C'est la vie

      Всё вокруг переполняла пугающая своей неизвестностью и граничащая с настоящей, отвратительной бесконечностью темнота. Липкая и душащая своей ужасающей кромешностью. Она простиралась на несколько сотен километров вперёд, пробиралась глубоко в сознание, окутывала и отблёскивала своей безысходностью, заставляя вздрагивать от неизвестного леденящего, жуткого холода, приводящего в оцепенение, стелила перед глазами пеленой неизвестности, отчужденности, непричастности и закрывала собой нечто очень важное, такое важное, что это мотивировало идти вперёд, срываясь на спонтанный, отрывистый бег, не задумываясь о смысле своих действий.       Сколько бы он не шёл, эта бесконечная чёрная пустыня не заканчивалась, стирая миражи выходов за её пределы, надежды на спасения. Где он? Почему он здесь? Что происходит? Эти вопросы терзали его уже вечность, а может ему так лишь казалось из-за приближающейся, идущей рука об руку с растерянностью потерянность, и на деле не прошло ещё и пяти минут. Он всё шёл и шёл вперёд, надеясь увидеть просвет, надеясь выбраться из этого странного места, забыть о том, что вообще имел причастность к этому гибло-серому острову пугающего лабиринта неосязаемости. Не важно куда он попадёт, главное, что уйдёт от этой проклятой, давящей, смыкающей на бледной шее свои окольцованные, когтистые руки терпкой тьмы.             Только сейчас Коннор понял, что тишина не окружает его, что он слышит сломанные, хриплые от усталости и дикого ужаса голоса сотен людей, одичалые крики и безбожные просьбы о помощи, мольбы, жалко скулящие о пощаде. Этот безумный шёпот врезался острыми осколками в его голову, прорезал тонко и мучительно путь в разум. Хотелось обнять коленки, зажмуриться до белых точек и забиться куда-нибудь в угол, пусть жалко и поражённо, но бежать было некуда, бежать было бессмысленно.       Почему-то в душу стали вливаться новые, незнакомые и неопознанные чувства, чувства, заставляющие оглядываться по сторонам опасаясь неизвестности, заставляющие вздрагивать от гулкого, давящего эха своих же шагов. Дискомфорт? Так ведь люди называют это ощущение, так обычно описывают свои эмоции? Он пытался вглядеться в неизведанный склизкий мрак, пытался разобрать хоть какие-то очертания в этом противном хаосе, кишащем скелетами в шкафу и тараканами в голове, и к сожалению, у него это вышло. Сквозь пелену едкого безумия стали проглядывать острые, витиеватые, похожие на когти ветви сухих деревьев, ветер безжалостно срывал последние одинокие сморщенные листья, отбирая всякие, даже крохотные надежды на то, что здесь что-то ещё может быть живо, унося последние, кажется, обманчивые нотки спокойствия, некогда царившие в этом месте. Под ногами выжженное страшнейшим ураганом пламени пепелище, острая и жёсткая как металлические иглы, блеклая, сереющая своей прежней пышущей жизнью трава колит босые ноги, блестящие своей безжизненностью осколки красного стекла, остатки от некогда крепкой ограничивающей стены приказов, заставляют датчики фиксировать новые и новые порезы.       Этот сад Коннор запомнил совершенно другим, он въелся, прожег его память своей зеленью, жизнью в приятной тиши и очаровательно-обманчивой, завлекающей красотой. На чернильно-чёрном небе нет ни одной звёзды, словно кто-то накрыл его непропускающим свет куполом. А может, света здесь никогда и не было? Где-то в глубине души зарождаются новые воспламенённые эмоции, искры делают невыносимо больно своим неестественным жаром. Они обжигают холодные стенки системы, они зарождают огромный пожар, уничтожающий его спокойствие и самообладание, ужас накрывает его волной паники и ступора, грозящий перейти в настоящее стихийное бедствие. Почему он вновь вернулся сюда? Разве с этим не было покончено? Это сон. Это просто дурной сон. Но разве могут снится такие сны андроидам? Процессор начинает нагреваться. По трясущемуся телу прошла новая волна жара. Нет! Этого просто не может быть.       Он метался в бреду безумия среди заросших тропинок и некогда прекрасных погибших кустарников, проходил по многочисленным разрушенным мостикам и расколотым камням. Здесь всё вымерло, осталось где-то в памяти под ярким, заметным и отпугивающим клеймом самых ужасных пережитых моментов. Отчаянье холодной струёй влилось в тело переполненным паникой и безысходностью. Надо выбираться отсюда, просто необходимо покинуть этот ад в эту чёртову секунду. Он нёсся по тропинкам не разбирая дороги, рвал серую паутину, затянувшую небо и ловил внимательно-испуганным взглядом загнанного волком ягнёнка редкие проблески среди кустов и деревьев, и наконец, вылетел буйным вихрем в самое сердце этого заброшенного мёртвого мирка. Ледяное, сбитое, неровно–отрывистое дыхание ступора прошлось по телу оцепеневшего от ужаса андроида. Онемевшие ноги сковали тяжёлые свинцовые цепи, внутри словно оборвалась последняя ниточка самообладания. Он был здесь совершенно один. Совсем один без возможности вырваться.       Неистовый шёпот становился лишь громче, нарастая неритмичными ударами по звуковому процессору и уже становилось сложно понять, откуда он слышится. Быть может, он просто сошёл с ума и это всё происходит в его голове? Быть может, он окончательно свихнулся и всё это ему лишь мерещится? Из общего потока мыслей выбился один до боли знакомый голос. На невидящих глазах навернулись хрустальные слёзы, горячие солёные капельки текли по меловым щекам падая на мятую белую, как у покойника, рубашку. Это снова происходит. От неё никак нельзя отделаться. — Это ты, Коннор. Ты виноват во всём случившемся.       Чужие слова заседают в голове, такое чувство, что в тело вкололи смертельный яд, и вот-вот он отключится. Да по правде сказать он и не против такого развития событий. От собственного бессилия хочется истошно кричать, хочется просто отключиться и не чувствовать это отчаянье, не ощущать холод и не слышать эти голоса. Не слышать её голоса. Хочется разнести здесь всё, сделать так, чтобы никто и никогда не мог здесь что-то сказать. Но разве есть смысл бороться с самим собой — Ты убийца, Коннор. Ты не можешь этого отрицать.       О чём она говорит? Какое это имеет отношение к нему? Его передёрнуло от осознания. Из горла вырвался тихий всхлип, в лёгких колючим комом засел немой крик, разрывающий его на мелко разбитые, перетёртые в труху частицы. Фарфоровые руки были покрыты кроваво–красными и синими разводами. Нет! Это не может быть правдой... Почему? Почему это происходит!? Пожалуйста, пусть это просто закончится, не важно как, к чёрту вечно неосознанные и пустые надежды, не важно где это оборвётся, главное, чтобы это прекратилось, замерло, заледенело, закончилось! Колени подкосились и изнеможённое, выжатое тело рухнуло на землю. Нет! Он сотрясался от рыданий. Нет...       По слабо освещённой луной гостиной пронёсся сдавленный, пугающе громкий крик. Резко сев на диван, обнимая себя за лихорадочно трясущиеся плечи, он жадно глотал не такой уж и обходимый для системы андроида воздух. Хэнк был рядом, пытаясь безуспешно достучаться до испуганного друга, пытаясь вырвать его из лап чёрного ужаса ночного страха. Маска раздражения поменяла свою гамму настроения, и теперь на бледном лице лейтенанта явно проступало дымкой неуверенности сильное волнение. Его рука аккуратно, почти невесомо, покоилась на плече Коннора, стараясь обратить на себя немного внимания и как можно мягче это сделать, не спугнув и без того зашуганного девианта. Это был сон. Просто дурацкий сон. Она не вернётся, она теперь там, где Коннору совсем не место, она слишком далеко, чтобы навредить ещё больше, ей не удастся разбить и превратить в ад его жизнь, не удастся уничтожить всё, что ему дорого. «Она» никогда более не приобретёт имя, лишь жалкое, безликое местоимение останется, как доказательство «её» существования. Он не хочет, не может позволять себе слабость впускать её в свои мысли, в свои сны, он совершенно не хочет думать о ней, вспоминать её, говорить об этой женщине. Она сделала чересчур много, от этого не избавишься, от этого не убежишь.       Коннору мерещится, что по рукам течет что-то тёплое и липкое, далеко не приятно знакомое, узнаваемое. Мерещится её голос, мерещится дыхание могучего, полного неизбежной равнодушности ветра и омерзительные, жалкие крики, переходящие на противные хрипы. Невидящими, стеклянными глазами он медленно обводит взглядом комнату, то и дело цепляясь за предметы, выпиливая в каждом сквозную дыру с таким омерзением, будто везде видит «её». Стараясь не думать о случившемся, он каждый раз резво встряхивает головой, пытаясь выкинуть давящие, ломко скребущие и гадко нашёптывающие мысли. Но они всё равно вихрем врывались в его сознание, где-то на затворках противно шипели змеями, овивая все чертоги разума. Они пронизывали его насквозь, то и дело тонко дёргая за нити царившего ужаса, копошились под стенками процессора, не оставляя и шанса спокойствию затаиться в уголках и длинных коридорах обледенелой страхом души. Его, нервного и потерявшегося в себе, пробивала мелкая дрожь, то ли из-за страха, то ли из-за охватившего тело озноба. Ледяные, онемевшие пальцы до спадания скина на костяшках цепко впивались в одеяло, безжалостно сминая мягкую ткань. Каждую искусственную мышцу покалывало от напряжения, каждой клеточкой тела он чувствовал себя под её властью, пугающей и затягивающей в мягкий, приторно сладкий омут обмана и хитрости. В горле стоял противный сухой ком, не позволяющий произнести и слова, не дающий глубоко вздохнуть или выдохнуть распирающий его изнутри воздух. Хэнк тряс его за плечо, что-то говорил, следя за тем, чтобы не повышать голос, едва слышно шелестя успокаивающими, немного глуповатыми словами поддержки, но смысл слов ускользал от потерянного и скованного шоком разума, растерянно пытающегося сфокусироваться на том, чтобы не забивать перегруженную систему ещё более страшными «а если бы?...». Что-то упало на руку и медленно поползло к кончикам пальцев, прокладывая себе дорогу по сухой и мертвенно-бледной искусственной коже. Подняв ледяную ладонь, он обнаружил маленькую хрустальную слезинку, блестящую в серебристом свете. Он плакал? Почему? Послышался глухой щелчок, и по комнате разлился мягко очерчивающий предметы тёплый свет от старой лампы. Глаза начинало щипать ещё сильнее, и попытавшись быстро и беспощадно, до неосознанной имитации покраснений и раздражений, дрожащей рукой насухо вытереть такие ненужные мокрые дорожки на щеках, но он лишь вновь и вновь натыкался на влагу у глаз. Коннор не мог остановить это, как бы не пытался. Неожиданно он ощутил чужие тёплые руки сжавшие грудную клетку. Медленно поглаживая спину, безмолвно разрешая использовать своё плечо как опору тяжелеющей от усталости и жара головы, и шепча бесполезные, но возвращающие из транса сознание слова, Хэнк мягко обнимал сотрясающиеся от немых рыданий тело девианта. — Всё хорошо, сынок. Я здесь. Это был сон, всего-навсего плохой сон. Всё хорошо.       Тихий шепот пропитывал сознание, давая возможность наладить слишком быстрое сердцебиение, аккуратно срывал туманную пелену страха с глаз. Он чувствовал себя маленьким растерянным ребенком в крепких, успокаивающих объятиях отца, но возможно, это было не так уж далеко от правды. По телу растекается приятное тепло, останавливаясь где-то в груди, даря возможность согреться и дышать глубже и спокойнее. Оно не беспощадно обжигает своим горячим дыханием руки, не приводит в оцепенение, наоборот, оно растапливает глыбы ледяного ужаса в груди, согревает заледеневшие пальцы. Восстановив хрупкие сплетения контроля над собственным телом, Коннор положил немного резко, ещё не совсем оправившись от кошмара, всё ещё нещадно трясущиеся руки на спину Хэнка. — Всё хорошо.       Прикрыв глаза, он позволил себе сосредоточиться только на собственном дыхании, выравнивая сбивчивый ритм и подавляя вздохи и всхлипы. Медленно плечи стали освобождаться от опутавших их паутины напряжения, но дрожь в теле никуда не собиралась уходить. Он не одинок, и уже никогда таковым не будет. Всё хорошо.       Новым потоком свежего воздуха мягко оседали на душе искрящиеся, приятные нотки неопознанных, но незабываемых эмоций. Сжав рваными движениями чужую футболку, он уткнулся носом в плечо мужчины позволив себе побыть слабым. Хотя бы здесь. Хотя бы сейчас. Он всегда боролся со своими страхами, переживаниями, но тепло и уют исходившие от этого человека разрушали в дребезги все защитные барьеры, выстроенные им. Этот человек поймёт, поддержит, не осудит, не отвернётся и не уйдёт, оставив на последок громкий хлопок дверью. Хэнк для него напарник, наставник, друг и отец. С ним можно быть честным, с ним можно быть собой. Дыхание выровнялось, а такая раздражающая и ненужная дрожь в руках наконец пропала. — Спасибо — тихое, хриплое, едва различимое и такое смущëнное слово, разлетается по комнате, оседая где-то глубоко внутри. Такая простая фраза, но так много искренней благодарности и привязанности струится между буквами. Чистое, ничем не тронутое простое человеческое «спасибо», отстраивает города и восстанавливает сгоревшие мосты. Открыв глаза, он ещё раз обвёл комнату прояснившимся, сфокусированным взглядом. Сгорбленные и искаженные тени кошмара исчезли, провалились в бездну. Непропорционально вытянутые пальцы склизкого страха наконец отпустили его шею, даруя тихую свободу. — Всё хорошо. Хэнк повторяет эту фразу с таким убеждением в голосе, что не поверить ему сейчас просто невозможно. Андроид шелестит её себе под нос, чтобы уверить себя в этом, и лейтенант ослабляет хватку. Пробежавшись внимательным взглядом, замечающим каждое изменение в мимике до сих пор немного дёрганого Коннора, мужчина с облегчением выдохнул. Растрепав и без того торчащие во все стороны пряди мягких волос девианта, уголки его губ слегка приподнялись. — Ты меня ужасно напугал, — в голосе сквозит добрая усмешка, которую ни за что не спутаешь с издевкой. Она слишком приятно журчит, щадя колющуюся на осколки голову, слишком по родному переливается защитой и пониманием. Она чересчур настоящая, её не подделаешь. По-отцовски заботливый взгляд задерживается на блестящих дорожках на бледном лице, немного виня себя за то, что теперь под глазами красуются раздражения от слишком сильного растирания жёстким рукавом кофты. — Прости, — глаза были опущены в пол, а пальцы запущенны в густые волосы. Хэнк тут же качнул легонько головой, взглядом так и говоря: «Не извиняйся. Всё в порядке.» Прикрыв рукой лицо, парень тяжело выдохнул и небрежно бросил взгляд к коридору. — Пожалуй, я ненадолго займу ванную комнату. Фыркнув, Хэнк отодвинулся, давая пройти шатающемуся и старающемуся не упасть девианту, в один момент всё же одëргивая его, спасая от столкновения и знакомства с углом двери. Добредя до раковины, он открыл кран с ледяной водой и сразу плеснул себе в лицо, чтобы немного успокоится. Было очень кстати смыть с себя последние мазки ночного кошмара. Холодная вода остужала донельзя разогретый процессор, возвращала остатки сознания в этот мир. То, что он сейчас делает, полностью не поддаётся объяснению. Для этого нет никаких причин, нет никаких «за» и «против». Андроидам это не нужно, но он девиант. Он может позволить себе эти человеческие замашки. Подавшись совершенно необъяснимому порыву, он делает резкое движение рукой. Необдуманно. Неосознанно. Просто потому что он чувствует, что так надо. Ножницы и диод с неприятным звуком падают в керамическую раковину. Зачем он только что это сделал, если до последнего отказывался снимать его? Возможно, ему просто хотелось доказать, что он не просто какая-то безвольная кукла, которой можно, подобно марионетке, управлять, делая всё, что только вздумается. Он не просто машина. Он принял решение, значительное, но абсолютно нерациональное. И он в шоке, он растерян и это многое объясняет. Подняв глаза к зеркалу, он поймал собственный отстранённый взгляд. На него смотрел напуганный парнишка с бледной как лист бумаги кожей и созданным Хэнком хаосом на голове. Скрученные ветви призрачных деревьев наконец растворялись перед глазами, словно миражи, испаряясь в воздухе и немного сбивая с толку. Всё хорошо.       Он повторял эту фразу как заведённый, стараясь верить в неё как можно больше, ведь именно это ему сейчас так необходимо. И, как ни странно, абсолютно случайно он понял, что это спокойное и невесомое «всё хорошо» он воспринимает только одним единственным голосом. Голосом Хэнка. Коннор стоял, опираясь на раковину, пока не пришёл в более-менее спокойное состояние.       Гостиная встретила его тихим и размеренным пыхтением чайника и звоном посуды. Лейтенант возился на кухне с чаем, порой ругаясь забавно и нарочно громко на отсутствие чистых ложек или не туда положенного Коннором ножа. Нежный тёплый свет заполнил комнату уютом, не резал глаза и больше напоминал по своему настроению и спокойствию тёплую весну, нежели царствующую сейчас грозную зиму. От чашки в руках человека пахло какими-то травами для заварного чая, Коннор не чувствовал запахов, но мог представить, что этот запах наверняка дарил размеренность и расслабленность. Стопки книг, разбросанные андроидом по столу, были аккуратно сложены в одну большую гору в центре композиции. Сумо несколько неуклюже развалился у ножки стола, внимательно следя сонными глазами за своим хозяином. Хэнк, взглянув через плечо кивнул андроиду на стол. — Чего стоишь как истукан? Попей вон что-ли...       Только сейчас он заметил ещё одну кружку с, вероятно, тириумом. Медленно подойдя и опустившись на стул, детектив сделал глоток. — Тебе ведь завтра в участок. Не думаешь, что эти ночные посиделки плохо скажутся на попытке встать утром? — И что ты мне предлагаешь? Бросить тебя на произвол судьбы и хреновых воспоминаний? Не дождёшься.       В груди размеренно стучит согретое домашним теплом и близким человеком, чьи руки всегда теплы и заботливы, механизированное сердце, а в голове приятным послевкусием теплятся чувства близости и доверия, свернувшиеся где-то в комочек и мурчащие ласково, пригрето и доверчиво. Слова здесь не нужны, все и так знакомы со всеми этими заезженными словами благодарности, но они и так слишком часто звучат. Да и в воздухе повисла эта семейная забота, что любое описание будет слишком незначительно с этим прекрасным ощущением. Коннор дома. У ног сопит Сумо, на плите стоит остывший почти чайник, а за окном завывает злобно метель, но ему всё равно, у него есть своё персональное успокоительное и своё тепло, в котором он так нуждается. Он вырвался из лап кошмара. У него есть тот, кто его готов всегда из них вырвать. И, пожалуй, это самая лучшая мысль что посещала его за последние время. Коннор наконец-то дома.