Поначалу все идет хорошо. Ки-Хуну нравится, хотя он и смотрит ошалело.
Конечно же, подпольные игры не ведут по всем известному адресу. Поэтому он не удивляется, когда в указанном месте его забирает машина. Немного настораживает, когда ее заволакивает сонный газ. Ну так это чтоб игороки дорогу не запомнили.. Ничего страшного. У богатых свои причуды. А кто мог все это устроить, как ни какой-то полоумный богач?
Огромный голубой зал. Игроки в новеньких спортивных костюмах. Охранники в розовых комбинезонах… или как это сейчас называют… одежде цвета маджента.
Красиво. А там, где красиво, ничего плохого не случается. В этом Ки-Хун уверен. Надо только играть по правилам и, возможно, получишь приз.
Да, до того, как ему сообщили, где ждать, была еще проверка. Игра в сотки, где за каждую победу полагалось сто тысяч вон. Получать, ну а если проиграл — отдавать.
— Если денег совсем нет, можете расплатиться телом, — и пока мысли Ки-Хуна пошли по другому руслу, он получил пощечину.
Одна пошечина равняется сто тысяч вон.
Должно быть, устроители игр проверяли, как низко он пал, как далеко позволит зайти. Насколько отчаялся.
Ки-Хун даже гордился тем, что сумел заработать «натурой». Только когда щека превратилась в сплошной синяк, он шипел, жмурился и сам улыбался над тем, как невольно пытается увильнуть от удара.
Не он первый, не он последний… Вон какая толпа вокруг — несколько сотен людей. Не убьют же их всех, в самом деле…
Но все красивое и хорошее сползает, как дешевая позолота, когда он слышит смутно знакомый голос, а потом видит на большом экране лицо Сан-Ву.
Открытое, умное, благородное, смелое. Чуть прищуренные глаза. Волевой подбородок.
Лицо сильного человека. Образ, который Ки-Хун мог бы разглядывать бесконечно, впитывать, упиваться.
Лицо из его давних снов.
И вдруг голова на экране дергается и отклоняется от обжигающей пощечины. И тут же покорно поворачивается, подставляясь под новый удар во время такой же проверки, какую проходил Ки-Хун.
Ки-Хун вздрагивает, ему стыдно. Ему хочется заорать: «Не надо! Прекратите!». Ему хочется попросить: «Люди, не смотрите, пожалуйста».
Растрепанный Сан Ву на экране пересчитывает купюры.
Он выглядит как неопытная проститутка.
Его Сан-Ву.
Когда Ки-Хун играл на пощечины с тем, кого в уме называл «сектантом» (такие вот, улыбчивые и доброжелательные, ходят по домам и вербуют людей), все было в порядке. Эй, это же он, разгильдяй, неудачник, человек, который давно поставил крест на приличной жизни.
Ки-Хун проигрывает материнские деньги на скачках. Он разговаривает с бродячими собаками. Он отказался от медицинской страховки. Он напивается, бывает, и шатается в празднично-алкогольном настроении по сияющему огнями городу, вместо того, чтобы идти домой. Он может, как дикарь, специально стоять под дождем и смотреть, жмурясь, на грозовое небо, с которого хлещет вода.
Ки-Хун не выглядит солидным. Не выглядит надежным. Он даже взрослым не всегда-то выглядит. Однажды он поспорил с дочуркой, кто сможет съесть больше мороженого. И победил. А у нее — ангина началась.
Ки-Хуна можно хлестать по щекам. Так ему и надо. Перетерпит.
Но не Сан-Ву.
Никто в этом большом зале даже понятия не имеет, что за человек перед ними на экране. Никто не знает его так хорошо, как Ки-Хун.
Когда они были детьми, и стайке мальчишек требовалось что-то разделить между собой — вынесенную чьей-то сердобольной мамой корзину яблок или тарелку лепешек — добычу несли именно к Сан-Ву. Знали: разделит по справедливости.
Если во время игр было непонятно, жульничал ли человек, залетел ли мяч за линию, стратил ли кто, разбирать разночтения шли именно к Сан-Ву. Он умел судить объективно.
И когда зарвавшиеся хулиганы из соседнего квартала время от времени пытались их запугать, это он придумывал, как их отвадить.
Это он первым подавал руку упавшему. Проведывал заболевших. Объяснял математику, которая давалась ему лучше всех остальных.
А Ки-Хуну иногда приходилось перевязывать Сан-Ву обожженную руку, обрабатывать оцарапанную кошкой спину или вытаскивать обыкновенную занозу, которую тому не удавалось извлечь самостоятельно.
Есть такой возраст, когда тело мальчишки состоит сплошь из синяков, царапин и шрамов. Сан-Ву, как и остальные ребята в те дни, игнорировал мелочи. Просто смахивал кровь с песком с разбитой коленки, не заморачивался с мазями, заработав огромный синяк. Но если травма уже была такой, что могла напугать его милую, как пасхальный кролик, маму, звал Ки-Хуна на подмогу.
Глядя на упрямо стиснутый рот, на прищуренные глаза, на лицо, которое оставалось неизменно спокойным, даже если процедура была болезненной, юный Ки-Хун гадал, почему его это так волнует. Родись он девчонкой, мог бы заботиться в свое удовольствие и никто бы не удивился тому, что он прикасается к Сан-Ву слишком бережно, мог бы подуть на ранку и посмотреть тепло.
Но Ки-Хун был мальчишкой. И чтобы не потерять приятеля, изо всех сил пытался держаться небрежно, посмеиваться и подбирать слова погрубей.
Тем, что только к нему приятель приходит, как в лазарет, Ки-Хун даже гордился. Хотя и подозревал: разгадка весьма прозаична. Он с детства казался неудачником, нелепым, почти юродивым. Такого не надо стыдиться.
Никому другому Сан-Ву не решился бы показать свою боль.
А когда этот умник, живший рядом, росший у всех на глазах, поступил в недоступный Сеульский университет, а потом так преуспел, что стал руководителем группы огромной инвестиционной компании, он сделался
общим Сан-Ву. Живым воплощением надежды всего бедняцкого района Ссангмун-дона.
Приезжая к матери, этот уважаемый человек спокойно улыбался соседям, вежливо кланялся старикам, помнил все и про всех, не демонстрируя ни капли заносчивости. И потому его по-прежнему считали своим. Не выходцем из народа, нет. Своим парнем, который в роскошных пафосных кабинетах с достоинством пожимает руки воротилам бизнеса и политикам. Носит дорогие костюмы, живет в комфортабельной квартире и разъезжает по заграницам. И когда его хлопотливая мать-старушка рассказывала, как он хорошо живет, все по-доброму улыбались. Успех был таким сокрушительным, что даже самые ядовитые из бывших соседей не завидовали Сан-Ву. Не станешь же всерьез завидовать супергерою? Он стал легендой, символом процветания Ссангмун-дона.
И вот сейчас этот символ на экране подставляет лицо под пощечины, а охранник в комбинезоне цвета маджента вещает о том, как Сан-Ву воровал деньги у клиентов, обанкротился и задолжал полмиллиона долларов.
Ки-Хун ищет взглядом приятеля в толпе, смотрит на него в надежде, что тот начнет возмущаться. Но тот опускает голову.
Ладно.
Дальше все идет своим ходом. Ки-Хун, как и каждый из толпы, подписывает согласие на участие в игре. Ки-Хун, как и каждый из толпы, выжимает из себя улыбку на камеру.
Они оказываются в игровом зале, похожем на сказочный пряничный домик. Идут по бесконечным розово-кремовым лестницам и попадают на огромную площадку под открытым небом.
Вокруг — фальшивая природа: пшеничное поле, деревья, кустарники. Фотообои. Просторы, в которые нельзя убежать. Нарисованное небо где-то наверху упирается в настоящее.
Ки-Хуну вспоминается аквариум с зеркалами. Рыбкам кажется: стенок не существует, и в любой момент можно уплыть. Только, если говорить по совести, из аквариума выхода нет.
Ки-Хун говорит себе: не стоит подходить к Сан-Ву на игре. По крайней мере, не сразу. Он говорит себе, что Сан-Ву мог его уже почти забыть. И встретить знакомых не так-то приятно после того, что они видели на экране.
Ки-Хун много говорит себе правильных вещей. Но как только видит неподалеку живого Сан-Ву — блеск очков, бледное строгое лицо, черные волосы на пробор — бросается к нему со всех ног как придурок. Глаза, должно быть, неприлично сияют от радости, губы растягиваются в дурацкую улыбку, и Ки-Хун почти непроизвольно вопит:
— Сан-Ву, дружище, что случилось? Что ты здесь делаешь? Я вчера виделся с твоей мамой, она сказала, ты в командировке.
Ки-Хун — внимательный человек. Он мгновенно подмечает, что Сан-Ву не рад его видеть, отводит глаза, морщится, поправляет очки. Смотрит мутно, будто его только что разбудили. Ки-Хун понимает такие вещи быстро.
Другое дело, что он просто не может вовремя заткнуться.
Душащие вопросы выстреливают один за другим:
— О чем этот парень говорил? Откуда у тебя долги? Ты же Сан-Ву, ты учился в Университете!
Друг детства отстраняется, отходит. Ки-Хун привычно чувствует себя отвергнутым.
Гигантская кукла-робот, словно порожденная чьей-то больной фантазией, объявляет детскую игру. Призрачный детский голосок (такие любят в хоррорах) выводит: «Китайская роза расцвела». Кукла отворачивается — все бегут. Кукла оборачивается — все замирают.
Суть игры: дойти до финиша за отведенное время.
Игрок триста двадцать четыре валится на пол. Он нарушил правила, не вовремя шевельнулся. Что это за звук? Игрок двести пятьдесят почему-то бежит в обратную сторону.
Китайская роза, иначе сказать — мугунхва. «Мугун» означает вечность. Если внезапно китайская роза зацветет во дворе, кто-то в доме непременно умрет, это все знают.
Игрок двести пятьдесят падает как подкошенный. Из его груди хлещет струйка чего-то красного. И заливает лицо игроку триста шесть, темноволосой женщине с хвостиком. Она начинает истошно кричать и тут же падет. Люди бегут назад: к запертым дверям, к стенам, к фальшивому пшеничному полю.
Нет выхода из аквариума.
«Это просто пейнтбол, — говорит себе Ки-Хун. — Шарики с краской. Не могут же они убивать людей среди бела дня?»
Его пробирает дрожь.
Люди толкают друг друга, падают, наступают. Красные ручейки за считанные минуты пачкают пол, белые стены, бирюзовые формы. Возле дверей — груда тел. Красные звездочки на лбу, на груди, на спине, на шее. Это последнее, что видит Ки-Хун, прежде чем его сбивают с ног.
«Но почему они не встают, если это пейнтбол? Может, там снотворное? Или?..»
Или.
Сан-Ву падает рядом. Красное расплывается рядом с номером на его костюме. Цифра «два» — еще белая. «Один и восемь» — уже темно-алые.
Это просто игра. Они не могли бы убить всех, кто нарушил правила… Так не бывает!
Стильные очки слетели. Глаза Сан-Ву безо всяких защит смотрят на небо и, кажется, не мигают.
Ки-Хун, не в силах вынести напряжение, делает шаг назад…
«Китайская роза расцвела».
Он идет, глядя кукле в глаза. Сейчас он узнает на собственной шкуре, понарошку все или нет. Встанет ли Сан-Ву после сна. Есть ли в этой игре победа.
И какая она на вкус — мугун — вечность.
***
Стоп. Прокрутка назад.
Это — то, что произойдет, две минуты. То, что Ки-Хун видит в голове.
Они только что вышли на огромную площадку под открытым небом. А нельзя было получить послание из будущего еще до того, как двери захлопнулись?!
До чего Ки-Хуну не везет — даже с даром!
— Нас всех убьют! — говорит он дрожащим голосом соседнему игроку.
Тот смеется.
— Сейчас стрелять будут, — дергает он за рукав другого соседа.
— Иди проспись, параноик, — раздраженно вырывается тот.
Может, все же пейнтбол?..
Но как только Ки-Хун видит неподалеку живого Сан-Ву — блеск очков, бледное строгое лицо, черные волосы на пробор — бросается к нему со всех ног как придурок. И бормочет:
— Когда все побегут, стой, замри. Возвращаться нельзя. Только вперед.
Сан-Ву неловко отодвигается, отходит.
— Только вперед! — кричит отчаянно ему вслед Ки-Хун, потрясая кулаками как футбольный фанат. — Просто соблюдай правила.
Хоть эти слова он должен понять. Сан-Ву всегда играет по правилам.
***
Второй раз, конечно, легче. Но Ки-Хун слишком впечатлительный: когда вокруг брызжет кровь, его тело мелко трясется, как бы ни старался взять себя в руки. В видении все можно спутать. В реальности сладковато-убийственный запах сразу лишает надежд.
Он лежит на полу и не может заставить себя встать.
— Ки-Хун, тебе нельзя здесь оставаться, — слышит он почти спокойный голос Сан-Ву. — Я думаю, датчики стоят в кукле. Если будешь стоять за кем-то, не попадешься.
Сан-Ву, живой и здоровый, бросается вперед. Замирает за чьей-то спиной, оборачивается на Ки-Хуна и шепчет: «Таймер».
Это придает сил, будто протянутая рука. Разумные слова. Заботливые интонации. Обещание безопасности.
Взгляд Сан-Ву словно окружает его щитом, придает энергии.
Ки-Хун бежит, не глядя на кровь, переступая трупы. Сердце почти останавливается, когда приходится вырывать ногу из рук уцепившегося за него раненого.
— Помоги, умоляю…
Ки-Хун спасает его. Несколько секунд в своей голове он спасает его, вытягивает на себе, защищает от убийственной куклы. Но это всего лишь фантазии.
Цифры на табло угрожающе сменяются, и в реальности Ки-Хун, дрожа от ужаса, вырывается, оставляя истекать кровью незнакомого человека.
«Я не знаю его, не знаю, — крутится в голове как заклинание. — Тысячи людей умирают каждый день. Я должен спасти своих. Я должен спасти себя».
Когда остается меньше десяти секунд, Ки-Хун видит в безопасной зоне Сан-Ву. Будущее изменилось. Они смотрят друг другу прямо в глаза. Несмотря на чудовищную игру, это мгновение прекрасно. Ки-Хун едва заметно улыбается. Безмятежно — хотя находится по-прежнему под прицелами. Он видит тревогу за себя в знакомых глазах, спрятавшихся за модными очками. Он видит, что Сан-Ву смотрит на него как зачарованный, впитывает его улыбку,
нуждается в ней, и что-то трепетное проскальзывает в этот миг.
Что-то, что невозможно растрелять так запросто.
Ки-Хун делает последний рывок.
Его Сан-Ву.
Он падает за безопасной чертой.
Этот раунд он выиграл.
