***
В офисе охранник, позвонив куда-то, слишком долго выписывает разовый пропуск, подозрительно оглядывая Ки-Хуна. Видно, не очень хочет такого пускать. И к чему снобизм? Ну, пиджак у Ки-Хуна поношенный, это правда. Белая футболка на нем не белая. Не потому что грязная, нет, просто застиранная уже до больнично-серого цвета. Волосы растрепаны, щеки горят? Так это он бежал, чтобы успеть. Задумался о жизни и смерти поначалу, и не сразу заметил, что на собеседование опаздывает. А, еще синяк под левым глазом, да… Старый. Его и не видно почти. Надо было чем-то замазать, да чем? У матери всяких этих кремов тональных уже сто лет не водится. И к бывшей не заявишься косметики попросить. Подумает еще: в такие-то годы опять за старое взялся. Опять на мужчин заглядывается, хочет соблазнить красотой… Ки-Хун хихикает своим мыслям. Охранник вскидывает голову и смотрит, как разбуженный питбуль на щенка. Наконец открывает турникет и долго глядит вслед. Ну и черт дергает Ки-Хуна, вредный мелкий такой чертенок… Ки-Хун разворачивается в коридоре, смотрит прямо в глаза охраннику и посылает воздушный поцелуй. Пусть теперь переваривает, сноб хренов. В зале ждут своей очереди люди. И Ки-Хун сразу сникает. Видно, что это не сотрудники фирмы, а такие же, как он работяги, вот только помоложе, поувереннее, поприличнее. Секретарша, в отличие от охранника, вышколенная: ни на кого не фыркает, всем улыбается. Демократия. Видали мы, мол, и не таких. Просит Ки-Хуна немного подождать. Глаза холодные, пустые, не запоминаются. А улыбка — во весь рот. Ну, точно Чеширский кот. Через полчаса доходит очередь до него. В шикарном кресле сидит дорого одетый красавчик. Явно же не главный босс, а какой-то менеджер, а шику в нем — выше крыши. Он не поднимает головы от бумаг, а лишь протягивает Ки-Хуну руку над столом. Тот долго смотрит на нее, не зная, что делать, и наконец робко пожимает. Красавчик вздрагивает, поднимает голову. Лицо становится непроницаемым, словно маска, но Ки-Хун чувствует, что тот пытается сдержать отвращение. — Резюме давайте, — шипит менеджер. — Да я просто водитель… — лепечет Ки-Хун. — Что мне там строчить? Университетов не заканчивал. Сейчас я все расскажу, что умею… Говорить трудно. Голубоглазый менеджер похож на того, из денежной мечты. А глядя на его сильные плечи и идеальную осанку, хочется придумать продолжение о том, как вдвоем они встречаются в ресторане и улыбаются друг другу. Ки-Хуну хотелось бы помечтать, а надо говорить о шоферском опыте. «Никогда не видел, чтобы у корейца голубые глаза были, — думает Ки-Хун. — А! Так это линзы. И зачем их модники носят? Чтобы быть похожими на европейцев?» И тут что-то в голове проворачивается… словно включают кино… Секретарша приносит кофе менеджеру. Ки-Хун смущенно рассказывает о себе. Голубоглазый внимательно его оглядывает. — Нам нужен… гм, несколько другой человек, — говорит он наконец. — Но вы же не знаете… вы только послушайте… я так ловко вожу, что даже… — Вы не подходите, — отрезает менеджер, теряя все свое обаяние. — Прощайте. Под столом он пытается незаметно протереть белоснежным платком руку, которую жал Ки-Хун.***
Стоп. Прокрутка назад. Это — то, что произойдет. То, что Ки-Хун видит в голове. Жалкое будущее — зачем его проживать, позориться? Чеширская секретарша вносит кофе на подносе. Одну чашечку. Точнее шот, в котором нефтяным блеском сверкает черный густой ристретто. Чеширка почти ставит его на стол перед менеджером, когда Ки-Хун выхватывает напиток и залпом выпивает. — Вот спасибо, совсем жажда замучила, — говорит он, невинно улыбаясь. И кашляет, как можно противнее. Пусть теперь оттирают свой шот до посинения, пусть хоть кипятят… Ки-Хун разворачивается и уходит, так ничего и не рассказав о шоферских навыках. Будущее, которое ты увидел, можно переиграть. Хорошая штука. Вот только пока что почти бесполезная. Дома мать непременно спросит: ну как, взяли? И придется ее в тысячный раз разочаровывать. Или, хуже того, сразу скажет: про работу даже не спрашиваю, опять с собеседования прогнали? А что он доченьке на встречу принесет? Вот бы Ки-Хун встретил доброго бизнесмена! Нет, он не идиот, прекрасно знает, что таких не бывает… все похожи на этого голубоглазого… но помечтать-то дайте… Пришел бы он сейчас, купил матери теплую куртку и сапоги. Всяких вкусностей принес на ужин. Вот бы она встрепенулась, загорелась, как в молодости, разулыбалась… Где бы денег достать? Жаль, поклялся больше не играть на скачках. И тут Ки-Хуну приходит в голову: так ведь зачем-то у него есть дар?! Он же может предсказывать, какая лошадь придет первой. Вот его везенье! Вот богатство! Вот она — новая жизнь. Можно ли заглянуть в будущее по своему желанию? Он отправляется на скачки и околачивается там до тех пор, пока в мозгу привычно не щелкает. В голове разворачивается внутреннее кино: темная лошадка далеко отрывается от остальных. Ки-Хун тут же делает ставку. Все деньги, которые снял с карточки матери. Чего мелочиться? Он же увидел победителя. Больше вложишь — больше получишь. Мать еще похвалит его прозорливость, когда он с выигрышем придет. Терпение — это не к Ки-Хуну. Это вон сосед и друг Сан-Ву — вот тот всегда как скала. Он же, пока лошади скачут, и сам скачет по залу как безумный. Глаза горят, губы подрагивают. — Давай, давай, мальчик! — орет он на коня. — Вперед… Да что ж ты плетешься, кретин?! У мужчины, который стоит рядом, на руке — татуировка. Кальмар. Хороший символ: жажда перемен. Когда-то мать в соннике такое вычитала. Внутри Ки-Хуна начинает дрожать каждая клеточка, когда скакун наконец делает рывок, гордо вскинув голову. За считанные секунды он отрывается от остальных… Он летит, прекрасный, как ожившая стихия, мускулы сверкают на солнце… Ки-Хун мог бы сейчас упасть на колени и молится ему, словно богу… Конь летит — и приближает Ки-Хуна к деньгам, и ко всем тем настоящим вещам, которые почему-то приходится покупать: смеху доченьки, улыбкам матери, билетам на блестящий морской лайнер, возможности смотреть людям прямо в глаза, не опасаясь злобных кредиторов. Скакун мчится — и…. И подворачивает ногу в последний момент, заваливается на бок, мучительно всхрапывает в падении. А к финишу, минуя его, приходит гнедой конь. Приходит первым. Дар Ки-Хуна простирается только на две минуты. А падение происходит на третьей. Ки-Хун знает про себя, что он хороший человек. Пусть не такой Бэтмен, как Сан-Ву, да и вообще не слишком мужественный… Зато добрый. Славный. Наверное, в чем-нибудь талантливый. Фантазия у него ой-ой-ой. Недаром же может такое выдумать, что все за голову хватаются… Вот был бы он автором сериалов, такое бы наснимал, что непременно «Оскара» получил. Или за сериалы «Оскаров» не дают? Вот только невезучий почему-то и непутевый. Все в его жизни наперекосяк. Все неправильно. Игру со смертью он днем за днем выигрывает. А вот игру с жизнью — не может. Даже прозрения эти достались от судьбы — и все равно только хуже. Другой бы, головастый, образованный, как Сан-Ву, придумал, как этот дар использовать. Может, на бирже бы сыграл. Но у Ки-Хуна цифры вызывают панику. Рассказать другим, что он будущее видит, так одного лишь добьешься: в психушку угодишь. А может, он и не видит вовсе? Где доказательства? Будущее-то все время меняется. Может, это его фантазия в последнее время из берегов вышла? И все-то он выдумал? Эх, невезучий он человек. Как там эту звали… вещую в Трое…. Кассандра. Только мужского рода. Прорицатель на минималках. И на что теперь покупать дочери подарок на День рождения? Безнадега! Последние жалкие тысячи вон Ки-Хун отправляет в игровой автомат, чтобы добыть для нее хоть крошечную мягкую игрушку. Но попытки, одна за другой, завершаются неудачей. Ки Хун даже не удивляется. Кажется, у него опустились руки. И все же отчаянные вопли вырываются наружу, пугая окружающих. — Господин, у вас не получается, потому что хватаете, не подумав. Какой-то мальчишка пытается Ки-Хуну помочь, берет дело в свои руки. И вот уже заветная подарочная коробочка выпадает в окошко автомата. Но невезение — это невезение. И все последующие неприятные события дня уже не удивляют Ки-Хуна. Когда на свидании с дочкой они разворачивают вытащенный из автомата приз. а тот оказывается всего лишь зажигалкой, и разочарованная малышка смотрит строгим, любящим, материнским взглядом. Еще одна пакость от судьбы. Когда его догоняют бандюки, которым он задолжал, и заставляют подписать договор на его почку и глаз взамен уплаты долга, он плачет, трясется от ужаса и уже ни на что не надеется. Все один к одному. События — словно бусины одного ожерелья. А дома истерику матери по поводу проигранных денег он переживает обреченно и терпеливо, как человек, застигнутый ураганом. И вот только когда в метро к нему подсаживается человек в безукоризненном костюме и предлагает сыграть в Игру, Ки-Хун не может понять: продолжается ли череда невезений. Или в жизнь вошло нечто новое? Просто явиться в указанное место, поиграть там в детские игры и, если выиграешь, получить огромные деньги. Ки-Хун, не задумываясь, соглашается. Хорошо бы это была игра со смертью. Игры с жизнью он почему-то проигрывает.