***
Фары приближавшегося автомобиля в темноте промозглой и голодной ночи послужили олицетворением долгожданного спасения. Растирая продрогшие пальцы, Рэйзор в очередной раз услышал урчание в желудке. Оно неумолимо влекло за собой мысль: «Зато собаки сыты…» Но будут ли они сыты вечно? Нет… Нет, собак становится только больше, улицы плодят их, а безжалостные ублюдки в масках законопослушных граждан предпочитают сообщать, что в приютах нет мест, и единственный выход — отлов ради последующего усыпления. Хорошо, если так, но что до щенков, которых Рэйзор обнаруживает мёртвыми после съеденной отравы или проглотившими лезвия, подкинутые с лакомствами? Не ненависть, но горькая обида кипела в нём изо дня в день. Алыми глазами совсем юный парень рассмотрел тёмный салон, переполненный заснувшими людьми. Дверь открылась удивительно резко, но бесшумно — Рэйзор даже не заметил, так, моргнул несколько раз. Усталость наливала веки свинцом. Больше всего на свете перед играми хотелось крепко поспать, ведь даже по ночам приходилось иной раз тратить время на лечение найденных бродяг, каждый час жизни которых — бесценен. — Сюда… Сесть? — Рэйзор спросил невесть зачем, ведь сам интуитивно всё понимал. Наивно забрался в машину — всё равно, что в волчью пасть.***
— Дивно, чудно… — гложущую тишину разбавил урчащий сладостью голос Кэйи Альбериха. По-прежнему побитый, он находил в себе силы бросаться, казалось бы, непринуждёнными шутками, что изрядно удивляло Дилюка. — Давно такого густого тумана не видал, хороший знак, нас сопровождает сама милость погоды. — Как бы на этом наша удача не закончилась, — хмурый взгляд поднялся из-под неровно отросших красных волос. Дешевая краска уже частично смылась, оставляя отдельные пряди грязно-коричневыми. С тех пор, как семья отвернулась и от родного сына, Дилюку с Кэйей не приходилось рассчитывать на большее. Держаться друг друга — последний шанс. И пускай прежде они рвали глотки, отныне… Отныне не было рядом никого роднее. Автомобиль приблизился, осветив тёплой желтизной сырую дорогу. — Говори за себя, — хохотнул Кэйа, упираясь ладонью в крышу и ловко выгнувшись, чтобы заглянуть в салон. — Моя удача начинается здесь. Хэ-эй, вы что, заснули все? — И тебе советую, — подтолкнув брата внутрь, Дилюк уместился рядом с ним. Увы, секунды задушевных разговоров несчастным не были суждены. Хотя дым, принявшийся заполонять салон, поначалу не воспринялся Кэей и на секунду, как потенциальная опасность. Он, шипящий и стелившийся вокруг, казался не более чем дешёвой декорацией. — Я же говорил, туман сопровождает… сопровождает… нас-с-сх… Заснуть с улыбкой на лице — что ж, последнее, что им оставалось. Лохматая голова безжизненно склонилась на плечо уже потерявшего сознание Дилюка.***
— Прошу прощения, мой друг болен, ему лучше не дышать неизвестными веществами, — наивный голос Син Цю напоминал журчание ласковых рек. В конце концов, кому ещё защищать Чунь Юня? Всю жизнь проведший в стенах больницы, тот не видел ничего, кроме них, знать не знал грязных реалий равнодушного мира. В любой игре Чунь Юнь первым проиграет — в этом был безрадостно уверен Син Цю, любяще обнявший его за хрупкие плечи в миг, когда в салон потёк клубящийся туман. — Это… какое-то… первое испытание? — откашлявшись хрипло, Чунь Юнь задрал голову и растерянно причмокнул губами. Да будь воля Син Цю, он вообще не пустил бы родного играть. Тому бы лежать в постели и продолжать принимать лекарства, а не увечить здоровье ещё больше. Но приглашающий выставил условие: либо вдвоём, либо предложение остаётся актуальным исключительно для бедняка. Так и пришлось, лишившись всего, стать ангелом-хранителем для неравнодушного человека, поклявшимся довести его до самого конца. Благо, родители Син Цю после того, как бросили затею помогать Чунь Юню, покинули страну из-за рабочих вопросов, и о потере своего дитя они узнают совсем не скоро: может быть, к тому моменту, когда он уже вернётся. — Должно быть, иначе как? — поначалу доверчиво прошептал Син Цю. Но ведь на просьбу не последовало ответа: водитель попросту молчал, травя своим хладным равнодушием. Глаза Син Цю сощурились, полнясь пугающим подозрением. — Постой, не дыши! Слышишь, Чунь Юнь… Чунь… Зажав ладонью лицо больного, Син Цю недолго продержался сам. Следующим сполз по сиденью бездыханно, склонив голову на грудь Чунь Юня.***
«Он… ждёт того же, что и я?» — мысль, которую прокручивал в своей голове Сяо уже десяток минут, жужжала в ней роем насекомых. Во всяком случае, это значит, он стоит в правильном месте и точно не ошибся, когда последовал адресу на приглашении. «Почему нас здесь двое?» Молчаливость белокурого спутника, отчего-то полная кристального спокойствия, пускала по коже холод. Подумать только, напрягала хлеще нелюдимой отстранённости, к которой повезло привыкнуть. Ведь, сколько бы юноши, одновременно оказавшиеся на одном пустом тротуаре, не переглядывались, Кадзуха не вымолвил ни слова — он лишь непринуждённо встречал остановившийся автомобиль и совершенно не тревожился из-за подобного… приветствия. — Ты что… — голос Сяо простуженно хрипел. — Ты знаешь, что за игра? Он не знал. Не знал и попросту не умел общаться с людьми, и эта вопиюще нежная улыбка, с которой уже садившийся в машину Кадзуха обернулся на него, продолжила сводить с ума своей невесомостью. — Нет, — наконец подал голос белокурый ангел, занимая место. Сяо, замешкавшись, неловко полез вслед за ним, и налитые багрянцем карие глаза стали его единственным спасением от грядущей неизвестности. — Но ведь загадки вдохновляют более всего прочего, верно же? Даже на туман Кадзуха смотрел завороженно, словно отравленный гипнозом, и как же он отличался своей готовностью от того, кто был готов только к одному… К смерти. Даже если она придёт с этим самым дымом, ласково затёкшим в гортань и принёсшим сладкий сон.***
— Эй… — залитые холодным потом руки тормошили за грудки. С такой силой, что не проснуться было невозможно. Кадзуха распахнул глаза, мгновенно познав мучительную красоту пробуждения ото сна, в котором беспамятно утонул. Сфокусироваться не удавалось — веки слипались после первых же попыток. Но напротив, продолжая тормошить, сидел уже знакомый незнакомец… — Просыпайся! Ты должен знать… Ощущения — словно несколько раз до искр ударили по голове. Вплетая пальцы в спутавшиеся волосы, Кадзуха с трудом поднялся. Сяо тут же отстранился и руки отдёрнул, будто обжёгся; мгновенно выпрямился и сделал вид, будто вовсе не паниковал. Но недоверчивый, полный нечеловеческой усталости взгляд с отторжением изучал округу. А Кадзуха не мог вымолвить ни слова — он тоже осматривался, то ли не понимая, то ли не веря в увиденное. Сплошь белые стены и слепивший потолок словно принадлежали комнате в психлечебнице. Многочисленные кровати, наставленные в несколько этажей, напоминали муравейники — между ними сновали разодетые в тёмно-зелёные пижамы игроки. Уймы игроков… Сяо покачал головой. Очевидно убедившийся, что молчаливый Кадзуха о происходящем понятия не имел, убрал скрещенные руки с груди и позволил заметить собственный номер. — Так ты у нас игрок номер один, — прошептал Каэдэхара. Он был очевидно взволнован и сконфужен, но не так полон колючей неопределённости, как Сяо. — А ты — 417… Хах. Мне не нравится то, что здесь происходит, — объяснил он. — Посмотри. Никому не нравится. — Чунь Юнь, ты хорошо себя чувствуешь? Что с температурой? — откровенно взволнованный исключительно о больном, Син Цю сидел в стороне, через несколько кроватей. Наполовину расстегнув пижаму Чунь Юня, ощупывал его шею и грудь, то ладонь ко лбу прикладывал, то за щёки обнимал. — Вопиющая фамильярность по отношению к больному игроку, как же… — Тиш-ше, — оборвал Чунь Юнь. — Не хочу, чтобы кто-то знал. Иначе со мной никто не захочет играть, если придётся… Но Сяо с Кадзухой услышали, а значит, наверняка кто-то ещё. Переглянувшись, продолжили наблюдать за происходящим: вскочив с кровати, Син Цю бросился сквозь толпу ближе к главным дверям, очевидно, интересоваться причиной столь безобразного отношения, которое им продемонстрировали с самого начала. — 179 и 178… — Сяо запомнил номера, смакуя их на собственных губах. Никогда не знаешь, к чему придётся прибегнуть в дальнейшем даже в самой безобидной игре. Каким именно образом участникам дарили их новые «имена», любопытно… Ропот людей заставлял жужжание в голове становиться всё громче, но молчаливость Кадзухи напрягала ничуть не меньше — уж лучше бы он тоже болтал без умолку. — Пойдём ближе и тоже всё узнаем, — в конце концов протянул Каэдэхара бархатным голосом, и Сяо, пожав плечами, последовал за ним в толпу. Рэйзор к толпе не стремился вовсе. Сжавшийся почти в кокон, он прятался за одной из кроватей, у самой лестницы — всё, что бродяге оставалось с его уровнем речи и умением заводить связи. Спрятаться. Никому лишний раз не показываться… Почему людей так много? Они суетятся, носятся вокруг и шумят, хотя даже не обрели весомой причины, чтобы волноваться… Пижама свисала с тощего тела, а раненые ладони прятались в рукавах — пальцы сжимали их до побеления, ногти полосовали ткань. Рэйзор вздрогнул вдруг, задирая голову. Высокая фигура стройного незнакомца, склонившаяся над ним, появилась слишком резко и до чёртиков напугала. — Восьмой, — ласково пропел чужак, вытягивая руку в знак приветствия. Рэйзор мог поклясться, он никогда не видел столь широкой улыбки, вроде той, что треснула сейчас на лице напротив. Замешкался, не стал отвечать. — Я как увидел тебя, сразу подумал, что мы должны быть вместе. — Одинн… Одиннадцать. — Рэйзор всмотрелся в число на груди Чайльда и встрепенулся доверчиво. Последний ещё ярче заулыбался и часто закивал. — Ты не представляешь, как сильно я воодушевлён, — продолжил он. Святая наивность не сможет не купиться на подобную приветливость — брошенные щенки всегда тянутся за первой попавшейся рукой, которую им вытягивают, чтобы потрепать по холке. Чайльд поймал пальцы Рэйзора в свою ладонь и ласково сжал те, а затем кивнул в сторону собиравшейся толпы. — Мне показалось, ты боишься… Вот и пришёл поддержать тебя. Не переживай, что бы они ни устроили, если будем держаться вместе — обязательно победим. Шансов воспротивиться не представилось — бродячий пёсик оказался украден хитрым лисом и уволочен в дремучий лес. Лицо по-прежнему болело. Кэйа никак не мог унять нервный зуд, напавший сразу при пробуждении, чем до неистовства досаждал рядом стоявшему Дилюку. Рагнвиндра до крайности смущала легкомысленность младшего брата. Если бы только она — своя собственная беспомощность перед простодушием Кэйи и ранимая нужда укрывать его от всего мирского дерьма уже не раз играли с Дилюком злые шутки. Как хорошо было существование при родителях, подумать только — жили бы дальше, один вкладывался в благотворительность и продолжал мечтать о собственной винодельне, второй — о детективном агентстве. Но стремления Кэйи канули в пустоту вместе с тем, как азарт его утопил. А Дилюк ринулся тонуть вместе с ним. — Я, в самом-то деле, надеялся на более тёплый приём, мягкие вибромассажные кресла после подобного пробуждения уж точно не помешали бы, — впрочем, там, где Кэйа должен был шутить через силу, ему это не приносило ни малейших затруднений. Дилюк не удержался, фыркнув, и опустил подбородок на плечо младшего. Поймал его взгляд молча, без лишних слов. — Ты чего? — растерянно поинтересовался Кэйа, впустив пальцы в спутавшиеся пряди брата. — Могу побыть твоим личным вибромассажером, если пожелаешь… — Дурак ты, и шутки у тебя дурацкие, — тепло отозвался Дилюк. Не побоялся со спины обнять того, к кому с самого появления в семье неровно дышал, и скрестить пальцы на его животе в замок. Кажется, Кэйю это совершенно не смущало — он не предпринял ни попытки выкрутиться, только прильнул ближе. — Но я никуда тебя не отпущу. — Вместе отсюда выйдем, всех облапошим и воздвигнем самую лучшую винодельню, где в перерывах детективы из моего личного агентства будут проводить свои обеды. — Я ничуть не удивлён тому, что твои детективы собираются накидываться даже средь бела дня. — А ты не думал, что это повод видеть тебя не только по ночам, братишка? Каждый находил собственный способ не смотреть гнетущей неизвестности в глаза. Но неизвестность не могла длиться вечность — двери раскрылись, и в секунду, когда внутрь вошли люди в красном, толпа оторопела. Ропот затих вместе с любыми возможными возмущениями — все, как один, всматривались в устрашающе вымазанные фигуры на чёрных масках. В воздухе искрился звон зловещей тишины. Вдоволь насладившись затянувшейся тревожной паузой, впереди стоявший незнакомец изрёк: — Добро пожаловать на Игру, — и женский голос, проскрежетав металлическим равнодушием, пустил по спинам вереницы мурашек. — Мы надеемся, вы прекрасно себя чувствуете. Но не читалось в интонации искреннее любопытство, нет; что-то снисходительное и игривое пряталось в ней, беззаботное и вероломное. — Не лучший способ привести дорогих гостей в тонус, нам стоит ожидать хотя бы королевского завтрака? — подчеркнул Кэйа, и фигура в алом, как кукла, склонила голову в его сторону. — Я была бы не против королевского завтрака, — встряла юная особа в стороне. — Да я его сама приготовлю, только дайте, из чего — есть ужасно хочется. И вновь тишина; гложущая, жестокая и слепая. Видеть вместо лица белый квадрат поверх чёрного ничего, не сметь прочесть ни эмоции… Их как будто вовсе не существовало. Словно перед игроками стояли бездушные роботы, выполнявшие свою задачу, вовсе не запрограммированные на иное. — Мы ценим вашу смелость, — прогрохотало громом. — Ровно как верим, что вы будете ценить правила, которых требует игра. Итак… Сяо фыркнул. Скрестив руки на груди, отвернулся, а затем бросил в сторону Кадзухи: — Она не слушает их. Плохой знак. — Простите! — Син Цю хватило храбрости встрять. Он вышел вперёд, утягивая за собой Чунь Юня, которого обнимал под плечи, и бесстрашно перебил фигуру в красном. — Мы будем счастливы следовать любым правилам нашей игры, но и вы вспомните — среди нас есть люди, которым требуется особенная поддержк… — Син Цю, не надо, — уцепившись за запястье друга, Чунь Юнь попытался оттащить его обратно. — Это каким же? — вторил по-прежнему пустой, вовсе растерявший окраску голос. Вновь опаляя свирепым холодом, который буквально шептал: что бы ты ни ответил, неравнодушие тебе увидеть не суждено. Син Цю замялся, оглядываясь на того, кому предстояло хорошо постараться, чтобы победить. Ответа на этот вопрос никогда не найдётся: нужен ли Чунь Юню больше должный уход, или… Или ему нужно победить, не привлекая внимания к своей слабости. — Я… Я лишь к тому, что вы совсем не постарались над вежливым приёмом. Мы — ваши игроки, и то, как вы обошлись с нами в автомобиле… Поднялся ропот. С Син Цю соглашались — игроки разразились жалобами, и более тихим лишь оставалось наблюдать за происходящим, молча соглашаясь или же в скуке ожидая продолжения. Тревожились немногие — пока. — Да ладно вам, неужто совсем в роль войти не хочется? — вскоре потерял терпение Чайльд, перебивая толпу. — Никогда не увлекались театром? На крайний случай — кино. Мы — считайте, актёры, и нам остаётся только играть. Даже начать не успели, никакого погружения с вами не получится… — Господин Одиннадцатый, роль тушить гнев толпы — моя, спасибо большое, — встрял Кэйа, едко улыбнувшись в нежелании делить с кем-либо роль умника и шутника по совместительству, но соперник за словом в карман не полез. — С удовольствием предоставлю её вам, мистер 69 и его личный наплечный мистер 70, но королевского завтрака после вашего возмущения мы так и не увидели. Простите, — впрочем, Чайльд не плевался ядом. Разворошив волосы на затылке и ещё раз приветливо улыбнувшись Рэйзору, он почтительно поклонился Кэйе. Выказав недовольство, толпа опять затихла. Зловещее молчание продолжилось. Выждав нужное количество времени, леди в красном, наконец обретшая слово, уже не позволила кому-либо встрять. — Подписавшись на Игру добровольно, вы мгновенно согласились со всеми прописанными правилами. На кон поставлена крупная сумма денег — то, ради чего каждый из вас пришёл сюда. Итак, позвольте, я объясню… Её слова рвались на волю подобно бурному течению смертоносной реки, упав в которую, ты больше никогда не обретёшь свободу. И чем сильнее успокаивал всякий аргумент, заставляя на первое время забыться, тем глубже, до самых костей пробирала грешная безучастность, сочившаяся из голоса. — Таким образом, победитель уйдёт с выигрышем… Всего шесть игр — это то, чего вы желали. Речь благополучно завершилась, и подумать только, незнакомка в маске не испустила ни единого лишнего смешка. Смесь смирения и надежды — всё, что осталось игрокам. А затем люди в красном развернулись и ушли, как будто их вовсе не существовало, будто от них не зависело ровным счётом ничего.Смирение.
Надежда.
Полчаса до первой игры.
— Ты… плохо понимаешь речь? — приветливо поинтересовался Чайльд, обращая на Рэйзора всё своё внимание — оно было настолько всеобъемлюще неравнодушным, что наивной душе, казалось бы, грех в нём не утонуть. — Я разговаривать… с трудом, — хрипло признался Рэйзор. — У меня не быть, где учиться. Даже не знать… Он запнулся. — Даже не знать, куда попасть. Просто пойти. Интересно. — В таком случае, я постараюсь тебе объяснять всё необходимое, — осветился Чайльд. — Здесь не нужно понимать речь… Как я понял, мы будем играть в игры… В простые игры, которые знает каждый ребёнок… наверное, — он замялся, но исправил воцарившуюся неловкость очередной порцией заливистого, столь добродушного на первый взгляд смеха. — Смотри-ка, каждый пытается найти себе опору, а у тебя уже есть я, — прошептал Син Цю уже тогда, когда повезло вернуться в постель и опуститься рядом с Чунь Юнем. Он ободряюще потрепал больного по волосам и с извинением добавил: — Мне жаль. Прости, я слишком сильно хотел тебя уберечь и совсем забыл о том, что нам нужен этот выигрыш. Вот увидишь, ты точно дойдёшь до конца, я всё ради этого сделаю. Пусть самому будет суждено выбыть — помогу. — Лучше пусть меня выкинут, а ты пройдёшь, тебе проще будет, — доверчиво прохрипел Чунь Юнь и зарылся в одеяло: то холод с дрожью одолевали, то тело до боли горело. Но Син Цю был прав, взглянешь в сторону — вся толпа уже разбилась на пары. Сяо и Кадзуха, расположившись вдвоём у крайней кровати, продолжали молчаливо наблюдать — кто сидя на самом краю, кто прислоняясь сбоку. — Жаль, не на чем писать, — отметил Каэдэхара спустя минуты абсолютного бесстрастия. Сяо хмуро на него покосился. — Зачем тебе… писать? — Хочется всё запечатлеть, — объяснение поразило. — Например, посмотри, та девушка вдали, белокурая, доказывает другу детства, что он совсем не неудачник и обязательно заберёт приз, а затем они купят их общей птице лучший вольер. Соня слева не слезала с кровати даже тогда, когда мы все толпились у дверей… Справа — я предполагаю, возлюбленные, — одна другую ласково лисицей зовёт, и как-то оно совсем не по-дружески звучит. Незнакомка, которая предложила приготовить еду, сейчас в красках описывает, как из дешёвых продуктов готовила королевские обеды, а её спутница храбро выслушивает эти истории, хотя у неё, могу поклясться, урчит в животе, больно часто она за него хватается. Сяо застыл. Не верилось, что Кадзуха заметил всё то же, что и он сам. Впрочем, разве не этого стоило ждать от молчаливого ангела, который не проронил ни слова за десятки минут, но неустанно, почти не моргая, улыбался всякому незнакомцу? Только Сяо заметил всё это, чтобы корыстно использовать… А Каэдэхара? — Кому какое дело, — прошептал он в ответ, не пряча обнажённого непринятия в голосе. Но до того, как горько ухмыльнулся и отвернулся вновь, оказался под прицелом пристального взгляда Кадзухи. — Как же ты живёшь эту жизнь, — удивился ангел, — если не замечаешь подобных мелочей? Сяо, пойманный с поличным, молчал с десяток секунд. Хватило нескольких слов Каэдэхары, чтобы колючий кокон омерзения, захлопнувший сердце, напомнил, почему жить эту жизнь не хотелось вовсе. И то, с каким воодушевлением Кадзуха смотрел на незнакомцев… поражало и терзало ещё больше. — Они чужаки тебе. Никто, — процедил Сяо. — Какая тебе разница, какой вольер купят те двое, и почему та, далёкая, не вставала с кровати? Если только ты не собираешься обернуть это против них… — Но ты же обратил внимание. Обратил внимание на то, о чём я тебе рассказал, — воодушевлённо Кадзуха расправил плечи. Его пленительно простое отношение не вязалось ни с чем вокруг. Оно разбивало всё. — Это значит, что меня ты выслушал внимательно, а я тебе — не ближе их всех. Сяо не нашёл ответных слов. Всё, что осталось — хмыкнуть и уйти, прислонившись лопатками к очередной из кроватей. Лишь иногда, пожранный обидой на весь мир, он продолжал втихаря посматривать на недоделанного романтика и поражаться его беспрекословному принятию происходящего.Дурак.
А если…
А если эти игры не так просты, как тебе кажется?
Что тогда?