Роза ветров

Я — эгоист. Это не просто мнение — это факт. И я знаю о нем достаточно долго. Кто-то может со мной не согласиться, сказать, что я не похож на эгоиста. Будто у этого есть какие-то особые критерии. Эгоизм бывает разный. Мое нежелание оставаться одному, моя жажда тепла. Моя любовь к дорогим людям. Все мои действия пропитаны эгоизмом. Делает ли это меня плохим человеком? Вряд ли, ведь большая часть человечества является эгоистами. В той или иной степени. Плохим меня делает совсем другое. — Ты снова думаешь не о том. Эмма закидывает голову назад и мне приходится остановиться. — Эмма, я вообще-то заплетаю тебя, так что опусти голову. — Нет, Рë-чан. Ты думаешь не о том, понимаешь? Иногда это забавно. А иногда больно. Что сейчас преобладает сказать трудно. — Ты можешь читать мысли? — Только твои. Эмма улыбается, и я улыбаюсь в ответ. — Рë, шутки шутками, но ты правда думаешь…неверно. Я не могу сказать, что верно, а что нет, и я не могу знать в точности твои мысли. Но я чувствую, что что-то не так. — Откуда? — У тебя в такие моменты руки становятся горячими, а обычно они прохладные. Да, и ты словно замедлился. Эмма поднимает руки вверх и обхватывает мое лицо ладошками. Она смотрит своими глазами в мои и словно прожигает на сквозь. Эмма, девочка-солнце. И, кажется, солнечные лучи пронзают меня насквозь. Я улыбаюсь и надеюсь, что это не выглядит слишком болезненно и разбито. — Все будет хорошо. Ведь мы вместе, и мы со всем справимся. — Я знаю. Но ты не знаешь. А когда узнаешь, будешь злиться. Я сам на себя злюсь. Но, по крайней мере, у меня есть план. Пускай и отвратительный по своей сути. — Ты точно не хочешь с нами? Вечер обещает быть весёлым. — Нет. У меня есть планы на этот вечер. — Свидание? Эмма щурит глаза и улыбается нагло-нагло. — Нет, а теперь опусти голову и дай мне заплести тебя. — Ладно-ладно, только не ворчи. Ох. Со смехом опускает голову. Я продолжаю переплетать пряди между собой. Мягкие и шелковистые волосы приобретают мягкое свечение из-за попадания на них света ламп. — Рë? Эмма звучит тихо. И может немного отчаянно. — Да? — Я ведь не дура. Баджи сказал, что тоже не сможет пойти из-за дел. И я знаю, что эти дела как-то связанны с Чифую и Такемичи. И сегодня рождество. Я знаю, что ты не с ними…но…может от этого даже страшней. Эмма замолкает, я не могу видеть ее лица. Но могу чувствовать дрожь. Я закрепляю волосы и обхожу. Присев на колени, я беру ее за руки. Эмма выглядит несчастной. Но ей не о чем беспокоиться. — Ты ведь не задумал ничего безрассудного? — Нет, Эмма, я точно не задумал ничего опасного. — Но что-то происходит. И ты явно не из тех, кто остаётся в стороне. Мне бы хотелось быть таким, каким обо мне думают. Иногда даже очень сильно. Жаль, но я был гораздо более худшим человеком. — Да. Но я уже обо всем позаботился. — Точно? — Да. Я все решил. — А что насчет Тайджу? — Тайджу взрослый человек, который собирается принять ответственность за свои поступки. Я не вправе вмешиваться в это. Даже если хочу. Потому что Тайджу человек, отдельная личность. И он не входит в число тех, в чьи жизни я могу вторгаться без их согласия. Тайджу сказал не лезть, сказал, что сам разберется, сказал, что примет ответственность за себя и свои поступки. И я не имею права вмешиваться. И не важно, как сильно он дорог мне, и не имеет значение что еще одну могилу я не выдержу. Наши взаимодействия с Тайджу всегда были иными, отличались от других. Я не лез в его жизнь раньше, и я не имею права лезть в нее сейчас. Именно потому, что не сделал этого раньше. Я был малодушен и эгоистичен в прошлом сказал, что лезть в семью Тайджу не имею права, но теперь я так же не имею права вмешиваться. Потому что любые отношения строятся на вашем отношении друг к другу, на том, как вы себя позиционируете. Ты не можешь сначала сказать одно, а позже сделать другое. Так что все, что мне остаётся — это надеяться на лучший исход. Не зря же Такемичи с Чифую придумали целый план, а потом можно будет подкрепить его Кейске, как боевой…ну, вероятно, он мог бы сойти за боевую десятку, а не единицу. Но, как я и сказал: Тайджу взрослый и у него своя жизнь, и он вправе принимать решения. Я же могу только быть на его стороне. Я иду в церковь, чтобы выполнить ту часть своего плана, на которую имею право, хотя это сказано слишком громко. Не думаю, что в самом деле имею право на это. И чтобы в конечном итоге увидеть, чем все закончится и принять любой финал. У Акане и Казуторы сегодня концерт — меня не будет во время открытия ярмарки, но, надеюсь, к концерту успею вернуться. Эмма и Тэтсуо идут на ярмарку с ними, а дети останутся дома спать. Кейске нужно будет так же отправить на концерт, а то Казутора расстроится. Хотя, Эмма сначала пойдет в шинтоисткое святилище. Это та традиция, которую она любит и почти свято чтит. Последние полторы недели кажутся дымкой, что длилась всего один, пускай и длинный, день. В такие моменты люди принимают либо лучшие, либо худшие решения в жизни. Мое, бесспорно, было худшим, но другого я не нашёл. Наверно потому, что я пытался найти ответы, то в куче бумажек, то в деревянном потолке. Нашёл, и не слава богу. Снег кружится в причудливом танце. Кажется, меня вырвет желчью прямо на него. Снег кружит, и я вижу только это, пока иду. Вообще, логичнее было бы поехать на автобусе, но тогда меня бы точно вырвало. Решил, что прогулка пойдет на пользу, освежит голову и даст возможность дышать. Кажется, снежинки заблокировали мои дыхательные пути, облепили все лицо, и я не вижу ничего, кроме чего-то белого и холодного. Деревья, здания, дороги и люди превратились в темные пятна на периферии. Я вроде бы много думаю, но голова кажется пустой. Словно заведенный механизм. Мне становится невероятно холодно, словно я совсем раздет и злая метель уже обгладывает мои кости. В растерянности я осматриваю себя, ожидая увидеть хотя бы синюю кожу, но вижу только синюю куртку и красный шарф. Не сочетается: не по цветам, а по оттенкам. Сжимаю и разжимаю руки, я не могу сказать, что замерз, я словно горю. Крест церкви видно с конца улицы. Дорога пуста. Я иду неспешно. Тайджу уже молится, и, если я прав, Такемичи уже внутри. А Чифую и Кейске обманули. Забавно, что так получилось. Черные драконы и главный вход с другой стороны этого же здания. Поэтому тут так пусто. Лишь два силуэта у церкви. Они не замечают меня преступно долго, а ведь я так выделяюсь в этих ярких цветах на фоне заснеженного города и даже не пытаюсь скрываться. Лишь когда между нами остаётся меньше двадцати метров, Кисаки резко дергается, замечая меня. Но в этот раз бежать некуда. И мы оба знаем это. Ханма кажется сбитым с толку. И даже хочет шагнуть навстречу, но Кисаки его останавливает. — С Рождеством, Кисаки. В тишине мой голос звучит как-то по особенному странно, и у Кисаки дёргаются плечи. Он меня не боится, даже не опасается. Всегда такой самоуверенный. — Да, тебя тоже с наступающим, Кавай. Он звучит преувеличенно жестоко. Кисаки не боится, даже не опасается, но смотрит, как затравленный пёс. — Как твои дела? Слышал, что ты закончил триместр на высшие баллы по всем предметам. Трудно было? Кисаки дергает плечами дважды, прежде чем неоднозначно качнуть головой. Мы оба знаем, что трудно, и оба знаем, что ты никогда в этом не признаешься. Ханма переводит любопытный взгляд с него на меня. Я чувствую это, но он мне не интересен. — Для чего ты тут? Кисаки смотрит зло, знает, что если я захочу вмешаться, то он ничего не сможет сделать. — Не бойся, я не собираюсь вмешиваться. Он резко вскидывается. — Я не боюсь тебя. Последнее слово он практически рычит. Кисаки совершает ужасные вещи, и по сути своей его можно причислить к плохим людям. Это было бы просто и могло решить проблему. Жаль, у меня другие взгляды. Да и, вероятно, проблему полностью это не решило бы. Кисаки ребенок. Дети бывают ужасно жестокими и злыми. Но, пока он ребенок, я могу его оправдать. Но, если это не остановить, то он вырастит, а жестокость и злость никуда не денутся. А взрослым простить это гораздо труднее. — Я знаю. Он пытается выглядеть грозно и властно. Кисаки тринадцать, он на полтора года старше Йори. Под моим взглядом он начинает терять самообладание. — Так для чего ты тут? — Может я верующий? Хмыкает он немного истерично. — Ты? В любом случае, не думаю, что эта церковь подойдет, сейчас там немного…опасно. Он улыбается, приподнимает брови и смотрит так, словно победил. — Вот как. Что же, тогда я подожду пока…опасность не пройдет. Кисаки меня не понимает, поэтому нервничает, а из-за этого злится. — Не лезь! Тебя это не касается. Он шипит и кричит одновременно. Забавно. — Тайджу мой друг. Я не говорю о Такемичи, потому что Кисаки знает, и его ненависть к Такемичи слишком сильна. — Не думаю, что у них получится убить его. Кисаки говорит это слишком просто, словно человеческая жизнь это то, что можно решить между делами, незначительная деталь. Кисаки, пожалуй, еще больший эгоист, чем я. Только вот Кисаки тринадцать: у него есть требовательные родители, которые считают, что их ребенок должен быть лучшим, но при этом не обращают на него никакого внимания, у Кисаки до Ханмы единственным другом была Хината. У Кисаки огромные амбиции и желание, чтобы его любили. Кисаки тринадцать и он ребенок. Я повторяю это, прокручиваю в голове раз за разом. И продолжаю злиться. Я не отвечаю, и мы стоит молча еще минут пять. Кисаки смотрит мне в глаза. — Ты разве не слишком хороший для всего этого? Старается задеть, но подобное меня не волнует. — Нет. Я далеко не «слишком хороший», я, наверное, даже не просто хороший. Он передергивает плечами и уходит. Ханма идет следом, а я провожаю их обоих взглядом. Смотрю, как неспешно удаляются их фигуры, как становятся все меньше и меньше, пока совсем не пропадают из виду. И только сейчас достаю руки из карманов; полумесяцы на ладонях слегка кровоточат. Я хотел его ударить, правда, очень сильно хотел. Но не мог. Я делаю глубокий вздох и прикрываю глаза, сосредотачиваюсь сначала на себе, а потом на окружающем меня мире, шум машин вдалеке, лай бродячей собаки и, конечно, шум драки. Только что приехал мотоцикл, вероятно, это Манджиро, а с ним, значит, и Дракен. Я делаю еще один глубокий вздох и, поднявшись по ступеням, открываю заднюю дверь ключом. Собственные шаги мне кажутся слишком громкими, эхо расходится по стенам и сводчатым потолкам. Время, кажется, сошло с ума, я словно иду на месте, но время несётся вперед с огромной скоростью. В конечном итоге я подхожу к главному залу в тот момент, когда Тайджу падает. Сейшу бросается к нему, Коко рядом, а остальные слишком поглощены. Так что в конечном итоге меня никто не замечает, пока я не дохожу до Тайджу, и то меня видят только Коко и Сейшу. Они не успевают нечего сказать, как Тайджу взмахивает рукой. — Пришел все-таки? Я могу чувствовать, как множество взглядов устремились к нам. Некоторые кажутся особенно острыми. — Конечно, значит всë? Я могу слышать тихое «Рë» Такемичи. Но это я оставлю на потом. Сейчас абсолютно всё может подождать. — Да. Всё кончено. Тайджу садится, опираясь на руки. Мы встречаемся взглядами. Иногда я совсем не понимаю других людей. Даже зная всю подноготную, я всё равно не могу его понять. — Ясно. Тогда пойдем домой, Тай-Тай? Детское прозвище, но мы оба знаем, какую силу оно имеет. Я пообещал не вмешиваться, и я не вмешался. Но, если старое закончилось, то началось новое. И я вижу, что он тоже это осознает. Я могу не понимать, но, в конечном итоге, я всегда смогу их принять. — Не пожалеешь? Спрашивает почти зло. Но только с виду, мы оба знаем — горечь. Наверное, все, кто тут есть, знают, как звучит горечь. — Конечно нет. Так что давай, Доба, пошли. Тайджу усмехается, а потом все же хватается за протянутую руку. Опирается на поставленное плечо, хотя из-за разницы в росте это не очень удобно. — Босс? Сейшу звучит растерянно и выглядит потерянно. Тайджу усмехается и поворачивается в его сторону. Ох, ну как же без прощальной речи. Не уверен, что смогу сдержать порыв закатить глаза. — Знаешь, не люблю лезть с непрошенными советами. Но это конец, так что все-таки скажу. Инуи, переживи ты уже свою трагедию. Коко, тебя это, кстати, тоже касается. Вы беспомощные идиоты, что застряли в своем горе и влезли в его абсолют. Только вот ваша жизнь на этом не закончилась. Я вижу, как Сейшу вначале болезненно дёргается, а потом становится злым. Я не позволяю ему что-то сказать, перебивая на полуслове. — Цапли вернулись на зимовку. Сейшу застывает на полуслове. Он выглядит так, будто может сломаться в любую секунду. Коко уже рядом с ним и зло вскидывается. Но не успевает ничего сказать. — Ты можешь не верить моим словам, но можешь убедиться в них сам. Тридцать первого будет большая ярмарка, там будет проходить концерт. Приходи. Сейшу смотрит, а после из церкви практически сбегает. Коко за ним. — Всë? Тайджу спрашивает это злорадным тоном. — Это мне надо спрашивать. Ты закончил с речами? Или хочешь дать ещё какое-то напутствие? Он молча ведёт плечом, а следом морщится. — Можно и так сказать. Хаккай, Юзуха, всё, что может вам понадобится, лежит на столе в гостиной, но, если будет нужно что-то еще, то спросите у настоятеля. Тайджу не меняется в лице, его голос звучит так же. Но я нахожусь достаточно близко к нему и могу ощущать, как напрягаются чужие мышцы. У людей вокруг много вопросов, но их можно отложить. — Эй, Кейске? Он вскидывает голову, и выглядит таким же удивленным, как и все. Ничему не учится, ребенок. А ведь мы почти под одной крышей живем. — Ты ведь в курсе, что у Казуторы сегодня первое выступление. Сначала он выглядит не понимающим, потом до него доходит. Сначала бледнеет, потом краснеет и снова бледнеет. — Когда? — У тебя есть чуть меньше часа. Он резко кивает и поворачивается к Чифую с Такемичи. Но я уже не слушаю, что он хочет сказать. — Пошли? Тайджу смеется тихо и немного болезненно. — Только посмотрите на него: пришёл, навел хаос и уходит, как ни в чем не бывало. Мне нечего сказать, так что я просто пожимаю плечами. В какой-то мере он прав. — Пошли, человек-хаос. Мы почти выходим из церкви, когда я все-таки оборачиваюсь. Черные глаза смотрели не отрываясь. Мне очень жаль. — Манджиро. — Мм? Он забавно склоняет голову, и в его волосах не до конца растаял снег. — Давай встретимся, часов в десять? Если ты не против, конечно. Он, конечно, не против. Я уже знаю это. Омерзительно. — Хорошо. Я улыбаюсь ему напоследок. И перед уходом прошу Такемичи позвонить мне. Остальные меня не интересуют. Мы в молчание идем минут десять. — Стой, я вызову такси. К церки бы оно не подъехало, а сейчас будет нормально. — Ты еблан? Вряд ли это вопрос относится к такси. — Я…наверное, можно и так сказать. — Ты себе этого не простишь. Меня окружают удивительно проницательные люди. Что же за везение такое, а? — Ты даже не знаешь, о чем говоришь. — Я знаю тебя, а ты придурок. Слышать это от Тайджу почти смешно. Он зло вскидывает голову. Всегда слишком вспыльчивый и прямолинейный. — Буду считать это за комплимент. Тайджу закатывает глаза. Он обеспокоен мной, хотя должен беспокоиться о себе. Я думаю, что это всё такое огромное везение. — Что ты планируешь делать дальше? — Я сдам экзамены экстерном и поступлю. Уже договорился. Я не говорю куда — это, если честно, не особо важно. — Переезжаешь? — У них есть общежитие. Я киваю. Такси подъезжает. Интересное впечатление мы, наверное, производим. Возможно, это хороший поворот событий. Для Тайджу так точно. Он смог осознать себя и свои ошибки, принять ответственность и измениться. Он начинает новую жизнь. Я могу чувствовать комок в груди и улыбку на собственном лице. Может, Ай права, и я правда ужасно сентиментальный? Снег медленно падал, кружа в еще более причудливом танце, чем обычно. Должно быть, красиво, но мне эта картина казалась до боли трагичной. Я сидел в беседке, в парке. Тайджу был осмотрен, рана была обработана и перевязана. А потом он просто ушёл спать. Хотя, вряд ли он спал. После такого трудно будет заснуть по началу. В общем-то менять жизнь всегда трудно. — У тебя губы синие. Манджиро появляется слишком неожиданно, или, возможно, это я слишком погрузился в мысли. Но, в любом случае, я непроизвольно дергаюсь, когда перевожу взгляд на него. Манджиро улыбается, но его глаза сосредоточены. — Ты хотел поговорить? — Можно и так сказать. Он садится рядом, на нем белая куртка и неизменный бежевый шарф. Я вижу много вопросов в его глазах. И что же, возможно, я чувствую себя слишком виноватым, потому собираюсь ответить на часть из них. — Но, мне кажется, это ты хочешь поговорить. Спрашивай, я постараюсь ответить. Манджиро улыбается, но абсолютно не искренне. — Почему? — Я думаю так будет честно. Он наклоняется ближе. — И ты готов раскрыть часть своих планов только поэтому? Мне становится смешно, и я смеюсь. — Ну честное слово, почему меня воспринимают каким-то тайным гением с кучей планов? Хочешь раскрою секрет, Манджиро? Он выглядит сбитым с толку, но все же слегка кивает. — У меня, если честно, редко когда есть настоящий продуманный план. Я, конечно, обдумываю ситуации, нахожу пару основных моментов и стараюсь ориентироваться на них, но в большинстве своем это скорее импровизация. Да и в конце-концов — реальность редко соответствует планам. Он насмешливо фыркает, но хотя бы искренне. — И что? У тебя совсем нет планов? — Есть, конечно. Вряд ли такие, которые представляет большинство, но всё же. И если ты хочешь узнать, то спрашивай. Манджиро склоняет голову к плечу. Забавная и достаточно милая привычка, которая есть и у него, и у Эммы. Хотя, у меня, наверное, тоже. — Ты знал? — О чем именно? — Что кто-то пострадает. Ты уже трижды оказывался там, где не должен. — Мм, наверное, можно и так сказать. — Откуда? — Я с детства привык добывать разную информацию. У меня есть множество способов и источников. В конечном итоге, это тоже правда. Просто не вся. — Нет, ты знал о том, что случится до того, как это случилось? В день фестиваля, ты оказался рядом с Кенчиком и Эммой, умело оказывая медицинскую помощь. Потом ты не просто подобрал Казутору, ты знал, что он пострадает и вызвал скорую заранее. И сейчас, ты пришёл в церковь и знаешь Тайджу. С виду кажется, что это просто странные совпадения, но я не могу отделаться от ощущения, что что-то здесь не так. Удивительно, насколько развито у Манджиро чутьё? Или это можно назвать интуицией? Неважно. — У меня есть базовые навыки медицинской помощи, но это издержки работы. И я не вызывал скорую, просто осознавал, что шансы, что Казутора пострадает, велики, а потому попросил своего друга проследить и, если что, вызвать скорую. А насчет ситуации с Тайджу…я, если честно, давно знал, но не вмешивался. Он мой друг и очень дорог мне, я знал, что он делает, но я предпочёл игнорировать это. Я боялся… Слова давались с трудом. Я знал правду и множество раз проговаривал ее про себя. Но говорить вслух, да и рассказывать кому-то было трудней. Трудней, чем сказать, что я проебался, чем обойтись простой сводкой без подробностей. — Не надо, не продолжай. Я понял. Манджиро смотрел прямо на меня, и я могу увидеть его краем глаза. Не люблю говорить вслух. — Ты хочешь спросить что-то еще? Манджиро больше не выглядит задумчиво-подозрительным. Скорее более расслабленным. Я могу понять его подозрения. Но я в самом деле не принимал участия в планах Кисаки и не строил своих. Раньше. — Да, но сначала ты. Ты ведь тоже хочешь что-то сказать. — Уверен? Манджиро кивает. А я чувствую себя жалко и, если честно, немного отвратительно. Но больше нет возможности оттягивать. — Знаешь, Манджиро… — Ты нравишься Манджиро, Рë. Эмма звучит мягко, но грустно. Она знает меня и понимает. Может предсказать моë решение до того, как я его приму. — Это для него впервые. Знаешь, первая влюбленность и всё такое. Эмма смеется совсем не весело. — Ты…подумай об этом, ладно? Я тогда ничего не ответил. Потому что не знал, что именно стоит сказать в такой ситуации. «Эмма, прости, но я собираюсь использовать чувства твоего брата. Мне жаль.»? Нет, в этих словах не было бы никакого смысла. — Я не спец в чувствах…но знаешь, недавно я стал ощущать себя по другому. И, думаю, в этом есть твоя вина. Манджиро краснеет и кажется потерянным. «Первая влюбленность» — понимаешь, Рë? — Ты меня обвиняешь? — Нет, я тебя благодарю. Манджиро, я плохо разбираюсь в чувствах, но я рад, что смог ощутить это новое чувство. Спасибо, Манджиро. И знаешь, я хочу попросить тебя об одолжении. — Одолжении? Я неспешно сокращаю расстояния между нами. — Да, не мог бы ты дать мне нечто большее? Манджиро, могу ли я попросить тебя стать более близким мне человеком? Между нами всего пару сантиметров. Лицо Манджиро красное, а глаза черные и почти стеклянные. Его дыхание на моем лице. Прости, прости, мне так жаль. — Насколько близким? Он словно охрип. От него пахнет морозом. Вместо ответа я его целую. Это был «детский» поцелуй. Наши губы просто прижимались друг к другу. Но Манджиро распахивает глаза, и я чувствую, что сам сбит с…ориентации в пространстве? Я не уверен, сколько это длилось, должно быть, не больше минуты, но все это время мы смотрели друг другу в глаза. Кажется, меня тошнит. Не от поцелуя, в этом нет ничего особо противного, а от того, почему я это делаю. Когда это прекращается, мне нужно всего пару секунд, чтобы восстановить дыхание. — Очень-очень близким. Я говорю это шёпотом, но расстояние между нашими лицами все еще очень маленькое, так что он точно слышит. — А в ответ я могу предложить всего себя. Знаешь, я не люблю быть в долгу, а потому…я бы тоже хотел стать дорогим для тебя человеком. Я готов отдаться весь целиком и полностью. И это правда. Я не влюблен, но если уж я собираюсь воспользоваться чужими чувствами, то постараюсь вести себя как можно…влюблённее? А после медленно и спокойно расстаться. Или пусть он меня бросит в скандальной манере. Не важно. В любом случае, я заслужу это. Уже заслужил. Вместо ответа Манджиро снова касается моих губ. Прости, прости, прости, прости меня. В конечном итоге Манджиро уходит, кажется, он что-то сказал, но я не расслышал. Он выглядел неловким, смущенным, но счастливым. Я надеялся, что мое лицо осталось хотя бы наполовину таким невозмутимым, как всегда. Сил сидеть ровно не осталось, меня клонило к земле. Казалось, что сила притяжения увеличилась в трое, или, возможно, мой позвоночник сломался под весом лжи, эгоизма и лицемерия. Мне хотелось плакать, но я не мог. Уткнулся лицом в колени и глотал воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Как утопающий, что может лишь мечтать о воздухе. Только вот… в этой истории я не был жертвой. — Рë. ë…рë, проснись. Чухой голос кажется очень далеким. Словно через толщу воды. Я пытаюсь собраться с мыслями. Проснуться. Я не успеваю толком открыть веки, как свет больно режет по глазам. При попытке пошевелиться тело начинает ломить, а голова раскалываться. Чужие руки осторожно приподнимают меня за плечи и дают выпить воды. Спустя пару минут мне становится легче. У воды был странный привкус. Таблетки? Вероятно. — У тебя что-то случилось? Тэтсуо тот, кто поддерживает за плечи. Стоит мне приоткрыть глаза, как я натыкаюсь на шесть озабоченных лиц. Только Эммы не хватает. И, может быть, Кейске, если расценивать его все же как часть семьи. — С чего ты взял? Мое состояние заставляет задавать вопросы. Я помнил, что после разговора с Манджиро долго сидел на улице, но после поднялся и пошел домой. Но весь путь был словно в тумане, а после…я совсем ничего не могу вспомнить. — То есть ты…ладно, спокойно. Тэтсуо делает глубокий вздох. — Ты вчера так и не пришёл на открытие, но, когда мы вернулись домой, тебя так же не было. А через час ты пришёл…сам не свой. На вопросы не отвечал, просто снял куртку, дошёл до комнаты и заснул. Мгновенно. Мы с Акане уже хотели позвонить Эмме, но решили дождаться утра. Знаешь, …мы волновались. Повезло, что дети к тому времени уже спали, а Казутора остался с Баджи. Мне должно быть стыдно, и, вероятно, так и есть. Мне жаль, что я заставил их волноваться. Но я чувствую себя таким опустошённым. Тэтсуо наклоняется вперед, осторожно обнимая меня. Я застываю на месте. Он рос с безразличным отцом и дедом, которому трудно после службы давался физический контакт. И, соответственно, тоже имел проблемы с тактильностью. Он мог принимать её, но дать самому…для него подобное было и до сих пор является настоящей проблемой. Единственная, кто стал своеобразным исключением, была Акане. Тэтсуо был спортсменом, и температура его тела была чуть выше, чем нормальная. Обычно все было хорошо, но сейчас он казался мне слишком горячим, но при этом ощущение было довольно приятным. Надеюсь я не заболел. Как бы не хотелось, но я уже принял решение. — Что случилось? — Я совершил один очень, очень плохой поступок. И мне…мне так плохо. — Я не знаю, что ты сделал, но. Тэтсуо замолчал, сделав глубокий вдох. Он, вероятно, подбирал слова. Я пытался сосредоточиться, но голова болела, кажется, от всего и сделать это было невозможно. — Но я знаю, что ты не стал бы делать подобное просто так. Ты хороший человек с железными принципами, и, если ты решил их нарушить, то для этого должна быть причина. Так что не надо винить себя. Тэтсуо говорил мягко, но даже в своем состояние я чувствовал его неловкость и непонимание. Да, причины у меня, конечно, были, но это не оправдания. Ничто не может быть оправданием, когда человек намеренно и осознанно причиняет зло. Но я молчу, прикрывая глаза. Я благодарен Тэтсуо за слова — эти и многие другие, за действия, за то, что он мой друг. Но он не осознаёт всего. Не знает, что именно я сделал. И как скоро нам придется иметь дело с последствиями. Хорошо, что они Эмме не позвонили. Я должен сделать это сам. Эмма будет разочарована? Или может зла? Я не знаю, но мне так страшно. Тэтсуо всегда хорошо улавливал состояние человека. Он крепче обнимает. Я хочу разрыдаться, но не позволяю себе этого. Слезы уже ничего не исправят. Так что я должен собраться. Я сделал решающий шаг, и теперь остаётся идти только вперёд. Тэтсуо уходит, но один я на долго не остаюсь. — Брат? Йори застывает в дверях. Глаза плохо видят — все размыто. Он кажется маленьким на фоне темноты коридора. — Можно? Я принес тебе завтрак. — Конечно. Йори заходит быстро, тихо и осторожно. Под завтраком он подразумевает упаковку печенья и бутылку покупного чая. — Спасибо. Йори кивает, но не спешит сказать что-то ещё. Стоит у кровати с безликим лицом. Я тяну его на себя за плечи. Йори забирается на кровать и обнимает меня, кладя голову на грудь. Когда я глажу его по спине, он вздрагивает. Мои бедные, бедные дети. — Ты слышал мой разговор с Тэтсуо? Он кивает неспешно и немного боязненно. Знает, что его никто не тронет, не накричит, но от прошлого трудно избавиться. — Ты сделал что-то плохое? — Я принял решение и воплотил его. Но оно жестокое и злое. Так что да, я сделал что-то плохое. Йори застывает в моих руках, словно кукла, а не живой мальчик. Кажется, даже не дышит. — Ты сделал это, чтобы защитить нас? Как бы Йори не пытался быть взрослым, он все ещё ребенок. И дрожь в его голосе была достаточно отчетлива. — Отчасти да. Но основную роль сыграл мой эгоизм. Мог ли я справиться с ситуацией, не устанавливая с Манджиро «отношения»? Скорее да, чем нет. Но мне хотелось выяснить саму суть этого…феномена. И хотя именно Такемичи перемещался во времени, я знал, что всё крутится вокруг Манджиро. Остался вопрос: «почему»? Йори снова кивает. Перед глазами пляшут черные точки, но я пытаюсь сосредоточиться. — Я знаю, что все может выглядеть плохо, но все хорошо. Я осознаю, что делаю. Просто…ты же знаешь, я редко отказываюсь от своих принципов. — Ты уверен? Не смотря ни на что, дети остаются детьми. — Да. Я не могу видеть будущее, но могу принять ответственность. Я знаю, что делаю и знаю, что мог бы этого не делать. Я убеждал себя, что это единственный выход, но так ли это? Вряд ли. Только я почему-то раньше верил в это: мне было страшно. Очень-очень страшно. Я не спал ночами, мало ел. И постоянно боялся. Боялся, что стоит мне закрыть глаза, отвлечься или расслабиться, и что-нибудь случится. Я до сих пор боюсь. Но теперь у меня появился путь. Бесспорно гнилой, но он есть. А значит, я что-нибудь придумаю.