Мне тебя о б е щ а л и

      Нервы катятся ко всем чертям, когда сердце срывается, летит на дно и об скалы разбивается.Маска, когда-то концертного макияжа, течёт по лицу в смеси с солёными каплями слёз, которые никто не должен видеть.Он понимает, что сейчас нужно больше воздуха.Не разбирает чужих лиц и бежит со сцены вниз по ступенькам, попутно чуть не сбивая с ног журналистов с их очередными вопросами, на которые уже устал отвечать одно и то же.Уверен, что спасение найдёт в небольшом еловом парке, недалеко отсюда.Пытается выключить телефон, на который пачками поступают уведомления от друзей, безразлично ступает белыми кедами по мокрой от дождя земле, пропуская взгляды людей, устремлённые на него.Оставляет за спиной гвалт рок-музыки и пьяных голосов, только бы забыть об этом, хотя бы на секунду.На плечах странный груз вины, хотя, он всегда винит себя, даже когда не виноват, а на безымянном пальце сверкает реквизит всего этого спектакля, глупая мелодрама, в жизни так никогда не бывает.Он падает спиной к высокому дереву и закрывает лицо руками, будто скрываясь от окружающего мира.Слёз больше нет — всё это осталось в очередной бессоннице и наволочке подушки.Дыхание ровное, но иногда хочется сорваться на истерику, а ветер треплет светлые волосы, чем только больше раздражает.Хочется забыть каждого лицемера, все эти лживые и тошные слова, любые случайные, но по-своему неприятные прикосновения чужих рук.Медленно оседая на холодную землю, он осознаёт, что дороги назад больше нет.       — А я то-думал, вы счастливый, Когда один на склоне дня Вы шли такой весь горделивый И не взглянули на меня, — я встаю спиной к Йоонасу по другую сторону дерева, скрещиваю руки на груди и театрально закусываю губу, дабы сдержать эмоции, которых было слишко много.Сдерживаться трудно, особенно когда он по ту сторону, но уже на грани истерики, я не пришёл с целью успокоить его.Я пришёл с целью дать ему всё вспомнить.Или в последний раз почувствовать его тепло близко с моим.       — Ну и зачем ты пришёл? — спросил кудрявый, попутно глотая воздух, но ответа так и не получает, а я продолжаю.       — А я-то думал, вы счастливый. Я думал, вы счастливей всех, Когда смотрел в глаза игривые, Когда весёлый слышал смех, — голос тихий, но по-своему чарующий, кажется — гитарист передумал плакать.Возможно, даже улыбается своей прежней улыбкой.И значит, рад мне, как всегда искренне.А меня душит осознание того, что я теряю блондина.Прямо сейчас — в эти секунды.       — Глаза то нежные, то строгие, Но в них тревогах них беда. Наверно, вас любили многие. Вы не любили никогда, — комкаю бумажку со словами и бросаю куда-то в дальние кусты.Потому что, вопреки всему, эти стихотворные строчки помню отлично.Точнее — просто не могу не помнить.С ними было многое связано, а от этого становится ещё больней.Очень больно.Где-то там далеко, кажется, там раньше было сердце.Откуда ножиком выскоблили всю душу, даже не спрашивая разрешение.Куда безбожно плюнули и свалили весь хлам человеческого существования.Эта боль не щадя способна задушить.       — На вас глядят глаза влюблённые. Им не понять издалека, Что в вас тоска неутолённая, Святая мужская тоска, — усмехается Порко в ответ с излишним сожалением.И оно мне понятно.Я бы мог обнять его, сказать о том, что всё обязательно будет хорошо, но собственная гордость не позволяет даже сдвинуться с места.И Йоонас уже молча глотает слёзы, потому что держаться нет резона — мне ли этого не знать.Ему кажется, будто весь мир рухнул разом на него одного, а я уверен — рухнул он на меня, а он лишь помогает удерживать обломки в невесомости.       — И мысль одна неодолимая Вам не даёт ни спать, ни жить: Что это мало — быть любимым, Что надо просто любящим быть, — по телу проходит дрожь: только от холода летних ночей — не иначе, а мне становится легче, ведь этим я высказал всё.Чуть ли не в лицо высказал ему всю гадость, что скопилась во мне за эту томную пару лет.Что сжирала меня ночами, не давая жить днями.Что он спокойно и самостоятельно пустил по моим венам, а потом спокойно ушёл, не забрав этот яд назад с собой.Я мысленно ликую, ком в горле покидает меня — воздуха становится слишком много.И уже точно нет сомнений, когда-нибудь мне удасться захлебнуться кислородом.       Пауза между нами висит слишком долго, стихотворение ещё не дочитано до логического завершения.Шумно вдыхаю, щёки начинают пылать, а я с глупой, присущей мне мечтательностью продолжаю:       — Святой, гордый, красивый… Я слышу ваш весёлый смех. А я то-думал, вы счастливый, А я то-думал, вы счастливей всех, — отрываю спину от ствола дерева, смахиваю листья, успевшие прилипнуть к чёрной рубашке и хочу бежать отсюда, быстрее.Больше мне нечего здесь делать, потому что эта нить перерезана осколками рухнувших надежд, и я теперь свободен.       Странно это: мне всегда казалось, что я не смогу спокойно пережить момент расставания — ангелом выпрыгну из окна или буду биться в истерике до изнеможения.А ведь и вправду: сегодня замечательный день, когда хочется капучино с корицей и немного сдохнуть, но я полон сил к жизни.Кто кого отпустил — уже совершенно не имеет значения.Важен факт того, что это финал.Финал, когда уже надоело ставить эти многочисленные запятые и вновь впускать его в своё сердце.Финальная точка в моих наших разочарованиях.Точка в смешных и иногда неловких моментах.Во всём, что связано с этим голубоглазым ангелом демоном.И я уже, кажется, не чувствую ничего.       Забавно, да?       — Прости меня, слышишь? — сквозь истерику и судорожные выкрики, которые поднимаются к верхушкам голубых елей и обрушиваются на меня холодной лавиной. — Прости меня, если сможешь, я правда не хотел, чтобы всё так вышло, — уже тише добавляет Йоонас, раняя тяжёлую голову на уставшие колени, скрытые под тёмной тканью брюк.       Он как обычно не хотел и всё получилось само собой, а мне уже надоело прощать его.Кажется я уже давно смирился, что он неосознанно совершает каждый шаг своей жизни, а потом приходит ко мне с извинениями.       Но нет, я не прощу, надоело уже прощать.Жалость и покорность больше не в моём стиле, моих сил на это больше никогда в жизни не хватит.Он уже предложил одной особе связать их жизни навсегда и после, она, как выяснилось сразу же после концерта — согласилась.И это её согласие решило всё за всех.Он предложил, но не мне, как бы странно это для всех казалось.       С этой минуты веду я: два-ноль — ранен, восстановлен и убит.