Петь не может то, что не болит

      Новиград часто бывал жесток с Лютиком. Не злонамерен, но нетерпим, той особой нетерпимостью, которая свойственна детям и стайным животным по отношению к тем, кто не похож на них. Лютик все равно любил Новиград, даже не смотря на то, что тот являл собой один из самых ярких образчиков скопления бюрократов, клерков, воров и головорезов, далеких от понимания различий между твердой поэзией и силлабическим стихосложением. Впрочем, ценители таких различий найдутся разве что в студгородке Оксенфурта. Так или иначе, лучшие отношения Лютику и Новиграду удавалось поддерживать только эпизодическими встречами: так ни Лютик не успевал никому намозолить глаза, ни ему самому не успевало приесться бурление жизни крупного города-порта.       Именно поэтому сейчас, когда Лютик застрял тут на неопределенный срок в его душе разворачивалась маленькая, но гордая трагедия. Сорвавшаяся зимовка на островах Скеллиге похерила все планы на заработок и надежды на смену обстановки, чудовищно необходимую после (за неимением другого слова) разрыва с Геральтом. И вот теперь в сухом остатке Лютик имеет: дни похожие друг на друга как жемчужины с одного ожерелья, сон в убогой комнатушке под крышей старого дома-колодца, однообразную массу темных депрессивных кабаков, грязных рюмочных, душных многолюдных баров и (как вишенка на торте) напыщенных ресторанов. Казалось бы все то же самое, что и на большаке, так что сиди и радуйся, музыкант, еще и в постели нет блох прямо каждую ночь, а не как обычно. Но когда ты в пути у тебя есть то, чего не будет ни в одном из городов: пространства для движения вперед, перспективы для следующего шага, надежды на то что в следующей точке на карте будет лучше в конце концов...       Новиград – город-миллионник, слишком большой и самовлюбленный – душил Лютика, ледяными туманными пальцами поздней осени, влезал под кожу, просачивался в сосуды, превращая кровь в вязкую тягучую субстанцию. Он буквально чувствовал, как сырой воздух влажно облеплял все тело, тяжелой корпией оборачивался вокруг запястий и щиколоток, выгоняя тепло. Сонная стылость будней давила на туго натянутые струны души, лишь иногда взрываясь отдачей от по-настоящему удачных концертов.       Медленно нарастающая нервозность грозила разразиться очередной «шкодой», как это обычно называли Эспен и Огаста. Собраться и уехать было бы самым лучшим вариантом, пока ничего не случилось. Ну, знаете, от греха и так далее... Но чтобы ехать нужны деньги, погода и смысл. Минимум два из трех в любом сочетании: смысл и погода, деньги и смысл или (на крайний вариант) деньги и погода. Сейчас у Лютика было по нулям на всех трех направлениях. Денег едва хватало на жизнь в дорогом городе, погода перебивалась с ужасной на отвратительную, а смысл... что ж, его последний смысл послал его в пешее эротическое, обвинил во всех своих косяках, зато оставил взамен комок тянущей боли где-то между ребрами и дурные, абсолютно дурацкие и ненавистные мысли.       Наталкивающие на нехорошее мысли. Хотя хуже всего были, наверное, все-таки сны, в которых Лютик был не один, которые полнились холодным блеском стального меча, похожим на отражение луны в колодце. В этих снах был Геральт собственной блистательной, чтоб ему провалиться, персоной. Он улыбался самыми кончиками губ и прикрывал глаза, как выражающий доверие кот, он простым, лишенным наигранности и изящества жестом притягивал к себе, он целовал так, что в эфемерных границах терялись последние зыбкие ориентиры. Словно между ними и вправду могло быть просто и по-человечески... Поди разбери, считаются ли такие сны кошмарами. Знакомые онейромантки на вопросы Лютика только хмыкали и загадочно улыбались. Грязные шарлатанки, тфу!       Лютик мечтал вынуть из головы ту часть, что отвечала за это безобразие. Но избавиться от дурных мыслей удавалось только на сцене. Там, в моменте, в состоянии потока значение теряло почти все. Оставались только он, публика и музыка: меланхоличное разочарование чередовалось с пьяным возбуждением и дни, больше похожие на издевательство, таяли в этом переменчивом мареве. Лютик пил, спал с согласными девочками тут же забывая их имена, находил себя в незнакомых домах на вписках и квартирниках. Он словно не приходил в сознание, до ужаса боясь протрезветь, потому что ясность ума грозила болью и безнадежной верой в то, что как раньше уже не будет.       Одна неделя сменяла другую. Ветер с моря нес ледяной воздух, колющий пальцы и режущий легкие, когда разгоряченный Лютик под самый рассвет добирался до съемной комнаты. Но там его ждало то, что пугало не меньше одиночества: белый лист. Блокнот на металлической пружинке, разлинованный в бледную полоску, с истрепанными уголками и затасканной, покрытой странными пятнами обложкой. С момента памятной ссоры с ведьмаком чистая страничка могла довести Лютика до зубовного скрежета от бессильной ненависти.       Он не мог написать ни-че-го. Ничего стоящего внимания или выходящего за рамки «кровь-любовь». То чувство, которое раньше всегда сидело на краю сознания, цепляло за душу и волокло по пути вдохновения исчезло. Словно на открытый огонь плеснули водой так, что остались только тлеющие угли. Раньше случалось, что Лютик просто сидел перебирая струны и тут в переборе нащупывался какой-то ритмический ход и приходили слова. Такой процесс по личному мнению Лютика был почти сопоставим с удовольствием от сценической работы, но только тоньше, как будто со щемящим комком в горле. С тех пор как один ведьмак счел, что без Лютика ему будет проще, легче и вообще (и ведь не поспоришь) чувство это простреливало нечасто. Писать хотелось, но не моглось, про серые облака, низко нависающие над старыми черепичными крышами, про сырно-желтый свет уличных фонарей по ночам, про то, как сложно прорваться через хмурую неприязнь Новиграда и просто растерять накопленное тепло... Да кого он обманывает, не о городе он хотел писать.       Если бы Лютик взялся составлять мемуары, он назвал бы эту зиму временем темной неопределенности. И Новиград… да, Новиград был самым подходящим местом для той хандры, что неотступно следовала за Лютиком. Сырые дворы, покрытые плесенью и глубокомысленными надписями, скованные корочками ломкого льда лужи, соленый запах грязных доков: мрачный бард вкладывался в эту картинку как потерянный пазл в мозаику.       Сильно тряхнув головой Лютик положил ножницы и потянулся за полотенцем. В раковине темнели срезанные волосы. На глаза стекала вода, из зеркала смотрел кто-то давно забытый, оставленный позади где-то на пятом курсе Оксенфурта: хрупкий студент с открытой шеей и душой оголенной, как провод под напряжением. Вытертые волосы встопорщились влажными иголками и Лютик с остервенением продолжил тереть их, словно надеясь вытравить из головы саму идею о том, что от той хрупкости что-то еще осталось. Беда была в том, что Лютик, привыкший отвоевывать свою свободу, опять остался с ней один на один совершенно к этому не готовый. И сейчас и правда чувствовал себя как тогда, когда студентом не представлял как поступить и как жить дальше после всего что случилось. Хотя, если сравнивать Геральта с тем разом, то Лютик предпочел бы пару раз разбить свое сердце о неприступного ведьмака. От этого хотя бы никто не умер. Да и действовал Геральт быстро и милосердно, словно расправляясь с одной из своих тварей: ни капли боли больше необходимого. Просто он не учел, что Лютик уже успел притереться, врасти в его ведьмачью жизнь, такую необычную и увлекательную. Лютик и сам до конца не понимал в тот момент как будет больно: развернулся, ушел... и шел пока не понял, что не знает куда идет. Не потому, что может идти куда угодно, а потому что некуда идти.       Иронично, что в итоге он пришел в Навиград.       С усмешкой, Лютик провел по почти сухим волосам расческой. Голова казалась легкой. Чехол с гитарой ждал вечера, когда сумрачный зал наполнится гулом голосов, а он, Лютик, сядет на высокий стул в одиноком луче света и станет выворачивать свои чувства наизнанку, перемежая это с популярными мотивчиками. Расклад незавидный, но и не самый худший. Тем не менее Лютик продолжал выбирать его раз за разом, снова и снова. С трудом разлепляя глаза в полдень, пытаясь откупится от ночного патруля шоколадкой, застирывая концертные рубашки в старой раковине с трещиной... В любой момент своей не очень осмысленной жизни он продолжал делать это: любить музыку.       Оставалось только переждать зиму. Даже ведьмаки делают это. Лютик тоже сможет, он дождется весны и вновь двинется вперед. А пока им с Новиградом придется друг друга потерпеть.