разгорающийся с каждым касанием взгляд, даже чувствует, как слегка кружится эта набитая философскими трудами голова. Ему никогда не были понятны те, кто находит удовольствие в беспомощности, но сейчас, даже со спеленутыми заклятьем руками, лишенный привычной возможности двигаться, он отчего-то вовсе не чувствует себя бессильным. Наоборот, в том, как Шурф реагирует на любое его мельчайшее движение, едва слышный выдох, чуть плотнее зажмуренные глаза, как бережно и в то же время уверенно он ведет пальцами по самым чувствительным местам, будто по сердцу напрямик, как у него ощутимо срывается дыхание, когда он осознает, что Макс тянется к его прикосновениям, послушно следует им — во всем этом вдруг ощущается привкус настоящего всевластья. И кажется, Мир вокруг становится прозрачным и легким, почти как Темная сторона: ластится, укрывает их теплым и свежим одновременно, огненным и свободным, щекочет воздух вокруг, и воздух смеется, отдаваясь звонким в груди и сладким в животе. Шурф приникает губами к косточке на щиколотке, шепчет в кожу что-то неслышимое — но Максу чудится, что он разбирает каждое слово. Шурф подхватывает его под поясницу, удерживает на месте, чтобы от размеренных толчков он не уехал выше к стене — но Макс уверен, что это он сам сейчас баюкает в своих неловких руках их обоих, и судьбу, и весь Мир с дюжиной сопредельных. Шурф коротко рычит, замирая, шумно дыша сквозь сжатые зубы — но Макс сам подается навстречу, несогласный на паузу, и их ритм снова разгоняется, сливаясь со стуком сердца. Макс тихо, почти про себя произносит два коротких слова, которые всегда казались ненужным излишеством, а сейчас стали вдруг единственно возможной правдой. И они вскипают, опаляя реальность белым, обжигающим, ослепительным — счастьем.***
Макс задирает освобожденные руки над головой и долго, с особенным удовольствием прекрасно выспавшегося и отлично начавшего день человека тянется всем телом, касаясь кончиками пальцев стены. — Знал бы, какие у тебя лекарские методы, ломал бы себе что-нибудь почаще. Шурф только головой качает, поднимаясь и пытаясь привести в порядок свой несколько пострадавший от целительства гардероб. Аккуратно вроде бы сложенная мантия теперь почему-то напоминает особенно изысканную портьеру, элегантно задрапировавшую подоконник и стену под ним, а булавка вовсе находится только после Малого заклинания призыва, вылетая откуда-то из вороха одеял. Макс наблюдает за процессом с таким интересом, словно стал его свидетелем впервые. Никогда не надоест, — думает он с восторгом, — ни-ког-да. — Кофе хочешь? — интересуется он без особой надежды. Попытки заставить Шурфа полюбить этот напиток уже много лет терпят провал за провалом. Но Великий Магистр, натягивая скабу, замирает на секунду, будто прислушиваясь к себе, а потом неожиданно кивает. — Хочу. Внутренне ликующий Макс интересуется почти небрежно: — Какого тебе достать? Шурф собирает растрепавшиеся волосы, перехватывая их лентой, усаживается рядом на постель и пожимает плечами. — Какого-нибудь. На твое усмотрение. Макс хмыкает и мысленно потирает руки: у него в запасе еще десятки неопробованных вариантов.