Компас

Они остаются на ночь, чего и следовало ожидать. На улице настоящий водопад и сильнейший ветер, ехать в такую погоду домой безрассудно. Будь Антон один, он бы рискнул, но ему не хочется ставить под угрозу жизнь и здоровье Арсения, так что он соглашается переночевать в поместье. За ужином Арсений тактично оставил их «ради вечернего туалета», поэтому Антон смог пообщаться с мамой наедине — и понял, как сильно скучал. Сейчас, когда он уже не член семьи, от него не требуют безупречных манер, грамотной речи, соблюдения этикета или знания всех заклинаний мира — от него вообще больше никто ничего не требует. Это снижает напряжение между ним и мамой, к тому же с возрастом она стала мягче и веселее, потому что тяготы королевства и на нее теперь оказывают меньше давления: всё внимание семьи приковано к юной принцессе Екатерине. После разговора, немного охмелевший, Антон направляется в ванную первого этажа — он удивлен, что на его просьбу подготовить ванну слуги сочли нужным наполнить именно эту. В детстве он всегда мылся в ванной на втором этаже, ближайшей к своей комнате. Нижняя же была исключительно для гостей: большая, роскошная светлая комната, а сама ванна занимает чуть ли не треть всего пространства. Когда-то Антон смотрел на кипенно-белый кафель, на золотые краны и на большое зеркало в расписной раме и думал, каково это — мыться здесь? Чувствуешь ли себя более важным или от перемены мест слагаемых сумма не меняется? Сегодня он наконец это узнает. Он берется за дверную ручку в форме чертового листа лилии и тянет дверь — и замирает. Потому что, хоть сама комната и не изменилась ни капли, в ней почему-то Арсений, который сидит на низкой тахте и смотрит прямо на него. К счастью, по-прежнему полностью одетый, только без сапог. — Что ты тут делаешь? — интересуется Антон, оглядываясь, словно тут может стоять еще одна ванна, наполненная специально для него. — Знаю, что я не делаю. Я не, — выделяет Арсений, — собираюсь тебя мыть. — В смысле? Зачем тебе меня мыть? Ты уверен, что тебя отправили именно в эту ванную? В доме их… — не успев договорить, Антон понимает: — Они решили, что мы должны мыться вместе. Как Антон мог забыть, что традиционно фамильяр принимает ванну вместе со своим хозяином. Считается, что вода — лучший магический проводник, поэтому совместное купание идет обоим на пользу: мага наполняет силой, а фамильяра — расслабляет и успокаивает. Когда-то Егор на протяжении месяца умолял Антона дать разрешение если не забраться к тому в ванну, то хотя бы посидеть рядом, но неизменно получал отказ. — Они решили, что я должен тебя мыть, — устало поправляет Арсений. Он выглядит вымотанным — неудивительно, полдня бегал по участку, затем трясся в экипаже по проселочной дороге, а после еще и ужинал с герцогиней. — Пойду скажу, что я сам в состоянии помыться, и попрошу налить другую ванну… — Антон выходит и почти закрывает за собой дверь, как Арсений тихо говорит: — Не нужно. — Что? — Антон сует голову в оставшееся пространство между косяком и дверью. — Почему? — Потому что в эту ванну, — Арсений кивает на ванну, которая по размерам напоминает небольшой бассейн: у нее даже ножек нет, каменная чаша вбита в пол, — поместится человек пять. Нет смысла беспокоить слуг, они будут готовить другую ванную еще час, а я хочу спать. — Разве ты не можешь лечь спать без, — Антон не выдерживает и смачно зевает, — меня? — Это некрасиво. Считается, что фамильяр обязан ложиться позже хозяина и вставать раньше. И закрой дверь, оттуда сквозняк идет. — Вчера, когда я ложился, ты уже дрых на моей кровати, — напоминает Антон, но в комнату заходит. В конце концов, он тоже не видит ничего ужасного в совместном мытье. Иногда, когда ему надоедает мыться в тазу и с помощью ведра, он идет в общественную баню, а там вообще двадцать человек разом моются — и ничего. — Когда ты ложился, я не спал, а засыпал, это разные вещи. Из-за горячей воды в комнате жарко и влажно, в одежде становится некомфортно. Антон с облегчением расстегивает верхние пуговицы рубашки, но Арсений так и сидит без единого движения — и по-прежнему одетый. — Ты в порядке? — аккуратно спрашивает Антон. — Приходишь в себя после ужина с принцессой? Думаю, ты не этого ожидал, когда представлял ужин с королевской особой. — Как считаешь, — Арсений опускает глаза, — насколько всё плохо? — Всё нормально. Но в какой-то момент я даже испугался, ты совсем берега попутал. — У меня некоторые проблемы с контролем эмоций. «Некоторые проблемы». — Я заметил, — фыркает Антон. — Но я же сказал, что у принцессы доброе сердце, — пожимает он плечами, всё продолжая расстегивать бесконечные пуговицы. — Мне показалось, что ты ей понравился, насколько это возможно. Арсений переводит на него взгляд. — Обычно она другая? — Мы давно не общались, но раньше… Иногда с ней было тяжело. Хотя я думаю, что это из-за моего происхождения. Сейчас она относится ко мне, как к сыну, но бывали и тяжелые времена. К тому же я никогда не был похож на того принца, каким меня хотели видеть. — Поэтому от тебя отреклись? — Что? — Антон поднимает брови. — От меня не отрекались, я сам отрекся. — Что? — удивляется Арсений — тон один в один. — Но почему? Кто в своем уме откажется от титула принца? — Видимо, я не в своем уме. Как я уже сказал, я не был похож на принца и не хотел им становиться. Жизнь во дворце не так уж сладка, Арсений. И общение с принцессой далеко не всегда такое радостное, как сегодня. — Она была с тобой груба? — Она была ко мне добра, но тяжело любить чужого ребенка. И она была строгой, потому что из-за усыновления требований ко мне было почти столько же, сколько и к Кате. Но Катя не ведьма, а я, к сожалению, маг, так что и выговоры получал еще и за это. — Катя — это принцесса Екатерина? — Да. — Антон снимает рубашку вместе с сюртуком и бросает ее на другой от Арсения край тахты. — Мы в детстве много времени проводили вместе. Она очень хорошая, я добрее и умнее человека не встречал. Если честно, я даже был немного в нее влюблен. — Фу, — Арсений морщится, — она же твоя сестра! — У нас нет общих родственников! — протестует Антон и дергает ремень — надо купить новый, а то у этого пряжка такая тугая, что расстегивать приходится с силой. — Но вас растили как брата и сестру. — Двоюродных, мы не так много времени проводили вместе. — И между вами что-нибудь было? — С ума сошел? — Антон замирает, приспустив штаны. — Меня бы за такое вздернули. Она с двух лет помолвлена с французским принцем. А даже если бы нет, то она всё равно воспринимала меня как друга, я и не думал всерьез о чем-то таком. — Тем не менее твоя страсть к инцесту несколько пугает. — Это была не страсть, а детская влюбленность. И мы не родственники, — повторяет Антон. — И вообще, — он всё-таки снимает штаны и ногой по полу отпихивает их к тахте, — ты собираешься раздеваться? Или будешь мыться в одежде? Арсений мнется, словно не находя слов, и Антон так и продолжает вопросительно и вместе с тем терпеливо смотреть на него, стоя в одних носках и белье. — Ну? — подталкивает он, когда Арсений так и не решается что-то сказать. — Ты что, стесняешься? Я думал, для фамильяра посветить голой задницей — как искру из пальца высечь. — Эта поговорка для магов — я вот искру из пальца высечь не могу. И не все фамильяры любят ходить голыми, хотя дело не в этом. Просто ты ведь не видел… — Арсений делает рукой какой-то непонятный жест у груди, будто надевает манто. — Не видел что? — Шрамы. — У тебя есть шрамы? — удивляется Антон. — Откуда? — Ты что, не знаешь? — спрашивает Арсений так недоверчиво, словно Антону есть смысл притворяться. — Нет, я же не читал твое досье. — То есть ты не знаешь историю про то, как меня заперли в кладовке, и я сломал там газовую трубу? — Это мне рассказывали. Хотя я так и не определился, это меня пугает или восхищает. — Полагаю, что и то, и другое. — Арсений берется за ленту на воротнике и тянет — шелк струится, бант растекается. — Я хорошо помню этот запах. Ты знал, что сам по себе газ запаха не имеет, но в баллоны добавляют вещество, которое и дает этот запах тухлых яиц? — Антон кивает, и Арсений расстегивает верхнюю пуговицу, оголяя небольшой кусочек светлой кожи. — Когда этот запах почувствовали слуги, меня вытащили. Началась паника, проветривание дома. А потом, когда всё утихло, мой хозяин выволок меня на улицу, чтобы наказать. Он пропускает через петлю вторую пуговицу, третью, четвертую — постепенно открывается бугристая, где-то бордовая, а где-то почти белая, кожа. Местами она сжата, словно идущая складками ткань, а местами такая гладкая и лоснящаяся, что отражает свет. Ожог тянется от правого плеча до левого бока, уходя под пояс брюк — будто кто-то бездумно провел факелом по торсу, а затем наблюдал, как ткань рубашки горит и плавится кожа. — Магия огня удавалась ему особенно хорошо, — прохладно бросает Арсений, кладя рубашку на тахту и аккуратно разглаживая. — Почему ему ничего за это не было? — хмурится Антон, рассматривая изуродованную кожу. — Это незаконно. Нельзя калечить фамильяров! За это… — ...полагается штраф, — уныло заканчивает за него Арсений и встает, расстегивает пуговицу на ширинке — ремня на его брюках нет. — Не забывай, что я чуть не отравил его и всю его семью, а также слуг. В воспитательном доме посчитали, что это было обоснованное наказание, и не выдвинули обвинений. Антон подходит ближе и протягивает руку, чтобы его коснуться, но останавливается в сантиметре от арсеньевского плеча. — Это ужасно, — выдыхает он, — они болят? — Нет. — Арсений сам подается корпусом вперед, чтобы пальцы Антона коснулись кожи — на ощупь она твердая и горячая, как нагретый камень. — Иногда они натягиваются — тогда неприятно, но боли нет. Почему-то задержав дыхание, Антон медленно ведет по шраму, чувствуя его неровности и шероховатости — магия слабо покалывает подушечки пальцев. В груди теплеет от нежности, от стремления защищать и оберегать Арсения, хотя кулак свободной руки механически сжимается в желании двинуть в лицо его бывшему владельцу. — Я никогда не сделаю тебе бо… — Антон не успевает договорить, потому что Арсений вдруг отстраняется и смеется — пальцы от разрыва прикосновения как холодной водой окатывает. — Что смешного? — Ты с таким пафосом это сказал, — с широкой улыбкой, сверкая белыми зубами, объясняет Арсений и пародирует тоном какого-то театрального рыцаря: — Я никогда не сделаю тебе больно, mon chéri. — Эй, я же это искренне! — Знаю, — говорит Арсений уже серьезно и снимает брюки вместе с бельем — Антон не отводит взгляд, но на пах вежливо не смотрит. — Прости, что порчу драматичный момент, но тебе не надо говорить мне такие вещи. Я и без того прекрасно понимаю, что ты не причинишь мне боли, не накажешь, не заставишь что-то делать насильно и силой тоже не возьмешь. Ты хороший, Антон. Он бросает это легко, и это совсем не звучит комплиментом, но Антон почему-то всё равно краснеет — может, дело не в словах, а в том, что рядом с ним красивый обнаженный парень. А Арсений красивый, даже с этим уродливым шрамом, который тянется от плеча через грудь, живот, по тазовой кости и до начала бедра. Он удивительным образом не портит, а подчеркивает его внешность, делает ее еще более неординарной, показывает силу характера. Когда тот снимает носки и поворачивается, чтобы ступить в ванну, взору Антона открывается белая спина со множеством родинок, ямочки на пояснице и округлые ягодицы — тоже с родинками. Антон толком не успевает рассмотреть, потому что эта часть тела быстро становится скрыта водой, мутной от масел и сушеных лепестков. — Идешь? — уточняет Арсений, обернувшись через плечо, и растягивает губы в ехидной улыбке: — Или тебе нужно время, чтобы прийти в себя после лицезрения моего зада? — Ничего подобного! — защищается Антон, быстро переключаясь на то, чтобы снять всё-таки трусы и носки. — И не такой уж впечатляющий у тебя зад. — Он явно впечатляет больше, — слышится журчание воды, как если бы Арсений переместился на другой конец ванны, — чем перед. — Что? — Антон поднимает голову, так и не стянув носок до конца. — Это почему? У тебя что-то с… — заканчивает он жестом, в котором и сам бы не распознал слово «член». — С, — Арсений карикатурно повторяет его жест всё с той же ухмылкой — сидит он действительно уже на другой стороне, лицом к Антону, — у меня всё в порядке. Я говорю о переде в целом, о шрамах. Говоря, он без всякого стеснения, хотя и без особого интереса, смотрит на член Антона — Антон с трудом сдерживает желание прикрыться. Очень неловко: в бане, хоть все и ходят голышом, но на члены друг друга никто не пялится. — Твои шрамы… — Антон подходит к ванне и, избегая взгляда на Арсения, залезает в воду — горячая, почти обжигающая. — Не буду тебе врать, что они незаметные или не ужасные, потому что это глупо. Но, — он устраивается напротив Арсения, стараясь случайно не коснуться его ногой, и теперь ванна уже не кажется такой большой, — ты всё равно красивый, даже с ними. Думаю, ты и сам это прекрасно понимаешь. — Я кажусь самовлюбленным? Ванная освещена электричеством — небольшая люстра прямо над их головами, с нее на Арсения льется желто-оранжевый свет, подчеркивая голубизну глаз. Из-за теней черты его лица выглядят более резкими, выразительными, ресницы — более длинными, волосы — темнее. Кожа как фарфоровая, а родинки и веснушки на плечах как зола, словно Арсений стоял на пепелище и наблюдал, как сгорает старый мир, в котором ему не было места. Антон думает, что если Арсений и самовлюблен, то для этого есть все основания. — Антон? — зовет тот и, опустив руку в воду, дотрагивается до его лодыжки — в горячей воде это прикосновение отдает прохладой. — Почему, когда ты меня касаешься, это то холодно, то горячо, то как-то колюче? — переводит Антон тему, он не дергает ногой, и Арсений не убирает руку — наоборот, мягко поглаживает выступающую косточку большим пальцем. В мутной воде почти не рассмотреть, но Антон всё равно скашивает туда взгляд. — Если фамильяр в хорошем настроении, — Арсений всё-таки вытаскивает руку из воды, поправляет мокрыми пальцами падающую на глаза челку, — то отдача магии всегда приятная. В жару будет прохладной, на холоде — теплой. А если тебе она кажется колючей, значит, ты любишь колючек. — Получается, ты в хорошем настроении? Арсений прикрывает глаза и сползает так, что вода касается подбородка, облегченно выдыхает, будто бы после дневного напряжения наконец позволяет себе расслабиться. — Получается, что так. — Ты обо всём этом знаешь, потому что в воспитательном доме учили или по собственному опыту? Я про отношения с тем магом, о которых ты ничего не рассказывал. — Это что, обида в твоем голосе? — Арсений поднимает бровь, но глаза не открывает. — Не рассказывал и не расскажу. И если хочешь сохранить между нами хотя бы подобие нормальных отношений, рекомендую никогда не задавать этот вопрос. Он уходит под воду с головой, а Антон отчего-то напрягается всем телом. Ему и правда обидно, что Арсений не упомянул о бывших отношениях, хотя фамильярам, между прочим, запрещено встречаться с кем-то, кроме хозяина, а упомянутый маг его хозяином явно не был. Но где бы они встретились, кроме как в воспитательном доме? И сколько там вообще магов? Антон готов съесть собственные портки, если это тот Станислав — точно нет. Арсений выныривает и вытирает лицо ладонями, встряхивает головой так, что в Антона летят брызги, промаргивается. Волосы, до этого пушистые, теперь облепляют голову, делая его похожим на мокрую кошку. — Что? — спрашивает тот, почувствовав на себе взгляд, и берет с корзинки, предусмотрительно стоящей у ванны, губку и мыло. — Как вы познакомились? В доме или во время твоих путешествий в город? — Я же сказал тебе не спрашивать о нем, — хмурится Арсений и возит мылом по губке агрессивнее, чем требуется. — Умерь любопытство — личную жизнь я с тобой обсуждать не намерен. Я твой фамильяр, а не подружка. Хочешь спросить что-то про магию — я к твоим услугам. Это уже обидно: Антон и не питал иллюзий, что они с Арсением станут лучшими друзьями до гробовой доски, но ему казалось, что между ними начало теплеть. Видимо, он ошибался. Стараясь не показывать своего разочарования, он тоже берет мыло и губку — сразу вспоминает, как ему помогали мыться вплоть до отречения, а затем и вытираться, после чего подавали мягкий халат. В первые дни самостоятельной жизни Антон жил в гостинице и всё не мог привыкнуть, что мыться ему приходится без чьей-либо помощи. А когда он переехал в квартиру и обнаружил, что ванна почему-то не наполняется сама, это стало еще одним потрясением. Сейчас же мытье никаких проблем у него не вызывает: он даже спину может намылить, не прося чьей-либо помощи. Однако, когда он уже собирается это сделать, Арсений встает на колени и неожиданно поворачивается к нему спиной, заводит за поясницу руку со своей губкой. — Потереть тебе спину? — на всякий случай уточняет Антон, но губку принимает — свою отпускает, позволяя ей бесцельно плавать по ванне. — Даже боюсь спросить, как еще можно понять этот жест, — хмыкает Арсений, — однако нисколько не сомневаюсь в твоей извращенности. — Я не извращенец, — бубнит Антон и, для удобства положив одну руку Арсению на бок, другой начинает с нажимом возить губкой по его лопаткам. До него не сразу доходит, насколько это всё на самом деле интимно: они оба обнажены, неприлично близко друг к другу. Антон может до мелких деталей рассмотреть каждую родинку на плечах, ему не составило бы труда придвинуться ближе, прижимаясь к спине грудью. Он легко мог бы скользнуть рукой к плоскому животу, опустить ее ниже, касаясь лобка... От этих мыслей и от жаркой магии, которая будто по венам струится от пальцев, по руке, через сердце и вниз, к паху, Антон начинает возбуждаться. И вместо того, чтобы придвинуться ближе, он, наоборот, отстраняется и перестает касаться бока Арсения, быстро-быстро возюкает губкой по его спине. — Всё, — брякает он, когда спина оказывается более-менее равномерно покрыта мелкой пеной, и садится в воду, чтобы нарастающее возбуждение не было заметно. — Твоя проблема, — мягко начинает Арсений, тоже садясь и лишь затем поворачиваясь к нему, — что ты боишься магии. И абсолютно ее не понимаешь. — То есть? — Антон смотрит на воду, но из-за слоя пены через нее ничего уже не рассмотреть. Лицо, которое и так давно горит, начинает пылать просто невыносимо. — То есть, — Арсений зачерпывает воду ладонью и поливает собственное плечо, смывая мыло, — ты сейчас похож на школьника, который впервые увидел женские груди через дырку в стене бани. У тебя всё лицо красное и пятнами идет. — Потому что здесь жарко. — Не так жарко. Но ты возбуждаешься, хотя особых поводов нет, а так как нет особых поводов, начинаешь стесняться. Это бессмысленно, потому что дело не во мне и не в тебе, а в том, что я фамильяр. Маг всегда возбуждается, когда касается фамильяра, это определено твоей и моей природой. — Но почему? — Передача магии происходит благодаря телесному контакту, это ты знаешь. И чем плотнее этот контакт, если ты понимаешь, о чем я, тем больше магии передается. А природа хочет лишь баланса, поэтому и твоя реакция — просто эволюция, разве ты Дарвина не читал? Антон хочет ответить, что он не только Дарвина читал, он и Уоллеса читал, а еще — что он не животное и может контролировать свои эмоции. Но затем ему в голову приходит мысль, которая выбивает всё остальное из головы. — Почему он их не насилует? — озвучивает он ее, кое-как сдерживаясь, чтобы не выскочить из ванны и не поскакать в город среди ночи, хотя это и не имеет смысла. — Он ведь должен испытывать возбуждение, когда касается их? Или это не работает, если фамильяр зол? Что ты там говорил по этому поводу? У Арсения загораются глаза — ярче, чем лампы под потолком. — Всё так! — выпаливает он, дергаясь с места и вставая на колени, но останавливаясь на полпути — вода скрывает его член, но не лобок и тазовые косточки. — Либо нужны плотные перчатки и маска, чтобы не допустить никакого контакта, либо… Как мы думали, ему должны доверять, чтобы не обжечь — это раз. Два — он не будет возбуждаться при касаниях, если у него уже есть связь с фамильяром. — То есть если ты имеешь фамильяра, другие тебя не интересуют? — Имеешь — именно то слово, — кивает Арсений и медленно, как-то задумчиво погружается обратно в воду. — Связь дает больше магии, чем разовый секс с посторонним фамильяром. Эта версия писана вилами по воде, но я не вижу других причин. Если он может усыпить фамильяра, то не взять его и упустить шанс напитаться магией будет упущением. — Если фамильяр без сознания, магия всё равно передается? — В меньшей степени, но да. Сомнительно, что насилие не вписывается в рамки его морали. Не стал бы брать эту идею как основную, но и списывать ее со счетов не стоит. У полиции есть список всех, кто владеет фамильярами? — Да, но их сотни. Но если предположить, что он на самом деле полицейский или пожарный, тогда список можно здорово сократить. Среди государственных служащих мало тех, у кого есть личные фамильяры, это только высшие чины… Хотя я не думаю, что среди них может быть убийца. Арсений отводит взгляд и смотрит куда-то в стену — Антон бессовестно залипает на том, как по его телу с мокрых волос стекают капли воды. Всё-таки он животное: пока одна его часть рвется раскрывать преступление, другая всем своим существом тянется к Арсению, и ей до фени всякие там убийства. — А ты не думаешь, — произносит Арсений как-то осторожно, — что это дело не просто так блуждало по разным участкам? — Ты думаешь, его специально оставили без внимания? Намекаешь, что его пропихивал кто-то из вышестоящих? Но какой смысл ему убивать фамильяров? — Мотив я тоже не могу понять. — Арсений касается висков и массирует по кругу, щурится, будто пытаясь сосредоточиться. — Черт, я не знаю... Завтра поговорю кое с кем, возможно, он прояснит ситуацию. — С кем? — Кое с кем, — повторяет Арсений, давая понять, что это максимум информации. — Я ему доверяю. — Мне не нравится, что у тебя от меня какие-то тайны. Арсений перестает массировать виски и поворачивается на него с таким возмущением, словно Антон совершил нечто ужасное. — Ты, — тыкает Арсений пальцем ему в грудь, — не рассказал мне, что чертов член королевской семьи, третий в очереди на престол! И ты упрекаешь меня, что я имею какие-то тайны? — Во-первых, я не претендент на престол, я же отрекся. Во-вторых, это не было тайной: ты не спрашивал, а я не рассказывал, — вздыхает Антон, понимая, что на самом деле прав скорее Арсений. — Ладно, прости, имей свои тайны. Но ты же расскажешь мне, если что-то узнаешь? — Расскажу, разумеется, — отзывается Арсений как будто бы оскорбленно. — Это в моих же интересах. Твое обещание дать мне свободу после завершения дела в силе? — Конечно! — теперь оскорбляется уже Антон: он, между прочим, слов на ветер не бросает. — Обещаю, ты будешь свободным, я подпишу отпускную и заверю все документы. Я же говорил, что мне всё равно не нужен фамильяр, потому что я не пользуюсь магией… Стой! — осеняет Антона наконец. — То есть, получается, ты согласен? Я имею в виду, согласен на мой план? — Твой план хуже, чем результат скрещивания испражнений мамонта и жижи, которая вытекает из-под тухлых огурцов, и я еще подумаю над ним. Но в целом… — Арсений на мгновение задерживает дыхание, словно решается на прыжок с обрыва, — я согласен. Но у меня есть условие. Антон напрягается. — Какое? Арсений цокает и откидывается на бортик ванны, запрокидывает голову и смотрит в потолок, хотя там совершенно ничего интересного. Он закусывает губу, затем облизывает ее и лишь потом выпрямляется и говорит: — Ты поможешь найти моих родителей. — А? — недоумевает Антон. — А где они пропали? — Дурак, они и не находились, — поясняет Арсений устало. — Я никогда их не знал. Но я хочу узнать, кто они, неужели не понятно? — Но зачем? — Хочу, разве этого не достаточно? Я не собираюсь им писать или приходить к ним и что-то требовать, мне достаточно просто знать подробности моего рождения и почему меня отдали. Вероятно, мой отец был слишком влиятелен, и воспитание фамильяра нанесло бы урон его репутации — поэтому от меня и избавились. — Но у аристократов постоянно рождаются фамильяры, это естественно. Если хочешь, я посмотрю в реестре, но туда редко вносят информацию о родителях. — Я и так знаю, что в реестре пусто, поэтому ты мне и нужен. Ты — член королевской семьи. Пусть ты и отрекся, но у тебя всё еще есть связи. Ты можешь спросить у матери, не помнит ли она, чтобы двадцать семь лет назад какая-нибудь из фамильярок господ ходила беременной? Или, может, у кого-то фамильярка внезапно исчезла на полгода и более. Или исчезла насовсем. Чтобы родился фамильяр, как минимум один из родителей должен быть фамильяром — неважно, мужчина или женщина. У магов то же самое, разве что у них риск появления обычных людей, без способностей, выше. — Но почему ты думаешь, что именно твоя мать была фамильяром? Тебя же могла родить ведьма, от своего фамильяра. — Маловероятно. Я просмотрел все газеты того времени, даже желтую прессу, сунул нос в каждую сплетню. Со временем моего рождения не совпадает беременность ни одной ведьмы с дворянскими корнями. Не считая королевы, конечно, и твоей матери. Но вряд ли я твой потерянный брат-близнец. Погруженный в мысли, Антон первое мгновение всерьез воспринимает эту версию и уже хочет возразить, что они не могут быть братьями: у его родной матери даже фамильяра не было. Затем он осознает, что это была просто шутка, и вместе с Арсением тихо посмеивается. — Мы совсем не похожи, хотя это было бы смешно. Но в газетах могли и не писать о твоих родителях, а фотографии тогда вообще редко появлялись, заклинания снимка в то время надо было час читать. Может быть, твой отец всё-таки не настолько влиятельный? Вода начинает остывать, а Антон после недавнего конфуза не решает попробовать подогреть ее заклинанием, хотя магии в нем, судя по ощущениям, достаточно. Еще можно открыть кран с горячей водой, но он не хочет перебивать Арсения шумом — кажется, для него тема слишком важна. — Помнишь Стаса, того самого, который тебе меня продал? — Антон кивает, и Арсений продолжает нехотя, будто предпочел бы вообще не рассказывать: — Как-то я опоил его. Меня доставили в воспитательный дом при его отце — наследственное дело, знаешь. И он знает, кто мои родители, но связан клятвой крови и не может рассказать. Всё, что ему позволила сказать клятва, это что мое рождение, если бы о нем кто-то узнал, навредило бы высшему свету. Я даже подумал, а не сын ли я короля, но его фамильяр мужчина, а из женщин в его окружении не было беременных фамильяров. — Это могла быть служанка или фрейлина. Хотя... — Антон вспоминает короля. — Сомневаюсь, если честно. Я видел короля много раз, он вообще не похож на человека, которого интересует... — Секс? — Да. Ни разу не видел, чтобы он смотрел с интересом на что-то, кроме охоты. Он бы скорее лег в постель с оленем, чем с человеком... — Антон замолкает, поняв, какую ужасную вещь только что сказал. — Я этого не говорил. — Я ничего и не слышал. Для Антона вся эта история выглядит притянутой за уши. Станислав мог сказать что угодно: алкоголь — не сыворотка правды. К тому же эту правду он может и не знать, ведь его отец наверняка тоже был связан клятвой крови. Скорее всего, отец Арсения какой-нибудь обанкротившийся купец, поэтому не смог выкупить сына, а фамильярку он продал на рынке — и ту увезли так далеко, что искать своего ребенка она была не в состоянии. Если вообще пыталась. Егор как-то рассказывал, что в воспитательном доме всем фамильярам объясняют, что их родители и дети никакого значения не имеют, что семейные узы — ничто. Обычно фамильяры с этой мыслью и вырастают, но бывают и те, для кого поиск семьи становится смыслом жизни — Арсений из таких. Он себе что-то напридумывал, настроил воздушных замков, и это печально, но Антон не хочет вдребезги разбивать чужие мечты, поэтому соглашается: — Хорошо. Я попробую разузнать, но сразу говорю, что вряд ли из этого что-то выйдет. Подниму полицейские архивы, может быть, найду какие-то заметки. — Я уже видел эти архивы, — цокает Арсений, — ничего там нет. Неужели ты думаешь, что я не подумал об этом раньше? Естественно, я проверил. Меня не забирала полиция, меня доставили сразу в воспитательный дом. По закону новорожденный фамильяр принадлежит государству, так что владелец родившей его фамильярки обязан доставить ребенка в воспитательный дом — в противном случае его изымает полиция, тогда записи остаются. Бывает, что семье удается какое-то время скрывать ребенка, но рано или поздно его всё равно находят — чаще всего сдают соседи или родственники, которые опасаются тюрьмы. Сокрытие фамильяра от властей наказывается сроком до десяти лет, соучастие — сроком до пяти. — Что ты будешь делать, если найдешь их? Своих родителей? — Ничего. Я не сумасшедший, я не собираюсь бросаться в объятия своих родителей и в слезах расспрашивать, почему они меня бросили. Мне важно знать причину, я хочу докопаться до правды. Как только я ее узнаю, я успокоюсь. Лицо у него несчастное — тайна его рождения действительно причиняет ему страдания. Антону становится стыдно за свое равнодушие, так что мысленно он обещает себе постараться помочь Арсению по мере сил. — Вода остыла, — вдруг жалуется тот и, дотянувшись, крутит кран. — Напомни, как так получилось, что ты из королевской семьи, а мы живем в халупе, где нет водопровода? — Мы не живем в халупе. — В квартире две комнаты, не считая гостиной, нет водопровода и электричества. Не спорю, что в целом условия лучше, чем когда тебе приходится спать на полу около кровати хозяина, — Арсений морщится, — пусть и в роскошном доме, но всё же это халупа. Разве корона не должна была выделить тебе ежемесячное содержание? — Я от него отказался. Взял денег на первое время, потом устроился на работу, зарплаты мне хватает. У меня невысокие запросы. — Я заметил, — бросает Арсений с пренебрежением. Вода быстро горячеет, а уровень постепенно поднимается — Антон ногой нащупывает пробку и вытаскивает ее. Губки по-прежнему плавают на поверхности, а мыло, кажется, откисает где-то на дне. Видимо, подумав об этом же, Арсений вылавливает брусок и садится на бортик ванны, принимается без губки намыливать бедро — и взгляд от него оторвать невозможно. — Ты смотришь на мои шрамы или на всё остальное? — хмурится он, не поднимая головы. — Откуда ты знаешь, что я на тебя смотрю? — Чувствую. Так на что? — На всё остальное, — признается Антон, по-прежнему наблюдая за тем, как Арсений намыливает себя. Тот скользит ладонью между бедер, Антон представляет, как мог бы делать это своей рукой, и у него перехватывает дыхание. Он не может вспомнить, когда последний раз у него была близость с кем-то — он не может даже вспомнить, когда хотя бы самоудовлетворялся. Обычно его это и не волнует, но сейчас он испытывает такой прилив возбуждения, что начинает переживать, как бы уровень воды не опустился ниже и не открыл тайное, которое не должно стать явным. Неожиданно Арсений вытягивает ногу и грубо пихает его в плечо так, что Антон едва не ударяется о стенку ванны. — Эй, какого черта? — кое-как сохранив равновесие, возмущается тот. — Я два раза сказал тебе прекратить, — равнодушно объясняет Арсений и плавно сползает в воду. — Но ты продолжал пялиться на меня с открытым ртом, а мне хотелось бы к себе хоть немного уважения, раз уж я буду с тобой спать. — Ты будешь со мной спать? — неверяще переспрашивает Антон. — Разве твой идиотский план не состоит в том, чтобы между нами образовалась связь? А для этого нужен ритуал и много, много секса. — Насколько много? — Достаточно. А что, у тебя с этим какие-то проблемы? — Арсений показательно опускает взгляд, где вода уже еле-еле скрывает привставший член. — Мужское бессилие? — Сил у меня навалом, — ворчит Антон, сгребая оставшуюся на поверхности пену к себе ближе. — И нет никаких проблем, просто мне же надо понять, как распределить время между работой, отдыхом и… этим. Арсений звонко смеется, и сквозь смех пробивается это его хоречье кудахтанье. Оскорбившись, Антон берет поплывшую губку и кидает ее Арсению в лицо — тот не отбивается, только вытирает щеку. — Прости, — извиняется он, отсмеявшись, — но это смешно. Ты будто в самом деле думаешь, что тебе потребуется больше двух минут в день. — Где там вторая губка? — Антон оглядывается и шарит руками по воде, хотя прекрасно видит, что вторая губка болтается ближе к сливу. Арсений снова смеется и затыкает слив пробкой, а обе губки убирает на бортик, подальше от длинных Антоновых рук, и подползает к нему. Он по-прежнему весь мокрый, с волос всё так же стекает вода, к плечу прилип лепесток — и это кажется уютным и привычным, словно они знакомы уже много лет. Антон бы списал это на магию фамильяра, но с Егором они жили бок о бок много месяцев, и ничего похожего не произошло — тот был как чужой. — Но прежде, — неожиданно мягко говорит Арсений, садясь рядом на пятки и обхватывая пальцами запястья Антона, — тебе надо научиться управлять магией. Никакой связи без этого не получится. Антон смотрит на свои руки, которые в чужих ладонях кажутся почему-то нездорово тонкими, как веточки, и заторможенно кивает. Арсений поглаживает голубоватые вены большими пальцами, и течение магии ощущается всё тем же приятным покалыванием. — Ты боишься магии, как какого-то зверя, которого не получается укротить, — продолжает Арсений. — Тебе кажется, что магия неуправляема, что она тебя не слушается. Но на самом деле магия — не нечто чуждое, она часть тебя. Ты ведь не боишься своих рук? Или своей крови? Антон вспоминает, как вчера чуть не спалил ванну — и до него доходит, почему Арсений так испугался этого столпа огня. Наверняка бывший хозяин таким же магическим выхлопом опалил его тело, оставив все эти жуткие шрамы. — Кровью я не могу кого-то сжечь, — делится он с горечью. — И прости меня за вчерашнее, я не… — Если ты научишься контролировать магию, — перебивает Арсений, — ты тоже никому не причинишь вреда. Ты должен уяснить, что магия — всего лишь инструмент, сама по себе она не способна навредить. Ты управляешь ей, делаешь с помощью нее то, что сам хочешь. — Если бы всё было так просто, я бы не разлил сегодня воду по колбасе. Слушай, мне… мне правда жаль, что ты не маг, и я не хочу казаться неблагодарным уродом за то, что не ценю этот высший дар, — он кривится, — но это сложнее, чем может показаться. — Это не будет таким сложным, если перестанешь ныть и жалеть себя, — фыркает Арсений и вдруг перекидывает ногу через протянутые ноги Антона, усаживается прямо на его бедра, всё так же продолжая держать его за руки. — От тебя только и слышно: «не могу, не умею, так тяжело, так сложно, простите, извините». — Что ты делаешь? Арсений отпускает его руки, медленно ведет пальцами по его предплечьям, плечам и кладет ладони у шеи — большими пальцами теперь гладит ключицы. Каждое его прикосновение разгоняет магию по телу, и это приятно, но в то же время Антона сковывает такая неловкость, что он не может даже пошевелиться. — Что с тобой? — Арсений прищуривается. — Ты смотришь на меня, как кролик на удава. — Я просто… — Антон ерзает, хочет взять Арсения за бедра и ссадить с себя, но так и не решается к нему прикоснуться. — Для меня это всё… Ты красив, как Иисус, и всё такое, но я как-то… — он снова ерзает, — привык, что сначала ресторан, прогулки по парку, поход в театр, а уже потом такое. — О, — Арсений ухмыляется, — это очень романтично, но, во-первых, это не прелюдия — я передаю тебе магию, чтобы ты мог попрактиковаться. Во-вторых, секс и любовь никак не связаны, особенно когда дело касается магии. — Но с тем магом у тебя всё было иначе? Не просто передача магии? — Да черт тебя дери, — рычит Арсений и отодвигается так резко, что набравшаяся вода чуть не переливается через бортик. Он закручивает кран и продолжает в полной тишине: — Я же сказал, что мы это не обсуждаем. Ни сейчас, ни через пять минут, ни завтра — никогда. — Но почему? Тебе больно об этом говорить? Арсений снова утробно рычит, но ничего не говорит, а просто вскакивает с места и шагает из ванны — он уже ступает на пол, как Антон очухивается и хватает его за руку. — Стой, стой, прости, я понял, — тараторит он и тянет Арсения обратно, но тот не двигается — хотя и руку из хватки не вырывает. — Я просто пытаюсь понять. — Ты не пытаешься понять, тебе любопытно. А я тебе не какое-то там преступление, чтобы докапываться до правды. В тебе чувства такта не больше, чем в куске мыла. Антон отпускает его руку, позволяя уйти, но Арсений не уходит — он тяжело вздыхает и садится обратно в ванну. От этой терпеливости становится еще стыднее, и Антон понуро опускает голову. — Прости, — бормочет он. — Это не потому что я считаю тебя каким-то расследованием. Просто мне всё это незнакомо. У меня были отношения, но все они заканчивались обоюдно и легко, никакой драмы. Я не знаю, что значит страдать по кому-то. — Я по нему не страдаю. И дело не в том, что у меня разбито сердце, это не так: я не плачу по ночам в подушку, не люблю и не скучаю. Всё куда прозаичнее. Я был наивным и безрассудным, натворил немало глупостей, поэтому не хочу об этом вспоминать — вот и всё. Тишина оглушает: даже из крана не капает, и кажется, что во всем доме они одни. Антон смотрит на такое красивое лицо Арсения, с небесно-голубыми глазами, со слипшимися от воды ресницами, с еле заметным румянцем на щеках — и остро понимает, что за всей этой красотой есть куда более прекрасный мир. В голове Арсения целая планета, которую не увидишь ни в один, даже самый мощный, телескоп. — Все творили глупости, но… — Умоляю, избавь меня от философских рассуждений. Мне это не нужно, а тебе явно причиняет невыносимые страдания: у тебя такое лицо, словно ты ежа рожаешь. Антону впору бы обидеться, но он представляет, как в муках рожает ежа, и ему самому становится смешно. Загадочный маг, с которым Арсений «натворил глупостей», по-прежнему маячит темной фигурой на горизонте, однако приходится мысленно отодвинуть его как можно дальше — с этой тайной остается лишь смириться. — Тогда я просто пообещаю, что постараюсь быть тактичнее мыла. А если что — разрешаю помыть мне с мылом рот, идет? — М-м-м, — Арсений играет бровями, — хочешь, чтобы я наказал тебя? Антон смеется и шлепает по воде, брызгая в Арсения — тот жмурится, чтобы не попало в глаза, но продолжает похабно улыбаться. У него в голове и правда планета, и знать бы еще, как подстроиться под ее ритмы: Арсению хватает всего секунды, чтобы от злости перейти к игривости. Антон не представляет, как это работает: сам он терпелив и спокоен, но если бесится, то отходит долго. — Итак, — уже серьезно говорит Арсений, убирая тот самый прилипший лепесток с плеча, — как я уже сказал, магию не стоит бояться. Воспринимай ее не как проклятье, а как силу. — Э-э-э, — Антону нужно время, чтобы опять перестроиться с темы на тему, — я попробую. Но не уверен, что у меня получится. Возможно, потому что мой отец был обычным человеком, мне от него передался слабый магический ресурс. — Какая чушь. У тебя достаточно и своей магии, и мою ты перенимаешь легко. Дело не во врожденных данных, а в твоей бестолковости. — Ты мастерски умеешь воодушевлять, тебе говорили? — Каждый день. А теперь, пока мы тут не разбухли, приступим. Слушай меня внимательно, — не просит, а требует, — и для начала закрой глаза, сделай глубокий вдох. Антон решает не спорить и не «ныть» о том, что всё бесполезно и у него ничего не получится, что он уже устал сидеть в воде и так и не помылся нормально, так что просто закрывает глаза и глубоко вдыхает влажный запах лилий и ванили. — Создай между руками шар из воды, — инструктирует Арсений — Антону кажется, что в темноте своего подсознания он идет на голос, — без слов, никаких заклинаний. Заклинания помогают концентрироваться, но они необязательны. Главное — четко представлять то, что ты хочешь сделать. Антон держит ладони напротив друг друга и представляет между ними шар, как тот собирается из воды ванны; представляет его округлости, как блестит поверхность. Ему не впервой это делать — это основы, которым учат с детства. — Ты напряжен, — замечает Арсений, и его голос исходит словно откуда-то изнутри головы Антона, — и переживаешь, но именно сомнения не дают тебе стать хорошим магом. Как только ты начинаешь бояться, что что-то пойдет не так, то всё действительно идет не так. Будь уверен в том, что ты делаешь, ты всё можешь. Антон убеждает себя, что он действительно всё может, что магия его часть, что она его слушается — но чем больше он думает об этом, тем больше сомневается. В голове всплывают воспоминания детства и юности: недовольство учителей, матери, отчима, сверстников, коллег — всё это заставляет руки трястись, магию расползаться, и он не видит, но чувствует, как водяной шар растекается обратно по ванне. Он не хочет открывать глаза и видеть разочарование на лице Арсения, поэтому так и пытается создать шар из воды, но теперь не выходит вообще ничего. Темнота закрытых век идет белыми пятнами, в висках начинает пульсировать и где-то в горле формируется ком — и Антон сдается. Однако когда он всё-таки открывает глаза, то никакого разочарования на лице Арсения не видит — скорее задумчивость. Тот смотрит в ответ очень внимательно, словно нумизмат, у которого в руках оказалась ранее не виданная монета. — Прости, — неожиданно выдыхает тот. — Я был неправ — и сейчас, и за столом. Забудь всё, что я говорил. Твое мнение о магии… Ты имеешь право не любить ее и не хотеть ей пользоваться. Это задело меня, потому что… — Он тяжело вздыхает. — Когда у тебя есть магия, но ты не можешь колдовать, это как иметь склад еды и голодать. Или… — Как иметь швейную мастерскую, но ходить в рванье? — подсказывает Антон, и ему становится жаль Арсения до кома в горле. — Я понимаю, — он сглатывает ком, — правда. То есть… не на собственном опыте, конечно, но могу представить. Жаль, что я не могу отдать тебе способность колдовать, всё было бы проще. — Да, это невозможно, но можно наладить твои отношения с магией, хотя бы для расследования, а дальше делай что хочешь. — Меня всё детство пытались обучить — бесполезно. — Плохо пытались. И я тоже ошибся. Мне помогает, когда меня ругают — я сразу беру себя в руки и делаю всё всем назло. С тобой это не работает. — Со мной работает пряник, а не кнут? — Антон кисло улыбается. — Арсений, не в этом дело. Просто магия — не мое. Я стараюсь, но не получается, и никогда не получалось. Если бы я знал, что для связи нужно искусно владеть магией, я бы… — Остановись, пожалуйста, — просит — уже именно просит — Арсений. — Антон, ты владеешь магией и владеешь ей неплохо. Я сегодня несколько раз видел, как ты прикуриваешь сигарету магией, как переносишь всякие папки и ручки на работе. Ты делаешь это легко, даже не задумываясь — и у тебя отлично получается. — Потому что я привык. — Вот именно. Нет никакой разницы, перетащить графин с водой или стопку досье. Вся проблема, — Арсений тыкает пальцем прямо ему в лоб, — здесь. Уверен, если бы ты захотел, ты мог бы отрастить себе полуметровый язык и трахнуть меня им. Но если бы я сам попросил это сделать, ты бы его скорее в узел завязал от натуги. — Никто так не может. Это что, твоя эротическая фантазия? — Одна из, — отмахивается Арсений. — В отличие от тебя, у меня эта фантазия хотя бы есть, мистер Миссионерская Поза. — Антон хочет возмутиться, что никакой он не мистер Миссионерская Поза, но Арсений продолжает: — Вся разница в твоем напряжении. Когда кто-то что-то от тебя требует, когда ты сам от себя что-то требуешь, ты беспомощен. — И что мне делать? Твоя богатая фантазия здесь поможет? — Моя фантазия — нет, а вот твое умение расслабиться и снизить к себе требования — да. Относись к магии, как к развлечению. Если заклинание получилось, то хорошо, а если нет, то и плевать. Не дави на себя, и я тоже не буду. — Будешь сразу бить палкой? — Я не чудовище, — фыркает Арсений, как самое настоящее чудовище. — Я могу быть внимательным, добрым, теплым, как… — Как костер инквизиции? Арсений прищуривается, а затем театрально крутит головой. — Где там мыло? — интересуется он деловито. — Кажется, пришло время помыть тебе рот. Антон, косясь на мирно лежащее на бортике ванны мыло, медленно отползает подальше от Арсения и представляет, как между ними появляется стена воды, пускает в эту мысль магию, выталкивает ее из себя. И в следующее мгновение, как в сказках, без всяких заклинаний, между ним и Арсением резко вырастает водяной щит, свет судорожно мигает — и Антон так этого пугается, что теряет концентрацию. Заслонка воды падает, пуская вокруг брызги, обратно в ванну так же резко, как и появилась. Он с опасением, ожидая подколок, поворачивается к Арсению, но тот тепло улыбается — и это совсем не похоже на костер инквизиции, скорее на домашний камин. — У тебя получилось. — И тут же упало, — замечает Антон. — О, с мужчинами это случается. — Арсений уворачивается от порции брызг, которые Антон пускает ладонью, и со смехом продолжает: — Но на твоем месте я бы задумался, такой возраст — рановато. Может, тебе стоит поменьше нервничать? — Я нервничаю из-за тебя! — И у тебя падает? — Арсений карикатурно поднимает бровь. — Обычно, когда мужчины из-за меня нервничают, то… Антон отказывается от тактики дальней атаки и идет врукопашную — подъезжает по дну ванны к Арсению и, обхватив за плечи, пытается окунуть в воду, а тот лишь смеется и кричит что-то про раннее половое бессилие. *** После ванны, разморенные и уставшие, буквально распухшие от долгого сидения в воде, они заходят в старые комнаты Антона. Вернее Антон заходит в свои старые комнаты, а Арсений заходит после, потому что тот всегда следует за ним, как привязанный — действительно хвостик. С другой стороны, в какую спальню для гостей ему идти — непонятно, потому что они были в ванне слишком долго и все слуги разошлись, а беспокоить их не хочется. Но как только Антон проходит через свою небольшую гостиную в спальню, то понимает, что для Арсения никакой спальни и не готовили. На полу около огромной кровати лежит тонкий и узкий матрас в оплетке из рогожи, на котором традиционно и спят фамильяры, подле хозяина, чтобы в любой момент быть доступными. — Прости, — вздыхает Антон, оборачиваясь, — я забыл предупредить их, чтобы подготовили тебе отдельную спальню. Ты можешь спать со мной. — Естественно, — кидает Арсений так, словно это само собой разумеется, и проходит мимо, к кровати. Шелковый халат струится на каждом движении, подчеркивая изгибы его тела — у Антона вот не так красиво, он выглядит скорее как скелет в мешке. В красивом, шелковом, красном мешке. — Ты мог бы сказать, как это мило с моей стороны. — Не заставлять меня спать на полу? — Арсений выгибает бровь. — Так мило, что я сейчас расплачусь, дай поцелую тебе ноги. Не знаю, кто решил, что фамильярам нравится спать на полу, я это ненавидел. Мало того что унизительно, так еще и неудобно. — Егору нравилось. Я предлагал подставить для него кровать там, — Антон машет рукой в сторону гостиной, — в кабинете, а то я им всё равно не пользовался. Но он отказался. Арсений падает спиной поперек кровати, раскидывает руки в стороны, и выражение лица у него такое блаженное, что аж завидно. Он сбрасывает тапку и расслабленно поднимает одну ногу, крутит стопой в воздухе — шелк с бедра сразу же стекает, открывая обнаженную кожу. Они вроде бы только вышли из ванны, где были совершенно голые, но Антон всё равно почему-то залипает. — А в свою кровать, — насмешливо произносит Арсений, поворачивая к нему голову, — ты его, значит, не пускал? — Дело не в том, что я романтик, — объясняет Антон, подходя к кровати с той же стороны, где на нее залез Арсений, но стараясь не залипать на его ноги и осматриваясь в поисках какого-нибудь кресла или стула. — Секса мне тогда очень хотелось, мне же восемнадцать было, я готов был оприходовать куст роз под окном. Но… — Но ты не настолько любишь колючее? — Это во-первых, — усмехается Антон, всё-таки найдя в углу обитый парчой стул и ставя его рядом с кроватью — Арсений следит за ним заинтересованным взглядом. — А, во-вторых, Егор меня пугал. Он был слишком преданным, смотрел на меня этими своими влюбленными глазами, хотя я это ничем не заслужил. — Классическое воспитание фамильяра. Нас учат видеть в хозяине бога, и мы живем с мыслью, что нет ничего важнее, чем угодить ему. Не я, разумеется. Антон усаживается на стул и, крепко взяв за голень, притягивает к себе ногу Арсения, укладывает себе на колени. — Что ты делаешь? — напряженно уточняет тот, приподнимаясь на локтях. — Я же обещал тебе массаж, — пожимает Антон плечами. Несмотря на поздний час и темень за окном, спать ему совсем не хочется: от количества магии в теле он чувствует себя бодрым. — Это была шутка. Однако ногу он не убирает. Антон снова пожимает плечами и перемещает пальцы на стопу: нажимает большими на ступню, мягко массирует. У Арсения оказывается на удивление нежная кожа, и касаться ее приятно — а еще приятнее чувствовать, как тот постепенно расслабляется и снова откидывается спиной на кровать. — Почему на тебя это воспитание не повлияло? — спрашивает Антон, чтобы отвлечься от навязчивых мыслей: в голове так и всплывают картинки, как он опускается перед Арсением на колени, касается его пальцев губами, проводит носом по подъему стопы, мягко целует выступающую косточку на щиколотке — и прочая чушь. — Не знаю. Думаю, потому что меня с детства раздражало это поклонение и… — Он томно выдыхает и ерзает на кровати так, что все неприличные мысли стройной шеренгой возвращаются обратно в голову Антона. — Вот так хорошо. Антон массирует поочередно каждый палец — у основания чуть сильнее, а ближе к подушечке слабо. Костяшками другой руки он хаотично, не совсем отдавая себе отчет, легко гладит ступню — Арсений хихикает и отдергивает ногу, но тут же кладет ее обратно. — Щекотно же, — упрекает он. Антон крепко обхватывает его щиколотку, фиксируя на месте, и продолжает массировать свободной рукой — старается не представлять, что если бы он сел поближе, смог бы прижаться к ступне пахом. Член напрягается под халатом, и тонкий шелк совершенно этого не скрывает, всё видно невооруженным глазом. К счастью, глаза Арсения закрыты. Тени от ресниц колеблются на коже из-за нервного пламени почти догоревшей свечи в лампе — единственного, что освещает спальню. Халат Арсения темно-синий, свет растекается по нему желто-оранжевыми красками, вырисовывает каждую деталь, с одной стороны можно даже пересчитать ребра, с другой — увидеть неровности шрама. На груди край халата сполз, открывая ключицу, наполовину фарфорово-ровную, а наполовину сожранную ожогом, и это по-своему красиво. Антон продвигается ладонями от стопы выше, к щиколотке, а затем и к колену, разминает мышцы. Здесь не помешало бы масло — а еще можно было бы разложить всего Арсения на постели, снять с него халат и промять не только стопы и голени, но и бедра. За эти фантазии уже почти не стыдно, в конце концов, ничего страшного, пока это в голове, а не на языке — никто не узнает. Хотя очевидно, что возбужден не он один: халат Арсения тоже не скрывает того, как член подрагивает, наливаясь кровью. И другие признаки возбуждения налицо: Арсений дышит чаще, покусывает губы, а его пальцы, до этого мирно лежащие поверх покрывала, теперь нетерпеливо это покрывало мнут. Один бог знает, дело в магии или в обычном человеческом влечении, хотя сейчас в богов мало кто верит. Религия — пережиток прошлого, и в детстве Антон раздумывал над тем, как так вышло: религия умерла, а монархия, хотя монарх — наместник Бога на земле, нет. Королева как-то говорила, что после смуты и волны болезней, после периода нищеты, люди разочаровались в высших силах и стали верить в людей, которые могут изменить хоть что-то. Люди у власти — боги нынешнего времени. Но сейчас и размышления о религии не помогают снять возбуждение, и Антон готов молиться, чтобы его отпустило. Или чтобы он хотя бы отпустил ногу Арсения, потому что перетекающие от того потоки магии лучше не делают. Но когда он прорабатывает легкими щипками область чуть ниже колена, Арсений неожиданно скользит ступней по его бедру, уверенно проводит ей по всей длине окрепшего ствола, нажимает большим пальцем на твердую головку и убирает ногу. Антон так и замирает в полном шоке, покорно отпуская его без малейшей попытки удержать. — Так и думал, — хмыкает Арсений, садясь на кровати и запахивая халат на груди. — Это что такое было? — Просто проверил, насколько ты заведен. И, как ни в чем не бывало, он встает с кровати и идет к шкафу — того, как его собственный член оттопыривает ткань халата, он не стесняется. Впрочем, его член напряжен лишь немного, в то время как Антон настолько возбужден, что не рискует подняться со стула и показаться во всей красе. — Зачем? Это плохо? Во мне слишком много магии и я скоро начну сходить с ума? Антон слышал о таком: некоторые зависимы от магии и не знают меры, поэтому впитывают в себя столько, что их тело не выдерживает. — Это байки, — фыркает Арсений, открывая шкаф и рассматривая старую одежду Антона, которая так и висит на вешалках нетронутая, будто ждет его. — Это твоя одежда? Я позаимствую пижаму или белье? — Бери. Точно байки? Мне не станет плохо? Я сейчас серьезно спрашиваю. — Антон, — Арсений оборачивается, а затем без всяких предупреждений тянет узел халата и ведет плечами, чтобы ткань упала к ногам, — перестань. Никакого перенасыщения магией не существует: ты вместишь, сколько сможешь, и просто перестанешь ее впитывать. И поверь, ты можешь вместить в себя куда больше — ты всего лишь немного меня потрогал, а таким способом много магии не впитаешь. Руки — не лучший проводник. — А какой лучший? — Губы — и то, что так настойчиво указывает в мою сторону, — хмыкает он и поворачивается обратно к шкафу, выдвигает один из ящиков. У Антона горят щеки, хотя объяснение Арсения немного его успокоило: по крайней мере, поездка в лечебницу ему не грозит. А за любование ему вообще ничего не будет, тем более что Арсений сам так откровенно позирует, светя в полумраке своей белоснежной, с родинками, задницей. — Тебе ведь это нравится? Ты наслаждаешься тем, как я на тебя реагирую? — Да, — не скрывает Арсений, попутно шаря в ящике. — Приятно быть желанным на своих условиях. Предыдущих владельцев не волновало мое мнение, но с тобой всё иначе. Я знаю, что ты не позволишь себе больше, чем я сам тебе позволю, и это подкупает. И заводит, не буду лукавить. — В таком случае можешь продолжать. — К тому же, — Арсений снова оборачивается, на этот раз с какой-то тканью в руках, — я же не безнадежно дразню тебя. У нас будет секс, просто не сегодня. Но скоро. Антон это понимает — и всё равно на этих словах сердце начинает биться чаще не то от очередной волны возбуждения, не то от волнения. До этого он не задумывался о том, каким будет их секс, это казалось чем-то необходимым и механическим, как поесть — а Антону, по большому счету, всё равно, что есть. Ему нравятся котлеты и картошка, но и горелую яичницу он проглотит без проблем: еда есть еда. Его накрывает осознанием, что это уже не какой-то пространный секс в будущем — он скоро станет реальностью. Им придется целоваться, обниматься, ласкаться, смотреть друг другу в глаза и как-то даже разговаривать. И от этого всего наутро откреститься не получится: они живут вместе, теперь и работают вместе, нельзя всё время за пределами постели делать вид, что ничего не было. Антон никогда не относился к сексу легко, и начинать себя переделывать поздно. — Я постараюсь сделать так, чтобы тебе было хорошо, — тихо говорит он — и только после понимает, что озвучил мысль, которую озвучивать не собирался. — Знаю, — легко отвечает Арсений и надевает темно-синие, совсем как халат, шелковые трусы — Антон терпеть не может шелковое белье. — И как ты отказался от всей этой одежды? Прекрасный гардероб, просто мечта. — Можешь взять оттуда, что захочешь, вряд ли кто-то будет против. Мне эта одежда всегда казалась какой-то вычурной и неудобной. Хотя лучше полицейской формы, конечно, ее вообще придумали для пыток. — Кстати, а почему ты пошел в полицию? Это довольно странный выбор, никто не идет в полицию просто так. Вряд ли ты мечтал смотреть на трупы и плачущих родственников. Оставив халат лежать на полу, он проходит к кровати, уже с другой стороны, и откидывает покрывало — воздух наполняется ароматом лилий, которым пахнет постельное белье. В этом доме всё пахнет лилиями, но одеяла и простыни сильнее всего. — Я… не знаю, хотел делать что-то полезное. Если ты ждешь от меня какой-то трагической истории вроде «моего отца убили, я сам провел расследование и понял, что это мое призвание», то такого не было. Сначала я хотел пойти в пожарные, но оказался слишком хилым. Поэтому осталась полиция. Сначала работал патрульным, какое-то время участковым, а потом было переформирование — и мне дали работу следователя. — И почему ты не сдаешь на сержанта? — А зачем? — Антон старается незаметно запахнуть халат в паху поплотнее, но это задача такая же непосильная, как играть в прятки в абсолютно пустой комнате — такое не спрячешь. — Дела от этого не изменятся, разве что зарплата повыше станет и бумажек заполнять больше придется. — Разве ты не хочешь стать капитаном? Иметь свой участок, стать главой дивизиона или даже министром? Если ты хочешь помочь людям, то это лучший вариант. Как следователь низшего ранга, ты можешь раскрывать… сколько, десять дел в год, пятнадцать, двадцать? А если бы ты был на вершине пищевой цепочки, то смог бы изменить систему, сделать безопаснее страну. — Арсений, я не лидер, у меня нет амбиций. Я не хочу расшаркиваться перед аристократами, терпеть недовольство народа, трястись за свое место и при этом пытаться усидеть на всех стульях. Я не такой и рожден был не для этого. — Ладно, — вздыхает Арсений и, хорошенько потоптавшись на своей «лежанке», забирается под одеяло. — Мне сложно представить, как можно отказываться от возможностей. Наверно, потому что у меня этих возможностей нет. — Но будут. Свободные фамильяры имеют все те же возможности, что и другие люди. — На бумаге — да. Но в реальности всё не так: никто не возьмет на престижную работу фамильяра, даже если он обладает всеми необходимыми навыками. Это как утверждать, что между магами и не-магами никакой разницы нет. Арсений прав: хоть вслух никто не говорит о том, что у магов есть преимущества, на многие работы только магов и берут. Та же полиция, пожарная служба, врачи — везде, где обычных человеческих способностей недостаточно. Среди них есть единицы не-магов, но их так мало, что учитывать бессмысленно. — И что тогда ты будешь делать? После того, как мы подпишем все бумаги и ты станешь свободным? — У меня много вариантов. — Арсений укрывается одеялом и потянувшись к лампе на тумбе, интересуется: — Ты ложиться собираешься? Или тебе нужно отойти в соседнюю комнату, снять напряжение? — Я не собираюсь делать это, пока ты рядом. А так как ты рядом всё время, я вообще не планирую это делать. — Как скажешь, — пожимает Арсений плечами и задувает свечу — комната погружается в непроглядную темноту и тишину, если не считать приглушенный шум дождя за окном. Антон так и остается сидеть на стуле: по-прежнему в халате и без белья, за которым надо сходить. Поэтому он цокает и, представив горящую свечу, зажигает ее заклинанием — Арсений лежит с открытыми глазами и косится на него так, что это немного пугает. — Довольно проблематично спать при свете, — жалуется тот. — Подожди две минуты, пока я оденусь. — Одеваться необязательно. В конце концов, я должен привыкать к твоему обнаженному обществу. Антон мнется не больше секунды, а затем кивает и тушит свечу взмахом, уже в темноте скидывает халат. Спать голым ему нравится больше, чем в одежде: ничего не мешает, к тому же стирать потом меньше. И Арсений прав: нет смысла стесняться наготы перед человеком, с которым скоро будешь заниматься сексом. Так что он осторожно отгибает край одеяла и залезает на кровать, ерзает голой задницей по холодной и какой-то скользкой простыне. Несмотря на усталость, сна нет ни в одном глазу, хотя и энергия его тоже не переполняет — дурацкое состояние. Можно спуститься в библиотеку и что-нибудь почитать или поиграть в шахматы с самим собой, но идти куда-то лень. Арсений рядом лежит беззвучно, если не считать его тихого и размеренного дыхания. — Арсений, — шепотом зовет Антон спустя сколько-то времени: могло пройти и десять минут, и два часа. — М? — откликается тот не очень-то сонно. Антон поворачивает к нему голову, но видит лишь блестящие в черноте ночи глаза. — Quando cerco il silenzio, la tua voce risuona negli angoli. — Что? — Ничего, — бормочет Арсений. — Что ты хотел? — Как думаешь, как бы всё сложилось, если бы на восемнадцатилетие мне всё-таки… — он замолкает, пытаясь подобрать слова, но так ничего лучше не находит: — подарили тебя, а не Егора? — Возможно, я бы довел тебя до ручки, — произносит Арсений абсолютно серьезно и тихо, с пробивающейся в тоне хрипотцой. — В то время у меня были другие приоритеты, я делал всё, чтобы хозяева от меня отказывались. Хотя ты довольно терпеливый, так что всё превратилось бы в противостояние, кто кого. И в конце мы бы либо подружились, либо бы я задушил тебя во сне. Последнее более вероятно. Антону хочется посмеяться, но он не уверен, что это шутка — Арсений же как зверь, который способен на убийство, если его припереть к стенке. Поэтому он молчит и смотрит в темную бездну, которая смотрит на него в ответ. — Антон? — окликает его эта бездна. — Да? — Спокойной ночи. — Спокойной ночи. Почему-то только после этой высказанной фразы сонливость наконец накатывает — и Антон широко и звучно зевает, но не получает за это никаких упреков. Он закрывает глаза и медленно проваливается в сон, думая о том, что между ним и Арсением начинает налаживаться какое-то тонкое хрупкое понимание.