Одна беременность на двоих

Субботняя уборка в этот раз давалась с трудом. Аманда пугала своей активностью, вырывая у меня из рук поминутно то пылесос, то швабру. Я явно раздражала её своей медлительностью, но после бессонной ночи я чувствовала себя выброшенной на берег рыбой и вообще не понимала, как не сшибала углы. Всю ночь я держалась за живот, прислушиваясь к каждому подёргиванию внутри него в надежде на кровотечение. Только утро не принесло ничего, кроме головной боли. Мне не хватало воздуха, но попросить Аманду открыть окна я не решилась. Казалось, мы и так находились на грани ссоры, и я не знала, которая из поднятых в воздух соринок спустит на меня лавину её гнева. — Я схожу в прачечную. Я решила ретироваться заранее и заодно дохнуть во дворе свежего воздуха. — Должно быть, всё уже высохло, — сказала я у двери. — Идём вместе, — Аманда поставила в угол швабру и подтянула под животом задравшуюся майку. — В четыре руки быстро всё сложим, чтобы не помялось, как в прошлый раз. Интересно, это был камень в мой огород или просто констатация факта, что обе позабыли про прошлую стирку до следующего утра, когда хватились бака для грязного белья. Кто знает! Сейчас же моего согласия тоже не требовалось, и мы вдвоём направились вниз по лестнице. Лифтом Аманда больше не пользовалась, добавив себе к дневной рутине ещё одно физическое упражнение. В прачечной шумно работали машины, потому можно было избежать даже пустых разговоров, для которых у меня не осталось никаких сил. Мы молча доставали горячую одежду из барабана сушильной машины и сортировали на столе. — У тебя что, голова болит? — спросила Аманда, когда мы, нагруженные по самые глаза стопками одежды, подошли к двери нашей квартиры. Я кивнула, не в силах взглянуть ей в глаза. Мне казалось, что я сейчас разревусь от страха. Ночью, глядя в темноту, я окончательно решила отменить визит к доктору Аманды. Я боялась, что не сумею скрыть от неё процедуру, да и объяснений с отцом по поводу счетов не хотелось. В понедельник первом делом и позвоню, а сама пойду в специальный центр, чтобы сделать анонимный бесплатный аборт, а Аманде скажу, что надо срочно поехать к отцу. Она не захочет пропускать занятия ни в университете, ни на курсах для беременных, потому не будет навязывать мне свою компанию, и я на одну ночь смогу снять комнату в мотеле, чтобы прийти в себя. Мой план был предельно прост. Оставалось только улучить подходящий момент, чтобы сообщить Аманде о псевдо-отъезде. — Вот, здесь две таблетки Тайленола остались, — пока я раскладывала в шкафу свою одежду, погруженная в горестные мысли, Аманда залезла на стул, чтобы достать с верхней полки кухонного шкафчика баночку с лекарством. — Тебе должно хватить! — Куда ты полезла! — вскричала я и, уронив на пол все носки, бросилась на кухню. — Что я сделала?! — Аманда успела слезть со стула раньше, чем я к ней подбежала, и теперь глядела на меня испепеляющим взглядом. — Я не инвалид. Я знаю, что должна и что не должна делать. Вообще у меня сейчас идут самые замечательные недели! И, гляди, меня не качает из стороны в сторону, как тебя. Ты сейчас явно бы полетела с этого стула, и что мне тогда делать с твоей сломанной ногой? Прими таблетки и собери носки, а то придётся снова стирать. И вообще собирайся на рынок! — Куда? Я от бессонницы соображала туго и только, запихнув в рот обе таблетки, задала свой вопрос, и, кажется, запила ответ водой. Шум в ушах поглотил начало фразы. — Мать денег перевела, и я сразу поняла, что хочу фиги. И не просто фиги, а с фермерского рынка. Торопись, а то закроют. И вообще у них под конец дня всегда скидки. — Ради фиг, с ума сошла! От одной только мысли, что придётся толкаться между людьми, на меня накатил приступ тошноты, и я уселась на пол, делая вид, что перетасовываю носки. — Там покупать сейчас нечего! — продолжила я бурчать, надеясь, что у Аманды пропадёт охота выходить из дома. — Никаких фруктов, кроме цитрусовых, а их тебе много нельзя… — Мы купим яйца. Мне сейчас нужны свежие яйца. Я поняла, что к фигам безумно хочу жареных яиц. Тебе не понять! — Почему, я тоже хочу жареных яиц. Мысленно я сейчас хотела всё. Желудок был пустым, но головой понимала, что внутри ничего не удержится, и мне следует поголодать до похода к врачу. И ещё следует поговорить с Амандой. — Шевелись! Сколько же я просидела на полу, вжимаясь спиной в ледяную стеклянную дверь шкафа, если Аманда уже почти что стояла в дверях с хозяйственными сумками. — Не беспокойся, я взяла наличные. Ох, о деньгах я сейчас переживала меньше всего. Мне бы доковылять до машины, не стошнить в салон и быть способной передвигаться по рынку. Отчего-то прежде я не замечала, насколько разбиты в нашем квартале дороги, и обрадовалась, когда мы наконец переехали незримую границу с другим городком, где за асфальтом следили намного лучше. По радио шла реклама шоу с лошадьми, и Аманда с сожалением призналась, что хотела бы сходить, но билеты стоят баснословно дорого. — Чего смотреть на лошадей! На них надо кататься! — сказала я и вновь стала рассказывать, как ухаживала в приюте за отказными лошадьми, чтобы Аманда, не дай Бог, не заговорила о моей больной голове. Только сама чуть не разревелась, так жалко мне вдруг стало то ли животных из моих воспоминаний, то ли меня нынешнюю, сжавшуюся в спинку кресла от нестерпимой боли в животе. Фермерский рынок раскинул свои палатки на парковке городского колледжа. Мы не стали ждать, когда кто-то уедет с хороших мест, и оставили машину далеко от рынка, потому что всё равно не собирались закупаться по самые уши, и двух сумок нам должно хватить с лихвой. Однако о тяжестях думала лишь я, а Аманда с жадностью накинулась на овощные стенды, и моя рука быстро провисла под весом красной и белокочанной капусты, а так же цветной и брокколи, не говоря уже о пакетиках с изюмом, белыми и чёрными фигами и баночками с диким мёдом. — Этот мёд с диких трав. Им раньше индейцы лечили кашель! Ну что ж, этих слов продавщицы оказалось достаточно, чтобы Аманда купила самую большую банку и не одну. — Вообще здорово, что уже январь, а мы не заболели, — сказала Аманда, направляясь наконец к палатке с яйцами, которые должны были стать последними в нашем обходе рынка. Но напротив расположилась палатка с орхидеями, и Аманда судорожно принялась пересчитывать оставшуюся наличность в надежде отыскать лишнюю десятку для белого цветка. — Возьми сначала яйца, потому что я не смогу взять ещё один пакет, — взмолилась я, показывая полные руки. — Потом как-нибудь возьмёшь под мышку горшок. Аманда кивнула и направилась за яйцами. Перед нами в очередь выстроились человека три, и одна женщина обратилась к продавщице со словами: — А где ваш муж? Впервые вижу вас с дочерью. Прежде чем продавщица что-то ответила, я успела оценить поразительную схожесть матери и дочери. Если бы не разница в возрасте, их можно было принять за близнецов. Продавщица тем временем натянуто улыбнулась. — Он в больнице, у него инсульт. Он будет в порядке, но по меньшей мере год вы его не увидите. Мы наконец взяли свои две дюжины яиц и отошли от палатки. — А орхидеи? — напомнила я Аманде, но она прошла мимо, даже не оглянувшись на палатку. Неужто несчастье женщины, которую мы видели от силы раза два, могло так её расстроить. Кто знает, так что я решила не спрашивать, да и разговаривать не хотелось — быстрее бы дойти до машины и скинуть эти невыносимо тяжёлые сумки в багажник. Хотя, быть может, тяжести способны решить мою проблему, раз беременным не рекомендуют ничего поднимать… — Чёрт! — выругалась Аманда, пристёгиваясь ремнём безопасности. — Как же они похожи! Ого, она отметила схожесть матери с дочерью, как и я. — Я бы тоже хотела, чтобы ребёнок был моей копией. Но у меня этого не будет. У меня мальчик! Она резко дёрнула машину назад и газанула по парковке. Правда, вскоре одумалась и сбавила скорость. Так вот, что её расстроило, а я-то подумала… Что ж, Аманда, как всегда, полностью погружена в собственные проблемы. Впрочем, мне сейчас тоже нет дела ни до чьего инсульта, мне бы со своей беременностью разобраться… Аманда включила радио, слишком громко для новостной программы. Но я не стала возмущаться. Хорошо, что они обсуждали не политику, не загрязнение окружающей среды, не то, что наше общество не следит за сумасшедшими с оружием в руках. Говорили про оленей! Какая прелесть! — Сейчас мы поставили вопрос перед администрацией города, — лился из динамиков голос гостя студии. — Как лучше избавиться от оленей. Другими словами — как лучше их убить. Я замерла, а между тем вступил в беседу ведущий программы: — Я вырос в деревне и помню, что олени пугались больших дорог, машин, людей… Эти же, получается, другие? — Изменилось время, изменились олени, — вздохнул собеседник. — Они стоят посреди шумной дороги и не собираются уходить. Водители объезжают их и порой сталкиваются с другими машинами. И получается — олени убивают людей. Понимаете, у нас в Орегоне не просто много оленей. У нас их слишком много, хотя бы для нашего городка. И своим поведением они походят на енотов. Только тушу енота легко переехать, не причинив ни машине, ни себе никакого вреда. А олени — это совсем другая история. Сбив оленя, легко погибнуть самому. — Вы сравнили оленя с енотами, — продолжил ведущий. — И вы правы, мы видим на дороге енота и ничего не чувствуем, а вот туша оленя на обочине сразу вызывает в нас воспоминания о Бэмби, так ведь? — Вы правы, — вновь тяжело вздохнул собеседник. — И это неправильное отношение, с этим восприятием мы и боремся. Люди должны понять, что мы защищаем их, а не убиваем мать Бэмби. Мы же, не задумываясь, прихлопываем комара и травим крыс, потому что те нам мешают. А олени — это те же крысы, только большие. Надо просто осознать это, и тогда… Но что было «тогда» я уже не услышала. Аманда с яростью шарахнула рукой на приёмнику и прошипела: — Сам ты крыса! Я решила промолчать, не стала говорить, что олень снёс половину капота машины моего брата. Он вовремя остановился, чтобы пропустить целое стадо, а потом появился запоздалый олень, который выскочил прямо под колеса. Аманда не поймёт, она сейчас ничего не понимает, если речь идёт о матери и ребёнке, даже в животном мире. Я прекрасно помнила врезавшийся мне в живот ремень, когда она тормозила перед белкой. Пусть лучше поедает фиги. Белые были большими и сочными, с яркими хрустящими семечками. Я легко проглотила парочку и почувствовала несказанное облегчение. Дома мы намыли овощей и принялись за уроки. Мой желудок к удивлению спокойно принимал свежую морковку, брокколи, стебли сельдерея. Интересно, съем ли я вечером жареные яйца? Эссе и шрифты отвлекли от горестных мыслей о моём плачевном состоянии, но когда стало темнеть и Аманда зажгла свет, я поняла, что пора сообщить ей, что во вторник я не пойду на занятия. Я уже почти открыла рот, как она вдруг воззрилась на меня с неприкрытым удивлением, оторвавшись от экрана телефона. — Веришь в случай? — спросила она, лукаво глядя мне в лицо. Сердце моё сжалось. Последние дни я только и боялась, что Аманда догадается о моей беременности. Только не это. Дай мне, Господи, ещё два дня, чтобы разобраться со всем и начать жизнь с чистого листа. — Что ты имеешь в виду? — осторожно спросила я, стараясь не поднимать глаза выше её живота и рук, сжимавших телефон. — Один знакомый на Фейсбуке пытается пристроить свою резервацию на завтрашнее утро. Полуторачасовая прогулка верхом всего за шестьдесят баксов. И, представляешь, это двадцать минут от нас, в парке, где мы с тобой заблудились тогда. Я и не знала, что там конюшня есть. Идёшь? — Иду! — сказала я радостно и чуть не вскочила со стула. Пока она развивала свою мысль, я вдруг поняла, что совершенно не подумала о проверенном веками средстве избавления от нежеланного потомства — верховая езда! На радостях я съела половину приготовленных Амандой яиц, поразившись, как в меня столько влезло, ещё и закусила тремя тостами с индейским мёдом. Неужели завтра всё решится? Даже спалось в этот раз хорошо, хотя, засыпая, я безумно нервничала. На конюшне надо было быть в восемь утра, и я, запихнув в себя йогурт, побежала к своей машине, оставив Аманду нежиться в постели. Я боялась, что машина не заведётся, потому что уже забыла, когда последний раз ездила на ней. Но мои тревоги оказались напрасными. Даже бензобак был наполовину заполнен, а радио так и осталось на волне классического рока. Я была почти счастлива! Надев шлем, я стояла на пне, ожидая когда ко мне подведут коня. Он единственный оказался белоснежным, и я на миг представила, как по его белесым бокам скатываются капли моей крови, и даже вздрогнула от подобных мыслей. Ничего, я запаслась прокладкой, потому что не знала, когда и как должно начаться кровотечение. Группа состояла из восьми человек, но я не стала утруждать себя их рассматриванием, сейчас меня интересовал лишь мой конь. Так хотелось сжать его бока и помчаться впереди группы рысцой. Но, увы, ни правила прогулки, ни горные тропы не позволяли этого. И я спокойно плелась в середине группы, куда поставили моего коня, обречённо смотрела на голые виноградники и думала, что будь мне уже двадцать один, я бы определённо купила в местной винодельне бутылку вина, чтобы отпраздновать счастливый исход поездки. Чтобы добиться результата, я сама весь час привставала на стременах и плюхалась в седло, имитируя скачку, чем немало раздражала коня, но вот наконец мы вышли на достаточно ровную местность, и проводник предложил попробовать прибавить шагу. Народ вокруг охал и крякал, а я хотела бы, чтобы такая скачка продлилась намного дольше минуты. Но против правил не пойдёшь. Оставалась надеяться, что даже такая прогулка пойдёт моему организму на пользу. Ноги с непривычки болели, и я с трудом доковыляла до машины. Из динамиков звучала медленная рок-баллада, и я нажимала на педаль газа так же медленно, как гитарист дёргал струны, черепашьим шагом подъезжая к пересечению просёлочной дороги с главной. И тут я даже не сообразила, как нажала на педаль тормоза. Скорее всего по инерции или как ответ на взятый гитаристом аккорд, потому что даже боковым зрением не могла заметить выскочившего из леса оленя. Одного, второго. Это были взрослые туши. Я вцепилась в руль и поняла, что не в состоянии нажать ногой на педаль газа, и вот, я уже почти выехала на дорогу, как мимо вихрем промчался оленёнок, выскочивший вообще непонятно откуда прямо под колеса. Если бы не следовавшая следом машина, я так бы и осталась стоять в середине поворота, тупо глядя перед собой. Что это? Случай? Наваждение? Или знак?