утонуть в реке из слёз и печали

За остаток месяца в городе мёртвых не произошло ничего из ряда вон выходящего. Ни в хорошем, ни в плохом смысле. Германская Империя обычно всей душой ненавидел обыденность, но теперь она казалась благословением: никто не пытался кого-то убить или похитить, в городе не появилось новых стран и даже старые отчего-то избавили немца от своего навязчивого внимания. Поэтому последнюю неделю душа Германской Империи пела от радости. Даже работа стала казаться ему не такой нудной и излишне тяжёлой. Ещё больше удовлетворения приносила мысль о скором «часе икс». До него оставалась всего пара дней. Немец не занимался чем-то конкретным — на него автоматически перекладывалось всё, что не хотели делать остальные страны. Например, сегодня это работа категории «подай-принеси». Германия привычно забрал не слишком тяжёлую коробку и понёс… А куда понёс? Немец присмотрелся к раздражающе мелким буквам. И понёс коробку Российской Империи. Точнее, не ему самому, а в место, где он работал. В первое время Германия в такие моменты ощущал привычное болезненное благоговение и отчаянно искал встречи с русским, но тот словно чувствовал его появление и каждый раз исчезал. Со временем упорство немца сошло на нет. А потом он и вовсе стал избегать встреч сам, осознав, что они лишь в очередной раз вызовут у Российской Империи тревогу. Так Германия собирался поступить и сегодня. Он сверился с часами и убедился, что все нормальные страны в это время расходятся на обед. Учитывая, что здоровье русского после месяцев жизни с немцем пошатнулось абсолютно во всех аспектах, тот никогда не пропускал приёмы пищи без жизненной необходимости, следовательно, Германия ни разу не застал его в обеденное время. Одно удивляло немца из раза в раз: по какой-то причине русский за столько лет так и не смог задержаться на какой-то работе на долгое время. Наверное, он даже успел перепробовать все имеющиеся в городе варианты. Уход за цветами, скорее всего, был очередной работой на пару лет — ничтожный срок для бессмертных стран. Впрочем, это все ещё был не самый странный вариант из всех, которые попадались русскому. России ожидаемо не оказалось в оранжерее. Германия даже не расстроился и без лишних проволочек поставил коробку на маленький стол у подсобки, где и до этого лежал всякий хлам (вероятно, в работе русского он был полезен, но немец в этом не разбирался). Не замешкавшись, Германия быстро зашагал к выходу и снова ушёл в свои мысли о часе икс. И снова фыркнул над своим кодовым названием. Оно никогда ему не нравилось, но называть предстоящее событие прямо даже в мыслях не хотелось. Сегодня удача или, наоборот, злой рок явно были на стороне Германии, ибо в дверях он столкнулся с таким же витающим в облаках русским. Немец машинально пробормотал извинение и отошёл в сторону, пропуская его в оранжерею. Германия был растерян. Конечно, он был рад столь внезапной встрече, но… Что Россия здесь делает в такое время? Мысли немца мгновенно вернулись к часу икс. Было бы просто замечательно, если бы он смог поговорить с русским. Вряд ли тот его выслушает, но… Nihil lucratur, ausus cui nil famulatur, как говорится. — Господин Российская Империя, — окликнул его Германия прежде, чем успел обдумать свое решение. Что ж, теперь пути назад точно нет. — Я не смею просить о чем-то большем, поэтому прошу вас лишь выслушать меня. Клянусь, потом я уйду, если вы этого пожелаете, и больше никогда не попадусь вам на глаза. — с жаром заверил немец, про себя надеясь, что это не напомнит русскому про вагон и маленькую тележку обернувшихся ложью обещаний. Российская Империя пока что не велел ему убираться к чёрту. Он холодно смотрел на него с другого конца оранжереи и молчал. Германия воспринял это как знак согласия и начал рассказ, на ходу обдумывая, как сократить его. — Год назад с подачи Эссекса я едва не погиб в собственном доме. Это и случилось бы, если бы не Австро-Венгрия. Следующий день был особенно отвратительным. Было холодно и в доме, и на улице, у меня было множество не заживших до конца ран, я нес какой-то стране слишком тяжёлую коробку и чувствовал себя самой никчёмной страной в мире. И тогда я решил, что если за год ничего не поменяется, если я не найду повод продолжать терпеть это, я уйду в лес. Срок истечёт послезавтра, и у меня по-прежнему нет ни одной причины. И вряд ли будет, поэтому прошу вас поговорить со мной в последний раз. Больше я никогда вас не потревожу. — Германия чуть опускает голову, показывая, что примет любой ответ. И он действительно примет — все равно не рассчитывал на согласие. — Что, совсем ни одной? — не то оправданно недоверчиво, не то до боли пренебрежительно спрашивает Российская Империя. Он не торопится смягчаться после сказанного немцем. — Совсем. — равнодушно подтверждает Германия. Его равнодушие поддельно, но если бы не оно, немец просто разрыдался бы. — Я бы даже сказал, что всё стало только хуже. Я пытался сам всеми силами изменить свою жизнь, я пытался безучастно дождаться изменений, но ничего не случалось. — А что же Австро-Венгерская Империя? — продолжал расспрашивать Россия. Его безразличие словно окатывает Германию холодной водой. Это ещё неприятнее, чем он представлял себе в своих сокровенных мечтах. — А что Австро-Венгрия? — пожимает плечами немец и опирается спиной на дверь. В горле пересыхает. — Он счастлив вместе с Боснией. Уверен, вы видели, как часто они ходят за руку по городу, радуются, смеются. Австро-Венгрия вспоминает обо мне всё реже. Что ж, он в своём праве. Я рад, что он нашёл свое счастье. Надеюсь, я тоже найду. — Германия не кривит душой. За столько лет он смог привыкнуть к мысли, что счастье близких может быть не связано с ним самим. Приди он к этому раньше, быть может, Российская Империя не смотрел бы на него с таким холодом. По крайней мере… По крайней мере, немец от чистого сердца рад, что русский счастлив со своим добровольно выбранным супругом. Германия часто жалеет, что не смог довольствоваться этим в годы, когда ещё мог что-то исправить. — К тому же Австро-Венгрия попытается меня отговорить. — вспоминает немец. — Мне этого совсем не нужно. Ещё решит, что я давлю на жалость. — Думаете, ваша смерть не расстроит вашего брата? — Российская Империя перестаёт стоять словно статуя у стола с коробкой и ненадолго уходит в подсобку, после чего возвращается с инструментами для ухода за цветами. Германия вспоминает, что в городе на следующей неделе намечается какое-то мероприятие, на которое как всегда нужна куча лиатрисов. Жаль, что он этого уже не увидит. — Поначалу он расстроится. — соглашается немец. Он недолго размышляет над ответом: реакцию на свою смерть он обдумывал сотни и тысячи раз. — Потом — втайне вздохнет с облегчением. В его счастливой жизни балласт в лице безумного брата-убийцы явно ни к чему. Я знаю, что его до сих пор упрекают родством со мной, как будто он мог как-то на это повлиять. — слова Германии задевают в душе русского не те струны, которые ему хотелось бы. Россия вспоминает отношение к себе от старых стран, узнавших о его отношениях с немцем. Он не может не признать, что в словах Германии есть доля истины. Покачав головой своим мыслям, Российская Империя уходит к цветами вместе с садовыми принадлежностями и небрежно кивает немцу на кованую скамейку неподалёку. Германия без споров садится. Он и так получает гораздо больше, чем рассчитывал. Россия молчит некоторое время, прежде чем осторожно задаёт вопрос. — Вы по-прежнему испытываете чувства ко мне? — спрашивает он прямо. Не нужно быть гением, чтобы понять, как неприятна ему эта тема. Германия молчит. Он пытается сформулировать ответ так, чтобы его не выставили за дверь сразу же, но в голову как назло ничего не приходит. Русский делает из его молчания свои выводы и со вздохом отворачивается. — Я бы не отказался от своих чувств к вам ни под угрозой самых страшных мук, ни под соблазном несметных богатств. — быстро отвечает немец, едва увидев это. — Мне жаль, что мои чувства не принесли вам ничего, кроме боли. — Вам жаль. — сухо повторяет Российская Империя с глухим смешком. «Я не то сказал, » — мгновенно понимает Германия. — Я понимаю, что мои слова ничего не изменят, но… — пытается загладить вину немец, но делает только хуже. — Именно. Ваши слова ничего не изменят. — цедит русский будто бы спокойно, не повышая голос, но Германии уже хочется провалиться сквозь землю. Лучше бы Россия его ударил. Было бы не так больно. — Они не вырвут из моей памяти воспоминания о ваших отвратительных прикосновениях и словах. Думаете, я забыл, как мерзко мне было лежать с вами в одной постели? Как мерзко мне было видеть ваше отношение к моим шрамам? Будучи одетым в лучшие одежды, что могли создать ваши портные, я чувствовал себя раздетым, как последняя блудница, под вашими тошнотворными взглядами! — Российская Империя всё же повышает голос, и Германии остаётся только смириться и слушать, несмотря на то, что каждое слово русского рвет его душу на мелкие кусочки. Не верится, что он мог сотворить такое с тем, кого называл любовью всей своей жизни. Немец хочет опустить голову, чтобы не видеть этого полного ненависти и боли взгляда, но усилием воли держится прямо. «Что, смотреть на деяние рук своих уже не так приятно?» — язвит он в мыслях. — Знаете, что я почувствовал, когда увидел Францию и Великобританию впервые за долгое время? Они исхудали, мучались от непрекращающейся боли, и все по вашей вине. Вы оставили их калеками на долгие годы. А я в это время не мог взглянуть своему супругу в глаза. Умом я понимал, что он ни в чем меня не винит. Но сам я считал себя испорченным после жизни с вами. Я уже не мог оставаться прежним. Я ведь мог дожить последние годы в спокойствии, а жил в мучительном ожидании смерти, ведь больше меня ничто не спасло бы. Я видел кошмары с вашим участием десятки лет. И после всего этого вы считаете, что мне может быть дело до вашего «мне жаль»? Хоть до одного вашего слова? — Российская Империя замолкает и возится с цветами так, будто бы ничего не случилось, но Германия видит, как напряжено его тело, как оно едва заметно дрожит от с трудом сдерживаемых слёз. — Надеюсь, ваши слова помогли вам почувствовать себя лучше. — дипломатично произносит немец будто бы заученную фразу, будучи не в состоянии подобрать слова. Он заслужил эту гневную отповедь. И с радостью будет слушать её хоть вечность, если Российской Империи это принесло хоть немного облегчения. Это меньшее, что Германия может сделать. — Я был великой державой, перед волей которой склонялись города и страны. А вы сделали из меня мечтающую о смерти тряпичную куклу. — почти неслышно говорит русский, игнорируя слова немца. Германия цепляется за возможность сменить тему словно утопающий за соломинку. — Вы тогда сделали это специально или просто… — ему не нужно уточнять, что за «тогда» или что следует за «просто». Россия и так всё понимает. Сломался, не выдержал. — Я бы предпочел не отвечать на твой вопрос. — русский ожидаемо уклоняется от ответа, да и немец не считает себя вправе настаивать. Интересно, Россия обратился к нему на «ты» в знак неуважения или в этом есть какой-то другой смысл? На лице русского грустная улыбка. Он садится на корточки возле цветущих лиатрисов и поливает их. Германия наблюдает за ним с затаенной нежностью на сердце. С настоящей нежностью, не запачканной безумной одержимостью. Он бы помог России, но ничего не смыслит в уходе за цветами. Поэтому Германия молчит и просто наблюдает за потихоньку успокаивающимся русским, надёжно скрытый высокими и пышными кустами с мудреными названиями от любопытных глаз за панорамными окнами оранжереи. Россия успевает сходить в подсобку и вернуться с какой-то маленькой лопаткой, пока немец, прикрыв глаза, старается в мельчайших деталях запомнить обстановку. Он чувствует, будто с его плеч свалилась самая тяжёлая гора. Слова русского причинили боль, но Германия все равно впервые за долгие годы чувствует умиротворение. — Германия, за свою долгую жизнь я давал окружающим немало вторых шансов. — снова заговаривает русский, пока Германия пытается придумать тему для разговора. — Но что-то нельзя простить. — Например, то, что сделал я. — понимающе кивает немец. — Можешь считать это слабостью, но я никогда не смогу принять твоего раскаяния и не перестану сомневаться в его искренности. — сообщает Российская Империя с удивительной лёгкостью. Германия вновь кивает. Он принимает такой ответ. По крайней мере, у него больше не будет ложных надежд. Они продолжают разговор, и он идёт намного легче после того, как они прояснили свои чувства друг к другу. Они обсуждают войну. — Они бы все равно возненавидели меня за нее, будь я вашим другом или врагом. — немцу кажется кощунственным пренебрежительно отзываться о друзьях России, но и ничего хорошего говорить о них не хочется. Впрочем, спустя столько лет Германия без труда готов признать, что они были хорошими друзьями русскому. — Когда-то я тоже считал, что после войн любым отношениям конец. — судя по тону России, немец сказал очередную глупость. — Думаете, я был близок с Великобританией и Османской Империей потому, что у нас прекрасные политические отношения? Нет. Они хорошие страны, только и всего. Если бы мы ненавидели друг друга за каждую войну, наше цивилизованное общество превратилось бы в стаю волков, готовых перегрызть друг другу горло при любой возможности. Никто не может все время жить в ненависти. Они возвращаются к чувствам немца. — Сомневаюсь, что хоть день вашей жизни вы любили меня. — фыркает Российская Империя. Германия, с одной стороны, хочет с жаром доказывать обратное, но с другой… Разве это уместно? — Вашему сердцу был мил лишь созданный вами же безупречный образ, которому не суждено было воплотиться в жизнь. — Это ведь случилось. — аккуратно спорит Германия, все ещё чувствуя себя так, будто ходит по тонкому канату над пропастью. Но у русского больше не было вспышек слёз и ярости, так что он спокоен. — Вы перестали бороться и приняли мои чувства. Хоть это и не сделало счастливым ни меня, ни тем более вас. — заключает немец с ноющей болью в сердце. Германия узнает про шрамы. — Вы говорили, что вам нравятся мои шрамы. — вспоминает русский, тщательно скрывая отвращение. — Возвращаясь к теме с идеальным образом, вы бы вряд ли сохранили его, если бы увидели мои остальные шрамы. — Остальные? — недоуменно склоняет голову набок немец. Нет, он догадывается, что за столько веков тело России не могло не заиметь других шрамов, но… — Германия, я горел заживо вместе с Москвой. Конечно, у меня есть другие шрамы от ожогов. — снисходительно усмехается Российская Империя, а Германия замирает в изумлении от таких подробностей. — И химических в том числе, если вы помните Осовец и Ригу. — о, немец слишком хорошо помнит выжигающий русского изнутри и снаружи ядовитый газ. — Мне жаль. — в сотый раз извиняется Германия, и в сотый раз это оказывается для России пустым звуком. — Вы могли добавить к картинке в голове пару шрамов на руках. Но их у меня куда больше, и они далеки от понятия красоты. Вы бы просто не смогли с этим жить. Они оба с отвращением вспоминают свадьбу. — Мне всегда казалось, что ещё немного, ещё чуть-чуть, ещё одна приятная мелочь, и вы наконец полюбите меня. — Германия не в силах смотреть на Россию после этих слов. — Я был уверен, что свадьба решит все проблемы. — Я надеялся в тот день, что смогу убежать, ускользнуть, как делал это раньше множество раз. — в ответ Российская Империя делится несбывшейся надеждой. — Увы, в тот день удача отвернулась от меня на долгие месяцы. — От меня тоже, пусть я осознал это далеко не сразу. — соглашается с ним немец. — Если бы я мог все исправить, вы были бы счастливы. По-настоящему счастливы, а не как я пытался это устроить. — Пустые слова. — отмахивается Россия. Они обсуждают загробную жизнь и строят теории. — Так странно, что нам сложно погибнуть окончательно. Уверен, что и в лесу я не найду окончательной гибели. — говорит Германия с раздражением. Даже если прекратятся издевательства, боль, тяжёлая работа, он не хочет продолжать чувствовать вину, отвращение и непринятое раскаяние. — Быть может, мы остаёмся условно живы на случай, если кто-нибудь захочет возродить наши страны? — предполагает Россия. Он и сам думал об этом сотни раз. — Есть же те, кто возвращался отсюда. — Допустим. — кивает Германия. — Но к чему тогда лес? И почему лес? Почему не… Не знаю, асфоделевы луга, вечная темнота, туман и холод, что-нибудь в этом роде? — Если бы лес появился после четырнадцатого века, я бы решил, что вдохновением послужил Данте. — русский пожимает плечами. — «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…» Ну, вы знаете, что дальше с ним стало. — Надеюсь, что для меня всё закончится. — холодеет Германия. — А что если мы живы потому, что жива память о наших государствах? — предлагает он свой вариант. Кто знает, какой из них правильный. Ни один? Оба? Французскую Империю они тоже затрагивают. — Я вижу, как вы улыбаетесь, когда даже думаете о нем. С ним вы счастливее, чем в любой момент со мной. Как я могу не радоваться, зная, что у вас все хорошо? — мягко заверяет Германия. Его слова — чистая правда. Француз по-прежнему необъяснимо раздражает его, но… Послезавтра немцу будет уже все равно. Они разговаривают, разговаривают и разговаривают. Пока не темнеет. Германия не хочет возвращаться в свою часть города под презрительным взглядом Эссекса. Россия, все же немного смягчивший свое сердце, позволяет ему остаться здесь. Германия с удовольствием устраивается тут же, на кованой скамейке. Русский заканчивает последние манипуляции с лиатрисами. Они поистине прекрасны и идеально подойдут для предстоящего праздника. Немец долго смотрел на них с восхищением. Лиатрисы были самых разных цветов: от темных фиолетовых до светлых розовых, и это отчего-то надолго отпечатывается у него в голове. Российская Империя садится рядом и касается его головы. Германии нравится думать, что это последняя уступка умирающему — вряд ли они встретятся утром и продолжат разговор. В былые времена немец уже дрожал бы от восторга и шептал бы что-нибудь приторно-ласковое, а сейчас прикосновения русского вызывают лишь священный трепет и бесконечную благодарность. Германия закрывает глаза и не делает ни одного лишнего движения. Он чувствует, как пальцы в шёлковой перчатке осторожно перебирают его волосы. Это успокаивает. Немец чувствует себя словно больной человек, наконец получивший заветное лекарство. Российская Империя что-то говорит. Точнее, напевает, если судить по интонации. Германия едва вслушивается в его слова. Он представляет, как мог бы быть счастлив. Если бы не оттолкнул русского собственными поступками. Если бы не извратил свои чувства одержимостью. Если бы смог довольствоваться тенью счастья русского, как изначально и хотел. — Schlaf' ein, schlaf' ein, schlaf' ein, — мягко напевает Российская Империя, и Германия старается запомнить каждое мгновение этого момента. — Du gähnst schon, komm' kuschel' dich ein. — о, немец хотел бы, чтобы это случилось. — Ich sing' dir noch ein Lied, ich freu' mich so, dass es dich gibt. — звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, но Германии всё равно так спокойно. — Ich wünsch' dir eine gute Nacht. Wir seh'n uns wenn wieder die Sonne lacht. — прекрасная ложь. Немец готов поклясться, что это их последняя встреча. — Schlaf' ein, schlaf' ein, schlaf' ein, — слышит Германия уже сквозь дрёму. Хочется продлить мгновение, хочется, чтобы оно никогда не заканчивалось, но немец проваливается в сон и впервые за много лет спит спокойно, уже не слыша последних строк песни. Германия просыпается с рассветом. Любуясь огненными красками на небе, он не сразу замечает, что остался один. Это не удивляет его и не расстраивает. Немец перед уходом оставляет на столе стеклянную фигурку лиатриса, которую купил ещё очень давно и берёг как раз для такого случая. Конечно, хочется верить, что Российская Империя сохранит ее на память. Немец не хочет думать о других менее приятных вариантах. Германия хочет оставить себе хотя бы иллюзию того, что русский сменил отношение к нему. Все равно кроме иллюзий у немца больше ничего не осталось. Германия пропускает работу. Завтра он погибнет, а у него есть незаконченные дела, какая тут работа? Вместо этого он идёт к Эссексу. Не самая приятная кандидатура, но ему больше не к кому обратиться. Эссекс в это время суток ещё спит, как и большинство нормальных стран, но Германию это не останавливает, и он мстительно громко стучит в дверь. Следующий час напоминает картину Сальвадора Дали по степени сюрреалистичности. Эссекс, все ещё в одном халате, наливает ему дорогой чай и усаживает за стол без привычных оскорблений. — Буду краток. — говорит он, садясь напротив. — Я рад, что ты уйдешь. — Зато честно. — усмехается Германия. Заснувшая на долгие годы обида пытается поднять голову, но немец душит ее и себя чувством вины. — И откуда вы узнали? — Я знаю обо всём, что происходит здесь. — произносит Эссекс так, будто это само собой разумеется. Германия не удивлён. Он неохотно признает, что Эссекс, несмотря на омерзительный характер, явный фаворитизм по отношению к одним странам и открытое пренебрежение к другим, все же не самая ужасная кандидатура на управление этой частью города. — Итак, какие-нибудь предсмертные желания? — деловито спрашивает Эссекс. Ему очевидно, что это единственная причина, по которой немец мог прийти к нему впервые за столько лет. Германия молча протягивает ему стопку писем. Их около десяти, и все они адресованы разным странам. Всем, кому немец не успел что-то сказать, всем, перед кем он должен будет извиниться за свой уход, всем, кому он причинил слишком много боли. Эссекс клянется их отправить. Германия делает вид, что верит. Впрочем, скоро ему будет все равно. А пока… Германия возвращается в дом, где прожил столько несчастливых лет. Он ничего не делает, он лишь в последний раз рассматривает черты привычного места. Так же немец любуется чистым голубым небом, грязноватым снегом на улице и вечнозелёными деревьями. Он старается запомнить все в последний раз. Германия несколько раз порывается сходить к брату и его супругу, но все же отказывается от этого желания. Он не сможет спокойно смотреть им в глаза, зная, что это их последняя встреча. Слишком много невысказанных слов будут терзать его душу. Немец отменяет ещё несколько планов, и оказывается, что он сделал всё, что хотел. Германия планировал прожить ещё и завтрашний день, но теперь он не видит в этом смысла. Зачем откладывать давно запланированное? На улице ночь, и он в одиночестве бредёт по заснеженным улицам. Хочет наткнуться на кого-нибудь дорогого сердцу, но удача все же покидает его, и никто не нарушает покой немца на пути к тому самому лесу. Лес огорожен высоким забором, в самом центре которого кованые ворота. Ничто не мешает пройти через них, что Германия и делает без лишних сомнений. К своему разочарованию, он не падает замертво. Он действительно оказывается в лесу. Разве что позади уже нет ворот. Немец вздыхает. Неужели и это не конец? Но делать нечего, и Германия идёт дальше. Из ниоткуда появляется идеально ровная тропинка, и немец следует за ней. Он уже не чувствует разочарования, не чувствует вины, тревоги, страха, боли — всего, что мучило его столько лет. Германия так растерян, что не обращает внимания, как его чувства плавно притупляются, как их заглушает что-то чарующее и ласковое. Он спокойно бредёт дальше и раздумывает о своих поступках. Вечное сожаление тоже оставляет его. Потом тоска. Потом — гнев и отчаяние. Потом — обида, ревность, зависть. Стоит задуматься о своих чувствах к Российской Империи, как угасают и они. Немец давно не воспринимал самого себя кристально чистым разумом, свободным от всех чувств. Он умиротворен. Дорога обрывается, стоит ему понять это, и он оказывается среди множества цветов. Или… Нет, не множества. Присмотревшись, легко понять, что здесь всего два цветка, пусть и разных оттенков. Асфодель и маки. Германия, знакомый с языком цветов, легко понимает намек и усмехается. Немец усаживается среди цветов и срывает несколько, чтобы сплести венок. Вообще-то, он даже не умеет плести венки, но ему хочется чем-то занять дрожащие руки. Германия засыпает прямо с неготовым венком в руках. Он жив, но это пустая формальность — его разум слишком далеко отсюда. Германии снится прекрасный сон. Вечные грёзы разливаются елеем на его измученной душе. Германии снится прекрасный сон. И в нем он счастлив. Он может исправить все свои ошибки, может испробовать любые варианты своей жизни, может прожить жизнь совсем иначе. Германия больше не проснётся от своего сна. И не захочет просыпаться. Он всю жизнь жил в иллюзии, что русский когда-нибудь ответит на его чувства или простит его. В иллюзии он и погибнет. Сотканное специально для него сновидение манит к себе ближе, не желая отпускать. Немец охотно соглашается, пробуя все новые и новые варианты своей жизни. В каждом из них он счастлив. Германия не может жалеть, что с головой окунулся в реку из слёз и печали, чтобы прийти к своей нынешней судьбе. Но для других река со временем обмельчает и перестанет угрожать их счастью. Российская Империя, избавившись от своего кошмара из прошлого, проживёт ещё много полных счастья веков с Французской Империей. То же ждёт и Австро-Венгрию с Боснией. Рано или поздно среди мертвых окажется Британская Империя, который сумеет наладить жизнь и здесь. Королевство Франция сопроводит его на этом долгом пути. Третья Республика останется верным другом для всех. И наконец поладит с отцом. Австрия и Пруссия станут ближе друг к другу. Венгрия найдет своё счастье. Османская Империя счастлив, зная, что счастливы все его дети. Швеция, Дания и Норвегия проживут ещё бессчётное количество лет в счастье и взаимопонимании. Швейцария всегда будет готов помочь советом другим странам. Уэссекс вместе с братьями и сестрами рано или поздно отойдет от дел и позволит воссоединившейся Антанте попробовать построить утопию для мертвых. Но Германия, навечно оставшийся в своих до боли приятных грёзах, уже не увидит этого. Он будет счастлив по-своему, ведь никогда не поймет, что созданное им счастье не больше, чем сладостный мираж. Но… Так или иначе… Все счастливы. И Германская Империя тоже.

(⁠ﾉ⁠◕⁠ヮ⁠◕⁠)⁠ﾉ⁠*⁠.⁠✧

(Увы, мое обращение не влезло в примечания) Что ж, вот и закончилась эта работа. Мне очень не хочется с ней расставаться, но всему рано или поздно приходит конец: ( Эта работа особенно дорога мне. Это мой первый макси, в принципе первое достаточно серьезное произведение. С этой работой я пережила… Всякое. Экзамены, поступление в университет, кошмар в политике. «Река» помогала мне справиться с эмоциями в том числе. И «река» же подарила мне множество прекрасных читателей. Спасибо вам за то, что вы есть. Спасибо всем, кто читал, писал отзывы, ставил лайки, подписывался. Отдельное спасибо тем, кто потратился на награды к фанфику. В общем… Спасибо всем, кто поддерживал меня на этом трудном пути! И напоследок выражаю особые благодарности: Sobachkatochkacom — вы стали первым человеком, написавшим отзыв к этому фанфику. А потом мы познакомились ближе, и вы оказались прекрасным собеседником! HOKI_UWU и Idonthaveanamef.ckoff — спасибо за все, что вы обе делаете. Без контекста. Говорливая столешница._. — спасибо за ваши анекдоты! Lady_Grindelwald — ваши отзывы были очень милыми! Pro100_Mudro — ваши отзывы и вправду имели определенную мудрость! Rimma Amelie — я всегда радовалась вашим размышлениям! Uchiha_Sasuke_kun — рада, что вы находили время на отзывы! Оооооо — мне всегда нравились ваши вопросы! капронка — у вас были прекрасные теории! lol___BATMAN___lol — ваши отзывы вдохновляли! Cinco lagas — скучаю по вашему мнению! Скейл, wennin_g, X-taleChara.fan, poppihoney и Austria Hungary — вы появились в отзывах не так давно и мы не слишком много общались, что не мешает вам всем быть вдохновляющими булочками с корицей! Что ж, на этом все. До новых встреч!