«You fuckin' dissapoint me
Maybe you better off this way»
У каждого человека есть мимолетное увлечение, которое в некоторых случаях перерастает в настоящее хобби, а иногда даже становится делом всей жизни. У некоторых людей таких увлечений несколько. У некоторых нет ни одного. У них вообще нет времени на подобное. У девятнадцатилетней Микасы Аккерман вообще ничего нет. Ничего, кроме музыки. Сказать, что Микаса любит музыку, — ничего не сказать. Она слушает ее везде. Втыкает наушники с самого утра и снимает лишь в тех редких случаях, когда к ней обращаются в надежде быть услышанными или даже получить вполне определенный ответ, или когда ложится в постель. Иногда. Засыпает она в основном тоже под музыку. Когда спрашиваешь у человека, какой жанр он предпочитает, нередко слышишь в ответ проевшее уши, по какой-то одному дьяволу известной причине ставшее популярным слово «меломан». Микасу это бросало в дрожь, заставляло скалить зубы, а глаза тут же наполнялись кровью. Она считает, что так может ответить кто угодно, но только не меломан, потому как меломан всегда может выделить и жанры, и исполнителей, и песни, которые хоть на кроху, но нравятся ему больше остальных. Считала ли Микаса меломаном себя? Кто знает. Но правда в том, что эта озлобленная, казалось, на весь мир девочка действительно слушала все подряд, начиная от попсовой, но не менее от этого шедевральной классики «Куин» до малоизвестной, горячо ею любимой «Саммер Кеннеди». Все зависело от того, насколько песня нравилась самой Микасе, и, разумеется, от настроения, которое задавало окружение, происходящих вокруг событий и, конечно, от нее самой. Последнюю неделю у Микасы в наушниках играет только одна песня. Последнюю неделю наушники предательски путаются, вьются вокруг шеи, душат, прямо как этот проклятый шарф, но «этот проклятый шарф» — все, что у нее осталось. Красный осенний шарф из первого попавшегося магазина одежды и плейлист с пафосным именем «Рокот». Плейлист, полный отчаяния, зубодробительного рока, суицидальных мотивов и успокаивающих душу и разум этнических мелодий. Хаос и порядок смешались в этом бесконечном, кажется, списке композиций, каждый раз ныряя в бездну которого Микаса словно растворялась в самой себе. Одним словом, почти идеальный плейлист. Почти, потому что это плейлист Эрена Йегера. Микаса всегда сторонилась людей, будь то прохожие, кассиры, сверстники или собственные родители. Все они были разными, каждый со своими причудами, страхами и желаниями, но что-то в них было общее, что-то... отталкивающее. Что-то, что каждый раз заставляло ее отворачиваться и уходить прочь, вскоре невольно переходя на бег. Так продолжалось на протяжении долгих лет, но не стоит думать, что Микаса остановилась в развитии себя как личности. Напротив, она постоянно менялась, возможно, даже адаптируясь к окружающей среде. Из нелюдимого странноватого подростка она постепенно превращалась в человека, который просто не любит шумных компаний, но куда по разным причинам и своего рода необходимости Микаса все же попадала, и чем чаще это происходило, тем больше ей нравилось. Неприязнь к людям никуда не делась — Микаса просто затолкала ее поглубже, подумала, как ее можно использовать, повертела в своих изящных белых пальцах, что-то в ней сломала, что-то починила, а потом вернула на свое место. Возможно, весь секрет был именно в том, как она относилась к самой природе вещей. Так или иначе, мысли Микасы Аккерман были покрыты не просто глубоким туманом, а настоящей дымовой завесой, ибо никто, пожалуй, кроме нее самой толком ничего не понимал. Все видели лишь то, как вчерашняя замкнутая девчушка превращалась в настоящую эмо-икону. Все шло как по маслу, пока в один прекрасный день в ее жизни не появился он. Раскрепощенный, самоуверенный, нарциссичный мудак с вечно грязными длинными волосами, неопрятной подростковой растительностью на хищной роже с большими змеиными глазами, злобно зыркающими во все стороны. Он материализовался из ниоткуда, словно вышел из невидимого человеческому глазу тумана, который окружает все, что лежит вне поля зрения, и ворвался в толпу, волей-неволей заставляя окружающих обращать на себя внимание. И это имя, Эрен Йегер, так сексуально звучало, что хоть на стенку лезь. И Микаса лезла. Лезла, потому что повелась, хотя знала — ни к чему хорошему это не приведет. Но желание прыгнуть в бездну, отдаться ей с головой, утонуть в пелене неизвестности, за которой кроется либо рай, либо ад (среднего не дано), пожирало девушку целиком, как и ровным счетом чувство собственного величия, потому как Микаса Аккерман знала, что достойна быть рядом с новой легендой местного гадюшника. Ко всеобщему ожиданию у нее получилось приковать к себе Эрена Йегера в довольно короткий срок. Почти такой же короткий, как подожженный судьбой фитиль, потому что горели они ярко, шумно, как сгорают в ночном небе алые фейерверки, мерцая ослепительными вспышками, появляющимися то там, то тут, и исчезающими в пустоте, которая, словно черная дыра, засасывает их целиком, не оставляя ничего, кроме воспоминаний, и все это под написанный самой сущностью разрушения саундтрек. Хаос открывает путь к самым невероятным ощущениям, эмоциям, чувствам. Это правда. Но правда и в том, что плата за такую жизнь весьма и весьма высока. Гораздо выше, чем можно себе представить. Она, разумеется, предстает перед каждым в разной форме. Микасе досталась, пожалуй, не самая легкая. Спустя почти два месяца от Короля и Королевы Конца Света, как их в шутку прозвали окружающие, осталась только Королева. Король умер. Микаса знала, что Эрен нередко баловался запрещенными веществами. Знала, какими именно, но не подозревала, что все закончится так. Резко, непредсказуемо, как взрыв бомбы с таймером без циферблата. Потому что тикало, и тикало громко, но никто не знал, когда именно сработает детонатор, а потому и не ждали. Элемент неожиданности в высшей степени своего проявления. У нее поехала крыша. В прямом смысле. Микаса Аккерман пережила много дерьма разного характера, но ни разу за свою недолгую жизнь не смотрела смерти в лицо. Ее темный, но все еще по-своему девственный разум не мог смириться с тем, что человек, с которым вы буквально вчера играли в пьяные шашки, да еще и на раздевание, неподвижно лежал на койке, и его тело, бледное и бездыханное, лоснилось в свете тусклых ламп, словно было слеплено из воска. Шок пронзил девушку копьем, в которое, словно в громоотвод, в ту же секунду ударила молния. У нее никогда ничего не было, а как только появилось, тут же исчезло. Похороны прошли быстро и без лишних церемоний. Эрен рос без матери, Микаса — без отца, и ни один из родителей, что находились в добром здравии, не удосужились посетить кладбище в день захоронения. Гриша Йегер был не в ладах с сыном, и по словам самого Эрена несколько недель назад уехал в командировку, что было равноценно походу за сигаретами в большинстве похожих ситуаций. Он, скорее всего, и не подозревал о смерти сына. Миссис Аккерман же вполне заслуженно считала парня своей дочери ублюдком и отреагировала на новость о его смерти словами «Туда тебе и дорога». Микаса в тот вечер перебила львиную долю посуды и ушла из дома, а вернулась через два дня после похорон. Микаса не проронила тогда ни слезы — она уже давно все выплакала. Внутри осталась только сухая, царапающая изнутри скорбь и злоба на весь мир, от которой щипало в глазах. В таком состоянии она провела первые сутки на одинокой могиле в самом углу старого кладбища. Компанию ей составляли лишь угрюмо завывающий осенний ветер, старый одноглазый ворон, безликое надгробие да теплый красный шарф — единственный нормальный подарок и последняя вещица, оставшаяся от некогда бессмертного бунтаря Эрена Йегера. С тех пор каждый вечер сторож кладбища и редкие посетители наблюдают одну и ту же картину: темноволосая девочка с каре, обвязанным вокруг шеи красным шарфом и с безумными глазами, налитыми кровью, вприпрыжку несется к забытому всеми захоронению, не жалея кед влетает в размякшую от постоянных дождей землю и начинает танцевать, едва слышно повторяя строчки из каких-то песен. Когда она устает, прекращает танцевать, и, упираясь руками в содранные колени, начинает повторять одни и те же фразы, с каждой секундой повышая голос: — Вставай, ублюдок. Я знаю, что ты тут. Хватит делать вид, что ты меня не слышишь. Ты меня бросил. Ты нас всех бросил, слышишь? Вставай! Я тебя ненавижу, слышишь? Встань и посмотри мне в глаза! Я тебя ненавижу тебя, Эрен Йегер! Ее глотка рвется от напряжения, и кажется, что изо рта вот-вот брызнет кровь, которую, благо, не придется отстирывать, потому что она сольется с цветом шарфа. Всласть накричавшись, девочка заливается зловещим хохотом, улыбаясь, как сумасшедшая, а потом снова растворяется в ломаном, полном скорби и горести танце. По кладбищу еще долго разлетается фраза: «Я ненавижу тебя, Эрен Йегер».