Компас

Как и большинство аристократов, Богомоловы отказываются ехать в участок, поэтому Антон наведывается к ним сам — к счастью, их дом находится в черте города, к несчастью — в самой дальней его черте. Оказывается, что убитый фамильяр действительно принадлежал госпоже, и та от плохих новостей пускается в рыдания. Антон так и не понимает, горюет она о любовнике, любимом питомце или любимой игрушке, но скорбь ее кажется искренней. Видимо, не со всеми фамильярами в доме Богомоловых обращаются плохо. Если судить по ее словам, Алексея — а именно так звали фамильяра — любили, холили и лелеяли, никогда не били и заботились, как о члене семьи. Отсутствие следов побоев на теле это подтверждает, к тому же у Алексея была своя мастерская, ему разрешали по полдня рисовать картины и в целом вести весьма вольготный для фамильяра образ жизни. Свобода в действиях также объясняет, почему никто не забил тревогу после его пропажи, хотя госпожа Богомолова признается, что начала волноваться и утром собиралась вызвать местного участкового. Муж же никакого интереса к этой истории не выказал: даже не вышел из своего кабинета. Лезть в архивы не придется, Алексей — точно брат Егора. Вчера последний послал брату записку с вопросом, куда тот подевался и почему не пришел на назначенную встречу. Вероятно, перед этой встречей Алексея и похитили, потому что записка пришла много позже и не дождалась адресата. Это всё окончательно сбивает с толку, хотя у Антона и раньше не было вменяемой версии. Мотив не ясен; что связывает жертв, кроме того, что все они фамильяры — тоже. Большинство принадлежало аристократам, но Юнусов, безродный владелец борделя, отрезает версию с дворянскими корнями. Можно было бы подумать, что это некий протест в сторону богатых, но хозяин одного из убитых — бывший боевой маг, который живет на пенсию. Знакомы они друг с другом не были, отличаются внешне, пол разный, разный уровень магии, разные виды, разные отношения с хозяевами. Как только находится хоть какая-то связь одной жертвы с другой, то вылезает нечто, что перечеркивает эту версию. Даже с местом не связать: районы тоже разные. Преступник как будто бегает по всему городу и похищает первых попавшихся фамильяров, но для спонтанных жертв всё слишком продуманно. Невозможно провернуть такое по сиюминутному желанию семь раз и не оставить ни свидетелей, ни улик — всё точно спланировано, либо отработано так, что выходит без заминок. В участок Антон приезжает только к полудню: голодный, уставший и с ногами враскоряку, потому что лошадь попалась какая-то чересчур широкая, еще и седло неудобное. Вообще следователям положено иметь личную лошадь, а не пользоваться общими полицейскими, но Антон подал запрос полгода назад, а воз и ныне там. Где там — неизвестно, но воз явно застрял вместе с лошадью. Он отдает поводья конюху и кое-как идет к участку на подгибающихся ногах — уже представляет, как сядет на свой любимый стул, посидит немного, а потом пойдет в столовую. Он со вчерашнего вечера ничего не ел, и у Богомоловых его живот урчал так громко, что Антон покраснел с ног до головы. Ему предлагали печенье к чаю, но он знает: если будет есть печенье, в крошках будет всё, включая госпожу, а он сегодня не в настроении позориться. Детство научило его тому, что если ты не умеешь что-то есть, то надо вежливо отказаться от блюда. Поэтому Антон не ест супы: он серпает. В участке прохладнее, чем на улице, но душнее. Антон со стоном расстегивает воротник рубашки еще на одну пуговицу — на две будет уже неприлично. Сюртук он снимает совсем и несет в руках, надеясь, что не наткнется на кого-то чином повыше. Не считая Белого, конечно: тому так глубоко насрать на форму, что позавчера тот явился на работу в рыбацких шортах. Но это Белый, ему слова поперек никто не скажет, потому что он капитан и раскрываемость у него лучшая в городе. Антон искренне не понимает, каким нужно быть извергом, чтобы сделать летней формой чертов сюртук, пусть тот и из легкой ткани — все в дивизионе жалуются, что в такую жару носить это просто невозможно. Безуспешно дергая воротник рубашки, он проходит через весь общий кабинет, где сидят младшие офицеры, в свой с Эдом закуток — и теряет дар речи. На его столе, прямо задницей на месте, куда Антон обычно ставит чашку с чаем, сидит, положив ногу на ногу, Арсений. Лучи из окна отражаются от его начищенного до блеска сапога, как от зеркала, на лице же отражается крайняя степень недовольства. Первое удивительно, потому что эти окна мыли лет пять назад и свет они почти не пропускают, а второе удивительно самим нахождением тут Арсения. — Почему ты не сказал, что я должен быть приманкой? — резко спрашивает он еще до того, как Антон успевает открыть рот — точнее закрыть, потому что тот сам открылся от удивления. Антон поворачивается к Эду: их столы стоят впритык друг к другу. — Не смотри на меня, это не я, — пожимает тот плечами. — Когда он явился сюда, как ураган, он уже всё знал. — Откуда? — Благодаря дару зрения! — рявкает Арсений, спрыгивая со стола. — И это отдельный разговор: кто вообще оставляет дела где попало? — Я не… — Антон смутно припоминает, как вчера откладывал папку на журнальный столик перед креслом, но закрыл ли он ее? Если нет, то Арсений легко мог прочесть открытые страницы. — Ты посмотрел дело? — Оно посмотрело на меня, я — на него, и между нами вспыхнула искра, — огрызается тот. — Я знал, что фамильяры для магов расходный материал, но настолько? Он не кричит, но говорит достаточно громко, чтобы половина этажа слышала — стен тут нет, лишь деревянные заслонки, которые голос не заглушают совершенно. — Пойдем, — вздыхает Антон и, взяв Арсения за руку, тянет за собой, но тот упирается пятками в пол. — Просто поговорим, я всё объясню. Не устраивай здесь скандал. Через рукав рубашки Антон чувствует тепло магии, хотя сейчас оно будто жжется, словно чашка с кипятком — но он всё равно держит крепко. Арсений щурится, скалится, как самый настоящий хорек, и всё-таки выдыхает: — Ладно, пойдем. Я устрою скандал в другом месте. Антон отпускает его, потому что ощущения начинают напоминать ожог от крапивы, и вытирает ладонь о брюки — становится только больнее. Он с недоумением смотрит на свою руку и обнаруживает, что та покраснела вся до запястья. — Что, больно? — хмыкает Арсений. — Как ты это сделал? — Здрасьте, — хрипит Эд, поворачиваясь к нему — Антон успел забыть о его присутствии. — Ты не знал, что фамильяры могут обжигать? Ты че, никогда не задерживал фамильяра, не заламывал ему руки в попытке надеть наручники? Антон не задерживал, он вообще редко участвует в задержании: ему с его магическим ресурсом лезть в драки не дают. — Нет. А как это… — Антон не договаривает, потому что в голову вдруг приходит мысль, и боль в руке перестает его беспокоить. — Подождите. Любой фамильяр может так сделать? Обжечь при прикосновении? — Если у него осталось достаточно магии — да, — поясняет Арсений растерянно. — Почему ты спрашиваешь? Потому что если фамильяр может обжигать, значит и убитые фамильяры могли защититься — как минимум оставить на теле убийцы следы. — А через сколько это проходит? — Он сует Арсению под нос свою руку, и тот шарахается от него. — Это максимум или можно сделать больнее? — Зависит от количества магии, — отвечает за того Эд, и Арсений кивает. — При большом ресурсе можно и до кости кожу прожечь, — добавляет он, — а почему ты… — Арсений округляет глаза и весь вытягивается, вмиг позабыв про свою праведную злость и едва не виляя несуществующим хвостом. — На убийце могут быть ожоги! — восклицает он, но, оглянувшись, продолжает тише: — Если только он не был в толстых перчатках или не использовал магический барьер. — Да, если для него вообще был смысл защищаться. Может быть, они ему верили, доверяли ему, чувствовали рядом с ним себя в безопасности… — Антон хмурится в раздумьях. — Слабый вывод, — спокойно комментирует Эд, — мало оснований. Но, предположим, у убийцы есть ожоги, и шо ты предлагаешь? Вряд ли он настолько туп, что обратился в больницу. Антон хочет ответить, что надо рассматривать все варианты, но у него снова по-китовьи воет живот, и он вспоминает, что всё еще не ел. — Я подумаю, можно ли это использовать, — обещает он. Эд в ответ пожимает плечами, давая понять, что не верит в идею, но согласен ее рассмотреть, и тогда Антон обращается к Арсению: — Пойдем в кафе. Поедим, заодно я тебе всё расскажу, а ты попробуешь зарезать меня столовым ножом. Он не хватает Арсения снова, тем более что рука по-прежнему болит, и просто идет обратно из кабинета — по цокоту каблуков слышит, что Арсений следует за ним. Любопытные взгляды всех офицеров на пути обращаются к ним, и это почти так же неловко, как когда Антон явился на работу в сюртуке на голое тело, потому что утром забыл надеть рубашку. Полицейская столовая находится в левом крыле, и обычно Антон ест там, но что-то ему подсказывает, что кура с гречей Арсения не впечатлят. Так что он выходит из здания и направляется через дорогу, в небольшую местную кафешку, где еда чуть изысканнее. Арсений в какой-то момент равняется с ним, но от истерики он уже так же далек, как суслик от варки супа. — Похищают ночью или днем? — уточняет он, и выходящая из кафе женщина смотрит на него испуганно. — Не обращайте внимания, госпожа, никого не похищают, — бросает ей Антон и чуть наклоняется к Арсению: — Не кричи о похищениях и убийствах за пределами участка, не пугай людей. — Так ночью или днем? — спрашивает Арсений тише, но недостаточно тихо — видно, что он поглощен этим вопросом, как ребенок книжкой загадок. — В людных или пустых местах? Антон намеренно тянет паузу, усаживаясь за ближайший к окну столик: он на свету и здесь пекло хуже, чем на улице, зато подальше от людей. Все остальные посетители ютятся в глубине кафе, в тени. — Судя по всему, днем, — наконец поясняет он, оглядывясь в поисках меню, но его нет — зато к ним уже спешит официантка. Ира, как и всегда, красива — прибранные волосы и белый передник ей очень идут. Когда она только начала здесь работать, Антон засматривался на нее и специально ходил сюда завтракать, обедать и ужинать, лишь бы побыть в ее обществе несколько лишних минут. А затем они сходили на свидание, второе, третье, и оказалось, что говорить им не о чем — и все фантазии о браке и детях рассыпались, как пепел на ветру, а от влюбленности не осталось и следа. — Привет, Антон, — нежно здоровается она, доставая из кармана передника блокнот и карандаш. — И вам здравствуйте, вы тоже из полиции? — Я фамильяр, разве по мне не видно? — реагирует Арсений так резко, что Антон пихает его носком ботинка под столом. — Да что? — Ир, это Арсений, мой фамильяр, и он не очень-то вежлив. Скажи, завтраки еще делают? — Для тебя, Антош, — Ира улыбается, но в ее взгляде на Арсения столько яда, что если сцедить, то хватит на травлю всех крыс района, — Костя сделает что угодно. — Тогда мне омлет с сосисками и пару тостов. И еще гренки французские, с корицей. И чай. — И тосты, и гренки? — едко уточняет Арсений. — Не многовато ли хлеба? — А ты что, за моим питанием следить собрался? — отвечает Антон ему в тон. — Сам что будешь? Овсянку с орехами, умник? — Есть только с ягодами, — мрачно сообщает Ира, как будто хочет засунуть эти самые ягоды прямо Арсению в задницу, причем вместе с овсянкой. — Я не ем каши. У вас есть бифштекс? — Есть котлеты. Куриные, свиные, говяжьи, говяже-свиные. И рагу из кролика. — Рагу из кролика подойдет. Антон вспоминает, что рацион фамильяра приближен к животному: хищники предпочитают мясо, травоядные — овощи. И хоть их пищеварительная система близка к человеческой, могут произойти некоторые казусы. Егор как-то объелся пирожных, а затем просидел в туалете полдня — Антон удивлен, что вообще это помнит. — Гарнир желаете? Чай, кофе? — Без гарнира. Кофе. Крепкий, черный, без сахара, без молока и сливок. — После слов «крепкий и черный» можно было и не продолжать, — всё с той же улыбкой говорит Ира и, что-то черкнув в блокноте, улыбается Антону уже по-доброму и уходит. — Не веди себя так, — просит Антон. — Ира обычный человек, она не может знать, фамильяр ты или нет. Не надо портить отношения со всеми вокруг. Лишь маги и фамильяры способны почувствовать, кто стоит перед ним — для обычного человека все равны и непримечательны, пока не начнут колдовать. Или пока фамильяр не превратится в животное. — Эта Ира важна для тебя? — уточняет Арсений холодно. — Твоя подружка? Это не ревность, но как-то подозрительно похоже на ревность — и у Антона складывается впечатление, что это Арсений его хозяин, а не наоборот. Хотя иногда Антон бы не отказался, чтобы о нем заботились, кормили, одевали и принимали за него все решения. — Нет, Ира не моя подружка. Мы сходили на пару свиданий, но как-то не пошло. — А подружка есть? — Нет у меня никакой подружки. Я работаю, а когда не работаю, то сплю, у меня нет времени на отношения. К сожалению. Арсений сразу как-то расслабляется, явно удовлетворенный ответом. Остается только догадываться, что происходит в голове у этого чудика. — Расскажи о похищениях, — требует тот. — Как я понял из досье, он держит их какое-то время. Но когда похищает? И откуда? — Один раз похитили примерно в два часа дня, с ярмарки — это единственный случай, когда мы точно знаем время, потому что хозяин был в том же месте. Об остальном сложно сказать, фамильяры были одни: кто-то шел в магазин по просьбе хозяина… — По приказу, — поправляет Арсений. — …другие несли посылки, третьи прогуливались. Но всех наверняка похитили днем или вечером. Ночью, как ты знаешь, фамильяры обычно дома, с хозяином. — «Фамильяры обычно дома, с хозяином», — кривясь, передразнивает Арсений. — Свидетели есть? Хотя бы одного похищения? — Ни одного свидетеля, но это не показатель. Во-первых, достаточно за любой угол зайти — и ты уже вне поля зрения. Во-вторых, ты же знаешь людей: даже если кто-то что-то видел, то не скажет. Все боятся, что убийства повесят на них. — Но похитить на ярмарке? Я бывал на ярмарках, там же не протолкнуться, как оттуда незаметно увести фамильяра? Разве что он сам пошел… — произносит Арсений мимолетно, но вдруг весь напрягается — и Антон ощущает, как зеркалит его в ту же секунду. — Думаешь, это кто-то знакомый? — озвучивает он их общую мысль. — Или кто-то, кому доверяешь без вопросов? Полицейский? Пожарный? — Сомневаюсь, — Арсений нервно постукивает пальцами по столешнице — он возбужден не меньше Антона, — фамильяры не привыкли говорить с органами, за них это делают владельцы. Если бы полицейский подошел к фамильяру, тот бы сразу рванул к хозяину. — А если хозяина нет рядом? Кому доверять, как не полицейскому? — Возможно. Но что он им говорит? Фамильяры не особенно доверчивы к чужакам. Нам с детства вбивают в голову, что есть один хозяин, а остальных даже трогать нельзя, чтобы случайно не передать магию. — А если это было связано с хозяином? — рассуждает Антон. — Например, полицейский сказал, что хозяина взяли под арест. Или врач сказал, что хозяину плохо. И врачом или полицейским быть не надо, достаточно купить или украсть форму. Или вообще сшить — разницы никто не заметит. — Да, это могло бы сработать. Фамильяры глупые, а без хозяина, как дети без матери, их максимум — до магазина дойти, — кидает Арсений пренебрежительно. — Не я, разумеется, я хорошо ориентируюсь в городе. — Что? Откуда? Ты же жил в воспитательном доме, он находится через две избы, через три пизды. Арсений закатывает глаза. — Я тебя умоляю, мало кто сидит там безвылазно. Если знать как, то сбежать можно легко, а при хорошей смекалке и в животное превращаться необязательно. Я бывал в городе сотню раз… ну, может быть, немного меньше. Антон не представляет, правда это или Арсений хвастается почем зря, но на всякий случай мысленно сохраняет эту информацию. — Даже если ты знаешь город, не советую бродить тут в одиночестве. И чтобы вчерашняя ситуация не повторялась, ясно? — требует Антон. — Я не хочу, чтобы тебя похитили. То есть хочу, но не сейчас, — брякает он добавкой. Арсений поднимает брови так высоко, что лоб идет морщинами — но именно в этот момент к ним подходит Ира с подносом. Она делает всё нарочито медленно, и подозрительно, что у Антона всё идеально, а у Арсения кружка со сколом и приборы из разных комплектов, но тот даже не обращает на это внимание — слишком возмущен. К счастью, Ира дает время подумать, потому что спрашивает классическое «как дела, как работа, что нового, что в личной жизни». Антон отвечает невпопад, пытаясь мысленно сформулировать слова для Арсения. Слова не формулируются, и он чувствует себя, как на планерках на работе или будто ему опять надо оправдываться перед хозяйкой квартиры за разбитую вазу. Так, это он тут хозяин, надо об этом помнить. А о том, что Арсений может выжечь ему глаз или всерьез попытаться прирезать тупым ножом для омлета, лучше забыть. Омлет, кстати, пахнет восхитительно, у Антона во рту набирается целый пруд слюны, хватит на десяток уток. — Я бы не подверг тебя реальной опасности, — начинает он издалека, когда Ира уходит, — и никогда бы не стал действовать без твоего разрешения. — Это понятно, — мимолетом соглашается Арсений так, словно это и правда само собой разумеется. — В этом состоит твой план? Не просто сделать меня приманкой, а дать ему меня похитить? О боже, — цокает он, — ты же не хочешь выследить его через меня с помощью связи? Его голос так и сочится презрением к этой идее, и понять его можно, но Антону всё равно немножечко обидно — в первую очередь потому, что идея принадлежит ему. Паша после озвучивания этой самой идеи смотрел на него точно так же, но потом почему-то согласился. — Других идей нет, — отрезает Антон и, взяв вилку, прямо ей отрезает большой кусок омлета вместе с сосиской. — Я не говорю, что план надежный, но это единственный план. Я почувствую твое местоположение и сразу прискачу туда с половиной дивизиона, этот урод не успеет ничего сделать. Он запихивает в рот еду и едва не стонет от удовольствия — целая феерия вкусов. Bon appétit. — Ты знаешь, что на образование такой крепкой связи нужны недели, а то и месяцы? Представляешь, сколько фамильяров за это время убьют? — Есть идеи получше? — интересуется Антон, проглотив только половину еды и надеясь, что остальная половина не выпадет. — Я весь внимание. Арсений показательно морщится, но ничего не говорит, лишь берет вилку с ножом и аккуратно разрезает и без того небольшой кусочек мяса. Одна из вещей, которую Антон терпеть не может идеологически, это столовый этикет. По его личному мнению, не плеваться едой в собеседников более чем достаточно. — Le genie c'est l'esprit, qui sait son terme , — иронизирует он над молчанием Арсения и на удивленный взгляд того поясняет: — Крылатое выражение… Арсений, если бы был простой способ найти преступника, мы бы его уже нашли. В полиции не такие уж идиоты работают. — Неужели. — Представь себе. И даже эта версия с формой — она хорошая, но как ты предлагаешь применить это на практике? В городе сотни полицейских, а врачей еще больше, мы никогда не вычислим того самого. — А если повесить на всех заклинание-слежку? — Где мы найдем столько магии? — Антон качает головой. — Нет, у нас и так все фамильяры на грани истощения. — Кстати, а зачем тебе я? — Удерживая зрительный контакт, Арсений кладет в рот мясо, тщательно пережевывает, глотает — и лишь потом продолжает: — У вас в полиции много фамильяров, возьми любого. Полицейские фамильяры хотя бы контракт подписывают. У фамильяров полиции нет одного хозяина: их выдают кому-то во временное пользование, а принадлежат они участку или всему дивизиону, что в конечном счете делает их кем-то вроде общих шлюх. По правилам спать с ними запрещено, кроме как после официального запроса на большой забор магии, но многие плевать хотели на правила. Насилия нет, но фамильяры сами соглашаются, потому что их так воспитывают — и потому что избыток магии их самих угнетает. Арсения он, видимо, не угнетает. — Мне не дадут полицейского фамильяра, — объясняет Антон, умалчивая, что он бы и сам не хотел: тогда все в участке будут шептаться, за что ему, неумехе, такая честь. — Они все заняты, их и так не хватает. Ты знаешь, сколько стоят полицейские фамильяры? Можно дом купить. Ладно, не дом, но квартиру. — Я тоже не такой уж дешевый, если что. На меня же тебе денег выдали. — Мне выдали треть суммы, и то большая часть — это процент урезания зарплаты, — признается Антон. — А две трети я выложил из своих. Так что не питай иллюзий о финансировании полиции. Арсений так и замирает, не донеся вилку до рта. — Подожди, — хмурится он, — ты хочешь сказать, что ты купил меня на свои деньги? Откуда у тебя столько денег? Это большая сумма, обычный офицер такое не потянет. — Сбережения, — увиливает Антон и, сунув в рот кусок сосиски, быстро пережевывает — понимает, что нельзя так смачно жрать во время серьезного разговора, но есть хочется сильнее. — Но даже на эти деньги я мог купить либо тебя, либо младенца, с которым связи не получится. То есть… — он осознаёт, как ужасно это звучит, — мне бы и не хотелось, конечно. Арсений снова замолкает и отворачивается к окну — щурится, потому что солнце в зените. Но эта желто-белая яркость ему идет: подчеркивает его аристократическую бледность, голубизну глаз, белизну шелковой рубашки. Его волосы кажутся не черными, а каштановыми, но ресницы всё равно как смоль и отбрасывают резкие игольчатые тени. Антон засматривается и на несколько мгновений забывает о еде. — Почему для тебя так важно это дело? — спрашивает предмет его любований, переставая рассматривать оживленную улицу и возвращаясь к нему взглядом. — Это же фамильяры. Одним больше, одним меньше. Всегда можно купить нового. В его словах сквозит холодная отстраненность, и Антон не уверен, действительно ли тот так думает, или это маска, либо какая-то жестокая ирония. — Это дело сначала было у Нурлана из первого участка, а там капитан Абрамов, — рассказывает Антон. — Первое убийство было совершено в его районе. Нурлан им не занимался, потому что висяк, а Абрамов это поддерживал. Он фамильяров считает мясом и обслугой — впрочем, как и женщин, детей и всех званием ниже лейтенанта. Они ничего не делали, даже свидетелей не опрашивали, просто паковали труп — и в морг. А потом все вдруг всполошились, что убивают фамильяров наших дорогих аристократов, и подключили Каргинова из второго. Он начал что-то делать, но в это время вскрылось, что он взяточник, и отдел начали переформировывать, там стало не до расследования. Оно перешло обратно к Нурлану, но формально, а так осталось висеть. Затем все поняли, что аристократам по большому счету насрать, даже лучше, что нового фамильяра легче будет оформить. На тот момент было уже три убийства, а четвертое тело нашел Эд. И мы взяли это дело, потому что больше никто не хотел. Пожалуй, новая система возбуждения дел и хода расследований всё-таки имеет слабые места, а если точнее, то и вовсе похожа на дырявый сыр. Арсений вилкой гоняет «кораблик» из куска мяса по соусному морю в тарелке и переваривает услышанное: вид у него скептический, словно он не верит Антону и ищет в его словах подвох. — Ты не ответил на мой вопрос, — замечает он. — Я не спрашивал, как ты пришел к этому делу. Я спросил, почему оно для тебя так важно. — Так вопрос глупый, что тут отвечать? Потому что людей убивают и никто этим не занимается. Это несправедливо, а я пошел в полицию, чтобы делать мир… менее несправедливым. — Не могу понять, у тебя есть какой-то умысел или ты просто дурак? — Второе. Но вообще не понимаю, что такого дурак… дурач… дурацкого, — вспоминает он, — в том, чтобы не хотеть смерти людей. — Может быть, смерть — это не такой уж плохой исход, — пожимает Арсений плечами, и его спокойный тон пугает до ледяных мурашек по пояснице. — Многие фамильяры живут в рабстве. Лучше смерть, чем такая жизнь. — Это каждый должен решать за себя, веревку с мылом найти может любой. Хотя я против этого, самоубийство — не выход. — Но вариант. Аппетит пропадает, хотя омлет и сосиски всё такие же вкусные и еще не остыли. Этот мрачный разговор напоминает о том, что Арсений — не очаровательный пушистый зверек, а человек, который был готов скорее задохнуться, чем поступиться свободой. Человек, который выжег глаз человеку за то, что тот хотел его клеймить. — Почему ты не сбежал из воспитательного дома? — задает Антон очевидный вопрос, который раньше не приходил ему в голову. — Тем более если у тебя есть деньги. Ты достаточно умен, чтобы не попасться. — Я думал об этом, и не раз. Но сначала… не сложилось. А когда я решился снова, у меня появилась причина остаться, — договорив, он тут же берет чашку и делает глоток. — Неплохой кофе, кстати. Как твой чай? — резко переводит он тему. Антону любопытно, что там за причина остаться, но Арсений всё равно не расскажет, поэтому и спрашивать смысла нет. — Чай прекрасен, — уверяет он, хотя чай не пробовал. — Но вернемся к теме: ты поможешь? С расследованием? — А ты сделаешь мне массаж ног? — Почему ты так привязался к этому массажу? — А почему ты так упираешься? — Арсений отклоняется на спинку стула и окидывает Антона насмешливым взглядом — кажется, теперь он не возмущается из-за перспективы секса, а веселится. — Я должен с тобой переспать, а ты даже массаж сделать не соглашаешься? — То есть если я сделаю тебе массаж, то ты согласишься на ритуал, я правильно понял? — Это уже зависит от того, насколько хорош будет массаж. — Ясно, — вздыхает Антон. — Видимо, придется идти к гадалке — может, хоть она подскажет, как искать убийцу. — Надеюсь, еще она подскажет, где найти рубашки по фигуре, чтобы не болтались, как на пугале, — с улыбкой советует Арсений и снова отпивает кофе. Антон представляет его с омлетом в волосах, и ему становится немного легче. *** После завтрака, который по времени скорее обед, Антон отправляет Арсения домой — тот не отправляется и еще полдня крутится рядом. А когда он не крутится рядом, то шарит по всему участку, изучая каждый угол и каждого встречного. Некоторым он нравится, большинство же его сторонится, а Гудков вообще просит «убрать этого ненормального». Антон советует Гудкову убраться самому, потому что тот вообще не должен находиться в участке: он журналист местной газетенки в поисках интересного сюжета, а не сотрудник полиции. Ближе к вечеру, разобрав показания немногочисленных свидетелей и разослав записки по разным отделам, а также изучив результат вскрытия от Димы, Антон собирается ехать к Егору. После двадцатиминутного спора Арсений почти соглашается пойти домой, но когда узнает фамилию Егоровых владельцев, всё-таки увязывается следом. И вот тот едет с ним в карете — на лошадь после утренней поездки Антон не решился, а дилижансы сюда не ходят. Было бы гораздо проще, если бы мама находилась в городской резиденции, до которой из участка можно дойти пешком за час, но сейчас лето, а летом та в загородном поместье. Арсений не отлипает от окна, рассматривая сначала город, затем деревенский пригород, а после — бесконечные поля. Из-за сгущающихся туч так темно, что кажется, будто уже глубокий вечер. Слышится гром, а в следующую секунду вдалеке мелькает молния — Арсений морщится и задергивает оконную шторку. — Не переживай так, — успокаивает Антон, замечая нервозность в его движениях, пусть тот и пытается казаться равнодушным. — Никто тебя там не съест. Аристократы хорьков не едят. — Очень смешно. — Арсений оборачивается к нему. — Не понимаю, почему ты так спокоен. Это же сестра королевы! Антон удивлен, что со стороны выглядит спокойным, потому что внутри него буря эмоций — такая же, какая скоро разверзнется на улице. — Вот именно, — мягко улыбается он, — это всего лишь сестра королевы, а не сама королева. К тому же мы едем не к ней, а к Егору. С принцессой мы не встретимся, если она сама не пожелает нас принять, что маловероятно. Антон надеется, что ее вообще нет дома, что она на каком-нибудь званом вечере или где-нибудь в гостях. Может быть, даже у королевы, но вряд ли: та вроде бы во Франции или в Германии, кажется, что-то такое писали в газетах на прошлой неделе. — Мы не предупредили о своем визите, это невежливо. — Мы полиция, — напоминает Антон и тут же исправляется: — Я полиция. Нам не нужно предупреждать о своем визите. — Надеюсь, нас не казнят. — Казнь давно упразднена. — Но королева может ее вернуть. — Не обижайся, Арсений, но вряд ли ты способен оскорбить кого-то настолько, чтобы ради этого вернули смертную казнь. Я вообще против смертной казни, даже для этого ублюдка убийцы, лучше пусть гниет в тюрьме. Но для этого сначала надо его найти. — Ты не думаешь, что у него могли быть причины? — Антон на это не отвечает, потому что от вопроса теряет все слова, забывает не только русский, но и французский. — Я имею в виду, — добавляет Арсений спешно, — что он сам видит какие-то причины, которые нам недоступны. Люди ничего не делают бесцельно. — Я думаю, что он душевнобольной, но это его не оправдывает. Он забрал много жизней и должен поплатиться за преступления, — последние слова заглушает очередной раскат грома, но, судя по выражению лица, Арсений понимает и так. — Не уверен, что всё так однозначно, — меланхолично произносит тот, снова отворачиваясь к окну, хотя то так и задернуто шторкой. Чужая душа — потемки, но душа Арсения иногда кажется каким-то непроходимым мрачным лабиринтом, куда Антон не рискнул бы заглядывать. Он не ребенок и осознаёт, что нельзя делить мир на черное и белое, что если человек болен, то его надо лечить, а привязывать убийства к каким-то целям — это перебор. — Например, война, — продолжает Арсений. — Это тоже убийства, якобы во имя благой цели. Слышал, что без крови не бывает революции? — И какая у этого больного революция? Что он хочет сделать? — Видимо, очистить мир от скверны. Многие не любят фамильяров, Антон. Считают, что фамильяры — это дьяволы, порождение зла, что они забирают магию в себя, как паразиты, а если их уничтожить, то магия вернется к магам. И не придется пользоваться никакими посредниками. — Бред, — морщится Антон. — Мы же не в средневековье. Что дальше, ударимся в религию, запретим однополые браки? И чтобы секс после свадьбы и никаких разводов? — Ты удивишься, как много людей об этом думает. Некоторым нужно во что-то верить, а если старые верования в немилости, на смену им приходят новые. Государство это лишь укрепляет: им невыгодно давать фамильярам свободу и выбор. Это палка о двух концах. Дать фамильярам свободу — и они подчинят себе магов, потому что те без них беспомощны. Любому ясно, что инструмент — не фамильяры, а как раз маги, всё равно что нож. И в умелых руках он так же опасен, а в неумелых — еще опаснее. — Я бы хотел, чтобы маги и фамильяры были равны, — осторожно вправляет Антон. — Не лги хотя бы себе. Если бы ты верил в это, не стал бы покупать фамильяра. Это как пить за здоровье, заниматься любовью во имя невинности и убивать во имя мира. Арсений поворачивается к нему, но смотрит не зло и не осуждающе, а снисходительно, как смотрят на маленьких детей — глупых, но милых. Его реакции, как река: то он на безобидную фразу реагирует бурным течением, способным утопить, то совершенно гладок и спокоен на важных темах. Поистине неординарный человек. Антону нечего ответить, потому что он особо не задумывался глубоко о положении фамильяров в обществе: что-то знает, что-то думал, но не так чтобы очень. В его голове есть утопическое желание, чтобы все были равны, но он не размышлял, как этого добиться, и его это не слишком беспокоило. К счастью, ему не приходится отвечать, потому что сначала вновь гремит гром, отвлекая на себя внимание, а затем и карета медленно останавливается — и извозчик кричит: «Прибыли!». Выйдя из кареты, Антон первым делом смотрит на небо: тучи угольно-черные, воздух сырой — дождь хлынет с минуты на минуту, поэтому надо спешить. К несчастью, извозчик думает так же и отказывается ждать пассажиров, стремясь как можно скорее вернуться в город. Это не страшно: экипаж можно будет взять в поместье, полицейскому в такой мелочи точно не откажут. Отрекшемуся от семьи сыну — возможно, но полицейскому — никогда. Через каменную арку они проходят на территорию поместья, по дорожке из белого мрамора идут к огромному крыльцу с колоннами, увитыми золотыми лилиями. Один их вид навевает на Антона одновременно ностальгическую тоску, потому что в этом доме было много приятных моментов, и печаль, потому что и неприятных было предостаточно. Двор пустой, и в чайной беседке тоже никого. Антон малодушно надеется, что это потому что хозяева куда-нибудь уехали, а в доме осталась лишь прислуга и Егор, который по документам не закреплен за магом, а значит не может выехать из страны. Но более вероятно, что во дворе нет никого из-за плохой погоды — в окнах малой столовой горит свет. Арсений с каждым шагом нервничает всё сильнее, по пути даже запинается на ровном месте и чуть не падает — Антон касается его плеча, останавливая. — Что с тобой? Мгновение Арсений сжимает зубы так, что желваки играют, словно хочет послать Антона к чертовой матери, но вдруг как-то весь сникает и жалостливо говорит: — Никогда не разговаривал с членами королевской семьи. Вообще-то разговаривал — и разговаривает, хотя Антон был членом королевской семьи по статусу, но не по крови. Взрослая его часть требует сказать об этом заранее, чтобы Арсений не впал в ступор перед принцессой и слугами. Однако детской части хочется посмотреть на выражение его лица, когда тот всё поймет. — Они такие же люди, как и мы, — успокаивает Антон, чувствуя всю двусмысленность этой фразы. — Принцесса строгая и требовательная, и характер у нее сложный, но в душе она добрый человек. — Откуда ты знаешь? — удивляется Арсений и сам себе отвечает: — Ты уже сталкивался с ней по какому-то делу? Не представляю, как у кого-то вроде тебя не случился инфаркт от встречи с принцессой. Не уверен, что допускать обычных офицеров до прямого разговора с королевскими особами разумно… Но это неважно. Я сомневаюсь, что она такая уж добрая, раз отреклась от пасынка. Да, он не был ее сыном, но он был сыном ее мужа. И зачем было сначала официально усыновлять его, чтобы потом отрекаться? — Чего? — Антон чувствует, как брови взлетают вверх так, что аж больно становится. — Откуда ты это взял? Что она отреклась? — Это всем известно. В газетах писали, что он уехал учиться в Бельгию, но сколько лет назад это было? Почему о нем ничего не слышно? К нему и раньше не привлекали внимания: в газетах почти ничего, никаких выступлений на мероприятиях, никаких выходов в свет. Очевидно, что его просто выперли из страны. Или убили, чтобы убрать конкурента в борьбе за трон. Антон еле сдерживается, чтобы не рассмеяться. На самом деле ничего смешного в этом предположении нет: в истории королевской семьи случалось и не такое. Но сейчас время мирное и никакой смуты нет, поэтому потенциальных королей и королев не убивают — их и без того слишком мало, что ставит монархию под угрозу. А для регулирования подходящих или неподходящих монархов есть и другие пути. — Арсений, он бы никогда не взошел на престол. В нем нет королевской крови, он ведь не сын принцессы. — Но она признала его официально. По закону этого достаточно. — В законе есть тысяча и одна лазейка, к тому же существует министерство, они бы точно решили этот вопрос и не позволили кому попало взойти на престол. — Поэтому его и устранили: чтобы не разбираться. Иначе где он? Человек не может взять и пропасть. За ним бы всюду следовали журналисты. Не то чтобы я погружен в эти интриги, но я читаю газеты. — Ты небось еще и в правительственные заговоры веришь? Арсений поджимает губы и, злобно зыркнув на него, восходит по ступенькам на крыльцо. Антон смотрит на его задницу, обтянутую брюками на грани треска ткани, и чувствует, как кровь приливает к щекам — подначивать уже не хочется. Дверной молоток прежний: огромный изогнутый лист лилии из чистой бронзы, которой хватило бы на целый бюст. Даже сейчас для того, чтобы постучать в дверь, приходится потрудиться — звук бьет по ушам, как удар топора о бревно. Возня по ту сторону слышится сразу, и кто-то стучит каблучками по полу, спеша открыть гостю. Дверь приоткрывается, и в проеме появляется Оксана с фальшивой улыбкой, которая быстро превращается в искреннюю, глаза распахиваются от удивления и радости. Она подросла и совсем не похожа на ту лохматую дочку дворецкого, с которой Антону запрещали играть. Теперь она стала взрослой леди — судя по светлому платью и прибранным волосам, одной из приближенных служанок. — Антон! — восклицает она, едва не подпрыгивая и тут же впопыхах кланяется: — То есть ваше высочество, прошу прощения, рада вас видеть, такой неожиданный визит. — Не надо, я больше не высочество, ты же знаешь, — напоминает Антон и косится на Арсения. Тот стоит с тем же лицом, с каким обычно Эд вникает в новую информацию: как будто не понимает, что происходит и чем он это заслужил. — Оксана, это не светский визит, мы здесь по работе, — указывает он на синий погон, — нам нужно поговорить с Егором. Он дома? Мгновение она медлит, но затем порывисто кивает и отступает от двери, пропуская гостей в дом, тут же нелепо качает головой. — Нет, к сожалению, он в городе, поехал на похороны брата. Такая трагедия. Антон чувствует себя идиотом: надо было отправить срочное письмо и заранее договориться о встрече. Так бы он не оказался в самой глупой из возможных ситуаций. — Но ведь похороны завтра. — Да, но Егор пожелал приехать заранее. У него там есть квартира, думаю, он хочет побыть один, сами понимаете. Это стало для него большим ударом. Теперь на Антона накатывает стыд: всё-таки Егор ему не чужой человек, он должен его поддержать. Они почти не общались и не были близки, однако знакомы много лет — и это само по себе накладывает обязательство. — Что ж, прошу прощения за эту путаницу, — вздыхает Антон. — Ты не могла бы дать нам его адрес? — Да, конечно. Но прежде мне нужно доложить о вашем приезде принцессе. Уверена, ваша матушка будет очень вам рада. Что ж, Антоновы надежды на быструю капитуляцию не оправдались. Несмотря на то, что принцесса не его родная мать, другой матери он не знает — она воспитывала его с малого возраста, если передачу в руки нянек и учителей можно назвать воспитанием. Перед встречей с ней на сердце неспокойно, но вместе с волнением в нем теплеет какое-то предвкушение: всё-таки он соскучился. Официально он больше не часть этой семьи, кровных уз между ними и не было, но общие воспоминания порой имеют не меньшую силу. — Извинись перед ней за то, что мы так неожиданно нагрянули… — Он замечает вопросительный взгляд Оксаны в сторону Арсения и спешит уточнить: — Это Арсений, мой фамильяр. — Это известие повергает Оксану в еще большее удивление — даже рот приоткрывается. — Мы подождем в малой зале. Провожать не нужно, я всё помню. Оксана делает не самый грациозный реверанс и уходит к лестнице. Антон остается с Арсением наедине в огромном холле с такими высокими потолками, что лепнину и не рассмотреть, если не прищуриться. По крайней мере, так было в детстве, сейчас Антону неловко задирать голову и рассматривать гипсовых ангелов. Настает долгое молчание, прерываемое лишь затихающими шагами Оксаны — Арсений по-прежнему кажется растерянным, однако теперь в его взгляде растет намерение скорого убийства. Вероятно, он не до конца уверен в происходящем, поэтому не начинает первым, а Антон просто ждет. В какой-то момент он не выдерживает и всё-таки поднимает голову — и с удивлением обнаруживает, что в хрустальной помпезной люстре уже не сотня свечей, а примерно столько же лампочек. Вот почему в холле так ярко, несмотря на пасмурное небо за окном. — «Ваше высочество»? — всё-таки уточняет Арсений, не выдержав. — «Матушка»? — Как я уже сказал, я не высочество, — пожимает Антон плечами, предполагая, что несколько перебарщивает с театральностью. — Ты ведь сам знаешь: отречение от семьи, лишение титула — мы говорили об этом две минуты назад. Подтверждение очевидных догадок не сделало Арсения смелее — наоборот, он весь как-то сникает и только растерянно хлопает глазами. — Но как? — Как — что? — «Как — что», — передразнивает Арсений и хмурится, — как всё. Что это всё значит… почему ты работаешь в полиции… Это что, какой-то розыгрыш? — Разумеется, я тут намедни лично написал принцессе с просьбой разыграть своего фамильяра — за этим мы тут, — отвечает Антон и тут же понимает, что начал разговаривать совсем как Арсений. Они знакомы чуть больше суток, а он уже перенял эти его ироничные нотки. — Всё это длинная история, я расскажу, когда вернемся домой. Пойдем, — он указывает рукой на дверь в глубине холла, — нам туда. — Почему ты не рассказал раньше? — спрашивает Арсений на ходу, и в голосе слышится очевидная претензия. — Ты бы мне не поверил. К тому же тема как-то не заходила для «Ой, знаешь, я тут забыл тебе сказать. Помнишь, как восемь лет назад один принц свалил в Бельгию и пропал? Так вот это я». Возможно, если бы ты вчера ночью не скакал по деревьям, я бы и сказал. — То есть я виноват — прекрасно. — Никто не виноват. — Антон открывает дверь — в зале оказывается пусто и мрачно, потому что ни свечи, ни лампы не горят. И слуг, чтобы зажечь их, нет. Лилиями пахнет тошнотворно. — Ничего страшного не случилось. — Ты чуть не опозорил меня перед принцессой. — Тебя? — Антон поворачивается к нему и, не рассчитав в темноте силы, сталкивается с ним нос к носу — тут же делает шаг назад, как и Арсений. — И как бы ты опозорился? — Проявил бы свое непонимание! Замер бы с вот таким, — он корчит глупую рожу, — лицом, с каким ты идешь по жизни. — У меня не такое, — Антон так же кривится, — лицо. И расслабься, Арсений, мама вряд ли заметит тебя. Не потому что с тобой что-то не так, а просто… — Просто потому что я фамильяр? — Арсений криво улыбается, и в сочетании с громом и сверкающей молнией это почти пугает. — Я не выбирал, кем родиться. — Я тоже, знаешь ли. — Еще в углу поплачь, что родился чуть ли не принцем. — Нет, не родился, — поправляет Антон. — Я родился в обычной… — Арсений поднимает бровь, — ладно, не обычной, а дворянской семье. Но ничто не пророчило мне стать членом королевской семьи, знаешь ли. Дождь взрывается стуком капель о стекло, как салют, без прелюдии: без всякой мороси и нарастания. Антон вместе с Арсением синхронно поворачиваются к окну, чтобы увидеть, как по черному стеклу стекают бликующие серебром струи. — И всё-таки ты им стал. Это же мечта. Антон уже хочет возразить, что жизнь аристократов это не вечные балы и пирожные на завтрак, а целый свод законов и правил, но в дверях появляется Оксана — и так резко, что они с Арсением оба вскрикивают. — Прошу прощения, — извиняется она, вновь делая ужасный реверанс. — Антон Андреевич, почему вы в темноте? — Эм, признаться честно, — тушуется Антон, — я не знаю, как включается свет. Когда я был здесь последний раз, электричество еще не провели. — О, — Оксана кидает взгляд в сторону холла, — мы используем оба типа освещения. Электричество крайне ненадежно рядом с магией. Антон смотрит на растущие из подсвечников белые свечи, расставленные по декоративным столикам. Ему не составило бы труда зажечь по одной свечке, но все разом — это грозит в лучшем случае ничем. В худшем от поместья останется лишь выжженное поле. — Не хочу рисковать, — сообщает он виновато, — ты же знаешь, что у меня с магией натянутые отношения. И можешь называть меня на «ты» и просто Антоном, мы же столько лет знакомы. Я помню, как ты голозадой по саду бегала, к черту этот этикет. Оксана смущенно улыбается и заправляет выбившуюся из прически прядь за ухо. — Принцесса приглашает вас на ужин, Антон Андреевич, — произносит она подчеркнуто вежливо. — Стол накрыт в малой столовой. А вы, — она переводит взгляд на Арсения, — можете подождать здесь. Я распоряжусь подать вам чай. Арсений хмурится, но молча отступает вглубь комнаты — оспаривать решение принцессы он не смеет. Казалось, тот живет вне всяких правил и условностей, но нет, сильных мира сего он уважает. Ужин кажется не такой уж плохой идеей: за столом мама не будет его отчитывать, к тому же после обеда в кафе прошло очень много времени — есть хочется. — Арсений будет ужинать с нами, — говорит Антон тем самым тоном, который не терпит возражений — научился в детстве у матери. — За одним столом. Попроси слуг накрыть на еще одну персону, будь любезна. Арсений замирает с тем самым глупым выражением лица, о котором говорил совсем недавно. Оксана выглядит такой растерянной, словно кто-то ударил ее по затылку сковородкой — даже глаза выпучились больше обычного. — Но, Антон Андреевич, не думаю, что… — Не нужно, — перебивает Арсений, поправляя бант на воротнике — делает так, когда нервничает, Антон уже успел заметить. — Я подожду тут, всё в порядке. К тому же я не голоден. — Лучше поешь: домой ехать долго, да и там всё равно есть нечего. У Антона всегда нечего есть. Из продуктов — только яйца, потому что те долго хранятся, в отличие от каких-нибудь кабачков, которые спустя неделю текут мерзкой вонючей жижей. Так что готовит он всего два коронных блюда: яичницу и омлет. Молоко в его доме тоже бывает нечасто, поэтому яичница вариант более вероятный. — Антон, будет лучше, если я останусь, — настаивает Арсений. — Я и так явился без приглашения, садиться за стол — невежество в чистом виде. Тебя разве манерам не учили? — Учили, но я не очень хороший ученик. — Он поворачивается к Оксане: — Мой отчим здесь? — К сожалению, нет. Он под Петербургом, навещает старого друга, — отчитывается та. Как жаль, Олег здорово умеет разрядить атмосферу. — Тем более. Оксана, просьба в силе: накрыть еще на одного. Мы придем через пару минут. Оксана кивает и уходит с таким лицом, словно сунула в рот здоровенного слизня — Антон ей не завидует. Не успевает стук ее каблуков стихнуть, как Арсений шипит: — Что ты делаешь? — и во мраке его глаза сверкают, будто у дьявола. Хотя никаких дьяволов не существует, конечно, вера в преисподнюю, как и небеса, это пережиток прошлого. — Что я делаю? — Ведешь себя, как деревенский олух! Это даже не невежество, это просто наглость: врываться туда, куда тебя не приглашали. Я прекрасно знаю, как аристократы относятся к фамильярам, с ними не ужинают за одним столом. Безумие требовать иного. — Я ужинаю с тобой за одним столом. — Ты не аристократ… — Арсений запинается, — то есть ты аристократ, но это другое. Ты живешь почти в хлеву, и у тебя даже столовой нет. И вчера ты ужинал шаурмой, сидя в кресле и смотря на фотографии трупов. — Это не фотографии, а магические рисунки, — поправляет Антон, хотя ему неловко: он и не знал, что со стороны настолько кошмарен. После многолетних рамок этикета он позволял себе делать всё и, видимо, в какой-то момент перегнул палку. Арсений не зол — он расстроен. Антон вздыхает и подходит ближе, осторожно касается его плеча. — Что с тобой? Ты можешь расслабиться, никто тебя не съест, я же сказал: аристократы не едят хорьков, — улыбается он ободряюще, но Арсений не улыбается в ответ. — Ты и твой пушистый хвост в безопасности, обещаю. — Говоришь, как какой-то фетишист, — морщится Арсений. Антон мимолетно задумывается о хвосте Арсения, который до этого упомянул просто к слову — черт, кажется, у него и правда небольшой фетиш на этот счет. Он обещает себе основательно подумать над своими пристрастиями позже. — Ты сам за мной увязался. Не знаю, чего ты ожидал, но теперь оставайся со мной до конца. — Это моя обязанность, — усмехается Арсений и отводит взгляд. — Я немало аристократов повстречал, и все они были не самыми приятными людьми. Было ошибкой сюда приезжать. — Зачем тогда поехал? Арсений молчит. — Я не дам тебя в обиду, хвостик, — обещает Антон и коротко сжимает его плечо. — Пойдем, нехорошо заставлять себя ждать. — Сделаю что угодно, если перестанешь так меня называть, — ворчит Арсений, но всё-таки направляется к двери. Шаги по мраморному полу отдаются эхом — в этом доме слишком много открытого пространства. Мало ваз с цветами, мало статуй, на стенах почти нет портретов, всё какое-то мрачное, сплошь темные цвета: бордовый, синий, черный. В детстве Антону не нравилось сюда приезжать, про себя он называл это место «замком графа Дракулы». Куда больше он любил городскую резиденцию, еще больше — дом королевы в Петербурге, светлый и наполненный людьми: семьей, гостями, слугами. В их же семье слуг было мало, но и те держались вдали от глаз — Антон страдал от одиночества чуть ли не каждую секунду нахождения в этом огромном доме. Сейчас все эти воспоминания кажутся ненастоящими, не воспоминаниями даже, а какой-то выдумкой, словно этого никогда и не было. Арсений смотрится здесь удивительно уместно: в этих своих модных брюках, в белоснежной шелковой рубашке, он даже ходит как-то аристократично. Вот ему бы родиться графом или герцогом, ему бы крутиться в этих кругах и изящно разрезать маленькие кусочки мяса на еще более маленькие. Хотя вместе с хорошими манерами в нем то и дело проскальзывает совсем не аристократическая дерзость, которая Антону нравится так же сильно, как и бесит. Антон заходит в столовую первым и сразу же видит сидящую во главе стола принцессу, то есть герцогиню по мужу, то есть сестру королевы — красивую, величественную, в строгом закрытом платье и с неизменной лилией в собранных волосах. За эти годы она не изменилась ни капли, даже морщин не прибавилось, хотя то наверняка заслуга магии. — Антон, — обращается она с теплой улыбкой и указывает на место подле себя, — я так рада тебя видеть. Как жаль, что ты не предупредил о своем визите заранее, я бы приказала приготовить твой любимый картофель с розмарином и отбивную. Никогда не понимала твоей привязанности к таким блюдам. — Мама, вы же знаете, я могу есть что угодно. Столовая тоже не изменилась ни капли: тот же длинный стол, такие же темно-красные скатерти, фарфоровая посуда с лилиями по каемке. Свечей немного, и все они парят в воздухе, поддерживаемые магией — в детстве Антон любовался ими, как чудом, и сам этому так и не научился. Он высматривает главное: для Арсения действительно поставили тарелки, приборы и бокалы. — Мама, это мой фамильяр Арсений, — представляет Антон, прежде чем сесть. Тот кланяется и тихо лепечет что-то приветственное. — Мы работаем над делом вместе. Она смеряет Арсения долгим, пытливым взглядом, но не обращается к нему, а к Антону: — Только не об убийствах за столом, прошу тебя. Но я слышала, что ты опять отказался сдавать экзамен на сержанта. Я уважаю твое решение отклонить мое предложение помощи, но почему ты не хочешь двигаться вперед? Офицер — это несерьезно. — Я не стремлюсь на вершину, меня всё устраивает, — пожимает Антон плечами и, затаив дыхание, осторожно отодвигает стул, но никакого противного скрипа не слышится. Арсений отодвигает свой стул и садится так же бесшумно. — Я надеялась, что твой протест закончится с юностью, но я ошибалась, — вздыхает мама и качает головой: — Но не будем об этом. Ты мог бы чаще навещать нас. Даже если официально ты больше не член семьи, ты всё еще мой сын. Не по крови, но по любви. — Да, но… Это было бы неуместно. К тому же Антон всё равно не представляет, как будет заезжать на выходных и пить чай за светскими сплетнями в беседке. Они и в его детстве проводили так мало времени с матерью, что Антон ее еле помнит — в памяти только атласная ткань платьев да запах духов. Мама взмахивает рукой, и на столе появляются закуски. Она даже заклинание не произносила, не взяла паузу, чтобы сосредоточиться — высший уровень магии. Ей, как и большинству членов королевской семьи, магия давалась легко, и колдовать она научилась раньше, чем ходить. У Антона же, кроме хаотичных всплесков магии, ничего не выходило лет до десяти. — Я была удивлена, когда узнала, что ты завел фамильяра, — переводит она тему, не глядя на Арсения, словно того вообще нет в комнате. — Еще более удивлена, когда узнала, кого именно. — Прошу прощения, мама? — Ты знал, что именно Арсения мы когда-то хотели тебе подарить? Как правило, фамильяров дарят в восемнадцать лет — примерно тот возраст, когда маг обретает контроль над своей магией и уже не покалечит всех родственников, если увеличит ее ресурс. Как и полагается, Антон на день рождения получил своего фамильяра — Егора. О том, что это мог быть кто-то другой, он не знал, он и тогда делал вид, что никакого фамильяра у него нет. — Не знал, — говорит он как можно спокойнее и переключается на закуски. Он не помнит, с каких надо начинать и какими заканчивать: кажется, начинают с рыбных, затем мясные, а вот какие потом — загадка. Антон решает есть только мясные, чтобы точно не опозориться. Согласно этикету, маги за столом могут касаться лишь ножа, вилки и ложки — всё остальное нужно делать с помощью магии. Нельзя руками налить себе вина или воды, переложить на тарелку желаемое с блюд. Антон любил ужины в домах не-магов, где с этим помогали слуги и не приходилось потеть каждый раз, когда хочется салата или маринованных огурцов. Он сосредотачивается и по воздуху переносит на тарелку самое ближайшее, чтобы случайно не уронить по пути карпаччо в мясной салат. После того, как он касается закусок, и Арсений приступает к еде — берет всё щипцами, которые положили, вероятно, специально для него. Он тоже обращает внимание на мясные: то ли берет пример с Антона, то ли лучше его знает, что начинать следует с мясных. — Мы тщательно выбирали тебе фамильяра, — продолжает мама, пробуя ложечкой икру — нет, всё-таки начинать следует с рыбных. — Просмотрели множество вариантов и остановились на двух. Арсений, — Арсений вздрагивает на своем имени, но глаз от тарелки не поднимает, — подходил лучше: магический ресурс, манеры, эрудиция, знание языков, уступал Егору только в красоте, но что значит красота для фамильяра, неправда ли? — Не думаю, что Арсений, — Антон переводит на него взгляд, чтобы тот чувствовал: про него знают и помнят, что он рядом, а не где-то за дверью, — менее красив, чем Егор. Егор похож на куклу, собранную на заводе игрушек — таких тысячи. Арсений же красив какой-то необыкновенной красотой, которой ни у кого нет, даже если его нос не так безупречен, а мешки под глазами похожи на… мешки. — Возможно, с личной точки зрения. Но если мы говорим о конвенциональной красоте, о понятии прекрасного в обществе, о золотом сечении, то Егор безусловно красивее. Впрочем, как я уже сказала, это не было для нас ключевым фактором. Антон знает, что это классическая провокация, но всё равно на нее ведется: — И почему же вы не выбрали Арсения? — Он вновь поворачивает голову к Арсению. — Ты не умел вышивать гладью? Не знал итальянского? — Я знаю итальянский, — бормочет Арсений еле слышно. Тем не менее принцесса, она же герцогиня, она же мачеха Антона, по-прежнему не то что не смотрит, но даже не дышит в его сторону. Она берет драматическую паузу и ест рубленую сельдь, чем Антон пользуется и тоже быстро пережевывает копченое мясо. — У Арсения были некоторые проблемы с репутацией, — доев, произносит она с такой интонацией, будто надеется на ошеломительный эффект. — А, вот оно что. — Ты не понимаешь, дорогой. Твой фамильяр вел себя неподобающе, — поясняет мама и на вопросительный взгляд Антона добавляет: — Ложился в постель с магами. За деньги. — Это ложь, — неожиданно отбривает Арсений, и теперь он наконец-то похож на себя. В столовой нет окон, и грозы здесь не слышно — но Антон чувствует, как в этой комнате сгущаются тучи так же, как и на улице. А когда принцесса таки обращает внимание на Арсения и смотрит на него мечущим молнии взглядом, становится действительно напряженно. — Вы говорите, что я лгу? — Я говорю, — голос Арсения дрогает, и он прочищает горло, прежде чем продолжить: — что вас дезинформировали. Я никогда ни с кем не спал за деньги. — То есть вы… — Кроме того, — перебивает Арсений, что неслыханная дерзость, а в сочетании с его ехидной улыбкой и взглядом прямо в глаза — просто верх безрассудства, — я ложился не только в постель. Но также на пол, на диван и даже на стол. И это были вовсе не «маги», а «маг» — в единственном числе. И это было позже того времени, о котором вы говорите. Антон замирает в ожидании бури и переваривает услышанное: получается, у Арсения были отношения с магом, причем, вероятно, длительные и близкие. Это ситуация из ряда вон, но в то же время это почему-то не удивляет. Мама выдерживает чужой взгляд с королевским хладнокровием, а затем неожиданно хмыкает. — Вы нахал, — говорит она почему-то с уважением. — Напоминаете мне почившего графа, земля ему пухом. — Отца? — удивленно уточняет Антон. — Да. Ты его плохо помнишь, разумеется, но если ему было, что сказать, он всегда говорил. Представь себе, каким желанным гостем он был на светских приемах. Антон даже вилку кладет: мама почти никогда не говорит об отце. Он был благородным, но довольно бедным для своего титула, и к тому же не имел магии, а брак ведьмы и обычного человека, да еще и вдовца, считался моветоном. В свое время их союз стал скандалом, о котором писали во всех газетах — и еще драматичнее эта история стала, когда отец умер от болезни через несколько лет после свадьбы. Антону тогда было всего три года, поэтому отца он знает лишь по магическим снимкам и рассказам слуг. — Я приму это как комплимент, — медленно откликается Арсений, вероятно, тоже выпавший в осадок и ожидавший как минимум просьбы выйти из комнаты. — Это определенно не он, — предупреждает принцесса всё же миролюбиво, с легкой улыбкой. — Андрей всегда был слишком горд, чтобы стерпеть укол в свою сторону. Не только свою, впрочем, он остро реагировал на любую несправедливость. Ты, — обращается она уже к Антону, — очень на него в этом похож. — Вы любили его? — неожиданно спрашивает Арсений и тут же прикусывает язык в прямом смысле слова, морщится сам же от себя. — Прошу прощения за бестактность. — Ваш вопрос оскорбителен. Разумеется, я его любила. Зачем бы иначе я вышла за бедного вдовца без магии? Вся семья была против, но, к счастью, я не кронпринцесса. — А вы… — начинает Арсений, но тут же затыкается и качает головой. — Простите. — Нет, задавайте свой очередной бестактный вопрос, я это поощряю. В моем возрасте у меня, знаете ли, не так уж много развлечений, даже сплетничать нынче не о ком. Я не моя сестра, чтобы ужин со мной был похож на поминки. Антон молча жует нечто похожее на кусок колбасы: он сам не понимает, что ест, и просто хочет занять рот и избавить себя от необходимости говорить. Ему стыдно одновременно и за Арсения, у которого язык без костей, и за маму, которая тоже ведет себя неподобающе. Как всё-таки хорошо, что здесь нет королевы — она бы одним взглядом всё в лед превратила, причем не фигурально. — Я хотел спросить, — произносит Арсений осторожно, явно подбирая слова, — жалели ли вы когда-нибудь, что родились не кронпринцессой. — В юности, — спокойно отвечает та, грациозным жестом заставляя плоскую корзинку с открытой бутылкой приподняться и налить в бокал тонкой струйкой красное вино. — Не буду скрывать, я завидовала ей. Всё внимание было приковано к ней: родителей, семьи, прессы. Я чувствовала себя забытой. Но затем я поняла, что у меня гораздо больше свободы. Как бы нас ни убеждали, что королевский брак идеален, он не был счастливым. Я же вышла замуж два раза и оба по любви. Антон жует колбасу так долго, что та успевает превратиться в безвкусную кашу. При фамильярах часто говорят то, что не предназначено для посторонних ушей, ведь они собственность, всё равно что вещи, но критика королевского брака — это чересчур. — И оно того стоило? — интересуется Арсений, и глазом не моргнув. — Конечно. Любовь стоит всего. — Я в этом не уверен. — Если ваша любовь не стоила всего, — принцесса берет бокал за ножку и делает такой крохотный глоток, что уровень вина не меняется, — значит это была не любовь. — Любовь измеряется в жертвах? — Любовь измеряется в готовности жертвовать. Вы слишком молоды, чтобы это понять, но всё впереди. Когда я была молода, я тоже верила, что любовь — это когда вы постоянно вместе, смотрите друг на друга влюбленными глазами и не вылезаете из постели. — Антон на этом едва не давится колбасой, но мама спокойно продолжает: — Однако любовь не всегда праздник. — Я знаю, — тон Арсения мог бы посоревноваться с железом в твердости, — я фамильяр. Для нас любовь не бывает праздником. У нас нет свободы, нет права любить кого-то, кроме хозяина, но даже в этом случае мы на вторых ролях. Просто вещи. — Свобода — тяжкое бремя, Арсений. Я всегда была за более лояльное отношение к фамильярам, но каждый должен знать свое место. Хотя, например, Лукерья служит мне много лет, у меня нет более близкой подруги. В семьях, накрытых тяжелым золотом короны, пол фамильяра совпадает с полом владельца или владелицы: у магов — мужчина, у ведьм — женщина. Хоть у детей фамильяров нет никаких прав, бастарды всё равно никому не нужны. К тому же если особа королевских кровей девять месяцев будет носить ребенка, которого все будут считать наследником, а потом родит фамильяра, это обратится всеобщей печалью. — И тем не менее, — Арсений слабо улыбается, — у нее не было выбора. Не стать подругой она не могла. Вместо ответа мама опять делает глоток вина, давая понять, что никакого ответа не будет. Антон вздыхает с облегчением, потому что в течение всего разговора сидел, как на семье ежей — мало ли, куда русло этого разговора повернет. Но зря он жевал копчености, потому что теперь хочется пить, а графин с водой довольно далеко — и он довольно тяжелый. Чем тяжелее предмет, тем больше магии и больше мастерства нужно на его перенос. Он глубоко вдыхает через нос и, шепча заклинание, поднимает графин в воздух, заставляет его медленно парить над тарелками. Краем глаза он замечает, что мама следит за ним взглядом, и это заставляет нервничать сильнее. Руки потеют пуще прежнего, сердце в беспокойстве стучит быстрее — и графин дрожит. Антон чувствует, как в руке напрягаются мышцы, о существовании которых учитель анатомии и не рассказывал, и вода выливается за пределы узкого стеклянного горлышка. Остатки концентрации лопаются, как натянутая струна, и графин с грохотом падает на стол, расплескивая содержимое — вода льется на тарелки, мясо, скатерть. Мама произносит заклинание и одним мигом испаряет воду до того, как та успевает ручейками добежать до края стола, и ставит графин рядом с Антоном. На ее лице отражается не осуждение, но разочарование, совсем как в давние времена. — Простите, — просит Антон, — не рассчитал силу. — Я думала, за годы ты стал более искусен в магии, — в ее тоне, помимо разочарования, сквозит и сочувствие. — Особенно теперь, когда у тебя есть фамильяр. Щеки горят, и пить хочется сильнее, хотя есть уже не хочется. Антон жалеет, что решился переносить что-то магией, лучше бы брал руками, как Арсений. Но магия быстрого переноса удается ему лучше всего, с ней у него почти никогда не было проблем — до этого момента. — Я не пользуюсь магией в обычной жизни, — оправдывается он. — Только по мелочи. Не за столом. — Почему же? — Мама приподнимает брови. — Антон, чем чаще ты будешь пользоваться магией, тем лучше у тебя будет получаться, я столько раз это говорила. — Мне это не нужно. Я не люблю магию. — Ты не не любишь ее, ты ее боишься, это разные вещи, — неожиданно вправляет Арсений. — Что? — Антон разворачивается к нему всем корпусом. — Я не боюсь ее. — Еще как боишься. В тебя каждый раз как демон вселяется. Ты думаешь, что она какой-то темный дух, который не дает тебе жить спокойно. — Это неправда. — Нет, правда. — Арсений тоже распаляется. — Вся проблема не в том, что ты бестолковый маг, хотя это, безусловно, так, а в твоем постоянном страхе. Это как бояться своей тени. — Для тени не приходится прилагать усилий. Не понимаю, почему всем так сдалась моя магия. Я не выбирал родиться магом, она мне не нужна, я просто не хочу ей пользоваться. — Магия — это дар! Я бы всё отдал, чтобы стать магом, а не каким-то магическим сосудом, когда магия есть, но использовать ты ее не можешь. Начни ценить то, что имеешь, и перестань быть лицемером. Ты каждый час магией прикуриваешь сигареты, но при этом кричишь, что она тебе не нужна. — Ты куришь? — удивленно спрашивает мама, и Антон сдувается, даже не набрав полную грудь воздуха для ответа: он успел забыть, что они с Арсением тут не одни. Арсений же сжимает зубы и раздувает ноздри, но явно не стремится продолжать ссору. — Иногда, — увиливает Антон и по привычке виновато склоняет голову: — Простите, мама. — Тебе двадцать семь лет, почему ты просишь прощения за курение, — бубнит Арсений под ухом без всяких вопросительных интонаций, и Антон уже снова начинает раздражаться, как слышит звонкий мамин смех и удивленно к ней поворачивается. — Простите, — прикрывая рот обтянутой в атлас перчаткой, просит та, — это всё так неприлично, но после ужинов с министрами как глоток свежего воздуха. — Рады развлечь вас, — карикатурно кланяется Арсений и тянется к стоящей неподалеку бутылке белого вина в ведерке со льдом. Антон лишь в этот момент понимает, что мама начала с вина комнатной температуры, хотя положено с охлажденных, и собственный конфуз уже не так беспокоит.