Роза ветров

Я не знаю, как быть в отношениях. Не знаю, как быть влюбленным в кого-то. И то, что это ложь, конечно, не помогает. — Прекрати страдать. Эмма сидела напротив, скрестив ноги в лодыжках и облокотившись на изножье. Мы уже час сидели в тишине. Я не знал, что сказать, а Эмма…ну, вероятно, тоже. Она, бесспорно, понимала, почему я ее позвал. — Знаешь, это ведь для него впервые. — Мне жаль. Эмма взмахивает рукой. — Я знаю. Я просто не понимаю, почему все вышло так. Манджиро ведь никогда и никто не нравился в таком плане. У него, знаешь ли, даже нет этих порнушных журналов. Я не виню тебя, Рë, я прекрасно понимаю, почему ты решился на это. Я просто…я… Знаешь, я так зла, но не на тебя, а на это всё. Почему это происходит с нами? Эмма выдыхает, падая лицом на колени, и обхватывает их руками. Она зла и расстроена. — Я просто…просто так ужасно рассержена. Эмма зарывается в собственные волосы и тянит их в низ. Я испытываю желание сделать так же, но лишь сильнее впиваюсь ногтями в икры. Когда ты не можешь ничего сделать, когда даже не знаешь, что делать — ты бессилен, немощен, напуган и ужасно зол просто потому, что другого не остаётся. Я много, чего не умею и не могу. Но я умею любить. Тэтсуо даже сказал, что любви во мне слишком много. Я могу оставаться на вашей стороне, оставаться рядом и любить несмотря ни на что. Так что я тяну руку к Эмме и переплетаю наши пальцы. Она крепко сжимает мою руку в ответ. Мы сидим так некоторое время, слишком далекие, но неразлучные. Нужно вставать и заняться делами. Сказать Акане, что у нее встреча с Сейшу через пару дней. Расспросить Казутору о первом концерте и решить, что делать с Манджиро. Эмма крепче сжимает руку, словно читая мои мысли, и я решаю ещё ненадолго остаться без движений. Господи, какой же нахуй пиздец, а не жизнь. Эмма солидарно мычит. Она точно не умеет читать мысли? А то иногда я прямо-таки сомневаюсь. Дверь открылась. А закрылась с тихим «как же вы заебали, миндально связанные». Забавно, но Тэтсуо никогда не лез в нашу ментальную связь, он мог — и мы трое знали это — но предпочитал игнорировать. Это, кстати, было тем немногим, что он игнорировал. — Рë-чан? — Ммм? Можно мне побыть немного малодушной? Эмма говорит тихо, мягко, но немного резко, словно сорвала голос. Я слегка сжимаю ее ладошку. — Конечно. — Тогда, могу ли я просто игнорировать эти отношения? Сделать вид, что не в курсе? Каково это, разрываться между дорогими людьми. Между правдой и общим благом…общее благо? Как заговорил. Не надо этого самообмана, это не миссия во спасение. Это чистой воды эгоизм. Так как я могу винить Эмму в малодушии, если сам ничем не лучше? — Конечно. Эмма плачет, тихо всхлипывает и крепко сжимает мою руку. Я хочу обнять её, сказать, что все будет хорошо, что все наладится. Я не могу выдавить даже звук. Кажется, я даже не дышу. Мир сливается в белёсый туман. И я не сразу понимаю, что это слезы. Я так много хочу и так мало могу. Как же обидно. Почему это все происходит с нами? Обидно, нечестно. Почему жизнь вообще должна быть такой жестокой? Внизу хлопает дверь, а ранее был слышен голос Тэтсуо, он не закрыл дверь в комнату до конца, а потому слышно. Он, вероятно, забрал всех прогуляться. Иногда я правда удивляюсь тому, как сильно мне повезло с Эммой и Тэтсуо. Они не просто друзья, они моя семья, неотъемлемая часть. В какой-то мере, это они и Мори сформировали меня как личность. Мори…что бы ты сказала? Тебе бы понравилась наша семья, это точно. И ты бы не осудила за обман. Но тебе бы точно не понравились все эти проблемы. Ты ведь так хотела, чтобы я держался подальше от всего этого. Чтобы не лез, даже не смотрел. А я…я так не смог. Хотя игнорирование было бы одним из лучших решений. — Заваришь чай? В шуме собственных мыслей я не сразу слышу голос Эммы. А смысл доходит и того дольше. — Конечно. Мы не расцепляем рук, когда встаем и идём вниз по лестнице. Скрипит ступенька, но в доме полнейшая тишина. Комната вся в лучах солнца, и мелкая пыль кружит в воздухе. Нужно будет провести влажную уборку. Хотя зрелище, конечно, завораживающее. Эмма крепко сжимает мою руку напоследок перед дверью в кухню, а после отпускает. Без чужого тепла становится как-то холодно, но я игнорирую это. Она направляется в ванну, чтобы привести себя в порядок и окончательно успокоиться. Ей это помогает. Мне же помогает процесс заваривания и подготовки чая. С тех пор, как я стал работать на Моро-сана и до сегодняшнего момента. Кажется, я могу сделать это даже с закрытыми глазами. Такое родное и монотонное занятие. Запах трав, фруктов, ягод. И их разнообразие. Это все заставляет меня чувствовать себя лучше. Но все хорошее рано или поздно заканчивается. Мы сидим рядом на диване, и наши плечи соприкасаются, но каждый думает о своем. Мы малодушны и эгоистичны. Но ведь мы подростки, разве подобное запрещается? Почему мы вообще должны брать чужие проблемы на себя? Решать их, страдать? Ведь никто из нас не виноват: ни я, ни Эмма, ни тем более Такемичи с Манджиро, ни даже Кисаки. А об остальных и говорить нечего, они вообще просто дети. Хорошо, возможно, Кисаки отчасти виноват в некоторых проблемах, но не думаю, что он связан с мирозданием. Наверное, потому что мы живем в жестоком мире и должны играть по его правилам. Мы долго сидим. Так долго, что остальные успевают вернуться. Я знаю, что их взгляды обеспокоены. И мне, честное слово, так стыдно. Я обещал им всем счастливую, мирную жизнь. Жизнь, которую они заслужили по праву своего рождения. И я же нарушаю собственные слова, принципы, обещания. — Блратик! Ай обхватывает мою ногу руками и запрокидывает голову наверх. — Привет. Голос звучит приглушенно, но, в принципе, нормально. Ай прижимается щекой к моей ноге и застывает. Йори и Рико ютятся в дверях. Я слышу дыхание Эммы и биение собственного сердца. — Хей. Нужно было что-то сделать, сказать. Я знал это, но не мог подобрать слов. Закрыв глаза, я попытался вспомнить то, что давно забыл. Точнее, надеялся, что забыл. Хотел забыть. Но никогда не мог. Мори пела; она делала это так часто, что песня стала частью нашей жизни. Она знала много песен. Даже те, которых ещё не существовало. Она, вообще-то, многое знала, больше, чем кто-либо. — Однажды, когда я был совсем юным, когда все наши тени исчезли, внутренние звери вышли порезвиться. Мори нравилась эта песня. Она часто напевала её. Тихо и очень-очень грустно. — Хей, столкнувшись лицом к лицу со всеми нашими страхами, мы усвоили уроки сквозь слёзы, у нас остались воспоминания, и мы знаем — они не потускнеют. — Однажды отец сказал мне: «Сынок, не упускай этого». Он взял меня на руки, и я услышал: «Когда ты станешь старше, ты будешь жить своей безумной жизнью ради дней юности, подумай обо мне, если тебе станет страшно». Она любила этот отрывок. Отец Мори был гадким человеком, я знаю это очень даже хорошо. Но когда она пела, мне казалось, что он был ей очень дорог. Наверное, это было так, Мори любила своего отца, просто, вероятно, это был другой человек. — Он сказал: «Однажды ты покинешь этот мир, так проживи жизнь, которую запомнишь». Мой отец сказал мне, когда я был ребёнком: «Это ночи, которые никогда не умрут». Мой отец сказал мне… Ночи, которые никогда не умрут, не забудутся. Прожить жизнь, которую запомнишь. — Когда из туч начинает лить, зажги огонь, который им не погасить, вырежи их имена на сияющих звёздах. Он сказал: «Ищи приключений вдали от этих берегов, не забрасывай свою жизнь, я приведу тебя домой, не важно, где ты». Напевала ли эту песню Мори, вспоминая то, что дорого? — Однажды отец сказал мне: «Сынок, не упускай этого». Он взял меня на руки, и я услышал: «Когда ты станешь старше, ты будешь жить своей безумной жизнью ради дней юности, подумай обо мне, если тебе станет страшно». Когда мне страшно, я вспоминаю о том, что было раньше. О днях, когда мне было особенно трудно и о людях, что всегда были со мной. О тех, кто заботился обо мне, и тех, о ком забочусь я. — Мой отец сказал мне…"Это ночи, которые никогда не умрут», Мой отец сказал мне. Хэй, хэй. Я прикрываю глаза всего на секунду. А когда открываю, улыбаюсь. Мне немного больно, но гораздо спокойнее. — Мне нлравится, когда ты поешь. Ай говорит это с улыбкой на лице. «Р»она стала выговаривать куда лучше. Да и в общем-то она подросла. Я глажу ее по голове, а после поворачиваю голову к двери. Йори улыбается едва видно, но вот Рико искрит. Я раскрываю руки для объятий, и она кидается туда со скоростью метеорита. Ай с возмущенным криком тоже виснет на мне. Йори подходит обычным шагом, но видно, что торопится. Он не виснет: достаточно высокий, чтобы обнимать меня крепко, стоя на полу. Я прижимаю своих детей ещё сильней. А после перевожу взгляд на Эмму. Склонив голову, она смотрела. Девочка-солнце, что так сильно желала любви. Девочка, что спасала меня сотни раз и никогда не оставляла. Возможно, я ее не достоин, но она почему-то все ещё со мной. Так что я в повторном жесте раскрываю руки и тяну их к Эмме. Она в начале застывает, а после с улыбкой присоединяется к объятиям. — Теперь все хорошо? Рико спрашивает это тихо, едва ли не шепотом, но мы так близко, что не услышать невозможно. Я не успеваю ответить, это делает Эмма. — Ещё нет, но будет. Обязательно будет, мы ведь семья, верно? Ай что-то согласно пищит, Рико улыбается, а Йори согласно кивает. Мы семья: странная и непонятная, иногда мы почти чужаки, но всегда семья. И кровь тут большой роли не играет. Снега в Японии много, но только в горах и сельской местности, там, где прохладно. А в больших городах он быстро тает. И всё же снегопад красивое явление. Стоя у дорожного фонаря и следя за снежинками, я чувствовал, как громко бьется сердце. Манджиро скоро должен был прийти. Мне, если честно, страшно. Я не знаю, как себя вести и что говорить, хотя накануне и прочитал несколько книг об отношениях. Итак, самые главные советы — это уверенность и романтичность. А первое свидание должно быть легким, но запоминающимся. Я также проконсультировался с Мотидзуки, ведь она хорошо разбирается в психологии чувств. Так что в теории я знаю, что делать. До общего обеденного перерыва ещё около часа, людей на улице немного. Так что шаги Манджиро я слышу ещё до того, как он оказывается достаточно близко. Уверенность и романтичность. На выдохе я неспешно поворачиваюсь в сторону шагов. Что же — это в самом деле Манджиро. Наши взгляды встречаются и я улыбаюсь, кажется, даже искренне. Манджиро улыбается в ответ и держать улыбку на лице становится слишком сложно, но я стараюсь. — Здравствуй, Манджиро. Он на секунду теряется, но внешне продолжает выглядеть уверенно. — Привет, Рë. Вот и поздоровались. Все люди в отношениях чувствует себя настолько неловко? Если да, то зачем они вообще нужны? — Ты отлично выглядишь. Манджиро говорит это легко, но его уши краснеют. — Спасибо, ты тоже…знаешь, тут недалеко проходит ярмарка. — Хочешь туда сходить? Манджиро выглядят немного сбитым с толку и удивленно наклоняет голову. Я улыбаюсь, всегда считал такой жест забавным и милым, неважно, кто его совершает. — Обычно я хожу по небольшим ярмаркам с Эммой, но у нее дела. И я подумал, что ярмарка — это отличное место для первого свидания. В этой фразе впервые за весь разговор в самом деле нет лжи. Мне нравятся ярмарки, выставки и все, наподобие этого, и я правда хотел сходить туда с Эммой, но она оказалась занята. Дракен пригласил ее прогуляться. Как она радовалась. И в конечном итоге я должен был двигаться дальше по плану с Манджиро, а ярмарка — это отличное место. Румянец затрагивает чужие щёки, я хочу думать, что это от холода. А не потому, что я использую чужое чувство влюблённости. Хотя правда очевидна. Иногда можно забыть, что Манджиро всего лишь подросток, но некоторые моменты напоминают об этом особенно сильно. Например, первая ничем не подкрепленная влюбленность в странного парня. — Ты не похож на того, кто любит уличные ярмарки. — А у любителей ярмарок есть список необходимых критериев? Я улыбаюсь, потому что это забавно. Люди часто говорят, что я не похож на человека, которому может нравиться та или иная вещь. И меня всегда это ужасно забавляет. — Мне просто нравится эта атмосфера. Да и на ярмарках можно найти разные интересные вещи. Я заканчиваю фразу слегка пожимая плечами. И Манджиро улыбается мне в ответ. Руки дрожат. — Например? — Ну, на одной ярмарке я нашел очень интересный чайный сервиз. Он оказался не только интересным, но и удобным. Я до сих пор им пользуюсь. А недавно посещая похожую ярмарку, увидел книгу «Неуловимый Хабба Хэн» в японском переводе. Акане давно хотела ее прочитать. Пока я говорил, мы неспешно двинулись в сторону ярмарки. Манджиро с любопытством смотрел по сторонам, но я знал, что он внимательно слушает. Мы шли рядом, иногда соприкасаясь плечами. Снег хрустел под ногами и переливался в воздухе. Блестели цветные гирлянды, и на ветру качались игрушки. На одном из прилавков я заметил знакомые листья в чайной баночке. Слегка дернув Манджиро за рукав, я головой указал на нужный прилавок. За этим прилавком находилась определено бразильянка. На вид ей было лет сорок, с загорелой кожей и черными волосами, она приветливо улыбнулась, когда мы подошли. — Здравствуйте, мэм. На это она тихо рассмеялась. — Ох, какая же я «мэм» — просто Марсиа. — Приятно познакомиться, Марсия, я Рë. Это у вас падуб? — О? А вы разбираетесь. Да, это падуб, причем падуб очень и очень хороший. Сестра прислала из дома, мелкого помола — отлично подходит для шимаррау. — В самом деле? Прямиком из Бразилии? — Конечно! Может вам налить? Попробуете. Я ведь как раз заварила. И, не дожидаясь ответа, Марсиа, развернувшись, ловко схватила сначала две чайные чашки, а потом калабас. — Вот, возьмите, мальчики. Маленькую чашку я взял не за ручку, а под дно. Горячо конечно, но удобнее. На вкус мате оказался в самом деле очень хорош, слегка горьковатый, насыщенный вкус. Манджиро рядом очевидно не оценил вкус, но виду не подал. -В самом деле очень хороший чай. Такой насыщенный вкус. Марсиа в ответ ярко улыбается. — Покупаете? — Конечно. Упакуйте пожалуйста всю баночку. — Вам сколько грамм.что? Всю банку? Баночка была крупной, литра на два и почти полная. Я понимаю ее удивление: как человек, работавший в чайном, я привык, что люди берут чай небольшими порциями. Но моя любовь к чаю, вероятно, не знала границ, да и Моро-сан любил мате. А найти хорошего поставщика падуба оказалось неожиданно трудно. — А, ох, сейчас. В суетливом жесте женщина взяла бумажный пакетик, в который было удобно упаковывать чай. На ходу она спросила есть ли у нас калабас. — Да, Марсиа, я раньше работал в чайном магазине, и Моро-сан — хозяин — подарил мне один из своих калабасов. — О! Теперь понятно, откуда ты такой опытный. Этот твой Моро-сан любитель мате? — Есть такое. Закончив упаковку, Марсиа подала чай, хорошо упакованный в бумажный пакетик и закрепленный рождественской лентой. Стоил он, конечно, не дешево, но цена была оправдана. — Удачи, мальчики. — И Вам, Марсиа. Стоило нам отойти, как Манджиро в приступе драматизма скривился. Я начинал понимать Эмму, что рассказывая об этом, поминутно закатывала глаза. Но, в отличие от нее, я не бесился, а скорее веселился. — Какой ужасно горький чай. — Я думаю, что насыщенно горький тут лучше подойдет. — Мм? Я тебя не понимаю, как может нравиться что-то настолько горькое?! Это все, конечно, звучало как возмущение, но одного взгляда хватало, чтобы понять, что Манджиро не желает обидеть или оскорбить. Ему просто скучно и немного непонятно. — У всего есть свои любители. Да и мы просто так пили мате, а если пить его с чем-то, то вкус будет уже не таким горьким. И чтоб ты знал: в Бразилии каждый второй пьет мате. У них это почти традиционный напиток со своей историей. Мате пьют в кругу семьи и друзей. А когда его пьют в одиночестве — это считается символом того, что мальчик становится мужчиной. Пить мате в одиночестве и думать о вечном. — Ты в самом деле очень много знаешь о чае. Он тебе настолько нравится? Манджиро в любопытстве склоняет голову. — Думаю, мою любовь к чаю можно соотнести с твоей любовью к Baby. Манджиро в задумчивости прикрывает глаза, а после кивает с видом великого мыслителя. Я ловлю себя на том, что улыбаюсь шире. Пусть повод не самый лучший, но это всё же отличное времяпровождение. — У тебя красивая улыбка. Эта самая улыбка замерзает на лице. В комплиментах нет ничего плохого. Но в нашей ситуации они хуже пуль. Красивая улыбка. Разве есть в моей улыбке что-то особенное? Нет, ведь красота в глазах видящего. Каким видел меня Манджиро, что влюбился? Вероятно, совсем другим человеком. Что я должен сказать? Или сделать. Надо что-то сделать. Я пытаюсь вспомнить хоть что-то из книжек самоучителей и из того, что говорила Мотидзуки. Не получается, время растягивается и становится липким, словно тонешь в меду. Я тяну губы в повторной улыбке и, вспоминая Хинату, беру Манджиро за руку. Мы продолжаем идти. Друзья тоже держатся за руки, я могу представить, что все хорошо. Что чужая ладонь принадлежит Эмме, Рико или Ай. Ровно до того момента, пока Манджиро не сжимает ладонь в ответ. И я не могу игнорировать это. Чужие пальцы кажутся до невозможного теплыми, почти обжигая собственные. У него румянец на ушах и щеках, он старается не смотреть на меня, в смущение отводя глаза, а я не могу оторвать от него взгляд. Я думаю об этом румянце, о чужих чувствах, о руках, что сцеплены в замок и чувствую себя отвратительно-ужасно. Не люби меня, не люби меня, не люби меня. Ты ведь заслуживаешь нечто лучшего, чем я и моя ложь. Мы идем так до самой остановки. Я поздно осознаю, что Манджиро на удивление сегодня без мотоцикла. — Неужели это зачатки благоразумия? Он делает ужасно оскорбленный вид. — Я всегда благоразумен! — Да, что ты? Смешок вырывается даже из сомкнутых губ. — Эй! Не смейся! Я все же смеюсь. Манджиро в притворной обиде дует щеки. — Не злись. И все же, почему? Он пожимает плечами. — Кенчик забрал, сказал, что хочет что-то сделать. Я киваю в ответ на это простое объяснение. Дракену в самом деле нравится копаться в мотоциклах, и Эмма не раз это упоминала. Иногда жалуясь, а иногда восхищаясь. В далеке показывается нужный автобус. Манджиро резко сжимает мою руку — это небольно, но неожиданно. — Что-то не так? Глаза у него чернее обычного. Словно бездна. — Это здорово. — Что именно? — Встречаться с тобой. Вместе прогуливаться по ярмаркам, слушать твои рассказы, держать тебя за руку. Я чувствую себя счастливо и безмятежно, словно в детство вернулся. Ребенок остаётся ребенком. Человек человеком. Манджиро хочет любви и тепла. Это нормально, все хотят. — Я хочу, чтобы ты не отпускал мою руку. — Всегда? Голос хриплый. — Да. — Не думаю, что это возможно — всегда держаться за руки. Но я могу пообещать, что каждый раз, когда ты почувствуешь себя несчастным, я буду рядом. На мои слова он весело фыркает, и все возвращается на круги своя. Манджиро заслуживает счастья, а я могу быть рядом. Необязательно в качестве пары, можно ведь и просто так. Однажды кто-то сказал, что я переполнен любовью. Я не помню, кто это был, но в конечном итоге тот человек оказался прав. Мне не жалко любви. Просто мои чувства…не имеют какой-то подоплёки. Разве любовь обязательно должна иметь какое-то чёткое обозначение? Для чего? Ведь это не изменит суть. Двери автобуса открываются и Манджиро отпускает мою руку, заходит в салон и перед тем, как закрылись двери, успевает махнуть на прощание. Странное ощущение. Я вроде бы осознал свое решение. Я готов принять ответственность. Но сейчас я чувствую себя нисколько виноватым, сколько опустошенным. Как-то грустно и холодно. Но это логично: на улице зима, и наша прогулка длилась порядочно долго. Наш мир очень жесток. И иногда нам приходится делать то, что нам не нравиться. Но даже в это мы можем добавить чуточку счастья и искренности. Главное — знать как. В конечном итоге любая задача решаема. Нужно только постараться. Я задумчив и иду, скорее, по наитию. Ноги приводят меня к магазину Моро-сана. Это место почти не изменилось. Когда я вхожу, звенеть колокольчик. — Явился? А я уже заждался. А вот Моро-сан изменился. Я не говорю о том, что возраст берет своё, хотя это — так. Но внешние отличия не так видны, как внутренние. Моро-сан всегда был напряжен и готов, военная служба отражается на человеке слишком хорошо. Но сейчас, кажется, он в самом деле даёт себе слабину, позволяет расслабиться. — Не стой на пороге, проходи. Я сейчас закончу с покупателями и подойду. В магазине взаправду несколько человек. Один, очевидно, пришёл не за чаем, но остальные, кажется, в самом деле тут из-за этого. Я прохожу на небольшую кухню и кладу пакет с мате на стол. Иногда я забываю, как здесь хорошо. Всегда тепло и уютно, а рядом с Моро-саном ещё и спокойно. Холодный, белый свет ламп не оставляет место для теней, а чтобы согреться тут есть чай. Чай — это вообще отличное решение хотя бы части проблем. Он может излечить вашу душу или убить тело, в зависимости от состава, способа заварки, подачи, окружения и некоторых других деталей. — Ты чего притащил? Моро-сан заходит на кухню быстрым, но аккуратным шагом. Раньше его шаги имели гораздо больше резкости, словно он не шёл, а рассекал пространство. — Мате. — Отличный чай. Он одобрительно кивает и мягко щурит глаза. — Присаживайся, я сейчас заварю нам один замечательный чай. Столик на кухне не большой, но выше традиционного. Сначала он казался неудобным. Слишком высокий для того, чтобы традиционно сидеть на полу, но недостаточно высокий для полноценных стульев, так что у него стояли маленькие табуретки. Сидеть за таким столом было тоже не очень удобно, некуда было деть ноги. Приходилось ставить их боком и держать почти навесу так, чтобы колени не мешали. По началу ноги затекали, и было страшно неудобно, а сейчас эта странная поза кажется комфортной. Тут хорошая вентиляция — необходимость для такого магазина, но все же запах трав и чая намертво въелся. — Ты же знаешь, как делается кофе? — Конечно. Выращивается растения, из него берут зерна, а из них готовят кофе. Это если упростить. — Да, но ведь зерна являются частью плода, точнее ягоды, как ты думаешь, что с ними делают? Моро-сан смотрит хитро. Он завёл разговор, и я, если честно, совсем ничего не понимаю, наверное, до нужного ответа можно дойти при помощи логической цепочки, но думать не хочется. — Утилизируют? — Верно. Но раньше их заваривали вместе: и зерна и плоды. А после, в Йемене начали готовить напиток из зрелой, высушенной мякоти. Вот как ты думаешь, такой напиток относится к кофе или к чаю? Можно подумать, что если уж Моро-сан начал этот разговор, то, вероятно, к чаю. Но иногда он просто любил рассказывать и рассуждать. На кухне, пока заваривался чай, такие моменты я любил особенно сильно. В них можно забыть о реальном мире, о проблемах. Эти несколько минут всегда делали меня немного счастливее. А потом Моро-сан садится напротив и разливает чай по кружкам, смотрит своими синими глазами с морщинами вокруг, и в его глазах отражается реальность. — Ложь естественна. Люди врут, недоговаривают, преувеличивают, на этом держится социум, и ты это знаешь. — Нет. Он хмурит брови и качает головой. Наши взгляды отличаются, иногда слишком сильно. — В любом случае, большинство считает, что получается чай, а не кофе. И тебе чертовски повезло, потому что мне привезли отличный Йеменский гышр. — Вы пробовали его раньше? — Я не знал о его существование ещё два часа назад. Моро-сан слегка дергает плечами, не меняясь в лице. — Так что сейчас мы его продегустируем, обсудим, а потом ты можешь идти и страдать дальше. — Хорошо. Это был хороший план. Немного времени только для чая. Вкус был крепким, насыщенным. Не было той легкости, присущей чаю, но должен отметить, что, несмотря на это, вкус был иным. Скорее похожим на пусть и чересчур крепкий, но все же чай из, возможно, растений? Хотя это и есть растение. Трудно сказать, на что похоже, когда пробуешь впервые, но если попытаться, то я могу предположить, что вкус похож на шиповник и, возможно, сушёные яблоки? Немного вяжет. Это не легкий напиток, чтобы насладиться моментом и утолить жажду. Я бы сказал, что его надо пить медленно, растягивая глотки и насыщаться одним вкусом. Наши мысли с Моро-саном схожи. Но у него больше опыта, и его суждения более точны. — Я бы мог сравнить его с улуном. — Разве? Улун гораздо более легкий чай. Моро-сан кивает соглашаясь. — Легкий — да, но терпкий и насыщенный. Ты привык к разным чаям и к Улуну тоже, но те, для кого он в новинку, говорят, что Улун похож на лекарство. Я могу сказать, что столь крепкий и концентрированный чай напоминает мне настойку из растений. Но я люблю зеленый чай и его легкость. В то же время ты любишь черный и его насыщенность. Как ты думаешь, к какому виду можно отнести этот? — К черному. Я ответил, не особо задумываясь. В конечном итоге у этого Йеменского чая был гораздо более глубокий и яркий оттенок и вкус, чем у любого ранее пробуемого мной зеленого чая. — Возможно. Но я бы отнес его к этническим чаям. — Да, наверное, это верно. Но ведь вы говорили только о двух видах. — Точно. Обычно, гораздо легче определить между двумя определенными категориями, чем раздумывать над тем, к какой из множества все же относится наш чай. — Проще, но это не точные данные. — Ну, так и словосочетание «этнический чай» также не даёт особой конкретики, особенно если человек не является профессионалом. Вот как бы ты описал этнический чай так, чтобы это мог понять простой обыватель? Моро-сан откидывается чуть назад, продолжая держать равновесие, хотя это трудновато, ведь у стульев нет спинок. Это даже не стулья, а мини-табуретки. Как бы я описал мини-табуретку? А этнический чай? — Чай, который был приготовлен в соответствии со старинными обычаями? Моро-сан пожимает плечами, кажется, ему не нравится такой вариант. Мне он тоже не нравился, слишком…непонятный, хотя вроде бы простой. — По факту да, а на деле — то ещё дерьмо. Понимаешь, что мы с тобой и другие люди воспринимают это по разному. В этом нет ничего плохого. Люди ходят в театр не потому, что являются профессиональными актерами, постановщиками или ещё кем, а потому, что им нравится. Да, они не понимают всей картины, не знают о том, сколько сил было затрачено и как стараются актеры, но важно, что они пришли, чтобы насладиться, и они наслаждаются. И так во всем. Если ты профессионал в чем-то, то воспринимаешь это на другом уровне, а если простой обыватель, то и воспринимаешь как обыватель. Вот и все. И никакого секрета. Моро-сан вновь передергивает плечами, хрипло кашляя. — Понял? — Примерно. Я понимал, но не мог разложить свои мысли для внятного ответа. То есть, как бы да, но как бы и нет, и это все слишком для перегруженного мозга. Слишком, но как же интересно, если честно. То как люди воспринимают одну вещь по разному в зависимости от своего опыта, хотя я и знал об этом, но сейчас…осознаю это по другому? — Отлично. Чужая рука с небольшой силой опускается мне на голову. — А теперь допивай чай и свободен. А я пойду, клиенты зашли. Моро-сан всегда двигается четко и быстро, и даже старость не может в полной мере изменить это. А потому он поднимается одним рывком и выходит вроде бы не очень быстрыми, но четкими шагами. Надо же, а я даже не услышал звон колокольчика. Теряешь хватку, Рë? Или так было интересно? Может быть. Все может быть. Что такое ложь? Когда ты говоришь близким, что в порядке, когда на самом деле не можешь уснуть из-за страха в груди, из-за невозможности сделать вдох, из-за мокрой от слёз подушки. Это ложь. Когда ты бьешь кого-то до крови, до черных гематом, до сломанных костей и задушенных хрипов, а потом делаешь вид, словно все хорошо, и ты тут совсем ни при чем. Это ложь. Когда улыбаешься людям в лицо, а на деле желаешь никогда их не видеть. Когда говоришь о чем-то, чего никогда не случалось, или приукрашиваешь то, что всё-таки произошло. Когда хочешь всех защитить или всех погубить. Это ложь. Когда бросаешь тех, кто в тебя верил, кто тебя любил, прикрываясь тем, что предупреждал. Это ложь. Несдержанное обещание также является ложью. Да, иногда это случайность. Так иногда бывает, не все в мире идет так, как мы хотим. Но случайность — это случайность, а если ты с самого начала все прекрасно понимаешь и осознаешь, но всё равно делаешь, то это уже не просто ложь. Это…как описать? — Как думаете, что такое ложь? Такуя сбоку странно косит на меня глаза, все же делая глоток кофе. А вот Какучо все же давится своей лапшой. Такемичи, который из будущего, выглядит растерянным. — Ложь? Он чешет затылок и теперь выглядит больше недоумевающим. — Да. Я киваю в подтверждение своих слов. И опускаю голову на скрещенные руки, локтями упираясь в стол и, вероятно, нарушаю довольно большое количество правил приличия. — Ложь — это сокрытие правды? Какое-либо искажение еë? Такуя пожимает плечами. Он говорит это не сильно задумываясь, с юношеским ребячеством, пожимая плечами. Пенка на его кофе колышется. Какучо вытирается салфеткой, а после отодвигает от себя тарелку с лапшой. На меня смотрит с подозрением и неким опасением. Так, наверное, смотрят на душевнобольных людей. Таких, которые задают странные вопросы посреди обеда, а потом молчаливо выжидают ответа. — Ложь…это что-то вроде особенности виденья. То есть, ты видишь что-то, но когда говоришь о ней, она искажается. И иногда это не злой умысел, а видение. Но это если воспринимать правду, как истину. Вообще, удивительно, что Какучо смог прийти сегодня. Хотя, это, конечно, хорошо. Я рад его видеть, знать, что всё хорошо. Рад, что мы смогли собраться вместе, поговорить и расслабиться. Отвлечься от суеты. А потом мои внутренности скручивает реальность. — Вот как. А что думаешь ты, Такемичи? — А, ну…знаешь, я думаю, что Какучо прав, ведь правда зависит от того, как мы её воспринимаем. Но ещё мне кажется, что ложь может быть хорошей и не очень, и что иногда надо врать, чтобы не обидеть.или что-то вроде этого. Такемичи сбивается с некоторых слов, очевидно не до конца понимая мой вопрос. В конечном итоге никто его не понял. Даже я сам, если быть откровенным. — А почему ты спрашиваешь, Рë? Что-то случилось? Такемичи смотрит обеспокоенно, сжимая руки. И в его глазах таится ужас будущего. И правда. Наверное, поэтому мне так тяжело смотреть в его глаза. Такемичи что-то знает, но он не хочет говорить, он не хочет, чтобы я помогал, и я не могу заставить его открыться. Знает ли Такемичи о моей лжи, Майки? Была ли она предвиденной ступенькой в историческом каноне пространства и времени? — Не стоит беспокойств, просто потянуло на философию. Я весело фыркаю, слегка махнув рукой, и мне верят. Они знают, что я нервничал, и скрыть это было невозможно, но они не могут сказать, когда я прибегаю ко лжи. Не могут найти её, даже если она очевидна. Никто не может. Даже Эмма. Но она чувствует мою ложь. Иногда я обманываю себя. Но это делать гораздо труднее. Хотя бы потому, что я знаю, что это ложь. Ложь присуща всему живому. Неужто она в самом деле так необходима для выживания? Лгать другим, лгать себе. Я хотел бы быть свободен от лжи, но не могу. И требовать от других тоже не могу. Ложь — как неотъемлемая часть человеческого социума. Для выживания, для поддержки связей, просто, чтобы позаботиться о других. Ложь во благо. Мерзко звучит даже в мыслях, но такова реальность. — Все врут кроме, наверное, тебя. Такемичи неловко чешет затылок, а я пытаюсь дышать. — Я тоже вру. В конечном итоге…иногда это просто необходимо. — Ам, ну да, я понимаю…просто ты чаще других говоришь правду. Даже если она может навредить тебе, ты честен, Рë. Иногда кажется, что ты либо очень храбрый, либо очень…эм.ну — Сумасшедший? — Да! То есть нет! Такуя и Какучо смеются. Такемичи сначала бледнеет, потом краснеет и машет руками и головой. Справедливости ради, я в самом деле сумасшедший. И прекрасно осознаю это. — Не говори так.ты не сумасшедший. Ты просто…необычный. Такемичи выглядит неловко. И губы сами тянутся в улыбку. — Все хорошо, Такемичи. Быть сумасшедшим совсем неплохо. Просто мое виденье отличается от виденья большинства. Такемичи улыбается более искренне и расслаблено. — Ну, ты в самом деле тот еще кадр. Такуя говорит это между глотками кофе. И я закатываю глаза. — Осторожней, Рë. Так можно и мозг увидеть. Какучо ухмыляется, расслабленно потирая плечи. — Ну, по крайней мере мне есть, что видеть. — Что за намёки? Он хитро щурит глаза, наклоняясь. — Никаких намёков, только факты. Какучо хохочет и пытается привести мои волосы в состояние хаоса. — Смотри, Рë, ведь договорится. Мы тут не черти кто, а, вообще-то, важные люди. — Да? — Даа, я один из королей Поднебесья, Такемичи — капитан первого отряда Токийской свастики, а Такуя — член этого отряда. Он говорит это, улыбаясь. Хвастливо прикрывая глаза. Такуя и Такемичи тоже улыбаются. Я думаю, меня сейчас вырвет, прямо на стол вывернет. Улыбка на лице кажется примерзшей, она болезненно стягивает лицо и тянет к земле так, словно, весит тонну. Ах, да. Я ведь совсем забылся, позволил себе расслабиться и отдохнуть. Это не плохо, нет, конечно, нет, это напоминает за кого именно я борюсь. Цель оправдывает средства, так? Господи, меня сейчас вырвет. Либо раздавит атмосферой. Какучо открывает глаза и смотрит, смотрит, смотрит, и я вижу, что он понимает. Осознаёт, что что-то не так. Я хитро щурю глаза, ухмыляясь. Он делает вид, что поверил. Такемичи нет, он смотрит, и в его глазах какое-то отчаяние. Такуя рядом передергивает плечами, выдыхая. — Что за ебанный пиздец? Вопрос в никуда. Мы не обсуждаем…ничего. Хотя, они были бы не против, но знают, что я ничего не скажу. Либо совру, а они не смогут распознать. Как много лжи. Мне кажется, я уже тону в ней. Не могу всплыть повыше или поближе к берегу, где твердая поверхность, но дно очень илистое, а лжи слишком много. Она заменяет воду, переливается в лучах солнца, когда на небе тучи. Я тону в безмятежном озере, чья поверхность даже не колышется от моих отчаянных попыток всплыть. Мы прощаемся, и я ухожу первым. Наверное, точнее будет сказать, сбегаю. Я иду быстро, рассекая волны людей, и удивляюсь этому. Мне кажется, что я слаб, что мое тело слишком тяжелое для чего-то такого, мне кажется, что все эти прохожие могли бы растоптать меня без особых усилий. Сбить с ног, опрокинуть на холодный асфальт, припорошëнный снегом и затоптать вместе со всей моей ложью. Я иду в море людей, а чудится, что тону в море из лжи. И, кажется, даже не пытаюсь всплыть. Только захлебываюсь, чувствуя, как болят, горят легкие, как они разрываются, стараясь найти хотя бы чуток спасительного воздуха. Жаль, но его не будет.