The story of the youth who went forth to learn what fear was

Деревяшки, разложенные на вытянутой столешнице, понемногу приобретали очертания огромных размеров дощечки. К сожалению, Хайзенберг обчелся. На них уйдет больше времени, чем он предполагал изначально. Он покривил губы, и зачесал волосы пальцами, глядя перед собой усталым взглядом. Еще одна идея, больше похожая на прихоть, которая перестала казаться ему хорошей. На самом деле, это не имело никакого смысла, Уинтерс доберется до него и без указателей. Выдохнул, выпустив густые потоки пряного дыма через рот. - Что ты вообще делала в Румынии? — будто про между прочим спросил он, обойдя стойку. - Путешествовать вроде бы как… круто. Наверное, — скомкано произнесла Коралина. — Взбрело в голову посмотреть на замок Дракулы. Повернулась следом за ним на кресле. Хайзенберг подошел к противоположному краю стола и взял начатую бутылку виски. Косо понаблюдал за ее действиями. - Здесь есть замок, — открутил крышку. — Показать? Она видела замок на холме в отдалении от деревни. Его высокие пики касались густых серых туч, темнеющих в приближении скорой ночи. И этого было вполне достаточно. - Нет уж, не стоит, — отмахнулась она. — Мне и так нормально. Он усмехнулся. Сделал пару небольших глотков и вернулся за стойку, смерив часть помещения неторопливыми шагами. Она снова прокрутилась вслед за ним, ни на секунду не выпуская его из виду. Он старался найти объяснение всему, что происходило вокруг. Разобраться в последовательности, после которой, неясное неизбежно приобретало свою четкость и становилось понятным. Она не слишком вписывалась в рамки привычного ему восприятия, напротив, всегда держась где-то за невидимой гранью предсказуемости. Понятия ее действий соседствовали с пустыми догадками, не имеющими ничего общего с привычными ему, четкими последовательностями. И немного поразмыслив, он лишь слегка приблизился к неопределенной сути ее поведения. Он понимал, почему она решила остаться здесь, выбрав фабрику достаточно безопасным и оторванным от пугающих тварей местом. Ее бесцветные, совершенно обескураживающие попытки свести его недовольство на нет, служили стремлением не провоцировать конфликты, а проявления послушания, дающее ему слабое, но мимолетное ощущение власти над ней, сопровождались вопросами. В ином случае, это казалось доверием, в существовании которого он сомневался. Она, очевидно, старалась держать все под собственным контролем, что вполне отвечало на его интерес, оставшийся непонятым. Но только наполовину. Безоговорочно ясную причину, по которой она так упорно держала его в поле своего зрения, ему обнаружить не удавалось. Он отставил бутылку в сторону, прежде выпив еще немного. Внимательно осмотрел длинный винт, который не подходил по размеру. Взял следующий. Ничего другого не оставалось. Он мог спросить у нее об этом. - Боишься оставлять меня за спиной, куколка? — прозвучало насмешкой больше, чем он того хотел. Столь резкая прямота с его стороны показалась ей довольно неожиданной. В то же время она чувствовала свою расположенность к разговору, поэтому постаралась как можно скорее сообразить ответ. Убрала выбившиеся из наспех сделанного хвоста локоны за уши и задумчиво промычала. - Вообще-то, — лгать она не хотела. Но проявление честности давалось Коралине с некоторым трудом. — Каждый раз, когда ты оставался позади, происходила какая-то хрень. Ты либо хватал меня за волосы. Либо выводил куда ни попадя. - И поэтому ты решила всегда контролировать мои действия, — озвучил он то, что она бы обернула другими словами. - Не совсем так, — достала еще одну сигарету из пачки, этим стараясь унять напряжение, слабой дрожью отдающееся в пальцах. — Пока ты на виду, я знаю, что ты не занимаешься… всяким, — тут же добавила. — Только, блять, не начинай издеваться. - Я и не думал, — ухмыльнулся он, понизив тон голоса. Это было намеренно утрированной издевкой. Затушил сигару о стойку и еще раз протянул ей зажигалку. Она закурила, несколько раз неловко уронив стальную крышку, отчего та хлопнула. Понимал, что она имеет ввиду, аккуратно избегая прямых обозначений его времяпровождения в своих словах. Это было тем немногим, что никак не вписывалось в ее необъятное притворство, облаченное в простоту, и, которое, несмотря на кажущуюся неправдоподобность, все еще устраивало его. - Значит, ты доверяешь мне? — продолжил с прежней прямотой. - У меня не то чтобы выбор есть, Карл, — ответила она, отняв сигарету от губ. — Но ты вроде ни разу не солгал, когда я что-то спрашивала. Поначалу Коралине казалось, что она ошибается. Однако он исправно придерживался собственных указаний, ограниченных предельной ясностью. Всегда приводил ее в нужное место и не делал больше, чем озвучивал заранее. Подобная честность закономерно склоняла ее к доверию, какое она всячески в себе отрицала. Неопределенного намека на это было достаточно, чтобы она вновь засомневалась, а он принял его за полноценный ответ, в котором нуждался. Общение с его стороны, как и многое другое, имело свою конкретную последовательность, ввиду которой он не тратил много времени на разъяснения. Продолжал выговариваться, пока его слушали. Требовал немедленных ответов, если задавал вопросы и убеждал, чтобы добиться желаемого. С ней это ощущалось несколько иначе, и, хотя он не слишком стремился отвечать на заданные ему вопросы, а она могла замолчать в любую минуту, их разговор казался приближенным к чему-то обыденно-человеческому. Поэтому сейчас ему нравилось говорить с ней. И он почти-что не подыгрывал ее вынужденному притворству, держась поблизости к своей личности, от которой вчерашним вечером усиленно хотел скрыться. Ее слова пролили некоторую ясность на его бесчисленные догадки. Доверие было вынужденным, едва ли не безвыходным, но, вместе с тем, и довольно обдуманным, отчего все ее решения, как и прежде, постепенно теряли свою неясную глупость в его глазах. Ей заметная односторонность беседы казалось несправедливой. Хайзенберг ненадолго отвлекся, чтобы выпить. Его безмерный интерес в ее сторону, то и дело возникающий из ниоткуда, слегка настораживал. Так же внезапно он узнал ее имя в первую встречу. Или спросил о семье, оставшейся где-то в недосягаемости. Делал вид, что в отличие от него, ей есть чем поделиться. - Ты скажешь, зачем я здесь? — наконец спросила Коралина. Он поставил бутылку на то же место. Вернулся к работе, которая становилась все более монотонной, но близкой к своему завершению. Первая дощечка была почти закончена, оставалось скрепить последний угол. Он снова включил инструмент, перебив тишину нарастающим жужжанием. Затем отложил его в сторону и, стянув громоздкую деревяшку со стойки, неаккуратно уронил на пол ребром. Прислонил к ряду тумб сбоку. Взял еще несколько досок, чтобы начать то же самое заново. Казалось, он специально проигнорировал ее вопрос, только бы не искать на него устойчивого, но абсолютно ложного ответа. Это всего лишь попытка разбавить свое одиночество, не более. - Ладно, — не дождавшись, она кинула окурок в мусорное ведро под столом. Допустила недолгую паузу, пока он перекладывал доски с места на место, не поднимая на нее взгляда. Нахмурилась. - Что ты вообще делаешь? - Хочу оставить послание Уинтерсу, — отстраненно произнес Хайзенберг. — Мы с ним не поладили в первую встречу. Он сбежал из моей ловушки. Что не звучало как искреннее сожаление. Или хотя бы отдаленный намек на это. В его голосе проскользнула нетерпеливая усмешка, словно таким способом он решил поиграть с Итаном в поддавки. Поиздеваться над ним еще сильнее. Ее мнение ему было не нужно. Ему и вовсе не нравилось, когда она говорила о его планах, однако Коралина справедливо считала это очередным проявлением его жестокости. - Ты уже решил, что будешь делать дальше? Она вжалась в спинку кресла, стараясь перевести тему. Он немного помолчал. Скрепил доски между собой. - Нет, — затем продолжил, тон его голоса приобрел грубую резкость. — Думаешь, я не сдохну здесь? — вопрос не требовал ответа, потому что он не хотел знать, что она на самом деле думает об этом. — Уинтерс должен убить меня, чтобы добраться до Миранды. Или же пойти на сделку. Никто в здравом уме не согласится на сделку, подразумевающую использование способностей своей расчлененной дочери. Она чуть заметно покривила губы. Едва ли его стремление получить поддержку Итана не походило на акт отчаяния. Слепого и совершенно неуместного. Ему не слишком хотелось умирать, однако он необъяснимым образом принимал факт собственной кончины как что-то возможное и неизбежное. Но только в том случае, если смерть состоится на его четко предписанных условиях, не в угоду Миранде. Иначе ему незачем играть потерпевшего личную драму героя. - Я просто хочу съебаться отсюда, — добавил Хайзенберг. — Для этого мне не нужен ни Уинтерс, ни его дочь. Если откажется, пойдет нахер. Умирать просто так, на потеху маразматичной суке, я не собираюсь, — его движения становились все более дергаными. — Но появись у меня хоть малейший, призрачный шанс надрать ей жопу, я это сделаю, пусть даже придется убить Итана или сдохнуть самому. Жизнь, кому бы та ни принадлежала, в его руках казалась ей разменной монетой, способной покрыть его безмерную злость и непреодолимую жажду мести, за которыми он не мог рассмотреть ее истинную ценность. Никто не должен был отвечать за его лишения. Однако Хайзенберг твердо верил в обратное, предпочитая выносить пользу из всего, что попадалось ему под руку. Потому что сам считал себя на порядок выше всех остальных. Ее лицо выражало отвратительную ему смесь скорби и неприятия. Того самого, что он ожидал видеть с первого дня их знакомства. И это разозлило его так же, как злили всякие мысли о лживой семье, которую он ненавидел. До этого момента он был уверен, что подобная реакция с ее стороны должна быть единственно правильной. Оттого и предельно понятной. Однако это только сильнее запутало его. Собственное отторжение, к чему он думал, что был готов, больше не казалось правильным. Он требовательно хотел, чтобы она продолжала видеть все так, как понравилось это ему. Выпил снова, несколькими глотками осушив остатки виски в бутылке. Его резкая переменчивость оставалась чем-то достаточно предсказуемым для нее, но только до того, как Хайзенберг бросил бутылку в одну из коробок, отчего та звонко разбилась. Стеклянные осколки глухим цокотом посыпались на дно коробки. Сделал это непреднамеренно, однако столь явная эмоциональность возымела свой эффект. Коралина непроизвольно дернулась. Тут же попыталась скрыть это, небрежно переложив руки с подлокотников кресла на колени. Получилось довольно вымученно. Для Коралины было понятным, что он, как и она сама, не хотел умирать. Был готов на все ради мести и собственной сохранности. Загадкой оставалось другое. При всем своем равнодушии к чужим жизням он так никогда и не вернулся к рукоприкладствам. Хотя мог бы. В конце концов, ничто не мешало ему издеваться над ней, как вздумается. Не то чтобы она ощущала себя какой-то особенной из-за этого. Проявление благосклонности, граничащей с интересом, было, как ей думалось, вызвано скорее отсутствием явной угрозы. Она не принадлежала к семье, которую он ненавидел. И не была Итаном, посланным убить его, а ее способности, в отличие от Розы, не помогли бы ему справиться с Мирандой. Коралина попросту не имела значения. Что, отчасти, могло быть следствием выставленных ею границ, которые он почему-то не стал преодолевать. Ей крайне повезло. Со злостью брошенная бутылка ни разу не прилетела в ее сторону. - Справедливо, — выдавила из себя она, не считая его рвение таковым. Сбегать было некуда. Дорога до комнаты спуталась в ее сознании подобием бесконечно длинного коридора, углы которого вели в темные тупики, поэтому проще было согласиться. — Наверное. Хайзенберг ни то усмехнулся, ни то недовольно хмыкнул. Редко задумывался о справедливости, если та не касалась его собственной жизни. Тяжелой и полной лишений. Он не поверил ее словам. - Неужели, — поиздевался он. Раздалось жужжание. Злость, как правило, могла толкнуть его на необдуманные поступки, и он всячески старался притупить ее прежде, чем это случится. Работа помогала отвлечься, а выпивка заглушала непредвиденные порывы. Он не ощущал собственной неправоты, но полагал, что Коралина может считать по-другому. Этим слегка раздражала. Когда инструмент затих, между ними снова воцарилось натянутое молчание. Ненадолго. Она заговорила первой, будто оправдывая сказанное перед самой собой. - Может быть. Нельзя винить тебя в том, что ты хочешь свалить и пожить для себя. Хотя я и не поддерживаю всю эту слепую жестокость, — стоило сделать уточнение. — Не к Миранде. А к Итану и Розе. Мысленно возвращалась к тому, насколько неправильным является желание любыми способами сохранить собственную целостность. Едва ли она поступала лучше. Посреди деревни, где люди запирали перед ней двери, она хотела, чтобы те оказались на ее месте. Уступила бы его любому, будь у нее такая возможность, не задумываясь о том, насколько ценной может быть жизнь, принадлежащая не ей, и с неоправданной легкостью приняла трупы, начиненные железками, за пустые оболочки, в которых не было ничего от человека. Что угодно, лишь бы не оказаться на улице. Это мало походило на то, что делал он. И все же, между тем и другим имелась плохо различимая схожесть. - Очень поэтично, куколка, — ему больше не хотелось говорить об этом. Обращаясь в слова, постоянно преследующие его мысли наполнялись непосильной тяжестью. — Вот только ты нихрена не понимаешь. Он был прав. Ей незачем утруждать себя столькими дилеммами. Это бы ничего не изменило. Она неоднозначно покачала головой. - Потому что ты мало что объясняешь, — напомнила Коралина. — Но ты и не обязан. Мое понимание все равно ничего не поменяет, — добавила с некоторой неуверенностью. — Ведь так? - Так, — холодно отозвался он. Прикрутил очередное крепление. В порыве негодования, сопровождаемого короткими паузами, которые то и дело прерывались шумом инструментов, процесс пошел куда быстрее. Ее высказывание казалось ему через чур приземленным. По-человечески чуждым от настоящей сути происходящего. Она не хотела ничего, кроме сохранения своей жизни и оба из них занимали далекие друг от друга стороны понимания. Ему бы не стало лучше, узнай она хоть что-то. А ей пора было заканчивать думать обо всем подряд. Это не имело смысла. И почти всегда подводило ее к бесчисленному количеству моральных противоречий, которые она обещала себе избегать. Хайзенберг окинул тумбы взглядом в поисках алкоголя. Вышел из-за стойки. Сперва взял пачку сигарет вместе с зажигалкой со стола, сигара истлела до непозволительного края, после чего обогнул кресло. Она вновь попыталась развернуться, чтобы не упустить его из виду. Ее действия только сильнее распалили его раздражение, так как он все еще пребывал в расстройстве. Поэтому остановил кресло, схватившись за его ручку пальцами. Отчетливая непредвиденность его намерений вдруг напугала ее. В попытке отъехать куда подальше, Коралина силой оттолкнулась ногами от пола. Ничего не вышло. Кресло опасно накренилось в сторону, а спинка издала неприятный хруст. Вместо того чтобы подняться, она зачем-то закрыла лицо руками. Будто бы это могло спасти ее от падения, неизбежность которого неприятно сжимала все внутренности. Хайзенберг едва не упал вместе с ней, поддавшись весу кресла, на котором она сидела. Вцепился в подлокотники обеими руками, вместе с тем упустив сигареты. Зажигалка звонким стуком ударилась о пол закрытой крышкой. Ему удалось удержать равновесие. Спустя короткую секунду — вернуть кресло обратно в устойчивое положение. Не ощутив на себе ожидаемого удара, Коралина неуверенно отняла руки от лица. Посмотрела на него снизу вверх рассеянным взглядом. Хайзенберг выглядел напряженным. Даже немного испуганным, что напрямую противоречило всякому разумному представлению о нем. Наверняка смотрел на нее сквозь темные стекла очков. Уверенности не было. В них она сумела разглядеть только еле видные очертания собственного отражения. Он выровнял спину, убедившись, что кресло способно устоять на месте без поддержки. Мимолетный испуг на его лице сменился отрешенной задумчивостью, слово бы он пытался вспомнить, для чего вообще вышел из-за стойки. Брови нахмурились. Подняв сигареты с пола, он зачесал свои волосы назад пальцами, подумал еще немного. Взглядом отыскал бутылку виски, стоящую на противоположном углу стола рядом с чайником. Сделался заметно рассеянным. Нелепая случайность достаточно быстро погасила его нарастающее раздражение. Он сел на диван, подальше от нее и ближе к дверному проему, в нарочной невозмутимости закинув ногу на ногу. Так, как делал это обычно. Сердце Коралины отстукивало в груди скорыми ударами. Ей потребовалось немного времени, чтобы переварить случившееся. Закономерно возникший ступор в скорости сходил на нет, однако она не сразу сообразила, что ответить. Потому что и вовсе не услышала вопроса. Попытка отстраниться вышла неудачной. Почти-что комично глупой и она прикрыла губы пальцами, этим скрыв свой смешок, выдающий не покидающую ее нервозность. Глядела куда-то в сторону. - Я просто… Блять, — он спрашивал, что это было, но ответ ей казался еще более нелепым, чем само падение кресла. Она вдохнула. Прислонила ладонь ко лбу, стараясь собрать мысли в кучу. — Черт, я думала, ты меня стукнешь. Взгляд Хайзенберга устремлялся вверх, к потолку, туда же, куда прерывистыми потоками уплывали плотные струи сигаретного дыма. Его молчание, хоть и продолжалось не столь долго, было крайне многозначительным. После чего он рассмеялся над ней привычно издевательским смехом. Она и подумать не могла, насколько часто ему на самом деле хотелось сделать это. Не ударить. Но схватить или притянуть к себе, чтобы лишить всякого пространства — уж точно. - Я не стану бить тебя, — сказал он с усмешкой. Снова посмотрел на нее. - Почему? — у нее были основания полагать, что такое возможно. Вероятно потому, что в этом не было никакого удовольствия. Он снял очки. Небрежно протер внешнюю сторону стекол о футболку. Ему нравилось ощущать власть, какую он испытывал, создавая свои творения. Или издеваясь над Уинтерсом. Более того, он никогда не использовал трупы женщин в качестве оболочки. С мужчинами было проще, они не вызывали в нем жалости. Напротив. Это подкрепляло его чувство превосходства. Миранду и прочих за представителей женского пола он не считал, склоняя их существо к такому же монстрическому подобию, как и он сам. Обычные женщины ничего дурного ему не сделали. В давнем и редком случае они могли приравниваться только к глубокому, но совершенно бессмысленному удовлетворению. Если он и испытывал тягу к насилию, что было очевидно даже для самого Хайзенберга, оно не должно было быть пустым. К тому же он совсем не был склонен к насилию над женщинами. И не хотел убивать Розу. Использовал это как рычаги давления или запугивания, с определенной и тщательно вымеренной мерой, когда это было нужно. Может быть он слегка и распускал руки, однако это было скорее привычкой иметь полный контроль над фабрикой, ежели потакание своим желаниям. Коралина тоже была ее частью, хоть и ужасно не вписывающейся. По той же причине он не стал лезть ей в рот. Когда она захотела остаться, все это и вовсе заиграло по ее правилам. Он не мог понять, хочет ли нарушать их, но предпочитал думать, что ему все равно. От нее попросту не было толку. Она не могла дать ему нужное ощущение власти, потому как хорошо упиралась. В первые несколько минут это могло показаться чем-то забавным, но довольно быстро наскучило ему. Ее податливость, от которой она терялась, была в разы интересней. Озвучил он совсем другое. - Ты же не даешь поводов, — и выпил. Она наивно поверила в его честность, что с неоспоримой легкостью перечеркивало все старательные усилия оправдать его поступки в своих глазах. Сколько бы она не внушала себе, что скрытая его часть разительно отличается от внешней, неотесанной и грубой, истина настаивала на своем. Возможно он и имел человеческий облик, выделяющийся среди остальных своей обыденностью, вот только от человека в нем оставалось мало. Он разглядел искреннее разочарование в ее взгляде. Похожее на жуткое смирение с неизбежным. Бросил окурок на пол и поднялся с дивана. Так она должна была глядеть на него с самого начала, но, видимо, лелеяла надежды на обратное. Может быть ей просто требовалось время, чтобы разглядеть его получше. - Я всего лишь издеваюсь, куколка, — равнодушно уточнил он. Решение сказать правду было спонтанным и не совсем понятным, схожим с нестерпимым скрежетом в голове. Но он слишком устал от самого себя, чтобы принимать это за очередную поломку. — Меня подобное совсем не интересует, — вернулся за стойку. — Никакой повод не заставит меня ударить тебя, — он немного помолчал, внимательно осматривая доски перед собой. — Но прекращай следить за мной. Это бесит. Коралина раздосадовано вздохнула. Теперь она окончательно впала в отчаяние. Он оставался по-прежнему непонятным. Временами отчетливо предсказуемым, но абсолютно закрытым. К тому же слышать от него нечто подобное было довольно странным, а чему стоит верить больше, она не знала. Это в любом случае не будет иметь никакого значения, если ей удастся выбраться. Пока она способна находиться рядом, тем самым уходя от своего одиночества, можно считать, что все в порядке. Ничего из того, что приходило ей на ум, он творить не собирался, до прочего же, ей не должно быть дела. Она же себе пообещала. - Хреновые у тебя шуточки, — мрачно отозвалась она. - Разве? Никто не жаловался. Вряд ли кто-то вообще успевал сказать ему об этом. Трупы не отличались особой болтливостью, а другим было не до шуток. Застрявшие здесь до нее люди, как правило, слишком быстро умирали. Она ничего не ответила. Однажды он отвел ее в медицинский кабинет и оставил там, чтобы проверить, как быстро у нее выйдет найти дорогу обратно. В другой раз ударил током. Так что она справедливо считала его юмор посредственным. Не находись они в упрятанной от внешнего мира деревне, полной плесени и тварей, она бы отнеслась к этому немного по-другому, однако дрянное окружение окрашивало их общение в иные оттенки. Хайзенберг надел очки и вернулся к своей работе. Скреплял доски между собой. Изредка отвлекался на виски. Выпил едва ли не целую бутылку, но все еще не казался ей пьяным. Или хотя бы подвыпившим. Сам он не ощущал ничего, кроме вновь навалившейся на него усталости, поэтому продолжал злиться, не так очевидно и достаточно сдержанно, грубым недовольством выражаясь только в сторону своего занятия. Из-за выпитого в голове возникал мягкий туман, усмирял трудно сдерживаемые и хлесткие порывы, но испарялся скорее, чем Хайзенберг успевал обратить на его присутствие какое-либо внимание. Оттого и не переставал выпивать. Когда он закончил со второй дощечкой и взялся за третью, Коралина изрядно заскучала. Делать здесь было нечего, а его глубокая сосредоточенность, ускоряющая процесс не хуже эмоционального упадка, вытеснила потребность в общении. Он начинал говорить, но быстро терялся, перебивая себя шумом инструментов и заново отвлекаясь на доски. Она немного порылась на столе. Разложила бумажки, на которых ничего интересного или значимого не обнаружила, и нашла небольшой диктофон. Он приказал оставить его прежде, чем из динамика послышалась запись. Переменчивая неопределенность его настроения выставляла вполне четкие рамки, пока они находились наедине, без возможности разлучиться, как это бывало обычно, их присутствие ощущалось куда сильнее. Ей пришлось послушаться. Она снова согрела чайник, чтобы утолить нарастающий под ребрами голод еще одной чашкой кофе. Слабо представляла, как долго ей придется сидеть тут. Время казалось неосязаемым и текло иначе, чем во все остальные дни, проведенные в таком же бездействии. Обычно она спускалась в кабинет и подолгу вглядывалась в стрелки часов, стараясь прикинуть, что значит их неторопливый ход. Ничего не понимала, но хотя бы имела смутные представления о том, близится ли день к своему завершению. Если короткая стрелка указывала не на двенадцать, а проснулась она относительно недавно, то да. Бывало так, что она спрашивала у него, и тогда получала точный ответ. Здесь часов не было. По крайней мере, она их не заметила, когда опасливо окидывала помещение взглядом в поисках собранного его руками создания. Ощущения были такими, словно время приближалось к трем часам после полудня. Или вроде того. Она могла ошибаться, так как ее внутренние предположения еще ни разу не сошлись с реальностью, иногда расходясь с ней довольно внушительным количеством минут. Притупив вяжущее чувство голода, Коралина недолго полежала на диване. На смену ему пришла едва ощутимая тошнота, вызванная очередной выкуренной сигаретой. Ее неловкая, но полная стойкой серьезности просьба, вскоре после этого, дала Хайзенбергу смутное понимание зависимости, которую она упомянула прошлым вечером. Прежде он не задумывался об этом. Однако она и впрямь жила на его полном и безоговорочном попечении. В сложившихся обстоятельствах это выглядело яснее, так как он повел ее в туалет, расположенный в отдалении отсюда, несколькими коридорами дальше. Оставлять ее там в одиночестве он не стал, в очередной раз позволив себе воспользоваться небольшим перерывом. Вернулись они вместе. Она больше не тревожила его, отыскав среди хлама чистую бумажку и наполовину сточенный карандаш, а он окончательно перестал предпринимать попытки к разговору. Все реже следил за тем, что она делает, отвлекаясь разве что на выпивку, пока и эта бутылка не не оказалась опустошенной. Долго тянущееся молчание больше не казалось ему напряженным или удручающим. Ему и вовсе не обязательно было говорить с ней, чтобы ощущать требуемое внимание, пусть даже в устоявшемся безмолвии оно и было почти-что несуществующим. Однако это все еще не значило, что он замолчал насовсем. Не замечая ее непосредственного присутствия поблизости, к чему Коралина уже привыкла за время, проведенное с ним в кабинете, Хайзенберг начал выражаться неясными ей словами. Кажется, он ругался, но уверенности в этом не было. Поэтому она поглядывала в его сторону, различая настроение по эмоциям, отражающимся на возмущенном лице. Обращаясь к своей работе, он ловко переходил с одного языка на другой, и составлял фразы, из которых она не была способна уловить всей сути его непомерного негодования. Не догадаться о его очевидных познаниях в языках было бы ужасной глупостью, вот только раньше ей не доводилось слышать этого напрямую. И без того вычурное звучание слов, смешиваясь друг с другом, становилось гротескным и нереалистичным. Что угодно могло показаться ругательством при должном старании, а его обыденный тон, за исключением редких моментов, как нельзя лучше располагал к подобному восприятию. Когда он приобретал ненамеренную эмоциональность, частично срываясь на вполне уловимое рычание, грубости и вовсе начинали походить на жестокие угрозы, вызывая в ней чувство слабого опасения. Вперемешку с несколькими языками они заигрывали совсем другими красками. Она все еще не боялась его, но думала, что стоит. Оттого и предпочитала держаться некоторой отстраненности, исключающей такие неловкости, как неудавшееся падение вместе с креслом. Совсем скоро она решила игнорировать спутанные высказывания, так как совершенно точно не являлась причиной неконтролируемых всплесков его злости. Прошло невыносимое количество времени, прежде чем он наконец закончил с дощечками. Некоторое время продолжал стоять за стойкой, размышляя над тем, как их вынести. После чего отлучился. Оставшись наедине с приевшимся слуху грохотом соседней вытяжки, она ощутила толику беспокойства. Находиться в запредельной близости к неизведанной части фабрики без его участия казалось ей чем-то непривычным. Почти что пугающим. Однако стоило его размеренным шагам вновь послышаться откуда-то со стороны коридора, как волнение, отдающееся в ее мышцах неприятным спазмом, моментально сошло на нет. Хайзенберг вернулся довольно быстро. Выглядел по-прежнему отрешенным, явно не заинтересованным в чем-либо, никак не касающемся работы. Бросил массивную цепь, которую принес с собой, под ноги. Ее металлический лязг громом разошелся по узкому помещению. Затем принялся за дощечки. Прикладывал некоторое усилие, чтобы стянуть их на пол и уложить друг на друга, но для Коралины все его действия, отличающиеся довольно монотонной точностью, имели в себе неоправданную легкость. Выпрямляясь, он убирал надоедливые пряди волос от лица и наклонялся снова, тем самым будто бы переводя дыхание. И хотя его руки казались вполне крепкими, телосложение едва ли располагало к проявлению подобной силы. Удивляться этому не приходилось. Она видела достаточно, чтобы придавать значение такой мелочи. Уложив дощечки на пол, он вновь вернулся к цепи. Решил воспользоваться металлом, которым мог управлять. Это бы слегка облегчило ему задачу, и заметно сократило время, потраченное на дорогу до гаража и обратно. В ином случае пришлось бы переносить каждую дощечку по отдельности, что казалось ему вопиюще глупой тратой собственных сил. Как следует обвязав доски длинной цепью со всех сторон, Хайзенберг без труда поднял их и вновь поставил ребром, прислонив к ряду тумб. Оставалось только написать послания. После этого он сможет вернуться в деревню, вместе с тем занявшись подготовкой к своему возможному побегу. На этом его работа здесь могла считаться завершенной. Он снова закурил. Смерил часть помещения неторопливыми шагами и остановился за стойкой прямо перед ней. Коралина тут же опустила глаза к полу. Раздражать его своим пристальным вниманием не хотелось. Последние полчаса она и так не сводила с него интересующегося взгляда, с тех самых пор, как он вернулся сюда с цепью. Подозревала, что это та самая цепь, звенья которой неясным образом сдерживали ее в ночь их знакомства, однако уточнять об этом не решалась. - Пойдешь со мной? — вдруг спросил Хайзенберг. Поднес сигарету к губам и снова отвел в сторону. Уточнил. — На улицу. Думай быстрее. Она не ответила. Только изогнула бровь, снова уставившись на него отсутствующим взглядом. Выглядела смущенной. В другой раз он бы не стал спрашивать, поэтому она закономерно усомнилась в реалистичности его вопроса. До этого момента он не слишком прислушивался к ее желаниям, предпочитая ограничиваться безукоризненными приказами. Сейчас ему было намного проще отвести ее обратно в комнату, ежели насильно тащить по коридорам вместе с дощечками. Он просто не хотел, чтобы она упиралась и тратила его время. Коралина ответила не сразу. Наконец осознав всю серьезность его предложения, она стала прислушиваться к собственным ощущениям. Мысли бились в ее голове неконтролируемыми всплесками, торопливо сменяя один ошибочный ответ за другим. Граничили с паникой, подначивающей ее отказаться до того, как она потеряет возможность выбора. Последний раз она была снаружи в тот вечер, когда решила остаться здесь и больше ни разу не покидала стен фабрики. Перед открывшейся ей альтернативой, высокие стены здания создавали впечатления некой вполне устойчивой безопасности, к которой Коралина так усердно стремилась все это время. С другой стороны, они с каждым днем все сильнее сужались вокруг ее сознания, внушая гадкий привкус едва заметного помутнения рассудка. И даже нежданное расширение дозволенных границ не спасало от давно приевшейся однотипности. В ее голове селилось крайне нездоровое утверждение. Если она осмелится покинуть фабрику, то не сможет сюда вернуться. Он все еще мог оставить ее снаружи. Бросить посреди заброшенного поля в полном одиночестве. Более того, улица совершенно не представлялась ей тем пустынным местом, каким являлась на самом деле. Она думала, что в округе, точно как и на огражденной высоким забором территории фабрики, снует огромное количество самых разных тварей. У некоторых из них были уродливые крылья. И вряд ли Хайзенберг планировал снова спасать ее задницу из лап изголодавшихся ликанов. - По-твоему, я так выгляжу? — прервал он ее размышления. Она несколько секунд глупо пялилась на листок, который он повернул к ней изрисованной стороной. Обнаружила свои недавно зажившие губы заново истерзанными. Ей пришлось усмирить собственные руки, уложив их на подлокотники ладонями вверх. Но даже так она продолжала раздирать кожу на больших пальцах ногтями. Сперва это было чем-то вроде неловкой попытки усмирить свою скуку. В левом верхнем углу бумажки она нарисовала глупый смайлик с кривой улыбкой. После чего дополнила его очками, шляпой и торчащими в разные стороны волосами. Подумала еще немного и дорисовала крохотные клыки. Теперь он возымел вполне узнаваемую личность, а его неровный рот скорее напоминал хамскую ухмылку, чем искреннюю радость. Оставшуюся часть бумажки она изрисовала корявыми набросками. Среди них различались незаконченные очертания лиц и кружек. Того единственного, что постоянно находилось перед глазами, когда фантазия на человеческие образы иссякала. - Скорее так, — она указала на нижний правый угол и он снова посмотрел на рисунки, развернув листок нужной стороной к себе. В торопливо угловатых линиях, его профиль был почти-что неузнаваем, однако стоило Хайзенбергу присмотреться внимательнее, как он тотчас обнаружил неоспоримые сходства с собственным носом. На неумелом наброске он был таким же угрюмым, как и в жизни. Это сполна передавало общее портретное сходство, пусть даже в остальном она сильно ошибалась. Ее художественные таланты изображения с натуры были довольно посредственными. Остальное выглядело получше, хотя и казалось ему бессмысленным и не завершенным. Он изогнул брови, различив над своим неправильным портретом кривую надпись: «Don’t touch my fucking things. Karl Heisenberg.» — и выдохнул. Она и впрямь изнывала от скуки. - Замечательно, — бесцветно бросил он. Вернул бумажку на стол. На его лице она не сумела рассмотреть ничего, кроме надменного равнодушия. Как и ожидалось, никакой критики он озвучивать не собирался. Только запустил потухший окурок в мусорное ведро и устало потер бровь ладонью. Она все еще не приняла решения, намеренно отбросив тревожные мысли куда подальше, а он больше не ждал от нее ответа, так как сложил сигареты в свою сумку и молча вернулся за стойку. - Моя куртка наверху, так-что… — как можно незаинтересованней начала Коралина. Едва ли он захочет таскаться с ней по этажам ради одежды. Поэтому наспех выдуманная отговорка казалась ей достаточно приемлемой. Он усмехнулся, сразу же догадавшись о ее намерениях. - Ты же не будешь сидеть здесь вечно, куколка. На вечность она не рассчитывала. Но надеялась, что ей и вовсе не придется выходить отсюда. В своих самых смелых мечтах, Коралина лелеяла мысль о том, как ее забирают прямо у двери. Садят в вертолет и увозят по воздуху. Так, чтобы ей не пришлось оказываться на улице, кишащей тварями. К тому же ей совершенно не хотелось видеть адскую машину, рядами толкающую множество трупов по массивным тросам под гулкий шум работающих механизмов. Однако он, похоже, уже принял решение, задолго до того, как сама она убедилась в неоспоримой точности своего нежелания идти дальше соседнего коридора. - Придется пересилить себя. Или ты отсюда не выберешься, — Хайзенберг вытянул доски из-за стойки и остановился у дверного проема. — Разве я не прав? С вешалки он снял одну из своих старых кофт, но быстро счел ее неподходящей для вечернего холода. Заменил другой, более теплой. С привычной небрежностью бросил ей на колени. Это была совершенно обычная кофта кофейного цвета на пуговицах. Чуть толще предыдущей, но такая же старая, как и все здесь. На белом ярлыке с внутренней стороны воротника Коралина разглядела вышитые черными нитками буквы незнакомого ей алфавита. От одного взгляда на вещь, лежащей перед ней на коленях, становилось не по себе. Испытав прилив холодного страха, противоречащего высокой температуре, сосредоточенной в помещении, она оделась. Судорожно придумывала весомые предлоги, способные отсрочить неизбежное. С трудом принимала его бесспорную правоту. Он не спешил, позволяя ей как следует поразмыслить над сложившимся положением. Как и предполагалось, реальность разительно отличалась от сомнительных выдумок, которые нравились Коралине. В нормальном мире никто и подумать не мог, куда она на самом деле исчезла. А если и догадывались, то уж точно не вели намеренные поиски по всей деревне. Следуя законам Соединенных Штатов, она и вовсе считалась мертвой. От разумных выводов несло гнетущей безысходностью. Никто не станет великодушно ждать ее у порога фабрики, поэтому действовать придется в одиночку. Хайзенберг был единственным, на чье несуществующее участие она могла надеяться по-настоящему. Он же представлял собой последний оплот безопасности снаружи. Никак иначе она не сумеет защититься. В особенности без оружия, которое неизменно хранила в спальне под подушкой. - Прав, — с непозволительным опозданием ответила она. Уголки его губ дрогнули. Убеждать он умел куда лучше, чем лгать.