Полумрак

      I'ma fuck up my life.       I'ma fuck up my life.       Мягкий басс саундтрека вибрировал в барабанных перепонках, звенел в стекле бокалов и радужными алкогольными кольцами расходился в коктейлях. Ноги гудели от усталости. Шесть часов стоять за барной стойкой было почти привычно, но к концу смены Ренджуну всегда начинало хотеться пойти и утопиться в раковине. А ведь ещё и уборка!.. По понедельникам народу было немного: трое залетных девчонок, пришедших за коктейлями явно после хорошего ужина в ресторане, тихо курящие сладкий кальян парень с девушкой и застывший статичной фигурой в самом углу стойки парень, безмысленно глядящий в стакан перед собой. Он сидел здесь уже четыре часа, почти с самого начала ренджуновой смены: темноволосый, высокий и изящный, с лицом, сделавшим бы честь античной статуе и большими, грустными глазами. Уголки губ его кривились вниз, когда он отодвигал в сторону очередной пустой бокал. Лёд в нем не всегда успевал растаять даже наполовину. Авторский коктейль. Ещё, и ещё один. Чистый виски. Пять шотов текилы. Водка с лимонным соком. Абсент.       Ренджун даже не удивился, когда увидел неразборчивого посетителя в туалете на четвереньках перед унитазом, дрожащими пальцами упирающимся в стены. Убирать чужую блевотину Ренджуну хотелось меньше всего, но этот парень вот уже вторую неделю делал ему огромную выручку, приходя день через день, да и оставлять его вот так было бы бесчеловечно. Дождавшись, когда тот перестанет содрогаться, Ренджун уложил мягко руку на чужое плечо. Незнакомец был лихорадочно горячим. Тепло его просачивалось через тонкую чёрную рубашку, и Ренджун осторожно потянул на себя:       — Хей, вы в порядке? Я воды принёс. И салфетки.       Усевшись прямо на плиточный холодный пол, парень кивнул, предложенной салфеткой вытирая губы. Глаза его были абсолютно чёрными — зрачок проглотил радужку, и тусклый свет лампы отражался в них блуждающими огоньками. Тёмные волосы были растрепаны, и шея блестела. Протянув руку, он перехватил чужое запястье:       — Ты такой красивый.       What you know about love?       What you know about life?       Сердце в груди ёкнуло, стукаясь о рёбра. Ренджун был вовсе не идиотом, чтобы верить пьяным признаниям, но было в его тоне нечто столь болезненно искренне, беспричинное, что всё внутри затрепетало. Пожалуй, потому он присел рядом на корточки, открыл бутылку, чтобы поднести к чужим губам — красным, податливо приоткрытым, и парень сглотнул.       — Я вызову вам такси, — пробормотал Ренджун, обхватывая его за талию и помогая подняться. — Хорошо? Вам надо домой.       Незнакомец помотал головой, но противиться не стал. Он оказался выше Ренджуна на полголовы, жилистым и тонким, пахнущим остро коньяком и едва заметно чем-то сладким и пряным, будто ванильное саше или театральный грим. Ренджун посадил его в такси, помахав ладонью и убедившись, что поздний посетитель будет в состоянии проделать этот путь самостоятельно. Чужой пронзительный, грустный взгляд он продолжал ощущать на себе даже тогда, когда вернулся за барную стойку.       — Спасибо, что помогли мне вчера.       Он снова был здесь — немного позже, чем обычно, но всё такой же красивый. На этот раз одет парень был в молочно-белую рубашку и светлые джинсы, и казался моделью, сошедшей с обложки. Улыбался он так, что сердце в груди было неудобным. Ренджун не собирался чувствовать что-то к людям, спускающим за вечер десятую часть его месячной зарплаты и имеющим проблемы с алкоголем. Но посетитель этот вызывал смешанные эмоции — симпатию, желание, отторжение и любопытство, — а смешивать Ренджун предпочитал только коктейли.       — Без проблем, — он пожал плечами и вежливо улыбнулся. — Вам как всегда? Начнёте с чего-то лёгкого?       Парень кивнул, и сел на своё привычное место. Ренджун видел: вопрос вертелся у него на кончике языка. Понадобилось три бокала «Как украсть миллион» для того, чтобы позволить ему сорваться:       — Как вас зовут?       У Ренджуна спрашивали это почти каждый вечер, но сегодняшний был особенным. Было ли дело в том, как смотрели на него эти блестящие большие глаза, в нетерпеливом, опасливом ожидании, написанном в каждой чужой черте?       — Ренджун. А вы?..       Ренджун никогда не спрашивал в ответ, но в этот раз всё было иначе. Парень просиял, и пальцы его, до этого плотно сжимающие стекло бокала, разжались, принимаясь чертить круги на барной стойке.       — Джено. Я… работаю тут неподалеку. Решил зайти как-то, — он бросил на Ренджуна короткий, жаркий взгляд и тут же отвёл его, будто испугавшись своего порыва. — Захотелось выпить. Я вчера перебрал, мне правда стыдно. Спасибо, что помогли уехать. Как я могу вас отблагодарить?       — Просто не напивайся больше, — хмыкнул Ренджун, склоняясь к нему ниже и замечая, как сладко дрожит нетерпение и удивление в чужих зрачках.       Он сам не заметил, как перешёл на ты: Джено вызывал в нём бурю, личное, особенное — со своими искусанными алкоголем губами, острой линией челюсти и высокими скулами. Осколок искусства здесь, в полумраке подвального бара.       — Этого я не могу обещать, — он спрятал улыбку в бокале, и Ренджун сглотнул.       Капли конденсата скользили по стеклу, и Ренджун подумал вдруг о том, как Джено выглядел бы лёжа здесь, на этой барной стойке, совершенно обнаженный и покрытый такими же холодными каплями. Горячий комок разрастался в низу живота, пульсировал и тянул сладко. Джено и правда не смог сдержать обещание, но если это значило, что Ренджун мог получить его вот так, у стены заднего входа в бар, прижатым крепко и хрупко, нежно стонущим в поцелуй, то ему было плевать. Он не планировал — не мог — в Джено влюбляться, но не был теперь уверен, что у него есть выбор.       Донхёк, пришедший на смену, поднял насмешливо бровь, когда Ренджун сдавал работу с опухшими, красными губами и лихорадочным розовым румянцем на лице.       — Это тот самый мистер Инкогнито? — горячо зашептал он на ухо. — Кажется, я видел его где-то раньше. Не могу вспомнить. Он смотрит на тебя так, будто мечтает залезть под стойку и стать перед тобой на коленки, и вместе с тем страшно смущён собственным желанием. Аппетитно. Как раз как ты любишь.       Проблема заключалась в том, что Донхёк был, как всегда, прав.       — Иди к чёрту, — фыркнул Ренджун, закатывая глаза. — Я не связываюсь с посетителями.       — Скажи это мне в лицо, — ухмыльнулся друг. — Люблю, когда ты врешь и мило краснеешь.       Спать с Джено было нельзя, и причин этому Ренджун сходу мог назвать несколько. Первая: Джено был его клиентом. Вторая: Ренджун не спал с малознакомыми людьми, даже если улыбались они так, что всё внутри взрывалось фейерверками. Третья: у Джено были проблемы с алкоголем. И четвёртая, самая важная: Ренджун имел неприятную особенность влюбляться сильнее, если становился близок с человеком. А ещё находилось во всём этом одно большое, катастрофическое «но». Джено дал ему свой номер телефона. У него дома была кошка, фотографии которой он Ренджуну слал, разбавляя целой волной забавных тик-токов с животными, нежная улыбка и потрясающие длинные ноги, и смотрел он так особенно — бабочки в животе душили Ренджуна, он ощущал абсолютную беспомощность перед их хрупкими крылышками.       Эта связь не должна была случиться, но случилась. Как будто у них не было выбора, и судьба начертила лишь одну дорогу, ведущую вперёд. И, быть может, Ренджуну просто стоило идти назад.       Тем вечером Джено выпил не так много, и явно рассчитывал на что-то большее: он ходил сюда почти месяц после своей работы, теперь уже ближе к концу смены, чтобы проводить Ренджуна до дома. Они шли пешком пару кварталов по ночному городу, Джено забавно, нетрезво шутил, пытался взять за руку и выглядел ужасно счастливым, когда это удавалось, и всё время хотел целоваться. От поцелуев этих коленки дрожали и покалывало на кончиках пальцев. Ренджун знал всё ещё слишком мало о нём, и слишком много одновременно.       Джено живёт вдвоём с кошкой, на шерсть которой имеет аллергию, любит играть на гитаре, глазированные пончики и жареную курицу, а ещё играть в Овервотч. У Джено есть старшая сестра. Со своим лучшим другом он знаком со школьной скамьи.       У Джено проблемы с алкоголем — кажется, он потихоньку берет себя в руки, ведь теперь ограничивается тремя бокалами, и он так отчаянно старается во всём, что делает, и от этого сдавливает сладко внутри.       Достаточно ли этого было для того, чтобы позволить себе чувствовать к нему так много, что при одной лишь мысли о том, что они вот-вот увидятся, улыбка тянула уголки рта?       Стащив фартук и сдав смену, Ренджун вышел на улицу, где дожидался его Джено, и тот прижался в объятии близко — ненавязчиво, почти робко. Поцелуи его были антитезой робости. Джено был горячий. Пахнущий уже знакомо сладко, пряно и пудрово, с кожей, покрытой мурашками чувствительности и совершенно твёрдый там, внизу, и Ренджун отдёрнул себя, когда ладонь будто сама собой скользнула по его подтянутому телу ниже.       — Хочешь посмотреть на Боншикки? — пробормотал Джено, оставляя горячие поцелуи вниз по шее, и Ренджун вцепился пальцами в его плечи, одной лишь силой воли подавляя стыдный, откровенный скулеж.       «Нельзя», — сияло красным в голове, но чужое прекрасное тело так отчаянно умоляло: «пожалуйста!..», что Ренджун больше не мог сопротивляться.       В квартиру они ввалились жарким клубком из конечностей и тел. Джено всхлипнул, когда оказался прижат к стене в собственном коридоре. Он выглядел таким разрушенным этим предвкушением, что Ренджун не мог не остановиться ненадолго, чтобы его подразнить.       — Ну и где твоя малышка? — шепнул он на ухо, и Джено, моргая расфокусированными глазами, склонил голову в сторону.       — Что?       Боже, он выглядел непростительно очаровательным, и Ренджун простонал, припадая к его губам чтобы поцеловать глубоко и требовательно.       — Где Боншик? Я хочу погладить её, — сорванным голосом попросил он, отрываясь, и Джено проскулил расстроенно, но только кивнул:       — Хорошо.       Кошка обнаружилась в спальне, на постели. Ренджун улёгся рядом, протянул руку, давая обнюхать себя, а потом погладил мягкую шерстку. Джено стоял в дверях: в расстегнутой до середины груди рубашке, дышащий тяжело и сорванно. В лице его была нежность, надежда и острая специя желания.       — Я люблю тебя, — пробормотал он вдруг, заставляя сердце взорваться, проваливаясь куда-то вниз, разрывая грудную клетку. — Прости. Мне не стоило этого говорить.       Он и правда не должен был. Он не имел права — разрывать чужое сердце на куски нечаянно и бесцеремонно, и Ренджун резко выпрямился, соскользнул с постели и притянул Джено к себе, сталкиваясь с ним всем собой. Быть может, раз Джено так терзал его, то мог и исцелить?       Раздевать его было словно снимать шуршащую упаковку с букета весенних цветов. Длинные ноги с сильными бёдрами, гибкие, сухие мышцы торса — Джено был тонкий, полный столь удивительной силы контроля над собственным телом, что Ренджун застыл на мгновение, чтобы насладиться его красотой.       — Как ты хочешь меня? — пробормотал Джено, поспешно притягивая Ренджуна к себе, будто стыдясь своей обнаженности, помог высвободиться из штанов, рубашки и белья.       Ренджун просто хотел — разве было это принципиально, что именно он получит от Джено?.. В этой неутомимой жадности он прижался близко, кожа к коже, и Джено подался навстречу, скользя ладонями по телу, будто желая ощутить каждую клеточку, толкнулся, заставляя соприкоснуться там, внизу, где оба они были твёрдыми, пульсирующими в нетерпении. Каково это было бы: ощутить Джено внутри? Почувствовать его сладкое давление, рассыпаться удовольствием, ответственности за которое ты не несёшь?.. Или взять его самостоятельно. Властно и сильно, нежно, причинить наслаждение.       — Я хочу тебя. Позволишь мне?.. — Ренджун скользнул ладонью на его горячую, влажную поясницу, тронул ямочку, и Джено крупно вздрогнул всем телом, и будто окаменел.       Сердце его стучало в чужую грудную клетку, пытаясь достучаться — Ренджун отстранился, и в лице его вдруг увидел страх. Бритвенно острый, полоснувший по душе болезненно отторжением. Отдёрнув руку, будто обжегшись, Ренджун сел, переводя дыхание. Джено лежал, дрожа и жмурясь, кусал губы — он шепнул едва слышно:       — Х-хорошо.       Это было словно пощёчина.       — Я не сделаю чего-то, что ты не хочешь, Джено, — он уложил ладонь на чужое плечо, и Джено дёрнулся — так, будто ожидал удара, а не ласки. Ресницы его были влажными, когда он открыл глаза. Испуг в них смешался с отчаянием, перелился через край.       — Я хочу. Правда, — забормотал он. — Пожалуйста, не уходи, я хочу!..       Колючая нежность не помещалась в груди, Ренджун уронил горький смешок, запустил пальцы в дженовы чёрные волосы, погладил осторожно:       — Я никуда не уйду. Я здесь, с тобой.       Что было у Джено в прошлом? Неудачный постельный опыт, отсутствие его? Или виной всему стало недоверие здесь, в настоящем? Ренджун не хотел проверять. Так, будто знал наверняка: стоит ему надавить чуть сильнее, Джено сломается. Вместо этого он спустился вниз, чтобы взять его в рот, и Джено рассыпался удовольствием спустя пять минут, комкая в пальцах простыни и громко, сладко простонав. Он всё ещё был удивлённый, когда Ренджун отстранился. Дрожащий, растерянный, блестящий глазами. Развёл ноги в стороны, неосознанно сжимая пальцы на ткани крепче, дыша порывисто, часто. Разве мог Ренджун причинить ему боль? Потребовать эгоистично удовольствия для одного лишь себя? Сломать то, что надломлено было не им?       — Я передумал. Джено, у тебя такие красивые руки… Я хочу почувствовать тебя внутри.       Облегчение омыло чужие черты волной. Джено подобрался на постели, улыбнулся, а потом Ренджун вдруг оказался под ним, и было ему так хорошо, что ноги немели. Руки у Джено были и правда прекрасные: чуткие, с длинными пальцами, подаваться навстречу которым было удивительно хорошо. Удовольствие это опустошило Ренджуна в самом лучшем значении этого слова, и он уснул спокойно, крепко и тихо, чтобы проснуться утром в чужих объятиях. Когда он уходил — после завтрака и поцелуя на пороге, Джено смотрел на него долго, сладко-тоскливо, будто не хотел отпускать.       — Слушай, кажется, я вспомнил, где видел его, — задумчиво уронил Донхёк, вытирая влажные руки бумажным полотенцем.       Он вытащил из кармана телефон, чтобы открыть афишу событий, и Ренджун, раздражённо стаскивая фартук — боже, близился конец смены и вот-вот должен был прийти Джено, какое дело было ему до каких-то донхёковых домыслов? — бросил короткий взгляд на экран.       Одетый в чёрное трико и рубашку, под светом софитов стоял Джено. Чёрный бриллиант, сверкающий на витрине — дыхание застряло в глотке, Ренджун часто заморгал, силясь протиснуться через спазм.       — Он потрясающе танцует. Настоящий профессионал, — чужие пальцы пролистнули ниже, чтобы нажать на фрагмент соло выступления, и Ренджун сцепил зубы, не имея сил ни смотреть, ни отвести взгляда.       Джено ни разу не упоминал, что был артистом балета. Как будто не считал Ренджуна достойным того, чтобы быть посвященным в его прекрасную звёздную жизнь. Премьер театра, лучший танцор, способный тратить огромные суммы просто на то, чтобы напиться, пока Ренджун вкалывал для того, чтобы сводить концы с концами. Он получил эту работу лишь по счастливой случайности: Донхёк порекомендовал его владельцу, и тот взял Ренджуна вначале на испытательный срок, а потом и на полную ставку. Бармен, тщетно пытающийся найти работу художником, был явно не парой звёздному премьеру Ли Джено. И, конечно, тот не собирался не то, чтобы делать их отношения официальными — даже видеть Ренджуна в партере не желал.       Осознавать это было горько, как пить чистый абсент залпом: Ренджун вдруг понял, почему Джено так неохотно делился информацией о своей работе, и ещё кое-что тоже понял: пока Джено врал ему о том, что любит, Ренджун успел молчаливо полюбить его сам.       — Это последний напиток. Больше я тебе не налью.       Бокал глухо стукнулся о картонную подложку. Пару капель выплеснулось от того, как резко Ренджун подвинул её к Джено, и тот непонимающе моргнул. Очаровательное смущение проступило розовым на его скулах.       — Ты прав, мне стоит завязать, — пробормотал он, обхватывая длинными пальцами запотевшее стекло, и Ренджун раздражённо закусил губу.       Любит? Да Джено плевать на него хотел. Поиграл, использовал, как театральный реквизит. Джено пах им, театром: пыльными гардеробными, гримом, пудрой и пряным саше, пока Ренджун душил себя алкогольными парами, санитайзером и дымом кальяна. Они были из разных миров, не способных соприкоснуться.       — Да, стоит завязать. Давно следовало сделать это, — слёзы резали глаза, но Ренджун был слишком упрямым для того, чтобы не продолжить. — А ты хороший актер, Джено. Видимо, премьера просто так не дают.       Голос его звучал хрипло, и слёз в нем оказалось больше, чем гнева — сердце у Ренджуна было разбито, ворочалось стекляшкой в груди, так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть, и он отвернулся, чтобы занять себя протиранием бокалов. Нервная дрожь заставляла ноги вибрировать. Хотелось спрятаться под барную стойку, заплакать, будто ребенку — Ренджуну было всего двадцать два, и почему он вынужден был проходить через подобное?.. Звон разбитого стекла оглушил Ренджуна, заставляя вздернуть подбородок. Бокал, бывший минуту назад в дженовой ладони, лежал у подножия барной стойки, и острый запах бренди приторной сладостью тянулся в воздухе.       — Тебе рассказали, да? — глаза Джено были огромными, влажными, и лицо бледным. Один лишь неестественный, яркий румянец лежал на скулах и шел пятнами по шее. — Я жалею об этом каждую минуту. Ненавижу себя. Чувствую отвратительным и грязным. Каждый раз, когда я вижу себя на этих постерах, на афишах, я думаю о той ночи: я могу забыть о ней только когда гляжу на тебя. Я знаю, что не имею права любить тебя, и ты наверняка жалеешь, что целовал меня, и делал всё остальное. Прости. Я должен был рассказать всё сразу.       Трясущимися руками он вытащил наличные из карманов, рассыпав купюры, и, шатаясь, будто пьяный, побрел на выход.       Что?       Кровь стучала в голове набатом, Ренджун выбежал из-за стойки, ухватил его за руку, требовательно развернул на себя:       — Не смей называть себя так, — с жаром воскликнул он, и Джено опустил голову ниже, избегая смотреть в глаза. — Что бы ты ни сделал тогда, разве это умаляет твой талант? Я видел запись твоего выступления, и уверен, что ты — лучшее, что случалось с театром балета. Звание премьера твоё по праву. И я думал, что ты не серьёзно ко мне относишься или стыдишься меня…       Джено не дал ему договорить:       — Ренджун, я переспал с балетмейстером за эту должность.       Он замолчал на долгое мгновение, и сердце внутри разлетелось на сотни осколков. Ренджун подтолкнул Джено, заставляя выйти в холодные, тихие сумерки. Стоял поздний октябрь, и воздух был кусачим и сырым, дрожащим мошкарой в свете фонаря.       — И что с того?       Люди нередко совершали глупые поступки, оставляющие раны на их душе или теле. Но Джено расплачивался слишком крупной монетой: было в его тоне нечто ядовитое, пугающее и опасное — вина, боль и отчаяние, смертельная рана. Ренджун не хотел этого, но надавил, и Джено теперь выворачивал себя наизнанку.       — Я позволил ему взять себя, кончить внутрь, — пробормотал он, и голос его надломился, а плечи поникли. — А потом сидел в душе четыре часа, и всё равно чувствовал себя грязным после того, как вышел. Кожу хотелось содрать. Я сдал тесты на скрытые инфекции — ты можешь не беспокоиться, что мог от меня чем-то заразиться, — открыл концерт впервые в своей жизни, и понял вдруг, что ненавижу своё лицо, глядящее на меня с каждой афиши. Мне так хотелось забыть всё: что я сделал, кто я такой, зачем это было… Я думал, что алкоголь мне поможет. И он правда помог: здесь я встретил тебя, хотя и не заслуживал этого. Прости. Я даже не смог отплатить тебе за доброту.       Обхватив его двумя руками, Ренджун прижался крепко, будто пытался слиться с ним в одно целое, забрать себе его боль и вину.       — Я делаю это для тебя не потому, что жду чего-то взамен, — прошептал он на ухо. — Мне просто хочется сделать тебя чуточку более счастливым. Ты не должен мне ничего. Я не спрошу с тебя платы за свою любовь.       В ослепительном круге света стоял Джено. Каждая мышца его тела была напряжена, грудь часто вздымалась под алым шелком рубашки и тонкий слой пота лежал на коже глиттером, но лицо оставалось безмятежным, словно мечта и любовь. Музыка смолкла, будто завороженная его кукольной статичностью, и звенящий воздух рассыпался стеклянной, блестящей пылью. Джено посмотрел вниз, в полумрак партера, и хотя свет софитов казался Ренджуну ослепительным, он знал: Джено видел его. Он улыбался.