Детство Иных

Хорошо, подумалось мне невпопад, что инквизиторы разогнали пассажиров по местам. В нашем купе, просторном и чистом насколько подобает купе штабного вагона, было все-таки не уместиться собравшейся на планерку толпе. Эдгар и его трое коллег, я и Костя, Гесер, Завулон: даже пожертвовав достоинством и частично разместившись на верхних полках мы бы задохнулись. Так что планерку проводили в вагоне-ресторане, чистом и нарядном как на заказ. Я представила себе, что от этого места останется меньше чем через два дня. Дымящиеся радиоактивные угли – если повезет. Выжженное дотла пятно на первом слое, светящаяся стеклянистая гладь – на четвертом… ни тени, ни эха. Где сейчас стою я, завтра будет стоять слегка поддатый бизнесмен, веселая официантка или наконец-то уложившая ребенка и пошедшая прогуляться молодая мать. Сколько детей ехало в этом поезде? Какое чудовищное жертвоприношение… ради чего? - Да пойми же ты, наконец, - раздраженно сорвался шеф, - нет у нас другого выхода! Мы все проверили, все вероятности просчитали. Думаешь, иначе я согласился бы? Веришь – смог бы? В горле у меня пересохло. - Я верю, - сказала я тихо, - что пять лет назад вы могли прийти к Светлане сразу, как только ее обнаружили. Не издеваться над Егором, не жертвовать людьми, убитыми вампирами, не рисковать всей Москвой. Стало тихо. Даже перестук колес и ритмичный дребезжащий лязг ложечки в стакане из-под чая зазвучали глуше, отдалились. Сумрак близко... Я отвела взгляд от прыгающей ложечки и посмотрела на шефа. Лицо у него было холодное. - Не могу осуждать вас за желание спасти Ольгу, - сказала я. – Не могу! Я сама не лучше… я тоже – Светлая. И тоже умею – и лгать, и смиряться, и на людей смотреть, как на скотину. Надо – будем строить самые лучшие, самые чистые загоны… Надо – вырежем, как свиней! Гесер молчал. Как тихо… Как холодно. - Пятьсот человек, - прошептала я. – Что такое эти люди против миллиардной армии Иных? Кто они, когда на кону – всемогущество? Абсолютная сила? Или близкий человек, которому больше не нужно умирать у тебя на глазах; твой ребенок? Он стиснул зубы. Никто не вмешивался – ни помрачневший Эдгар, ни его подчиненные, выглядевшие, словно хотели бы оказаться где угодно еще. На удивление, молчал Завулон – сунув руки в карманы брюк, он разглядывал меня с сочувственной усмешкой. Шеф, наконец, пришел к какому-то выводу и с глубоким вздохом отвернулся. - Тебе лучше сойти с этого поезда, Анна, - посоветовал он. Не думаю, что хоть кто-то не понял, что это был приказ. Мне вдруг стало смешно. От формулировки, выбранной Гесером, от его веры, что я подчинюсь. От себя самой. При наличии черного цвета серый считается белым, сказала я шефу совсем недавно. Сколько же раз надо ошибиться, сколько раз упасть, чтобы понять – не в цвете дело? Не в том, кем мы себя называем, не в том, чьи флаги выбираем нести. Меня учили, что нельзя заключать соглашения – у них всегда найдутся неприятные последствия. Меня учили, что свет – это свобода от себя. Я всегда была плохой ученицей: все принимала на веру. А затем оказывалось, что незыблемые законы мироздания – это всего лишь статья в местном уставе, написанном, чтобы проще было управлять мелкими сошками в конторе, винтиками в сложной системе Дозоров и Инквизиции. - Не могу, - сказала я Гесеру. Пожала плечами на его недоуменный взгляд. – Я останусь. - Поезд будет уничтожен, - ответил он. – Тебе необязательно оставаться. Ты можешь уйти прямо сейчас, я открою портал в Москву… Это наше решение, ты не имеешь с ним ничего общего, - заверил он успокаивающе, как будто мне нужно было лишь немного участия, капелька веры, что это – не моя вина. Завулон перестал улыбаться. - Вы не поняли, Борис Игнатьевич, - сказала я мягко. – Я останусь – сколько будет нужно, чтобы этот поезд благополучно доехал. Я думала, он удивится или, может, даже занервничает. Это было бы глупым ходом – ставить на кон собственную жизнь. Даже если ты лучший оперативник Дозора, даже если ты подруга Великой Волшебницы и почетная тетя ее дочери-Абсолютной; если ты Светлая дозорная, значит, твоя жизнь уже отдана. Но, все-таки, когда-то я была его ученицей… Гесер разочарованно качал головой. - Ты же умрешь, - сказал он. – Бомбу все равно сбросят, и у тебя не хватит сил ни спасти людей, ни защититься самой. Опомнись, девочка, от тебя не останется даже тени в сумраке, но ты так никому и не поможешь. Когда-то я называла его учителем… уважала его, чуточку боготворила и даже немножко любила. Той любовью, которой только и может ребенок любить наставника: взрослого, мудрого, непостижимого. Непогрешимого. Но все дети вырастают – если только их не убить. - Что ж теперь, - пробормотала я. Но когда выхода нет, делают новый. Как тихо, как холодно. Как страшно! Завулон, Эдгар и один из Светлых инквизиторов ударили одновременно. Наверное, они уже видели такое: как срывается Светлый маг. Может, помнили Светлану, атаковавшую Зеркало. Я легко погасила файербол Светлого, удивительно милосердный «опиум» Завулона скользнул по моей защите и ушел в стену. Эдгар ударил «прессом», но в нем было столько силы, что в первую секунду я едва удержалась. Затем к Эдгару присоединились остальные инквизиторы. Наверное, я не должна была устоять. «Пресс» давил на меня многотонной махиной, рос и тяжелел, становилось нечем дышать, - но я держала, даже когда мир начал выцветать вокруг. Краем глаза я видела, как Завулон плетет что-то хитрое и мощное – ох, не поздоровится мне… если выживу… - но смотрела на Гесера. Он стоял, колеблясь, с поднятой рукой, я почти видела собирающую в ладони Силу, – но он медлил. - Остановись, Анна, - попросил он. – Не губи себя. Я сжала левую руку в кулак. До сих пор я не атаковала сама. Но надо же начинать? Всё это уже длилось ненормально долго. Первым хрустнуло тонкое кольцо из розового кварца. Заключённый в нем «фриз» накрыл Светлого инквизитора: маг застыл, держа руку на плече Эдгара, прервалась цепочка Силы и «пресс» развалился, как раскалывается бетонная плита. Меня чуть не свалила с ног отдача, но инквизиторам пришлось еще хуже. Затем нагрелся серебряный браслет-цепочка. Над браслетом мы работали с Олей, применять его сейчас было почти стыдно… Браслет распался на отдельные звенья, и в вагоне резко похолодало – выпущенная на волю, взметнулась волна ледяного крошева, забивающегося в каждую щель, оседающего на одежде и вмерзающего в кожу. Простое, старое заклятье, почти никогда не используемое в бою… поразительно эффективное в тридцатипятиградусную влажную жару. К сожалению, Гесер погасил его за каких-то десять секунд. За это время я усыпила двух Темных инквизиторов и подпалила Эдгару пиджак. Все это было так же зрелищно, как и бессмысленно. В любую секунду им надоест играться. И меня развоплотят, а поезд взорвут все равно… В этот момент Завулон атаковал всерьез. Я видела заклятье словно в замедленной съемке. Медленно разворачивающееся пылающее кольцо, растущая волна огня и темноты, ползущая ко мне сквозь ставший вязким воздух. Технически, это не была «плеть Шааба», лишь что-то очень похожее. Но мне как наяву вспомнился вечер в теле Ольги, паника и боль, бьющий в полуметре огненный хлыст. И голос Гесера: это полностью операция Ночного Дозора… Что-то дрогнуло, словно лопнул невидимый барьер. Глядя, как ближе и ближе подползает огонь, я подняла руку навстречу. Никаких заклятий – я не знаю подходящих щитов, не вспомню сейчас ни жестов, ни инкантаций… - голая Сила, слепая энергия. Возможно, это все, что у меня осталось. Возможно, сейчас я умру. Огонь лизнул мои пальцы и остановился. Я чувствовала растущий жар, давление – словно раскаленный «пресс», словно удерживать руками взрыв. И вдруг огонь опал, и все прекратилось. Гесер и Завулон смотрели на меня с одинаково вытянувшимися от удивления лицами. Эдгар вполголоса выматерился и покачал головой, глядя то на Великих, то на меня. Рубашка на нем промокла от пота. - Остановись, - сказал он, тяжело дыша. – Остановись сейчас, и Инквизиция не выдвинет обвинений. Завулон медленно моргнул и шагнул назад. - Поддерживаю, - пробормотал он, - от имени Дневного Дозора. Уж не знаю, о чем они сейчас думали. Не хочу знать… понимать их – не хочу! - А поезд? Эдгар вздохнул с сожалением. - Если убийца и «Фуаран» не будут найдены до часа «икс»… - Ну тогда, - прошептала я, - поверь, что мне жаль. - Мне тоже, - ответил Эдгар мрачно. Что-то треснуло у него в руках. – Ты уж прости. Я не видела его атаку – слишком мощный амулет, слишком много энергии выплеснулось в Сумрак. Что могла, я вложила в «щит мага», самое простое защитное заклинание, - но знала, что не успеваю. Передо мной развернулось мерцающее синее полотнище – и только когда заклятье Эдгара рассыпалось в нем безвредными искрами, я поняла, что оно не было частью атаки. - Костя?! – воскликнул Эдгар. Я развернулась так быстро, что едва не упала. Я не могла поверить, что забыла о нем, бывшем здесь с самого начала. Костя взглянул на Эдгара, на меня и, наконец, на собственную протянутую к синему щиту руку. Огорченно и раздосадованно фыркнул. - Неловко вышло, - пробурчал он. И вдруг подмигнул мне. – Но, полагаю, бомбардировка мирного населения отменяется, да, шеф? - Полагаю, - кисло сказал Завулон, - что это так. - Да как так-то, - растерянно произнес Эдгар. – Костя, что же ты… Я ненадолго прикрыла глаза, не понимая, о чем они говорят. Слова Кости звенели у меня в голове, будто поставленные на повтор. Это все шок. Дрожь во всем теле, грохот пульса в ушах, дезориентация – чистый шок. Я только что сражалась насмерть. Я почему-то все еще жива. И все эти люди – если верить Завулону, они не умрут. Я только не могла понять, при чем тут Костя. Мозг словно увяз в смоле и отказывался работать как должен. - …отказалась сдаться, - резко сказал Эдгар. - …думаю, смягчающие обстоятельства… Слабый бриз коснулся моего лица, и я открыла глаза. Костя, стоявший в паре шагов от меня, улыбнулся. - Анка, - сказал он – старое, можно сказать детское, прозвище. Сколько лет он уже меня так не звал? – Анка, ты как, живая? Я моргнула. - Живее тебя, мышонок. Он надул губы, как делал подростком. Как же сильно я устала… - Иди сюда, Анка, - нежно сказал он. Кто-то говорил у меня за спиной – Эдгар? Гесер? Но их голоса сливались в одно. Серый шум, скрипучий и неприятный. Голос Кости по сравнению с ним был как музыка. - Иди сюда, - прошептал он. Какие темные у него глаза. - Спи, - сказал Костя.